Текст книги "Смерть в своей постели"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Стремления у них.

– К достатку?

– Гордость опять же… И это… Не согласны они, как все в жизни устроилось. Каждому хочется чуть бы подправить… Отсюда все и идет.

– Что идет?

– Я же говорю… Бутылки из окон, пистолет вот выпал…

– Из пистолета убит Объячев. Выстрела никто не слышал. Значит, и глушитель был в деле.

Не управиться им с домом без хозяина. Продавать придется, – задумчиво проговорил Михалыч.

Смерть Объячева его, похоже, нисколько не тронула, и мысли его как-то все время уходили чуть в сторону, чуть не по тому направлению, к которому подталкивал его Худолей.

– Да, дом неподъемный.

– Устал я, – сказал Михалыч и направился к своему лежаку. – Прилягу. Если чего… заходи, я здесь. Больше мне быть негде.

Худолей вынул из рукоятки пистолета обойму, осмотрел ее – все патроны были на месте. Не хватало одного – того, которому положено быть в стволе.

– Патроны тоже протирал?

– Нет, они чистые.

– Из обоймы вынимал?

– Я не знаю, как это делается. Сверху протер, внутрь не заглядывал.

– Это хорошо, – кивнул Худолей. Он подумал, что на патронах, промасленных и протертых, наверняка должны остаться отпечатки пальцев того, кто возился с пистолетом, кто вынимал обойму, освобождал ее от патронов, снова заряжал… – Покажи хоть, где именно нашел пистолет, – обернулся он к Михалычу. – Под какими окнами?

– А вот прямо с моей стороны. Я шел по дорожке, все окна были темные, тут, вроде, спальни у них… Из какого окна вылетел этот гостинец – не заметил. Он в лужу упал, а лужа ледком затянута. По этой пробоине во льду я его и нашел. Сунул руку в глиняную жижу – нащупал. Вынул – пистолет. Думаю, утром искать начнут, а тут я с чистеньким да смазанным. То-то будет весело, то-то хорошо… И покормят, и из этого хозблока не прогонят. Глядишь – и до тепла протяну.

Сунув пистолет и глушитель в карманы куртки, Худолей направился к двери. Уже открыв ее, уже перешагнув порог, он неожиданно обернулся. И столкнулся с настороженным взглядом бомжа – тот даже голову приподнял над своей фуфайкой, чтобы видеть, как уходит, все-таки уходит его настырный гость. Худолей подмигнул ему заговорщицки, дескать, уж мы-то с тобой знаем, что в этой жизни главное, а чем можно пренебречь.

И вышел.

Шагая подтаявшей дорожкой к дому, он прокручивал разговор с бомжом и все время возвращался к его последнему взгляду, которым тот проводил гостя. Что-то в этом взгляде было не так, что-то настораживало истонченную службой и жизнью душу эксперта.

Подходя к дому, подзадержавшись перед дверью, он хотел было оглянуться и вдруг понял – этого делать нельзя. Ему вслед наверняка смотрит хмельной Михалыч. И, осознав это, Худолей понял, наконец, в чем дело, в чем причина его беспокойства – настороженный взгляд бомжа никак не вязался с тем его обликом, каким он предстал в своей ночлежке. Там был опустившийся, усталый, безразличный ко всему бомж. А уходя, Худолей столкнулся с цепким взглядом человека, который может постоять за себя, который еще на что-то надеется в жизни, у которого есть, есть еще кое-какие стремления.

Худолей вошел в дом, плотно закрыл за собой дверь, поднялся на второй этаж и тут же подошел к окну, которое выходило в сторону ночлежки. И увидел то, что и ожидал увидеть, – бомж осторожно, стараясь не хлопнуть дверью, вышел из своего убежища и, торопясь, прямо по лужам побежал к дому. Но не к той двери, в которую вошел Худолей, нет, он обогнул дом и устремился к гаражу.

Пока Худолей, для пользы дела и собственной услады, пьянствовал с бомжом, в доме произошли некоторые события. Вдвинули в машину вместе с носилками и увезли в город труп Объячева. Никто из жильцов не вышел проводить его, но, как заметил Пафнутьев, едва ли не все наблюдали из окон – каждый из своего, ни у одного окна он не заметил двух фигур. Только телохранитель Вохмянин постоял на пороге и, убедившись, что справятся без него, ушел в дом.

Через полчаса позвонил Шаланда и сказал, что заключение о вскрытии будет к вечеру. Андрей обошел все выходы из дома и опечатал их, оставив лишь главный вход, а сам расположился поблизости проследить за тем, чтобы никто не уехал без распоряжения Пафнутьева.

Беглый осмотр дома, или, лучше сказать, поверхностный обыск ничего не дал. Ни в одной комнате не было найдено ничего, что хоть как-то прояснило ночное убийство.

Худолея больше всего интересовало – к кому с такой поспешностью рванулся Михалыч. Он затаился на лестнице, ожидая, когда тот появится в доме, но упустил бомжа. Тот, похоже, знал расположение комнат, коридоров и лестниц куда лучше, чем могло показаться. Похоже, не зря получил в глаз от Объячева – шастал он по дому наверняка чаще, нежели признавался в этом. Когда, истомившись в своей засаде, Худолей вышел из-под лестницы и подошел к окну, то увидел лишь, как Михалыч входит в свое убежище.

К кому он прибегал? Кого и о чем хотел предупредить?

А ведь предупредил же – у него не хватило терпения подождать всего несколько минут, пока Худолей войдет в дом, он тут же побежал за ним. Пистолет – вот в чем дело. Скорее всего, он сообщил кому-то, что пистолет изъят. Или же поспешил убрать какие-то следы, унести какую-то улику.

– Ну, ты даешь, старик, – озадаченно пробормотал Худолей. – С тобой, я смотрю, не забалуешь… На кого же ты работаешь, в таком случае? И не ты ли хлопнул любимого хозяина? А что, вполне возможно. Пока все ужинали и выясняли отношения, пробрался незамеченным в дом, разулся у входа, чтобы не наследить жидкой грязью, сделал свое черное дело и вернулся к себе, прихватив по дороге бутылку виски. Очень даже может быть, – продолжал бормотать Худолей. – Хотя поверить в это трудно.

Пафнутьева он нашел в каминном зале – тот беседовал со странным человеком какого-то нервно-возбужденного вида. Тощий бледный тип с седой щетиной и в мятом пиджаке, в котором он, похоже, и спал эту ночь, поминутно вскакивал, обегал вокруг стола, за которым сидел Пафнутьев, присаживался, заламывал пальцы, так что слышался живой треск рвущихся сухожилий, снова садился. Пафнутьев наблюдал за ним молча, сосредоточенно, с едва заметной скукой. Он даже не поворачивал головы вслед за нервным и смотрел на него, лишь когда тот пересекал линию его взгляда.

– А вот и наш эксперт, – громко, внятно произнес Пафнутьев, увидев входящего Худолея, произнес с единственной целью – остановить носящегося кругами человека. – Прошу садиться, – опять громко и раздельно произнес Пафнутьев. – Есть вопросы, есть, надеюсь, ответы. Надо и то, и другое произнести вслух, чтобы не было у нас ни вопросов, ни ответов.

– Это как? – не понял нервный.

– Шутка, – ответил Худолей. – Начальство шутит.

– В этом доме? В этот момент? В-в-в… Когда я в таком состоянии? Шутка?!

– Если дело не допускает шуток, значит это несерьезное дело. – Пафнутьев говорил все с той же размеренностью, чтобы нервный осознал необычность слов, которые он произнес.

Тип замер на секунду, подумал, но, видимо, у него не хватило сил и терпения понять сказанное, и он снова устремился вокруг стола. Худолей перехватил его на одном из виражей. Уцепившись за руку, подтащил нервного к стулу и усадил, положив его руки ладонями вниз на стол. Когда тот попытался было снова вскочить, Худолей вынул из кармана куртки пистолет и со стуком положил на стол.

– Ваше оружие?

– Что? – отшатнулся нервный.

– Объячев, хозяин дома, был убит из этого пистолета. А вот и глушитель. – Худолей был суров, неулыбчив, но Пафнутьев уловил, уловил все-таки в самых уголках худолеевских глаз шалые искорки. – Сейчас он находится в морге. На вскрытии, – замогильным голосом продолжал Худолей. – И когда вскрытие закончится, мы будем знать все.

– О, Боже! – прошептал нервный и отшатнулся на спинку стула. Теперь он не смог бы бегать вокруг стола, даже если бы позволили, даже если бы помогли подняться со стула.

– Это Вьюев, Олег Игоревич Вьюев, – пояснил Пафнутьев. – Давний друг, хороший знакомый Объячева. Они вместе начинали, прошли через трудности становления и сохранили добрые отношения, привязанность друг к другу. Он гостил у Объячева. И теперь переживает, потому что оказался здесь в ту самую ночь, когда его друг и соратник был убит.

– Объячев – мой друг? – простонал Вьюев, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. – Он обобрал меня, как… как… – Вьюев развел руки в стороны, не в силах подобрать слово, которое бы отразило его чувства.

– Хорошо обобрал?

– Начисто! – как от боли вскрикнул Вьюев.

– Что вы можете сказать по этому поводу? – Пафнутьев указал на пистолет и глушитель, которые все еще лежали на столе.

– Впервые вижу. – Тот с легкой брезгливостью отодвинул от себя оружие. – Никогда не пользовался.

– И мысли такой не было? – уточнил Пафнутьев.

– Мысли? – удивился вопросу Вьюев. – Мысли были.

– Что же останавливало?

– Здравый смысл.

– И немного робости?

– Разумеется. А как же… Робость входит в понятие здравого смысла. Робость, опасливость, страх. – Вьюев немного успокоился, выглядел увереннее, на вопросы отвечал убежденно, будто речь шла о вещах, которые он хорошо обдумал и пришел к твердым решениям.

Пафнутьев смотрел на сидящего перед ним человека и понимал, ясно понимал – это не слабак. А его нервное и бестолковое кружение вокруг стола – всего лишь минутная слабость, которая бывает и у самых сильных людей. Знал Пафнутьев и другой закон – слабаки редко плачут, гораздо чаще слезы катятся у людей сильных, способных на поступки решительные, отчаянные, безоглядные. Сильные не просто плачут, они рыдают, но не надо им напоминать об этом.

– Вы приехали к Объячеву за деньгами?

– Да.

– А он?

– Послал.

– Деньги?

– Меня послал. Сказать куда?

– Догадываюсь. Это был его окончательный ответ?

– Он говорил всякие слова, произносил какие-то обещания, какие-то надежды пытался внушить, но я понимал – никогда моих денег не отдаст. Не сможет. Он сам об этом не догадывался, но я понял – Объячев воспринимал возвращение долга как личное оскорбление. Он не мог переступить через себя. Мог только брать. Причем, брал всем.

– Всем – это как? – спросил Пафнутьев.

Вьюев еще дальше отодвинул от себя пистолет. Некоторое время молча смотрел в окно – солнечные лучи били ему прямо в глаза, но он, казалось, не замечал этого неудобства, более того, смотрел на солнце, не мигая, будто для него это было привычное занятие.

– Чем брал? – Вьюев усмехнулся. – Говорю же – всем. Унижением, оскорблением… Зная, что человек не может вернуть долг, пустяковый долг, больших долгов он не прощал, так вот, зная, что с этого человека ничего уже взять нельзя, он брал его самолюбие, достоинство. Он растаптывал его, превращал в тряпку и этим как бы возвращал долг. Как-то приехал ко мне за деньгами… Я не смог ему тогда вовремя вернуть долг. И тогда он изнасиловал мою жену.

– При вас, что ли?

– Нет, я отлучился куда-то. За коньяком пошел. Этого времени ему хватило.

– Распили коньяк? – спросил Пафнутьев таким тоном, будто это сейчас было самым важным. Впрочем, вполне возможно, что это, действительно, было самым важным.

– Да, распили. Но о том, что он сделал с моей женой, я узнал, когда он уже уехал.

– И тогда вас посетили мысли насчет вот этих дел. – Пафнутьев кивнул на пистолет, лежавший на столе.

– Мысли насчет этих дел меня не покидали никогда, – отчаянно признался Вьюев. – Они всегда были при мне.

– И наконец представилась возможность…

– Не надо! – он махнул рукой. – Не надо мне клеить это убийство. Уж поверьте мне, я бы нашел способ сделать это совершенно неуязвимо. Так, что вам и в голову не пришло бы задавать мне вопросы и вообще встречаться со мной.

– А это возможно? Совершить убийство неуязвимо?

– Да! – отрывисто произнес Вьюев. – Да! – повторил он уже с вызовом, твердо посмотрев в глаза Пафнутьеву. – У меня было несколько вариантов.

– Домашние заготовки?

– Можно назвать и так.

– Поделитесь, – попросил Худолей, решив, что и он, наконец, может вмешаться в этот рискованный разговор.

– Ни за что! – усмехнулся Вьюев. – Это мои маленькие изобретения, они еще не запатентованы. Кто знает, с кем меня еще сведет судьба, глядишь, и пригодятся.

– Отчаянный вы человек, – уважительно произнес Пафнутьев. – С куражом.

– Что вы хотите – предприниматель первого поколения. Мои дети будут осторожнее, мои внуки вообще станут законопослушными и исправными налогоплательщиками.

– Куда вы удирали ночью с чемоданом?

– Спасался, – пожал плечами Вьюев. – В доме труп. С покойником у меня отношения сложные. Можно сказать, больные. На каждом этаже милиция, оперативники, эксперты… Надо бежать.

– Вы не убивали Объячева? – прямо спросил Пафнутьев.

– Нет, – быстро ответил Вьюев. – Не убивал, хотя…

– Слушаю внимательно.

– Хотя сейчас вот, за этим столом, этим утром, разговаривая с вами… Я начинаю об этом сожалеть. Если я этого и не сделал…

– Вы имеете в виду убийство?

– Да, разумеется… Так вот, если я этого и не сделал… то только по одной причине – я все еще надеялся получить с него деньги, все еще думал, что это возможно.

– Много денег? – невинно спросил Худолей.

– Тысяч двести.

– Долларов?

– Конечно. Для него это были не слишком большие деньги, так, средненькие… Как вы думаете, во сколько ему обошелся этот домик?

– Понятия не имею, – чистосердечно признался Пафнутьев.

– Наверняка побольше миллиона.

– Долларов? – охнул, как от удара. Худолей.

– Не тугриков же, – усмехнулся Вьюев.

– И в этот свой приезд вы поняли окончательно и бесповоротно, что денег с Объячева уже не получить? – спросил Пафнутьев, снова выходя на тему убийства.

– Да, понял. Но – я не стал бы его убивать здесь, при таком количестве народа. Не стал бы. Но скрывать не буду – я удовлетворен случившимся, мне ничуть его не жаль, и если я о чем-то действительно сожалею, так это о том, что уже никогда с него своих денег не получу.

Пафнутьев помолчал, склоняя по своей привычке голову то в одну сторону, то в другую, то к одному плечу, то к другому. Это производило такое впечатление, будто он выслушивал доводы то одной стороны, то другой, то сомневался, то отбрасывал свои же сомнения. Он не смотрел ни на Вьюева, ни на Худолея, чтобы они не отвлекали его от мыслей глубоких и проницательных. Пафнутьев водил пальцем по полированной поверхности стола, следуя за причудливыми узорами орехового дерева, и, наконец, поднял голову, встретился взглядом с Вьюевым.

– Что у вас в чемоданчике?

– Документы. – Вьюев нервно передернул плечами.

– Какие?

– Деловые… Разные. Договоры, расписки, обязательства.

– Все документы… ваши личные?

– Не только… Когда все это случилось… Я нахватал у Объячева… Какие подвернулись. Со стола, из сейфа…

– Сейф был открыт?

– Нет.

– Как же вам удалось проникнуть в него?

– Удалось.

– Я смотрю, у вас много домашних заготовок?

– Вы еще не обо всех знаете, – отчаянно заявил Вьюев.

– Поделитесь, – опять попросил Худолей.

– Как-нибудь при случае.

– С какой целью вы пытались похитить объячевские деловые бумаги?

– Я подумал, что с их помощью мне удастся доказать его долг и хоть что-нибудь вернуть.

– Подводим итоги, – сказал Пафнутьев. – Причины убить Объячева у вас были. Желание убить тоже имелось. Мысли убить Объячева вас посещали часто и настойчиво. Более того, вы не один раз задумывались над тем, как убить Объячева столь хитро и предусмотрительно, чтобы следствию и в голову не пришло заподозрить в этом злодейском преступлении именно вас. Скажите, гражданин Вьюев, я правильно все изложил?

– Да, совершенно правильно. Только в одном месте допустили ошибку.

– Какую?

– Вы назвали преступление злодейским. Это не так. Здесь нет никакого злодейства. Это был бы справедливый акт возмездия.

– Олег Игоревич… А вы никому ничего не должны? За вами никаких долгов не числится? Денежных, нравственных, товарищеских?

Некоторое время Вьюев с недоумением смотрел на Пафнутьева, потом усмехнулся каким-то своим мыслям, потер ладонями бледное после бессонной ночи лицо, да так и остался сидеть, опустив голову.

– Понимаю вас, – наконец сказал он. – Согласен с тем, что, вполне возможно, кто-то мечтает лишить жизни меня и наверняка когда-нибудь лишит… Говорю же – предприниматель первого поколения. Все мы живем хорошо, но недолго. Но я не убивал Объячева.

– Кто, по-вашему, мог это сделать? Здесь, в этом доме, не так уж много людей, согласитесь… Вот вы, жена, красавица-секретарша, домработница, телохранитель…

– Бомж в сарае, – подсказал Худолей.

– Как, у него был личный бомж? – весело удивился Пафнутьев.

– Почему был? Он и сейчас есть. Отдыхает после хорошего виски.

– Два строителя, – подсказал Вьюев. – Вы с ними уже беседовали?

– Чуть позже, – сказал Пафнутьев, поднимаясь. – А вас прошу больше не убегать. Это производит дурное впечатление на следствие.

– Совершенно верно, – кивнул Худолей. – Приличные предприниматели так себя не ведут. – Он осуждающе посмотрел на Вьюева. – Если, конечно, совесть их чиста и непорочна.

– Мне бы документы мои получить… Это как, возможно?

– Чуть попозже. – Привычными своими словами Пафнутьев наловчился уходить от всех срочных вопросов и решений. «Чуть попозже», говорил он, когда слишком уж его торопили, когда нечего было сказать или, вообще, преждевременно было произносить что-либо определенное.

Строители жили в подвале. Это была большая комната, почти зал, который в будущем можно бы приспособить и под настольный теннис, и под бильярд, и даже под небольшое стрельбище – чего только по пьянке не придет в голову загулявшим гостям. По диагонали, из угла в угол, расстояние явно превышало двенадцать метров, и из воздушных пистолетов вполне можно устраивать полуночные состязания.

Здесь было тепло, сухо, вдоль стен шли толстые, горячие трубы – отопление в доме было свое, независимое от внешних условий, от государственных котельных. И воздух свежий – три небольших окна у потолка давали достаточно и света, и воздуха.

Вдоль стены стояли несколько кроватей, скорее всего, позаимствованных в какой-нибудь соседней воинской части. Но заняты были только две – с них-то и поднялись два мужичка, едва Пафнутьев вошел. Поднялись, да так и остались стоять у своих кроватей, словно ожидая от него каких-то указаний.

– Вольно! – сказал Пафнутьев, закрывая за собой дверь. Мужички расслабились, заулыбались и сели на кровати, с которых только что поднялись. – Кто такие будете?

– Работаем мы здесь… – ответил молодой – более щуплый и, похоже, пошустрее.

– Давно? – задал Пафнутьев самый невинный вопрос, не предполагая, что он окажется самым существенным из всех, которые он вообще мог задать.

– Да уже больше года, – ответил тот, что постарше.

– Да-а-а? – удивился Пафнутьев. – А сами откуда?

– Западная Украина. Золочев.

– А дома жены молодые, дети малые?

– Так оно и есть.

– И что же вы тут делаете?

– Штукатурные работы, кирпичная кладка, камин вот сложили, отопление провели… Сейчас третий этаж вагонкой обшиваем. Хватает работы.

– Когда домой?

– Собирались через месяц… А теперь даже и не знаем.

– В чем проблема?

– Хозяина-то нашего, говорят, убили…

– Точно убили. – Пафнутьев сел на свободную кровать. – Могу подтвердить. Этой ночью и убили.

– Вопрос возникает…

– Слушаю внимательно.

– Кто же заплатит за работу?

– Сколько вам не заплачено?

– За весь год и не заплачено.

– За год?!

– Мы и намекали, и открытым текстом, и за горло брали нашего Константина Александровича…

– И что же Объячев? Устоял?

– Устоять-то устоял… Да, видно, не все такие лопоухие, как мы, – сказал молодой парень. – К кому нам теперь за деньгами-то? Или все так и ахнулось?

– Не знаю, ребята, – развел руками Пафнутьев. – Вопрос не простой. И если уж говорить откровенно…

– Ну? Ну? – нетерпеливо, почти хором заторопили его рабочие, побледнев от дурных предчувствий.

– Не завидую я вам.

– Да не надо нам завидовать! Мы тоже никому не завидуем! Нам деньги нужны!

– Понимаю, – кивнул Пафнутьев. – Хорошо вас понимаю. И потому не завидую. И сразу говорю – не по моей это специальности. Моя забота убийцу найти.

– А почему к нам пришли с этим делом?

– Не только к вам, я ко всем подхожу. Народу в доме не так уж много, человек пять, семь… С вами чуть побольше. Убийца в доме. Кто?

Но даже эти суровые слова не смогли сбить мужиков с их собственных проблем, похоже, они и не услышали вопроса Пафнутьева, озабоченные уплывающими из рук деньгами, которые зарабатывали целый год. Они смотрели Пафнутьеву в глаза, и он хорошо видел, что нисколько не заботит их поиск убийцы, что думают они сейчас только о деньгах. Впрочем, их напряженное, сосредоточенное молчание могло быть истолковано совсем иначе. И Пафнутьев мог при желании озвучить сейчас их мысли иначе – все ли сделано чисто, не осталось ли следов, нет ли чего такого, за что их могут привлечь, уличить и посадить надолго.

Всматриваясь в лица мужиков, вслушиваясь в их горестные причитания, Пафнутьев не мог избавиться от впечатления, что во всем этом таится какой-то второй смысл. Или рабочие недоговаривают, или говорят не самое главное. То вдруг без всякой надобности быстро переглянутся, словно сверяя свои слова, словно советуясь. И еще видел Пафнутьев – нет, все-таки нет в них истинной горести, боли, разочарования. Не так себя ведут люди, которые, отработав год, вдруг обнаруживают, что получать нм нечего и даже более того – не от кого. В какой-то неуловимый миг показалось ему, что они не столько печалятся, сколько хотят показать свою опечаленность.

И он решил проверить свои впечатления.

– Как же вас дома-то встретят? Там же на деньги надеются? Наверное, в долги залезли в надежде на ваши заработки?

– Ой, не знаю, не знаю! – запричитал, раскачиваясь из стороны в сторону, старший рабочий. – Боюсь даже думать об этом, боюсь даже представить, что будет, когда скажу все, как есть. – Он замолчал, продолжая раскачиваться с закрытыми глазами.

Нет, не убедили эти слова Пафнутьева. Холодными показались. Так может произносить текст слабенький актер, но не человек, которого только что ограбили, который минуту назад узнал, что обманут подло и нагло.

– Как вас зовут? – спросил Пафнутьев чуть жестковато, не отделавшись еще от впечатления, что его разыгрывают.

– Меня Васыль Вулых, а вуйко – Степан Петришко.

– Вуйко? Это имя такое?

– Нет, вуйко – это вроде дядька, вообще, старший, уважаемый…

– Понял, – кивнул Пафнутьев. – Он, значит, вуйко, а ты совсем даже не вуйко?

– Дело не в этом… Парень помоложе может назвать меня вуйко. Посреди нас двоих – Степан для меня вуйко, а я для него просто Васыль.

– Как я понимаю… в доме жили не очень мирно?

– Какой там мир! – воскликнул Степан, и Пафнутьев вдруг уловил, почувствовал в его голосе ту искренность, которой так не хватало ему до сих пор. И с облегчением убедился, что первое его впечатление не ложное, не надуманное, не вызвано дурной подозрительностью. – Грызлись все, как собаки!

– Вы здесь питались? – спросил Пафнутьев.

– Да, – подтвердил Степан. – Нас кормили.

– В подвале?

– Когда хозяин был дома, то за общим столом.

– Все вместе? – удивился Пафнутьев.

– Да, разом.

– И выпить давали?

– Если хозяин пил, то и нам подносили. Что он пил, то и мы.

– Так нечасто бывает.

– Так почти не бывает, – сказал Васыль. – Потому и терпели год… Вроде, за одним столом питаемся, не кормят, как собак где-то во дворе, за углом… Все за столом – и мы за столом. Получалось, что вроде как одна семья… Потому и язык не поворачивался каждый раз кричать: «Давай деньги! Давай деньги!».

– А когда гости?

– Смотря какие гости… Если его люди, из города, по своим делам, то, конечно, он сидел с ними наедине. Если приходили соседние застройщики… Вместе сложности обсуждали, за одним столом.

– Да ладно тебе трепаться! – вдруг сорвался Степан. – Зарядил – за одним столом, за одним столом… Триста лет в гробу я видел его стол! Ты мне отдай положенное, а я уж как-нибудь сам прокормлюсь! Тоже еще – благодетель! Дерьмом он жил, дерьмом и подох.

– И вам совсем-совсем его не жалко? – удивился Пафнутьев.

– Кого? Объячева, что ли? Триста лет в гробу в белых тапочках! Он как-то проболтался – в ресторане посидел вечерок со своими ребятами…

– И что? – спросил Пафнутьев. – Хорошо посидел?

– Наша с Васылем годовая зарплата! Вот цена их ужина. Не собирался он нам платить, не собирался! Это я знаю точно и всегда Васылю повторял. Он не верил. А сейчас хошь-не хошь, а верь!

– Теперь-то уж точно заплатить не сможет.

– И не собирался! – твердил свое Степан. – Я тебе это говорил? Спрашиваю – говорил?

– Было дело, – кивнул Васыль.

– Часто говорил?

– Частенько.

– Я прав?

– Ты всегда, Степан, прав.

– Вы сказали, что в этом доме все грызлись, как собаки, – напомнил Пафнутьев. – Что вы имели в виду? Лаяли, кусались, рычали?

– Гавкать не гавкали, и чтоб кусаться, тоже не замечал… Но, знаете, у всех было на душе вроде как злобство. Тот этого ненавидит, этот того терпеть не может, все вместе сраного Объячева готовы растерзать…

– За что?

– А! – Степан махнул рукой. – Конечно, он всех кормил, одевал, кое-кого по островам возил, по странам жарким… Но как сказать… Не по доброте душевной, не из щедрости и бескорыстия, нет. Жлоб он, вот что я скажу. Все, кто в этом доме жил, были для него прислугой. И потом, знаете, можно и с прислугой нормально жить, а этот Объячев никогда не забывал напомнить, что ты прислуга. Я не возражаю, пусть прислуга, но плати! У меня семья в Золочеве год ничего кроме картошки не ест! Год!

– И однажды вам это надоело, – произнес Пафнутьев без вопроса, просто проговорил, как бы вывод для себя сделал, но Степан почувствовал – надо что-то ответить.

– Почему однажды? – он передернул плечами. – Это давно мне надоело. Васыль все сдерживал меня, а то я бы давно с этим хмырюгой разобрался.

– А как с ним можно разобраться?

– Как? Да тыща способов! Принес бы он мне эти денежки, в жменьке принес!

– В чем?

– В ладошке.

– Так как же все-таки с ним можно было разобраться?

– Морду набить – это первое дело. Петуха пустить в этот домик тоже можно. Работу так сделать, что через месяц все развалится, через месяц все надо по новой отделывать.

– Так, – кивнул Пафнутьев. – Это уже три способа. И еще есть другие?

– Есть.

– Слушаю вас внимательно.

– Телевизор видели в каминном зале? Он три тыщи долларов стоит. Его нетрудно вывезти. Никто и не заметит. Ковры видели в рулоны свернутые? Иранская ручная работа. Даже набор каминный – лопаточка, щипчики, совочек… Мне полгода надо вкалывать, чтобы такой набор купить.

– Неужели совок с лопатой может столько стоить? – ужаснулся Пафнутьев.

– Шведское исполнение, кованый металл, винтовой узор, квадратное сечение, отделка из дуба, подставка с фигурными крючками, тоже коваными… – Степан смотрел на Пафнутьева даже как-то жалостливо, как на человека, которому приходится объяснять такие простые вещи. – Опять же, надо учесть – это предмет роскоши. Я бы мог выковать такой набор, и он обошелся бы Объячеву в десять раз дешевле… Но есть некие неуловимые признаки хорошей фирмы. И платят за эти вот неуловимые признаки, а не за изделие и не за класс самой работы.

Степан как-то сразу, резко переменился – уже не гневался на Объячева, сделался спокойным, усталым. Поставив локти на колени, скрестил тяжелые, натруженные ладони и, казалось, просто ждал, пока Пафнутьев уйдет и оставит их с Васылем вдвоем.

«А как пылал, как горел всего две минуты назад!» – изумился Пафнутьев.

Самое большое удивление, самая ошарашивающая неожиданность подстерегала Пафнутьева все-таки не в этом доме, где, казалось, все было пропитано какими-то тайнами, недомолвками, загадочными превращениями и перепадами в настроении людей. Оставив Худолея и Андрея в объячевском особняке и наказав никого не выпускать, Пафнутьев выехал в город. И вот там-то, в морге, где знакомый патологоанатом должен был сделать вскрытие Объячева, Пафнутьева и поджидало сообщение, которое перевернуло все его соображения, вместе с подозрениями, прикидками и скромными озарениями.

Вначале, добравшись до своего кабинета, он позвонил Шаланде.

– А! – обрадовался тот. – Задержал злодея?

– Какого? – невинно удивился Пафнутьев.

– Ну, как же! Убийцу схватил?

– Знаешь, Шаланда, у меня такое впечатление, что этот убийца вовсе и не злодей.

– Кто же он? Жертва?

– Очень даже может быть.

– Да? – замедленно спросил Шаланда, но, не поняв, что хочет сказать Пафнутьев, на что намекает, тут же слегка обиделся. – Ты уж там без меня разбирайся, кто злодей, а кто невинная жертва. Мне этого не понять по темноте и невежеству, но когда что-то касается дела… Ты слышишь меня?

– Я слушаю очень внимательно.

– Так вот, когда касается дела, тут я на коне. Могу и слово сказать дельное, и вообще… Как ты думаешь, кто такой Объячев?

– Это который с дырявой головой?

– Он самый. Так кто же он?

– Магнат.

– Ни фига, Паша! Он не магнат. Мои ребята навели справки. За последний год он здорово обнищал. Но скрывал это, как дурную болезнь.

– Даже так… – пробормотал Пафнутьев.

– Из пяти заправочных станций у него осталось две, молочный завод отобрали крутые ребята за долги.

– А железобетонный?

– Пока за ним. И мебельная фабрика тоже.

– Знаешь, Шаланда, это мне напоминает одну американскую историю… Миллионер за один день просадил на бирже двадцать миллионов долларов. У него осталось пятьдесят миллионов. Он бросился с крыши небоскреба, оставив записку: «Я не представляю, как дальше жить».

– А кому достались пятьдесят миллионов? – серьезно спросил Шаланда.

– Какие пятьдесят миллионов? – Пафнутьев был не менее серьезен.

– Ну, о которых ты только что рассказывал. – Шаланда начал раздражаться.

– Я?!

– Значит, так. – Шаланда понял, что над ним издеваются, и перешел на сухой тон. – Убийца в доме, это совершенно ясно. Согласен?

– Могли стрелять в окно, – заметил Пафнутьев. – Объячев любил спать при открытом окне. Когда его нашли, окно было распахнуто настежь. Стрелять могли откуда угодно, вокруг полно недостроенных домов.

– Так ведь это… Твой Худолей говорил даже о позе, в которой якобы находился убийца в момент выстрела.

– Худолей говорил о горизонтальном полете пули. Но это имеет значение только в том случае, если бы Объячев действительно лежал головой на подушке.

– А как ему еще лежать?

– Он мог находиться в полулежачем положении, мог сидеть, опершись о спинку кровати.

– Ты так думаешь? – растерянно спросил Шаланда.

– А что касается утерянных им заправочных станций… Он мог их продать, а деньги вложить в дом.

– Тоже верно. Как бы там ни было, Паша, но дом надо перевернуть вверх ногами. Надо искать оружие.

– Нашли, – негромко сказал Пафнутьев.

– Кто нашел? – воскликнул Шаланда.

– Худолей.

– Но ты ведь сам только что говорил, что стреляли с соседнего участка! – возмутился Шаланда.

– Я этого не утверждал. – Пафнутьев оставался невозмутимым. – Просто предположил – не стреляли ли в окно? А что касается пистолета, глушителя… Да, Худолей все это обнаружил и приобщил к делу. Но твои ребята тоже неплохо сработали.