Текст книги "Смерть в своей постели"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– У каждого из нас есть недостатки, но мы все забываем о них, когда рядом оказываются друзья, – назидательно произнес Пафнутьев. – Я прав? – обернулся он к Худолею.

– Позволю себе продолжить твою чрезвычайно умную мысль, Паша. – Тон Худолея с каждым словом становился все более выспренним. – Мы не просто забываем о наших недостатках, мы превращаем их в достоинства.

Пафнутьев решил, что вопрос решен и пора приступать к действиям, решительным и необратимым. Он вынул телефон, набрал номер и долго, достаточно долго ждал, пока на том конце провода поднимут трубку. Наконец, в ней что-то пискнуло, крякнуло, охнуло, и раздался сонный голос Халандовского.

– Слушаю.

– Пафнутьев беспокоит.

– Паша, имей совесть! Так нельзя! Водка нагрелась, мясо остыло, реклама летающих прокладок только что закончилась! Не понимаю, что происходит?

– Я мчусь. Аркаша!

– Только не сбавляй скорости!

– Со мною вместе мчатся Худолей и Андрюша.

– Без меня, – сказал Андрей негромко, но таким тоном, что спорить с ним никто не посмел.

– Андрюша набрал такую скорость, что наверняка пронесется мимо. Но зато стонет от нетерпения Шаланда… Ты ведь хотел видеть Шаланду?

– Ребята, – расплылся в счастливой улыбке Халандовский – его улыбка чувствовалась даже по телефону. – Вы меня не разыгрываете? Вы в самом деле едете?

– Мы несемся, Аркаша! Мы несемся со страшной скоростью!

– Тогда не отвлекайте меня от дела. Я должен кое-что приготовить. Двадцать минут мне хватит.

– Нам тоже.

Пафнутьев набрал еще один номер.

– Георгий Георгиевич? Это вы?

– Ну? – насторожился Шаланда. Да, он больше всего на свете боялся розыгрышей, боялся, что над ним будут смеяться, показывать пальцем и делать за его спиной непристойные телодвижения.

– Через пять минут мы будем у подъезда твоей конторы. Ты впрыгиваешь в машину, и мы несемся дальше.

– Куда, Паша? По-моему, мы уже в таком тупике, в такой, прости меня…

Но Пафнутьев великодушно не дал Шаланде произнести неприличное слово, перебил его решительно и твердо.

– Мы несемся туда, где цветут рододендроны, где играют патефоны, где улыбки на устах!

– Неужели на земле остались такие места? – печально спросил Шаланда.

– Нас там уже ждут. Повторяю – через четыре минуты мы тебя подхватываем на ходу и несемся дальше. Пока не отцвели рододендроны, не затихли патефоны, не угасли милые улыбки на юных устах.

– Слушай, а Худолей-то оказался прав…

– Скажешь ему об этом сам, – прервал его Пафнутьев и, выключив телефон, сунул его в карман.

Халандовский встречал гостей в красном халате, торжественный, свежевымытый и свежепричесанный. На ногах у него были новые шлепанцы, на плече белоснежное, льняное полотенце.

– Прошу! – сказал он радушно и сделал широкий жест в глубину квартиры.

Когда Пафнутьев первым прошел в комнату, он обессиленно прислонился спиной к двери – небольшой журнальный столик оказался накрытым.

По кругу стояли тарелочки, возле каждой лежали нож и вилка, в центре возвышалась большая тарелка с холодным, только что нарезанным мясом, от которого исходил дурманящий запах и слабый, почти неуловимый, но все-таки присутствующий дух специй. Тут же стояла баночка со свежим хреном и блюдечко с нарезанным лимоном. Пластинки лимона были настолько тонкими, что сквозь них можно было читать газету.

А дальше произошел конфуз.

Не сговариваясь, гости, каждый, полагая, видимо, что он один столь щедрый и необычный, выставили один за другим три литровые бутылки виски. Они возвышались на столе, как три световых столба, уходящих в небо и обещающих бескрайние космические выси духа и наслаждения.

Когда в комнату вошел Халандовский, держа в руках тарелку с рваными кусками лаваша, и увидел полыхающие над столом, над миром, над сознанием золотистые четырехгранные бутылки, он изумленно вскинул бровь, но быстро справился с растерянностью.

– Я смотрю, здесь собрались сплошь одни сэры, пэры и лорды?

– Собралась нечистая на руку челядь, – ответил Пафнутьев.

– Значит так, ребята. – Халандовский замер, собираясь произнести нечто важное. – Я чрезвычайно благодарен за то, что вы в столь поздний час нашли возможность посетить меня и уделить немного времени. Но в этом доме, как и в каждом другом, свои законы… Надеюсь, они вас не огорчат. – С этими словами Халандовский, подхватив три бутылки виски, отставил их в сторонку. После этого удалился на кухню и вернулся с заиндевевшей бутылкой смирновской водки, и водрузил ее на то самое место, где только что полыхало золотом виски.

– Возражений нет?

– Сплошь одни предложения, – уверенно заявил Пафнутьев и сел к столу на свое обычное место. – Жора, – обратился он к Шаланде, который не знал, как подступиться к столу, где ему позволено приземлиться. – Садись рядом. Со мной тебе будет уютнее. Худолей разберется, где втиснуться, хозяин вообще может не присаживаться, ему придется постоянно бегать на кухню. – Пафнутьев еще раз окинул радостным взором стол, отметив и холодную свинину, и баночку с хреном, и тончайшие кольца лимона, и бутылку, которая в тепле все это время продолжала туманиться и привлекать взгляды.

– Нет, Паша! Чуть попозже, как ты иногда выражаешься. – Халандовский мягко отвел в сторону пафнутьевскую руку, которая уже потянулась было к сверкающей инеем бутылке. – Должен сказать, что я чрезвычайно благодарен присутствующему здесь впервые моему почетному гостю Георгию Георгиевичу. – Халандовский поклонился Шаланде.

– За что? – удивился Шаланда и покраснел от удовольствия, смешался в благодарном смущении.

– Несколько вечеров подряд с помощью вот этого приспособления, – Халандовский кивнул в сторону телевизора, – вы брали на себя тяжкий труд рассказывать мне об ужасных событиях, происходящих в доме Объячева. Должен сказать, это был рассказ грамотный, честный, откровенный, что в наше время встретишь далеко не всегда.

Столь наглой и беззастенчивой лести Шаланда не слышал в своей жизни, но, как ни странно, халандовские слова принял всерьез и склонил большую свою, тяжелую, кудлатую голову.

– Но я ничего, Паша, не слышал об этом расследовании от тебя… Может быть, и ты найдешь два словечка?

– А! – Пафнутьев небрежно махнул рукой. – Ничего особенного, ребята, ничего особенного. Все, как обычно. Можно даже сказать, что иначе и быть не могло. Рано или поздно все должно было закончиться именно так.

– Пятью трупами? – удивился Шаланда.

– Их могло быть три, семь… Их вообще могло не быть. Сути это не меняет. Назовем вещи своими именами… Объячев – подонок, разбогатевший на полном беспределе. Он грабил всех, в том числе своих же подельников.

– Он не сидел, – уточнил Шаланда.

– Под подельниками я имею в виду людей, не проходивших с ним по одному делу, а занятых одним делом. Сам того не подозревая, он собрал вокруг себя личную домашнюю банду. И с этой бандой жил, с ней же и воевал, ее же и кормил, унижал, во всем этом находя какой-то смысл жизни. Вот вам Объячев. Продолжаться слишком долго это не могло, в людях накапливалась обида, а потом и ненависть. А ненависть имеет способность при достижении критической массы взрываться. Вот она и взорвалась. Повторяю – всего этого могло не быть, и жизнь бы в объячевском доме продолжалась. И поныне Объячев мог бы выступать по телевидению, рассказывать о своих спонсорских подвигах… Но судьба распорядилась иначе.

– Но почему столько трупов? – простодушно удивился Халандовский. – Если Объячев есть предмет ненависти, а он убит, – конфликт исчерпан. Я правильно понимаю?

– Правильно, Аркаша, все правильно… Но когда камень падает в болото, во все стороны идут круги. И здесь тоже пошли круги. Что произошло… Жена Объячева Маргарита его ненавидела, потому что он в свое время увел ее от любимого человека. Сумел, настоял, сломал. А сейчас в этом же доме, живя с женой под одной крышей он, извините, трахал другую женщину. А эта женщина – жена его собственного телохранителя. Как к нему должен относиться телохранитель? Ненависть. Только ненависть. Какие чувства испытывает к нему жена? Ненависть.

– А кто мешал телохранителю уйти? – спросил Шаланда.

– Жизнь. – Пафнутьев развел руками. – Жизнь мешала уйти. Во-первых, Объячев платил хорошие деньги. Во-вторых, его собственная жена не хотела уходить от Объячева, не хотела жить со своим мужем. Для нее это был шанс, надежда – называйте, как хотите. Конечно, не случись ничего, Вохмянин ушел бы рано или поздно. Но на момент событий был еще в доме, жил, питался, числился телохранителем Объячева. И в отместку хозяину заглядывал к его жене. А та в отместку своему мужу эти его заглядывания не только не пресекала, но и поощряла. Опять же оба они, и телохранитель, и Маргарита, своей преступной связью отвечали на нанесенные Объячевым обиды. Маргарита мстила мужу, а телохранитель мстил и хозяину, и жене. Все переплелось в клубок, и распутать его можно было, только выдергивая время от времени из этого клубка тела. Уже не живых людей, только тела. Прошу прощения за красоту стиля.

– Нет, Паша, ты говори, мне нравится, – сказал Халандовский.

– Тогда прошу плеснуть.

– Согласен. – И Халандовский наполнил объемистые рюмки. – За победу!

– Над кем? – удивился Шаланда.

– Над силами зла.

– Продолжаю, – сказал Пафнутьев, бросив в рот щедрый кусок холодного мяса с хреном. – В подвале заложник. Скурыгин. Разоренный Объячевым. Тот заставил его подписать кучу кабальных документов, договоров, расписок, чеков. И наступил момент, когда со Скурыгина брать стало нечего. Объячев не требовал за него выкуп, он заставлял подписывать документы. И в конце концов сказал – можешь сматываться, линять, уходить на все четыре стороны. А куда он пойдет? Он нищий. Более того, в своем кругу он уже человек, который всех предал и продал. За что и получил пулю час назад.

– Между ухом и виском, – добавил Шаланда.

– А в сарае бомж, – продолжал Пафнутьев. – Беззащитное, слабое существо. И он тоже оказался участником кровавых разборок в этом кошмарном доме.

– Что же произошло? – воскликнул Халандовский.

– Ребята, вы не поверите – все в доме оказались убийцами. Кроме бомжа и его дочери.

– Бомж жил с дочерью?! – воскликнул Худолей. – Он мне ничего о ней не говорил!

– Да, бомж жил с дочерью. Какое-то время. Он в сарае, а она в доме. Света – его дочь.

За столом наступило молчание. Все осмысливали услышанное.

За это время Халандовский снова наполнил рюмки, тут же схватившиеся инеем, все молча выпили и закусили. Пафнутьев участвовал в трапезе вместе со всеми, никого не торопил и сам не спешил пояснить сказанное.

– Почему ты так решил, Паша? – спросил, наконец, Худолей.

– Ничего я не решил. Она сама сказала. Я сопоставил их паспортные данные, фамилии, имена, отчества… Все сходится.

– Как же это понимать?! – вскричал Шаланда.

– Она прикармливала его. Уговорила Объячева не прогонять. Он не прогнал. Виски, которое ты пил с бомжом, – Пафнутьев повернулся к Худолею, – Света принесла. Она частенько приносила ему остатки со стола, то же виски.

– Позор! – Худолей схватился руками за голову и принялся горестно раскачиваться из стороны в сторону. – Какой позор! Мне это и на ум не пришло! А за что убили бедного бомжа, Паша?

– За дело убили, – ответил Пафнутьев. – Как сказал классик, бедняков не убивают… Только за то, что ты бомж, или только за то, что ты миллионер… не убивают.

– Прости меня, Паша. – Халандовский, кажется, единственный сохранял спокойствие, не вскрикивал, не вскакивал, не производил непристойных звуков. – Ты сказал, что все убийцы… И строители тоже?

– Да. И строители, и Вьюев, и супруги Вохмянины, и Скурыгин… Я же сказал – все, кроме бомжа и его дочери – милой моему сердцу Светы.

– Подожди, Паша… Ты нам Светой мозги не пудри. – Шаланда положил тяжелые ладони на стол. – Я задаю вопросы, а ты отвечай. Кто положил радиоактивный изотоп в кровать Объячева?

– Маргарита.

– Заметь, я не удивляюсь, ничего не оспариваю, просто спрашиваю, – сказал Шаланда. – Кто налил в виски Объячеву клофелин?

– Света.

– Но ты сказал, что она не убивала?

– Она не убивала. И не было у нее такой цели – убить. Объячев сказал, что этой ночью придет к ней. Она решила его усыпить. Полагала, что клофелин – просто сильнодействующее снотворное. И, в общем, была права.

– Где она взяла клофелин?

– Отец дал. Бомж. И Объячев заснул.

– Кто проткнул спицей подлое сердце Объячева?

– Скурыгин.

– Кто стрелял в Объячева?

– Вохмянин. Уточняю – он стрелял в мертвого Объячева, не догадываясь об этом. По этому эпизоду ему может быть предъявлено обвинение только в глумлении над трупом. Помнишь, Худолей предупреждал – мало крови, мало крови! Но мы не поняли, не оценили его высокого озарения.

– Виноват. – Шаланда прижал ладони к груди и поклонился в сторону Худолея. – Продолжаю. Кто убил бомжа?

– Вохмянин. Вот тут уже чистое убийство. Хотя он пытался все свалить на Свету и даже свидетелями обзавелся, показывал строителю, как она бегала к сараю…

– За что он его убил?

– Бродя вечером вокруг дома и поджидая Свету, которая бы принесла что-нибудь со стола, бомж увидел, как Вохмянин выбросил из окна пистолет, и подобрал его. А когда утром ты нагрянул с вопросами-допросами, бомж, но доброте душевной, помчался к Вохмянину предупредить, что, дескать, следствие изъяло пистолет, и надо быть осторожнее. Тому ничего не оставалось, как убрать единственного свидетеля, вдобавок он подсунул ему в карман пулю. Это был перебор, но чего не сделаешь в панике, когда времени – минуты! Повесив бомжа, он тут же выпил из его бутылки виски и, конечно, оставил отпечатки. Заглянул в паспорт, и там отметился… Худолей это все установил, сопоставил и доказал.

– Ты говорил, что все убийцы? – напомнил Халандовский.

– Все сделали попытку убить, но не у всех эти попытки удались. А у некоторых не было попытки убить, но убийство состоялось. Например, у несчастного Вулыха. Он оттолкнул своего напарника, дальнего родственника, оттолкнул сильнее, чем следовало, и тот в падении раскроил себе череп о тиски.

Некоторое время все молчали. Этих нескольких минут хватило Халандовскому на то, чтобы сходить к холодильнику и принести вторую бутылку водки, точно такую же – мохнатую от инея. Он разлил смирновскую по рюмкам, поднял свою в приветственном жесте и тем самым призвал присоединиться к нему. Все охотно согласились, тем более, что холодной свинины, с вкрапленными в нее всевозможными специями, оставалось еще достаточно.

Убедившись, что все выпили, закусили и были готовы к дальнейшему разговору, Халандовский вопросительно посмотрел на Пафнутьева.

– Я понял тебя, Паша… Скурыгин убил Объячева спицей, один строитель убил другого по неосторожности, Вохмянин повесил бомжа, самого Скурыгина убили высокопрофессиональные, прекрасно подготовленные ребята, которые знают, как стрелять, в кого, в какое место… А Маргарита? Сама?

– Нe совсем. Перед смертью Маргариты к ней на пять минут заглянула Вохмянина. Объячев, кажется, и в самом деле любил ее… Он написал и оформил дарственную на ее имя. Дом на самом деле сейчас принадлежит Вохмяниной. Она, как я предполагаю, эти бумаги показала Маргарите и сказала, чтобы та подыскивала себе жилье. Пора, дескать, тебе выметаться. Этого было достаточно, чтобы Маргарита сделала с собой то, что сделала. Она выпила столько снотворного, что заснула и не проснулась. Прекрасная смерть. Причем, Вохмянина меня предупредила о такой возможности. Или, лучше сказать, подготовила.

– И дом, действительно, отныне принадлежит ей? – спросил Шаланда.

– В связи с кровавыми событиями дарственную можно оспорить.

– А Вьюев? – спросил Худолей.

– Вьюева мы задержали уже после смерти Объячева с чемоданом бумаг. Он выкрал у Объячева всю его документацию. Полагаю, что с помощью Маргариты – она первая его любовь, может быть, даже взаимная. Без Маргариты он бы не смог. Так вот, останься Объячев жив, лишение всех этих документов убило бы его. Может быть, не в полном, не в физическом смысле слова, но морально, финансово… Наверняка. Поэтому я сказал, что Вьюева тоже можно с некоторыми оговорками считать убийцей. Как и обоих строителей.

– А их-то за что?

– Они нашли в доме тайник Объячева. Замурованный в стене миллион долларов. Он им не платил год и задолжал тысяч десять… Они решили взять миллион. Для Объячева это тоже была… своеобразная смерть.

– Какова роль Светы в доме? – спросил Шаланда.

– Чисто декоративная. Он привез ее, чтобы успокоить и Маргариту, и своего ревнивого телохранителя. Дескать, вот моя девушка… Хотя на самом деле предавался утехам с Вохмяниной. Но потом и на Свету положил глаз… А на нее невозможно не положить глаз.

– Кого же сажать? – растерянно произнес Шаланда.

– Вохмянина за убийство бомжа. Вот и все. – Пафнутьев виновато посмотрел на каждого. – Есть, правда, еще Вулых, но там уж как суд решит. Он не хотел убивать Петришко, это очевидно. Убийство явно неосторожное. Правда, его можно обвинить в попытке похитить миллион… Но, с другой стороны, Объячев им в самом деле не платил… Может быть, они свой труд в миллион оценили? А почему бы и нет?

– Может быть, кто виски хочет? – предложил Халандовский.

– А что, водка закончилась? – огорчился Пафнутьев.

– В этом доме водка не может закончиться, – с достоинством ответил хозяин.

– Тогда какое может быть виски! – возмутился Шаланда, первый раз произнеся слова хмельные и веселые.

– Боже, – простонал Пафнутьев, – как же я сегодня напьюсь, как же я напьюсь сегодня! – И он сладостно замычал в предвкушении неземного блаженства.

– Главное, Паша, чтобы ты себя не сдерживал, – заметил Халандовский. – Отдыхай, Паша. Ты, я вижу, так устал, так устал, что нет никаких сил смотреть на тебя трезвого.

– И не смотри. Закрой на минуту глаза, а когда откроешь, я буду другим. Мы все будем другими.