Текст книги "Банда 7"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– И горячий.

– Давай его сюда, – сказал Худолей, набрасывая на себя спортивную куртку.

– На, – Шаланда протянул на ладони бумажный комочек.

Худолей взял, осторожно развернул, всмотрелся в цифры, повернул бумажку, понюхал ее, осторожно положил на стол. И вопросительно уставился на Шаланду.

– Света просила передать, – сказал тот, тяжело опускаясь в охнувшее от тяжести кресло. И тут Шаланда, закаленный Шаланда, подняв глаза, едва ли не впервые в жизни увидел, как человек бледнеет прямо на глазах. На лице у Худолея не было никакого выражения. Черты сохранились, но лицо сделалось как-то совершенно серым.

– Где она? – спросил Худолей.

– Уехала.

– Куда?

– В ночь. На красном «Феррари». Вот его номер, – Шаланда положил на стол скомканную салфетку.

– Говори, Жора, говори... Я даже не знаю, что спрашивать, – виновато попросил Худолей, и Шаланда увидел, что его глаза полны слез. – Я не могу ничего спрашивать. Ты говори... – Худолей взял тощую подушку и с силой вытер слезы с лица.

– Когда вы все отрубились и заснули сладким сном... Я вышел на набережную. Не спалось. Присел в какой-то кафешке... Красные столики... Взял кьянти. Подходит она. Садится. В черных очках, на ней что-то красное. Не запомнил, что именно, только цвет. Я ее не узнал. А она спрашивает... Это вы, Георгий Шаланда? Сразу меня узнала, да и как не узнать... Я достаточно известен не только у себя на родине, но и во многих других странах... В Италии, например. Поэтому узнать меня...

– Остановись, Жора! – взмолился Худолей.

– Она сказала, что звонить ей можно только с двенадцати до половины первого дня. Повторила два раза... С двенадцати до половины первого. Дня.

– По московскому времени?

– Ну ты даешь, Валя! Кто же здесь живет по московскому времени? Даже я часы перевел. Я сказал ей, что ты здесь.

– А она? – дернулся Худолей.

– Сказала, что знает. Кто-то из наших попутчиц ей уже сказал. Думаю, она и на набережной оказалась в надежде увидеть кого-нибудь из нас.

– Ну и притащил бы ее сюда! – закричал Худолей.

– Чтобы утром объясняться с полицией?

– Отбрехались бы! Отгавкались! Отмазались!

– Она сказала, что у нее нет времени. Подошла якобы для того, чтобы выпить соку. Ее ждали. Только села, машина тут же рванулась с места. Хотя нет, не сразу, постояла еще с полминуты. Я успел записать номер. Она стояла недалеко от фонаря... Я сидел за столиком у самых кустов, а за кустами – проезжая часть... Дороги здесь узкие... До машины было метров восемь-десять. Она и записочку передала тайком, будто знала, что за ней следят.

Худолей рванулся в ванную, вернулся с двумя стаканами и подвернувшимся штопором выдернул пробку из бутылки и разлил вино.

– Давай, – сказал он, протягивая один стакан Шаланде.

– Давай. Все правильно, Валя, все правильно. Она на крючке, она не шастает по набережной и не подыскивает клиентов. Другой уровень. – Шаланда поднял стакан.

– Ну если ты пошел гулять по набережной – взял бы меня! – опять сорвался Худолей.

– Все правильно, Валя, все правильно, – повторил Шаланда. – Ты бы разбушевался там, ее увезли бы подальше и спрятали понадежнее. У нас есть ниточка. Номер мобильного телефона. Дальше – красная «Феррари». Номер машины у тебя перед глазами. Установить владельца, его адрес, род занятий и прочее... работа одного дня. Она хочет вернуться к тебе. Завтра в начале первого ты будешь с ней разговаривать.

– В двенадцать, – поправил Худолей.

– Я бы не советовал быть таким точным.

– Почему?

– Мало ли... Вдруг минутная накладка... И освободится она только в пять минут первого... Мало ли.

– Как она? – спросил Худолей.

– Прекрасна! Язык родной не забыла, меня, как видишь, помнит. В конце разговора даже шаловливой мне показалось.

– Это как?

– Ручкой махнула, бамбиной обозвала, «чао» сказала. Похоже, там в машине крутой водила сидел. Во-первых, машина, как я понял, из ряда вон, да и она не осмелилась поступить, как хотелось. Хотя я звал ее с собой, я ведь ее звал!

– Разберемся, – хмуро сказал Худолей. – Во всем разберемся.

– Что будем делать?

– Пошли к Паше, – Худолей поднялся, задернул «молнию» на куртке, бумажки со стола сунул в маленький карманчик на груди.

Коридор казался еще темнее, чем час назад. Только у самой лестницы горела тусклая лампочка. Подойдя к пафнутьевскому номеру, Худолей прислушался – за дверью раздавались негромкие, приглушенные голоса.

– Кто-то у него в номере.

– Мужик или баба?

– Вроде Андрей... Или Халандовский...

– Тогда стучи.

Пафнутьев открыл дверь, не спрашивая, кого принесло на ночь глядя. Молча посмотрел на взбудораженное лицо Худолея, на Шаланду, контуры которого терялись в сумраке коридора, отступил в сторону, приглашающе махнул рукой.

– Входите, гости дорогие, – сказал он, закрывая дверь и поворачивая ключ в замке. – Видишь, Аркаша, вся банда в сборе.

* * *

Монако и Монте-Карло давно уже стали как бы одним городом, хотя Монако является самостоятельным государством со своей армией и полицией в составе не то пяти, не то шести человек, а Монте-Карло принадлежит не то Франции, не то Италии. Конечно, Монте-Карло принадлежит одному из этих государств, но вот такая невнятная формулировка является наиболее точной. Можно даже сказать, что в равной степени этот город, пристанище картежных шулеров, международных мошенников и опять же международных проституток, в равной степени принадлежит и Монако. Точно так же, как Монако принадлежит Монте-Карло.

Короче – путаница в голове автора в точности передает истинное положение вещей. Но есть и совершенно четкое различие – Монако расположено на плоской скале, торчащей в море, а Монте-Карло на побережье. Однако с годами и это их различие исчезло, поскольку насыпь, сделанная с берега на остров, хорошая, хотя и крутая дорога, отсутствие каких бы то ни было пограничных подробностей объединили их и уравняли.

Примерно все это и пытался в автобусе донести до своих слушателей Пияшев, играя роскошным своим, густым и сочным голосом, правда, не столь изящно и зримо, как это только что сделал автор. Пияшева можно понять и простить – свалившиеся на гомосексуальную голову потрясения начисто лишили его связности мышления. Чувствуя, что путается в географических понятиях, он опять, в который уже раз рассказал, что блондинки в Италии воспринимаются женщинами распутными и донельзя доступными, и опять, в который раз, женщины в автобусе возбужденно зашушукались, засверкали глазками, заерзали на сиденьях.

Автобус парил на высоте не меньше ста метров, проносясь по узкой бетонной дорожке, установленной на таких тоненьких подпорках, что было удивительно, почему дорога до сих пор не рухнула сама по себе. Однако Массимо вел машину уверенно, хохотал, поблескивая очками, оборачивался, чтобы сказать нечто веселое Пахомовой и Сысцову, сидевшими за его спиной.

Дорога петляла и вилась, где-то в неимоверной глубине туманилось море, иногда можно было различить дома, улицы – там, у моря тоже шла трасса, но Массимо почему-то предпочел эту, в облаках. Вдоль всего побережья на десятки километров тянулись бесконечная набережная и маленькие городки переходили один в другой, и невозможно было определить, где кончалась Италия и начиналась Франция, где кончалась Франция и начиналась Испания... И везде жили люди, бродили по набережным, пили вино и, похоже, прекрасно себя чувствовали на этой земле.

Худолей сидел у левого окна, и провал, начинающийся сразу за стеклом автобуса, вызывал в душе холодящий ветерок. На груди у Худолея висел фотоаппарат с длинным черным объективом, рядом, на свободном сиденье стояла сумка фотографа, так называемый кофр. Худолей время от времени поглядывал на часы, ожидая того момента, когда короткая, неповоротливая стрелка коснется наконец цифры «12».

– Послушай, – сзади к нему наклонился Пафнутьев. – Еще раз напоминаю... Все внимание – Пияшев и Сысцов. От них сегодня должны посыпаться искры. Снимай все – с кем беседуют, с кем пьют вино, с кем сидят за одним столиком. Ты заметил, что они друг друга обходят, как одноименные полюса магнита? Прямо отталкивание какое-то...

– Остановиться бы где-нибудь минут через сорок, – ответил Худолей, выслушав все, что сказал ему Пафнутьев.

– Приспичило?

– Через сорок три минуты будет двенадцать.

– Да? – Пафнутьев только теперь понял состояние Худолея.

– Не в автобусе же говорить.

– Остановимся. Но нам надо миновать этот бесконечный провал. Здесь-то уж наверняка остановиться невозможно. Я скажу Пахомовой, что тебе плохо. Она поверит.

– Да, твою просьбу уважит, Паша, это... Что мне ей сказать?

– Пахомовой?

– Нет, Свете.

– Скажи, чтоб все бросала и летела домой. Что ты ее ждешь в трехкомнатной квартире.

– У меня однокомнатная, да и та под вопросом.

– Скажи, что ты ее ждешь в трехкомнатной квартире. У тебя же куча денег, забыл?

– Ах да, – кивнул Худолей. – Паша... Я боюсь. На меня Шаланда поглядывает голодными глазами.

– С чего ты взял?

– Он думает, что Света убийца. Она прилетит, а он ее посадит. Это будет не трехкомнатная квартира, а обыкновенная кутузка.

– Не позволим! – твердо сказал Пафнутьев.

– А если в самом деле она руку приложила?

– Худолей! Ты тронулся умом.

– Да? – с надеждой спросил Худолей. – Ну тогда ладно, тогда ничего. Если тронулся – это прекрасно.

– Хочешь, я с ней поговорю?

Худолей долго смотрел в жутковатое ущелье, над которым проносился автобус, на затянутый дымкой Лигурийский залив, на увешанные стираным бельем итальянские домики на ближнем холме, но, похоже, не видел ничего этого.

– Нет, Паша, не надо. Я соберусь. Вот увидишь, я соберусь. Ты в меня веришь?

– Как в самого себя.

Едва кончилась эстакада, автобус тут же нырнул в тоннель и несся теперь по тускло освещенной трубе. Она изгибалась, описывала полукруг, огибая не то еще один провал, не то гору, пробить которую оказалось невозможно. Худолей сидел в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Он не желал видеть ни тоннеля, ни редких лампочек, ни проносящихся навстречу машин, ни маленького расширяющегося светлого пятнышка в конце тоннеля.

Да, это надо признать – он видел только Свету в конце тоннеля.

Когда с человеком происходит нечто подобное тому, что случилось с Худолеем, сдвигаются горы, проносится автобус по невидимой для пассажиров эстакаде, да что там мелочиться, он может пронестись над провалом и без всякой эстакады!

Бывало, ребята, бывало.

В угоду человеку, впавшему в такое безумие, менялись расписания полетов, рейсы вовсе отменялись или назначались непредусмотренные, с визгом и шипением тормозов, высекая искры из рельс, останавливались курьерские поезда у захолустной избы – бывало! И Витя Крамаренко мог бы это подтвердить, если бы дожил до дня публикации этих записок, а Вовушка Подгорный может подтвердить и сейчас, что можно летать самолетами зайцем, можно летать вообще без самолетов, если впадаешь в такое вот худолеевское состояние. Да я и сам мог бы это подтвердить, но не решаюсь, не решаюсь нарушить плавное повествование, которое с грехом пополам приближается к своему завершению.

Тоннель длился несколько километров, но когда закончился и автобус вырвался на простор, оказалось, что в километре расположена автостоянка с забегаловкой, магазинчиками и прочими дорожными удобствами. Пафнутьев пошептался с Пахомовой, Пахомова пошепталась с Массимо, и «Мерседес» плавно свернул вправо, пристроившись к ряду таких же ярких, вымытых и сверкающих затемненными стеклами сооружений.

– Остановка полчаса! – объявила Пахомова. – Прошу не опаздывать. Впереди Монако и Монте-Карло! Никого ждать не будем. Кто опоздает – добирайтесь сами, кто как сможет! Туалеты платные, но если не заплатите, никто за вами гнаться не будет. Оплата добровольно-принудительная.

Худолей взглянул на часы – без десяти двенадцать.

Он бесцельно послонялся по площади, заглянул в магазинчик, прошелся вдоль рядов с мягкими игрушками, чуть замедлил шаг у винных прилавков, но не остановился, нет, прошел дальше и снова оказался на площади.

Часы показывали без пяти двенадцать.

Худолей осмотрелся по сторонам. Пафнутьев издали потряс в воздухе кулаком – держись, дескать, я с тобой. К Андрею пристала одна из попутчиц, едва ли не единственная симпатичная девушка с мягкой смугловатой кожей и светлыми волосами. Массимо стоял с одной из женщин, оба были серьезны, дама вела себя зависимо, словно хотела что-то услышать, получить на что-то согласие, а он лениво вертел ключами, щурился на солнце, явно тяготился разговором. Так ведет себя хозяин с не слишком усердной работницей. Худолей уже заметил, что на каждой остановке к Массимо подходила одна, другая женщина, в то время как двое, а то и трое стояли в сторонке, ожидая своей очереди, когда им позволено будет подойти и доложиться. Впечатление было такое, что их успех в этой поездке зависел от подслеповатого водителя.

Сразу за магазинчиком начиналась небольшая рощица, и, убедившись, что никто не идет за ним следом, Худолей направился туда. Оглянувшись по сторонам, он вынул мобильник и набрал номер, который вручил ему накануне Шаланда.

Часы показывали пять минут первого.

– Да! Слушаю! – услышал он в трубке, едва прозвенел первый звонок.

– Света? – недоверчиво спросил Худолей.

– Валя, это ты?

– Да, меня все так зовут.

– Тебе передали мой телефон?

– Нет, только пообещали.

– Валя, послушай... У меня очень мало времени. Несколько минут. Ты где?

– На полпути в Монте-Карло. А ты? Где ты?

– Не знаю. Где-то в горах. Мы ехали по трассе, а потом от Лаго Маджоре свернули влево, в горы. Какое-то ущелье, вилла с красной крышей.

– Тут все виллы с красными крышами. У тебя все в порядке?

– Да, ко мне тут хорошо относятся... Это совсем не то, что ты думаешь. Ко мне в самом деле хорошо относятся. Сама не знаю почему.

– И не догадываешься?

– Может быть, готовят для чего-то...

– Или для кого-то?

– Валя, это скорее всего. Я просто не решилась сказать... Что мне делать, Валя?

– Бросай все, бери такси и дуй в аэропорт. Ближайший в Римини.

– У меня нет денег, нет документов, они изъяли паспорт!

– Других причин нет?

– Есть и другие причины, но сейчас нет времени о них говорить, понимаешь, я сейчас одна в комнате, вот-вот кто-то войдет.

– Запиши номер моего мобильника, позвони когда сможешь! Ты слышишь?

– Диктуй! – Услышав срывающийся голос Светы, Худолей только теперь поверил, что у нее действительно нет возможности поговорить более подробно. Он продиктовал номер, заставил Свету повторить и, только убедившись, что она записала все правильно, решился задать главный вопрос: – Почему ты сбежала, Света?

– Я не могла иначе! Это убийство... Понимаешь, Надя Шевчук... Она всех достала... Все, Валя! Позвони ровно через сутки! Завтра в это время!

– И ты звони! Я еще неделю в Италии!

– Поняла! Пока!

Связь оборвалась.

Худолей повертел в руке мобильник, не глядя сунул его в карман, обессиленно сел на бетонный столбик, установленный для каких-то непонятных надобностей. Единственно, что ему удалось узнать, – это то, что Света жива.

И все.

Больше никакой ясности не наступило.

Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.

– Пошли, там Аркаша уже все приготовил... Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел – взревел от восторга!

– Не хочется, Паша!

– А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель... Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?

– Помню.

– Так вот, это вино дает точно такой хмель – как первый раз в жизни!

– Надо же...

– Со Светой поговорил?

– Да.

– Что она сказала?

– Что жива и прекрасно себя чувствует.

– Это же здорово! – обрадовался Пафнутьев. – Пошли! – И он потащил Худолея в придорожный ресторанчик, к сдвинутым столам, за которыми уже сидела почти вся седьмая банда. – Кстати, и Сысцов с нами. Представляешь? Сам напросился. Не сидеть же ему за одним столом с Пияшевым! Шкурой чую – грядут события! Не забывай про фотоаппарат. – Пафнутьев говорил много, напористо, стараясь отвлечь Худолея от воспоминаний о разговоре со Светой. – Мы уже с тобой выяснили – Пияшев держит Сысцова на крючке. Ты слышал, он хочет пятьдесят один процент! Знаешь, что это такое? Ты врубился?

– Нет.

– Он хочет у Сысцова оттяпать фирму! У Сысцова! Оттяпать! Бедный, бедный Пияшев! Он обречен! Понимаешь, он обречен!

– На смерть? – вяло спросил Худолей.

– Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал – это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон – просто веревочка... Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов – это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.

– А что он должен был пощупать? – Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.

– Бивни! – заорал ему в ухо Пафнутьев. – А не то, что ты подумал. – Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов – это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.

– Пошли, – покорно согласился Худолей.

Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.

– Павел Николаевич, – обратился он к Пафнутьеву. – Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?

– Иван Иванович! – по-дурацки заорал Пафнутьев. – Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! – Он показал на стул во главе сдвоенного стола. – Только я отлучусь на минутку... Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился... Вчера ему было плохо, очень плохо... Надо вытаскивать мужика из небытия!

Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.

– Господа, – произнес он с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, – выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте...

– Не только на этой планете, – уныло добавил Худолей.

– Прекрасное дополнение! – согласился Сысцов. – Как говорят на Кавказе, алаверды!

Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.

– А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! – громко заявил Халандовский. – Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.

– А как пьют профессионалы? – с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. – Подскажите.

– Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так... Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.

– Неплохо сказано, – согласился Сысцов. – Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, – и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.

Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!

Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку... Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»

– Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? – спросил Сысцов.

– Ничуть!

– Не скучаете?

– В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.

– Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, – негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.

– Даже так? – удивился Пафнутьев.

– Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс – это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.

– Но человек – это венец природы, – заметил Шаланда.

– Кто это сказал? – спросил Сысцов.

– Не помню, но такие слова есть.

– Это сказал человек, – Сысцов горестно покачал головой. – О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом... Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?

– Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! – рассмеялся Пафнутьев.

– Для кого?

– Для природы! – воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. – Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает – это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх – это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.

– Это все настолько очевидно, что в мыслях нет никакой необходимости.

– Что-то, я смотрю, настроение у тебя, Иван, сегодня не слишком боевое, – заметил Халандовский.

– Напротив! – быстро возразил Сысцов.

– Тогда вперед! Без страха и сомнений! – Халандовский высоко поднял свой бокал.

– Прекрасные слова, – улыбнулся наконец Сысцов. – И вовремя сказанные. Заметьте – пью с открытыми глазами.

– Как сказал Пифагор – это прекрасно! – одобрил Халандовский.

Дальнейшая дорога уже не казалась столь тягостной и бесконечной. Красное вино взбодрило уставших путешественников, открыло им глаза на итальянские прелести. Все происходило в полном соответствии с мудрым указанием Пифагора – на прекрасное надо смотреть широко раскрытыми глазами. Снова тоннели сменялись виадуками, виадуки сменялись тоннелями, а потом как-то неожиданно автобус оказался на набережной Ниццы – длинная, в десяток километров набережная чуть изгибалась дугой, и конца этой дуги не было видно. К удивлению Пафнутьева, побережье Ниццы оказалось довольно унылым местом. Бесконечный ряд гостиниц прошлого и позапрошлого веков от моря, от пляжа был отделен широкой трассой, по которой сплошным потоком неслись машины, собравшиеся здесь со всей Европы.

В автобусе звучал роскошный голос Пияшева, но на этот раз в нем явственно пробивались нотки искренней взволнованности, напоминающие сдерживаемые рыдания восторга и преклонения. Опять поредели ряды женщин в автобусе, их осталось уже не более десятка – видимо, эту группу Пахомова приберегала для особого случая, как отряд Боброка, который в давние времена, выскочив из засады, решил исход боя. На слова Пияшева тетеньки тихонько повизгивали, вскрикивали, перешептывались, возбужденно сверкая накрашенными глазенками.

– Прошу обратить внимание на невзрачное здание справа! Не смотрите на него так снисходительно – ночь в номере этой гостиницы стоит десять тысяч долларов. Да, уважаемые, да! Я не оговорился – десять тысяч долларов! И, смею вас заверить, номера в этой гостинице не пустуют, более того, чтобы попасть туда, нужно заказать номер заранее, за месяц, за два. Тогда, может быть, вам удастся побывать на этом празднике жизни.

– После такого праздника и жить не захочется, – пробормотал Худолей, который вместе с Андреем сидел сразу за спиной Пияшева.

– Пра-а-сцице, – не согласился Пияшев. – После такой ночки вы наконец-то поймете, ради чего стоит жить.

– Или умереть, – добавил Андрей.

– Да! – радостно обернулся Пияшев. – После этого можно и умирать. Как это говорится... Увидеть Париж и умереть.

– Без меня, – сказал Андрей.

– В том-то и дело, ребята, что очень многое в жизни происходит без нас, без нас, без нас! – горестно запричитал Пияшев.

Потом где-то в горах, ухоженных, благоустроенных горах, была остановка с посещением знаменитой парфюмерной фабрики Фрагонар. Видимо, у Пахомовой была договоренность с руководством фабрики – она привозила сюда все свои группы. Собственно, посещали не саму фабрику, а лишь торговый зал, где, как утверждал Пияшев, цены просто смешные по сравнению с ценами на Елисейских Полях, на набережной Ниццы или в киоске того самого отеля, один лишь вид которого так волновал и тревожил души слабые и корыстные! Потом долго ждали запропавшего Сысцова – оказалось, что он просто не на той стоянке искал автобус.

И только уже во второй половине дня, ближе к закату автобус въехал наконец в Монте-Карло. Чистенькие улицы, синее море, мелькающее между домами, скверы с какими-то раскормленными пальмами, забегаловки с тоскующими от безлюдья хозяевами в дверях... Да, да, да, на улицах почти не было прохожих. Да и машин тоже, честно говоря, было не слишком много.

Что вы хотите, едва ли не самое изысканное место Европы!

Автобус проехал Монте-Карло, не останавливаясь, въехал на поднимающуюся вверх извилистую дорогу и неожиданно оказался в громадном, пустом, гулком гараже.

– Дамы и господа! – снова заговорил Пияшев. – Поздравляю! Вы находитесь в независимом государстве Монако. О его причудливой истории я расскажу по дороге в Аласио, а сейчас рекомендую ознакомиться с княжеством поближе. Прошу посмотреть направо... Это кабинки лифтов. Вы входите, нажимаете верхнюю кнопку и через минуту оказываетесь в самом прекрасном парке мира! Это и есть Монако. Выход из скалы прямо в парк. Ломать деревья, рвать розы, похищать скульптуры здесь не принято, и, если вздумаете заняться этим, вас могут неправильно понять. Поэтому не советую. Двух часов вполне достаточно – государство небольшое, полтора квадратных километра. Расположено на плоской скале, прыгать со скалы в море тоже не советую: высоковато – шестьдесят метров. Опять же пока долетите, можете себя повредить о скалы, из камней растут гигантские кактусы с гигантскими иглами. Большинство это знает, рассказываю для тех, кто здесь впервые. Вопросы есть? Вопросов нет. Счастливой прогулки. Встречаемся здесь ровно через два часа. Прошу не опаздывать, дорога в обратную сторону ночная, долгая, по себе знаю – утомительная.

Первый снимок Худолей сделал, едва выйдя из лифта, – по парковой дорожке медленно, рядышком удалялись Сысцов и Пияшев. Сысцов поддерживал парня под локоток и что-то настойчиво ему втолковывал, пытаясь заглянуть в глаза. Сцена была довольно странной, учитывая, что последние сутки эти два человека старались не встречаться, избегали друг друга, как только могли.

Щелкнув аппаратом, Худолей тут же по старой своей привычке для надежности кадр повторил, потом для маскировки снял какую-то скульптуру из бронзы, потом Шаланду с женой, Халандовского с девочкой – он создавал впечатление фотографа-новичка, который щелкает направо и налево, ошалев от зарубежных прелестей. Но тем не менее его объектив с фокусным расстоянием триста миллиметров позволял снимать издалека, снимать надежно, поскольку аппарат, купленный перед самым отъездом, позволял не думать о резкости, о выдержке, аппарат позволял вообще не думать, как выразился в минуту откровенности Иван Иванович Сысцов, слегка потерявший бдительность от молодого вина.

– Андрей, ты вот что, – Пафнутьев подошел к парню сзади, – подстрахуй Худолея.

– Здесь? От кого, Павел Николаевич?

– Подстрахуй. Мало ли чего. Ходи, балдей, любуйся, но Худолея из виду не упускай.

– Может что-то случиться?

– Что-то случиться может всегда. А у тебя с ним опыт совместной работы. Пияшева вместе брали? Кстати, он тебя не узнал? Никак не засветился?

– Вроде обошлось.

– Дуй за Худолеем. Не потеряй его из виду.

– Павел Николаевич! Полтора квадратных километра все государство!

– Мое дело сказать.

Женщины, уже побывав в Монако, тут же плотной толпой устремились в какой-то им известный магазинчик. Шаланда с женой медленно и величаво шествовали по центральной аллее, иногда останавливаясь перед скульптурами и пытаясь что-то прочитать на мудреных табличках. Халандовский со своей девочкой исчез сразу, нырнув в боковую аллею. Уже потом, через час, Пафнутьев увидел их на скамейке – оба любовались морскими далями. Пахомова тоже подалась по лавкам, пока не закрылись – солнце уже пряталось за горы, и городок на побережье медленно погружался в тень, становясь все более соблазнительным.

Удаляясь по аллее вместе с Пияшевым, Сысцов несколько раз обернулся, и Худолей понял – не надо ему вот так явно идти следом, лучше бы ему двигаться по боковой аллее, тем более что она была не менее прекрасна, обрамлена цветущими кустами, украшена бронзовыми статуями женщин чуть обильного телосложения.

В парке было пустынно.

Или скажем иначе – в государстве Монако было пустынно.

Вечер наступал быстро и неотвратимо, с моря потянуло прохладой, толпы бестолковых туристов схлынули в городские забегаловки, и, кроме пахомовской группы да худолеевской банды, не было в этот час в княжестве Монако посторонних, поздновато привел сюда Массимо свой автобус, поздновато. Но в этой пустынности была своя прелесть – парк казался влажным и прохладным, зелень статуй как бы перекликалась с зеленью растений, опустившееся за старинный замок солнце оставило наконец парк в покое, и весь он погрузился в зеленоватую тень.

Передвигаясь вслед за странной парочкой, Худолей набрел на бронзового моряка, стоящего за штурвалом и бесстрашно смотрящего в морскую даль. Поковырявшись в тексте таблички, он догадался, что это один из князей, который увлекался вождением мелких судов, чем и прославился настолько, что ему в назидание потомкам установили памятник. Хорош он был еще и тем, что от него хорошо смотрелись Сысцов с Пияшевым у каменного парапета, за которым сразу простиралась пропасть. На дне пропасти синело море с маленькими яхтами, напоминавшими не то разноцветные искорки, не то вытянутые ромбики на манер стрелки компаса. Вниз от парапета на все шестьдесят метров шла скала, поросшая громадными кактусами. Собственно, скала эта не была отвесной, она шла с небольшим наклоном к кромке берега, поэтому человек, сорвавшийся вниз, никак не сможет долететь до воды невредимым, он наверняка разобьется о выступы камней.

Что и произошло.

События начались, едва Худолей, пристроившись за памятником отважному князю-мореходу, нашел в видоискателе беседующих у парапета Сысцова и Пияшева. Все началось и закончилось секунд за десять, не более. О случившемся можно было судить по тем кадрам, которые успел сделать Худолей.

Вот Сысцов, нарушив плавный ход беседы, протягивает руку к лицу Пияшева. На фотографии видно, как из его кулака брызнула струя газа, вспыхнувшая в последнем луче заходящего солнца.