Текст книги "Банда 7"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Виски? – усмехнулся Сысцов.

– Да. Тем более что вчера я хорошо им запасся. – Худолей хотел было шагнуть от скамейки широко и уверенно, но от слабости его повело, он едва успел схватиться за спинку, кое-как удержался, виновато развел руками: дескать, что делать, что делать, пошатнулось здоровье, ох пошатнулось... И подчеркнуто уверенной походкой, которая выдавала человека, передвигающегося из последних сил, направился к гостинице. Толстуха ушла наконец, справившись с чашками и блюдцами, и теперь гостиница была действительно пустой. Для полной уверенности Худолей обошел весь этаж, заглянул во все укромные уголки и, окончательно убедившись, что в это время он в гостинице один, подошел к доске с ключами, взял свой, а заодно и пияшевский. Поднявшись на третий этаж, он некоторое время стоял, прислушиваясь. Нет, ни единого звука, ни единого шороха. И лишь после этого открыл пияшевский номер, вошел и положил под стол, но на виду, все-таки на виду, сысцовскую пуговицу с тисненым львом.

Уходя, оглянулся – пуговица смотрелась достаточно хорошо. Только неопытный в таких делах человек, вроде Сысцова, мог оставить такую улику. Но что взять с пожилого, неловкого в движениях человека? Иначе вести себя он и не может, не дано ему.

Заперев дверь, Худолей спустился вниз, повесил оба ключа на место и вышел в город посмотреть на чужую жизнь, подышать морским воздухом и скоротать время до того момента, когда мощный автобус с туристами остановится у гостиницы и высыпят из него поредевшие пассажиры – половина из них наверняка останется на виллах у берегов потрясающе красивого альпийского озера Лаго Маджоре.

* * *

Учитывая продуманность и тщательность исполнения невинной своей операции, Худолею нетрудно было предвидеть дальнейшие события, которые разыграются, едва автобус прибудет с берегов Лаго Маджоре. Прежде чем обессиленно упасть в свою кровать и дожидаться прибытия автобуса, Худолей вскрыл, все-таки вскрыл пакет, обнаруженный в номере Пияшева, и нашел там кассету с узкой фотопленкой, какую обычно используют провокаторы всех стран и народов для подсматривания за людьми чреватыми и обреченными. Кроме того, в пакете он нашел кассету от маленького магнитофона, который используют для тех же целей, против тех же людей. Была и видеокассета, тоже уменьшенного формата по сравнению с теми, которые обычно продаются на всех углах. Все это Худолей упаковал уже в другой пакет и сунул под подоконник самого захламленного и ободранного номера гостиницы. Держать подобные вещи в своем номере не просто глупо, а даже преступно. Пияшевскую же обертку Худолей отнес подальше от гостиницы и бросил в мусорный ящик. И только после этого с чувством исполненного долга упал в свою кровать, не забыв поставить возле изголовья на полу рядом с уже пустой бутылкой вторую бутылку виски, почти пустую, оставив на самом донышке немного золотистой жидкости, чтобы никто не подумал, что там была какая-нибудь кока-кола.

Закрыв глаза, Худолей принялся шаг за шагом прослеживать все свои сегодняшние действия, восторгаясь собой и не находя ни единой грубой ошибки. Мелкие были, без них нельзя сделать ничего стоящего. Например, пуговицу у Сысцова можно было бы спороть изящнее, незаметнее. Но поскольку он ушел до того, как Сысцов надел свой пиджак, эта маленькая недоработка потеряла свой смысл. Что сделал Сысцов, поднявшись со скамейки? Он взял пиджак за вешалку, перебросил его через плечо и пошел, пошел по набережной, любуясь пальмами, морем и, конечно же, самим собой. Когда он обнаружил пропажу пуговицы, да и обнаружил ли?.. К этому Худолей уже не имел никакого отношения.

Шум мощного «мерседесовского» мотора Худолей услышал, когда уже стемнело. В мертвяще-сыроватой тишине гостиницы захлопали двери, послышались голоса, шаги в коридоре, и Худолей, сам того не замечая, принял позу беспомощную, рука его поверх тоненького итальянского одеяла сделалась слабой, кажется, даже побледнела сама собой.

Первой заглянула Пахомова, она все-таки чувствовала ответственность за жизнь доверившегося ей туриста.

– Жив? – спросила она напористо.

– Местами, – просипел Худолей.

– Какие места выжили?

– Срамные.

– Это хорошо, значит, будешь жить, – она прошла к его кровати, подняла вторую бутылку, на дне которой плескалось виски, понимающе взглянула на Худолея. – Ну, ты даешь, мужик!

– И сам не заметил как... – из последних сил улыбнулся Худолей.

Пахомова молча взяла стакан, выплеснула туда из бутылки виски, получилось ровно полстакана, и выпила единым духом.

– За твое здоровье, – пояснила она. – Ты хоть обедал?

– Не хотелось.

– Через полчаса ужин. Спуститься сможешь?

– Спущусь.

– Может, сюда принести?

– Спущусь, – повторил Худолей.

– Прими душ и побрейся – это всегда помогает. И на сегодня хватит, – Пахомова кивнула на непочатую бутылку виски. – А то загнешься еще... Знаешь, сколько стоит труп на родину отправить? В десять раз дороже живого!

– Здесь хороните... Места вроде неплохие...

– Ха! Размечтался!

Пафнутьев поднялся в свой номер тяжело, шел по коридору, ни на кого не глядя, как человек, прошедший тяжкие испытания. Испытания действительно были – провести семь часов в автобусе, чтобы два часа поглазеть на озера, которые Пияшев без устали называл потрясающими...

– А рыба тут водится? – спросил Халандовский.

– Рыба? Прасцице, вы ехали сюда за рыбой?

– Я бы и от мяса не отказался, – проворчал Халандовский. – В условиях поездки, между прочим, сказано, что будут завтраки, будут обеды. Ни завтрака я не дождался, ни обеда... Так что не надо меня рыбой попрекать.

– Прасцице, – протянул Пияшев, но общий гул изголодавшихся пассажиров несколько сбил его спесь, и он о чем-то зашептался с водителем.

– Ничего озера, – проворчал Пафнутьев. – С Рицей, конечно, не тягаться, но на безрыбье и рак рыба.

– А, так здесь в основном раки, – понимающе протянул Халандовский и стал пояснять своей девочке тонкости приготовления раков на костре, у реки, когда начинает сгущаться теплый летний туман, а круглая луна, отражаясь в речной заводи...

Ну, и так далее.

Войдя в номер, Пафнутьев сел на кровать, вытянул перед собой ноги и достал из кармана мобильный телефон. Он обещал позвонить Вике домой, доложить о прибытии и о своих счастливых впечатлениях. Пахомова объявила, что ужин будет через полчаса, и у него неожиданно нашлось время, нашлись силы, чтобы сдержать обещание.

– Здравствуй, Вика, это я! – радостно сказал он, услышав голос жены.

– А, Паша, – только по этим словам Пафнутьев понял, что настроение у Вики оставляет желать лучшего. – Как тебе Италия?

– Ничего страна... Жить можно.

– У нас, наверное, лучше?

– Гораздо.

– Как там с напитками?

– Есть напитки, достаточно разнообразные. Обязательно привезу бутылочку кьянти. Ты любишь кьянти?

– Паша...

– У нас через полчаса ужин, – перебил Пафнутьев, чутко уловив, что после этого «Паша» последует нечто такое, что испортит ему не только вечер, но и всю поездку. – Обещают по бутылке красного вина на стол. Это значит – на четверых. Но не кьянти. Кьянти, между прочим, можно брать только за свои деньги. На набережной здесь бесконечное множество забегаловок, и ты не поверишь, но в каждой из них продается кьянти. И в больших бутылках, и в маленьких, есть даже бутылки, оплетенные не то соломой, не то травой... Но на качество напитка эта оплетка не оказывает никакого влияния. То есть вкус кьянти независимо от формы и размера бутылки остается одинаковым. Но если присмотреться повнимательнее...

– Паша!

– Слушаю тебя, птичка моя, ласточка или, как сейчас принято говорить, зайка!

– Паша, как ты думаешь, у нас с тобой будут дети?

– Конечно! – не задумываясь ни на секунду, ответил Пафнутьев. – У нас будет очень много детей! Мальчики и девочки. Все они будут походить на нас с тобой одновременно. Сначала родится мальчик, потом девочка, потом опять мальчик, потом опять девочка, потом одновременно мальчик и девочка, потом...

– Паша, когда?

– Очень скоро, Вика! Ну просто совсем скоро!

Пафнутьев был знаком с тем таинственным состоянием, когда знания в тебя втекают неизвестно откуда, извне, и ты уверен, что эти знания о будущем ли, о прошлом, о настоящем, эти знания верны. И все, что ты сейчас легко и бездумно произносишь, обязательно сбудется, состоится, свершится! А может быть так, что именно вот этими своими словами, которые ты в данный момент произносишь, может быть, именно этими словами ты и создаешь будущее, меняешь прошлое, вмешиваешься в настоящее?

Ребята, очень даже может быть!

Не пустой треп был у Пафнутьева с Викой, и не о кьянти он говорил, хотя название этого вина произнес не меньше десятка раз, Пафнутьев творил будущее и знал это!

Да, наверное, он все-таки это знал!

– Скоро, Вика! Ну просто совсем скоро! – произнес Пафнутьев, и эти его слова не грех привести еще раз.

– Как скоро, Паша? – В голосе Вики были печаль и неверие.

– В этом году! – твердо сказал Пафнутьев.

– Мадам, уже падают листья, – пропела Вика. – У нас с тобой совсем не остается времени, чтобы это действительно случилось в этом году, Паша. – Часто повторяя слово «Паша», Вика достигала той степени снисходительности, которую вынести может далеко не каждый человек, далеко не каждый.

– Не переживай, Вика, я знаю, что говорю! У меня такое чувство. Что дети у нас, и мальчики, и девочки будут сплошь семимесячными. А среди гениев человечества этих самых семимесячных видимо-невидимо! Даже нельзя сказать, что через одного, гораздо чаще! Возьми Наполеона...

– Уговорил, беру, – сказала Вика и нажала кнопку отключения.

Пафнутьев повертел мобильник в руке, хмыкнул, сунул телефон в карман и отправился в номер к Худолею. Коридор был пуст, красавицы меняли наряды или, лучше сказать, избавлялись от нарядов, впереди был долгий вечер, набережная, огни, ночная жизнь, и нужно было надеть на себя или обнажить на себе такое, чтобы самый захудалый итальяшка сразу понял, кто перед ним, и содрогнулся, и воспылал.

Худолей лежал на кровати бледный, и его ослабевшая рука безвольно теребила край одеяла.

– Жив? – спросил Пафнутьев с точно таким же выражением, с которым полчаса назад Худолея приветствовала Пахомова. – Есть успехи?

– И очень большие.

– Выкладывай, – Пафнутьев сел на угол кровати. Даже если сейчас заглянет кто-нибудь нежданный, он ничего предосудительного не увидит – попутчик зашел проведать заболевшего попутчика.

– Я опять ограбил Пияшева, – пакостливым голосом сказал Худолей. – Побывал в его номере.

– Сколько унес на этот раз?

– Чует мое сердце, Паша, что на этот раз улов оказался побольше первого. Кассета с микрофильмом, видеокассета и еще одна звуковая. Он прятал их у себя в номере, хорошо прятал, грамотно. И если бы не мое мастерство, проницательность, а также необыкновенные умственные способности, то кто знает, кто знает, чем бы все это закончилось.

– Где кассеты? – спросил Пафнутьев.

– Спрятал.

– Здесь? – Пафнутьев обвел номер долгим взглядом, словно надеясь увидеть худолеевские находки на столе, на подоконнике, на кровати.

– Обижаешь, начальник. Здесь нельзя прятать. А вдруг придут с обыском?

– Кто?

– А зачем мне об этом думать? Такое возможно? Возможно. Вдруг тот же Пияшев нагрянет в мое отсутствие? Если со мной, Паша, что-нибудь случится, – скорбно проговорил Худолей, – если случится... Номер в конце коридора и там под подоконником... Ты все найдешь. Только отдай в руки умелые и грамотные.

– В конце коридора? Там же никто не живет?

– Именно, Паша!

– Пияшев догадается, что у него в номере...

– Да. Я об этом позаботился.

– И обнаружит пропажу?

– Обязательно.

– А это хорошо?

– Конечно, Паша! Надо заставить их всех подняться из окопа! Надо, чтобы они забегали, запрыгали, начали выяснять отношения! Пусть мутят воду, Паша!

– Ты один оставался в гостинице, – сказал Пафнутьев, помолчав. – Ты первый подозреваемый.

– И об этом подумал! Ты знаешь, что я учудил? О! – Худолей сел на кровати, обхватил голову руками и, тихонько подвывая, начал горестно раскачиваться из стороны в сторону, не то оплакивая непутевую судьбу Пияшева, не то не в силах совладать с восторгом перед самим собой. – Во-первых, Паша, я оставался не один. Остался еще и Сысцов.

– Ах да! – согласился Пафнутьев. – Его с нами не было.

– Днем я вышел на прогулку. По набережной гулял, воздухом дышал, итальянцев рассматривал. Знаешь, ничего народец, мелковат, правда, а так ничего. Да, и старичков со старушками побольше, чем у нас, гораздо больше.

– Курортная зона. Они съехались со всей Италии.

– Возможно, но речь не о них. Это я так, к слову, чтоб ты не думал, будто у меня нет никаких впечатлений. Встретил на набережной твоего приятеля Сысцова. На скамеечке сидел. Головку откинул на спинку, глазки свои бесстыжие прижмурил и балдеет, и балдеет! Подожди, Паша, не перебивай, – сказал Худолей, заметив, что Пафнутьев собирается его поторопить. – Я не произнес ни одного лишнего слова, ты должен меня слушать очень внимательно, чтобы все понять и должным образом восхититься. Так вот, сидит Сысцов на скамеечке, перед ним Средиземное море, а если точнее, то Лигурийское, солнышко ему в глаза светит, и по этой причине глаза свои он прижмурил, чтобы опять же получить удовольствие. А пиджак, Паша, свой роскошный пиджак... Ты обратил внимание на его пиджак?

– Белый с золотыми пуговицами!

– Во! Именно! Белый с золотыми пуговицами. Других таких пуговиц в нашей группе нет. Может быть, их нет и во всем городе Аласио. Я думаю, что и во всей Северной Италии других таких не найдешь. Ну что сказать, Паша, что сказать... Срезал я одну пуговицу с пиджака. Сзади подкрался и срезал. Ножичком. Ты видел, какой у меня ножичек? Мы им как-то колбаску с тобой нарезали, помнишь?

– Помню. Плохая колбаса оказалась.

– А ножичек оказался хорошим. Но не в этом суть. Срезал. И пуговицу эту подбросил Пияшеву. Войдет он в свой номер, окинет взором и тут же увидит. И спросит себя – а как эта пуговица здесь оказалась? А почему крошки раствора на полу да еще как раз под дырой, где тайник? Дай-ка, подумает он, загляну, на месте ли мой бесценный схрон. Глядь – нет сокровища. Тогда он на пуговицу эту посмотрит внимательнее и вдруг скажет себе, хлопнув ладонью по лбу: «Ба! Да это же сысцовская пуговица!» Усек?

– Вообще-то, пуговица, – Пафнутьев помолчал, раздумчиво поводил рукой в воздухе, – грубовато... Даже нет – аляповато. Что же Сысцов, не оглянулся? Пуговица-то – довольно яркое пятно.

– Паша! Ты не прав. Яркое это пятно или не очень, оглянулся он или его что-то вспугнуло в последний момент... Об этом можно рассуждать, можно. Но от пуговицы Пияшеву никуда не деться. Вот она, на полу. Улика. О ней не забудешь. Ее не перешагнешь, не сделаешь вид, что ее нет.

– И чем все это кончится?

– Хороший вопрос! – Худолей вскочил с кровати, быстро нырнул в штаны, ввинтился, втиснулся в рубашку и пиджак, на ходу сунув ноги в туфли. – Прекрасный вопрос! Паша! Чем все это кончится – сейчас увидим на ужине. Нас звали на ужин? Звали. Дадут по куску плохо обглоданной кости, как это было вчера. Очень хорошо. Допитаемся на набережной. Но зрелище, какое нас ждет зрелище, Паша!

В плохо освещенной столовой с пустыми полками бара, столами и стульями, сваленными в дальнем углу, с вислыми влажными шторами, уже начали собираться девицы, в углу монументально сидел Шаланда, в дверь уже входил Халандовский со своей девочкой, о чем-то беседовал Андрей с Пахомовой, скорее всего, о завтрашней поездке в Монте-Карло, поскольку оба посматривали на часы, на листок бумажки с расписанием поездок.

Пафнутьев с Худолеем сели за один столик с таким расчетом, чтобы видеть всю группу, все, что может произойти здесь в ближайшее время.

Появился Пияшев.

Быстро подошел к Пахомовой, о чем-то спросил и тут же вышел. Через какое-то время Пафнутьев увидел, как он все той же нервной походкой пробежал мимо окна.

– Сысцова ищет, – негромко сказал Худолей.

– А он не слинял?

– Не должен. Уж больно расслабленным выглядел сегодня на набережной. Нет, он никуда не торопился. Просто балдел на солнышке. А вот и он, – Худолей кивнул в сторону окна.

Это было похоже на экран немого кино – Пияшев и Сысцов остановились как раз напротив окна. Разговор шел резкий, но наступал Пияшев. Однако Сысцов не выглядел обороняющимся, он, скорее, был обескуражен и молча смотрел на беснующегося Пияшева. Наконец произошло то, чего так нетерпеливо ждал Худолей, – Пияшев вырвал руку из кармана и протянул Сысцову на ладони нечто маленькое, нечто сверкнувшее в свете уличных фонарей.

Да, это была пуговица.

Сысцов хотел было взять ее, но Пияшев тут же отдернул руку, словно в кулаке у него была невесть какая ценность.

Сысцов недоуменно посмотрел на полу своего пиджака, видимо, только сейчас обнаружив, что одной пуговицы не хватает. Он даже несколько раз провел ладонью по тому месту, где должна была быть пуговица, словно желая еще раз убедиться, что ее все-таки нет на месте.

Пияшев выкрикнул что-то и, круто развернувшись, направился к входу в гостиницу. Вскоре он возник в проеме двери. Подошел к столику, за которым обычно располагались руководители поездки, и сел рядом с Пахомовой. Тут же вошел и Сысцов. На его лице блуждала озадаченная улыбка, он явно не понимал, что происходит.

– Я тебя сдам, понял?! Я тебя сдам! – донеслись до Пафнутьева слова Пияшева. – Ты думаешь, это последние пленки?! У меня еще две копии, понял? У меня еще две копии! Хочешь жить – живи. Мои условия знаешь! – Голос Пияшева был, как всегда, сочен и бархатист, но сейчас в нем пробивались истеричные нотки.

– Перестань визжать! – резко сказала Пахомова, и Пияшев перешел на какой-то свистящий шепот, разобрать слова уже было невозможно.

Больше всего Пафнутьева удивляло поведение Сысцова – он не произнес ни единого слова. Внимательно слушал Пияшева, как может слушать психиатр разбушевавшегося клиента, иногда кивал головой, дескать, продолжай, ковырял вилкой в тарелке, иногда взглядывал на Пахомову, словно прося ее объяснить происходящее. Потом налил в стакан красного вина и все с тем же озадаченным выражением выплеснул его в лицо Пияшеву. И спокойно поставил стакан на стол.

Пияшев поперхнулся, вскочил, потом наклонился к столу и скатертью вытер лицо. Кажется, вино его отрезвило, и он уже не шипел, не пытался выкрикнуть какие-то угрозы.

– Ну, что ж, – сказал он, – наши цели ясны, задачи определены... За работу, товарищи.

И какой-то подпрыгивающей походкой вышел из столовой. Через несколько минут он прошел мимо окна – на фоне огней набережной его силуэт смотрелся неплохо, даже с некоторой изысканностью.

– Вывод? – негромко спросил Худолей.

– Сысцов у него на крючке, – так же тихо ответил Пафнутьев. – Но дело в том, что Сысцов – это не та рыба, которую можно держать на крючке слишком долго – утащит в пучину. Пияшев этого не знает, молодой ишо. Мне кажется, гомики вообще люди недалекие, умишко у них, конечно, шустрый, как у воробышка, но недалекий, женский. Что-то будет.

– Не понял?

– События грядут. Ты сунул палку в такое осиное гнездо... Что-то будет, – повторил Пафнутьев. – Хватит тебе в номере валяться, пора знакомиться с местными достопримечательностями. Завтра по программе Монако и Монте-Карло.

– Игорный дом?

– И это тоже, – кивнул Пафнутьев.

– А ты откуда знаешь?

– Пахомова сказала. Достань свой фотоаппарат с длинным объективом и пощелкай девочек, пощелкай мальчиков... Не жлобись на пленку. Когда вернемся домой, некоторые снимки могут заговорить. Помнишь пленку, которую подарила мне одна девочка? Очень полезные оказались фотки.

– Как ты прав, Паша, как ты прав! – воскликнул Худолей. – Но эти кости, – он ткнул вилкой во что-то несъедобное, – я разгрызть не могу. Я же не собака, в конце концов. Мяса хочется.

– Поужинаем у моря, – успокоил его Пафнутьев.

На набережной было не слишком многолюдно: все-таки весна, только самые нетерпеливые приехали в апрельский Аласио. Но киоски и всевозможные забегаловки уже открылись, столики были выставлены прямо под открытым небом, они еще пустовали, однако по всему было видно, что через месяц здесь будет шуметь другая жизнь, веселая и соблазнительная. А сейчас только пахомовские красавицы сиротливо прохаживались под фонарями, пытаясь скромными своими прелестями привлечь внимание недоверчивых итальянцев. Больше половины группы остались на берегах Лаго Маджоре, за ними Массимо, видимо, поедет вне программы. В конце набережной шло какое-то строительство, в свете фар работал маленький ковшовый экскаватор, маленький бульдозер разравнивал серый влажный песок, холодное еще море шумело в темноте, словно ворочалось там и вздыхало какое-то существо, выползшее из глубин.

Проходя мимо очередной кафешки, Пафнутьев с Худолеем увидели там все свое руководство – за одним столиком сидели Пахомова, Сысцов, Пияшев и, конечно, Массимо. Большого веселья в компании Пафнутьев не заметил, но на столе стояла большая оплетенная бутылка кьянти, позы у всех были расслаблены, из чего можно было заключить, что разговор идет спокойный, рассудительный.

Значит, выяснение отношений отложено до возвращения. А сейчас надо было пристраивать девочек – не катать же их даром. Они должны еще отработать дорогу, питание, гостиницу, какой бы затрапезной она ни была.

Помимо пафнутьевской банды, в поездке случайно оказались какие-то две пенсионерки, которые только и делали, что путешествовали по белу свету, а потом месяцами рассказывали об этом соседкам-домоседкам. Был еще какой-то потный бизнесмен с женой, молодая пара, помешанная на Италии, хмурый одинокий старик, непонятно как оказавшийся в этой странной компании.

Когда Пафнутьев с Худолеем подсели за один столик к Шаланде и Халандовскому, в этом не было ничего подозрительного – в поездках люди знакомятся охотно, отношения завязываются самые дружеские, а иногда и надолго. Как бы сам собой из воздуха сгустился официант, оказавшийся на удивление сообразительным – когда ему на чистом русском языке сказали, что требуется большая бутылка кьянти, Халандовский даже показал руками, какого именно размера и формы требуется бутылка, парень все сразу понял и не стал даже дослушивать бестолковые объяснения. И ужин продолжался под ясными итальянскими звездами, под деликатный шум Лигурийского залива.

* * *

В эту ночь Шаланда спал плохо. Его тяжелое неповоротливое тело маялось и страдало. Кровать под ним не просто поскрипывала и постанывала, нет, казалось, что с каждым его движением в ней, в кровати, что-то обрывалось, надламывалось, выходило из гнезд и это зыбкое сооружение каждую секунду могло рухнуть и рассыпаться. Хотя жена спала сладко, тихонько посапывала, и по всему было видно, что красное вино кьянти ей на пользу. Организм жены впитал кьянти охотно и быстро, будто истосковался по вину, заждался и вот наконец набросился, утолил жажду и уснул сном глубоким и даже целебным.

Шаланда осторожно поднялся, ступая по полу большими своими горячими ступнями, прошел к окну и долго всматривался в темноту. Окно выходило в темный двор, но и сюда доносились голоса, гудки машин, музыка – на набережной продолжалась жизнь. Звуки были слабые, чуть слышные, но они пробивали темноту и будоражили сердце Шаланды. Иногда по темным стенам домов, окружающих гостиницу, проносились сполохи не то прожекторов, не то фейерверка. Жизнь чужая, но привлекательная позвала Шаланду, и он откликнулся. Одевшись, он постоял в темноте номера, прикидывая, правильно ли поступает, но, увидев в окно, как по темным стенам соседних домов опять скользнули радужные блики, решился.

Сумрачный коридор был пуст. Когда Шаланда проходил к лестнице, он слышал женский хохот, сдержанный мужской говор. По каким-то неуловимым признакам понял, что женщины смеялись по-русски, мужчины бормотали срамные свои слова и неприличные предложения на чужом языке. Дух блуда незримо витал в полумраке этой затемненной, как перед бомбежкой, гостиницы.

На набережной было не так шумно, как час назад, но так же светло и празднично. Некоторые забегаловки закрылись, но были и действующие, официанты исправно стояли у барных стоек в ожидании поздних посетителей. Шаланда, не торопясь, прошел до конца набережной, до того места, где еще час назад работал маленький, почти игрушечный бульдозер, выравнивая после строителей пляжный песок, теперь здесь была тишина, хотя фонари горели, и в их свете хорошо были видны набегающие волны.

Шаланда полюбовался вспыхивающим где-то на невидимой скале маяком и медленно двинулся обратно. Возле забегаловки, которая понравилась ему цветом столиков – они были красные, он присел, а когда подошел официант, сделал заказ на итальянском языке, который он освоил уже вполне достаточно, чтобы здесь жить долго и счастливо.

– Кьянти, – сказал он.

Когда перед ним в прозрачном бокале вспыхнуло вино насыщенного красного цвета и в нем заиграли огни набережной, он почувствовал, что жизнь продолжается. Поднял бокал, полюбовался им в свете ночных фонарей и, прикрыв глаза, выпил залпом три больших свободных глотка, а последний четвертый попридержал во рту, предоставив ему, глотку, вести себя как заблагорассудится, самому решать, когда и как просочиться внутрь организма.

Когда Шаланда открыл глаза, то увидел, что за столиком перед ним сидит девушка в красной накидке и темных очках. Девушка была совершенно ему незнакома. Лицо ее не выражало ровным счетом ничего, может быть, потому, что очки скрывали выражение глаз, а фонарь освещал ее сзади, лицо оставалось в тени.

– Может быть, вина? Неплохое вино, между прочим, – произнес Шаланда, как ему показалось, на итальянском языке, который нравился ему все больше.

– Спасибо, воздержусь. Чуть попозже.

– Чуть попозже? – удивился Шаланда. – Где-то я слышал это выражение. А вот где...

– От Пафнутьева, – сказала девушка.

– Вы знаете Пафнутьева? – отшатнулся на спинку стула Шаланда и внимательнее всмотрелся в незнакомку. Нет, она не из группы, не видел он ее ни в гостинице «Верона», ни в автобусе, ни в городе Аласио, ни в аэропорту Римини, ни на озере Лаго Маджоре.

– Я и вас знаю, – сказала девушка.

– Кто же я?

– Не помню имени... Вы из милиции.

– Та-а-ак, – протянул Шаланда обескураженно и не нашел ничего лучшего, как снова наполнить свой бокал.

– Вы давно здесь? – спросила девушка.

– Дня два, может быть, три...

– Ездили на Лаго Маджоре?

– Было дело, – кивнул Шаланда. – Сегодня.

– Вы должны знать Худолея, – сказала девушка без выражения.

– Знаю.

– Ведь вы его скоро увидите?

– Наверняка, – Шаланда пытался понять, что происходит, чего хочет от него эта красавица, как вести себя дальше.

– Передайте ему, что видели Светлану Юшкову.

– Вы – Светлана Юшкова? – опять отшатнулся Шаланда на спинку стула, причем так резко, что пластмассовое жидковатое изделие чуть было не расползлось под ним.

– Вроде того.

– Почему вроде?

– Потому что во мне мало осталось от Светланы Юшковой. – Она сняла очки, и Шаланда с ужасом понял, что узнает ее, узнает женщину, с которой встречался и которую безуспешно пытался найти, чтобы арестовать как убийцу. – У меня мало времени. Через несколько минут я должна быть вон в той машине, – Юшкова кивнула в сторону красной приземистой легковушки.

– Но Худолей здесь! – воскликнул Шаланда, так и не разобравшись в своих чувствах – то ли он пытался задержать Юшкову, то ли сделать доброе дело Худолею.

– Я знаю, мне девочки сказали. Я должна идти. Передайте ему вот это, – она незаметно, словно была уверена, что за ней следят, положила на стол клочок бумажки. – Это номер моего мобильника. Пусть позвонит. С двенадцати до половины первого дня. Запомнили? С двенадцати до половины первого. Дня, – с нажимом повторила она.

– Но, может быть, мы заглянем к нему на минутку?

– Я не могу, – произнесла Юшкова грустно и в то же время как-то жалобно. Она выдернула из стакана салфетку, вытерла рот и, скомкав ее вместе с клочком бумажки, бросила в пепельницу. – Это номер моего мобильника, – повторила она. И тут же, преобразившись, легко и небрежно махнула Шаланде рукой. – Чао, бамбино! – И снова надела очки.

Шаланда видел, как она прошла по набережной, пересекла дорогу, нырнула в красную приземистую машину. Машина отъехала не сразу, видимо, в салоне еще шел разговор, и у Шаланды была почти минута до того, как машина рванулась с места и исчезла на поворотом, у него была почти полная минута, чтобы вынуть ручку и записать на салфетке ее номер. После этого он, почему-то обернувшись с опаской, вынул из пепельницы комок бумаги и, не разворачивая, сунул его в карман. Туда же он сунул и салфетку с номером машины.

– "Мерседес"? – спросил Шаланда у подошедшего официанта, который все это время с неподдельным интересом наблюдал за странной парой. Для полной ясности Шаланда ткнул пальцем в то место, где совсем недавно стояла красная машина.

– "Феррари"! – сказал официант, подняв руки и воздев глаза к звездному небу, показывая, что эта машина – нечто совершенно фантастическое.

– О! – уважительно произнес Шаланда, давая понять, что и он разбирается в подобной роскоши, хотя официанту было ясно, что эту машину его посетитель видит впервые. В самом деле назвать «Феррари» «Мерседесом»... Это все равно что назвать мужчину женщиной. Но официант был великодушен и, взяв пустую бутылку со стола, вопросительно посмотрел на Шаланду.

Тот отрицательно покачал ладонью из стороны в сторону. Дескать, пора и честь знать.

Радостно сверкая глазами, официант произнес нечто доброжелательное: видимо, приглашал заглядывать почаще.

– Обязательно зайду, – сказал Шаланда и с чувством пожал маленькую ладошку официанта. Она, как пойманная рыбешка, чуть дернулась в его плотной лапе и обреченно замерла. – Будь здоров, мужик! – Шаланда потряс в воздухе кулаком, напоминающим литровую оплетенную бутылку кьянти.

Уже шагнув было в сторону гостиницы, Шаланда круто развернулся и снова подошел к только что оставленной забегаловке. И купил, все-таки купил пузатую оплетенную бутылку, решив, что она очень ему сегодня пригодится.

Худолей спал.

Но на стук откликнулся быстро и ясным голосом спросил, не поднимаясь:

– Кто там?

– Шаланда.

– Точно Шаланда?

– Не тяни, Худолей, ох не тяни!

– А что будет? – спросил Худолей, открывая дверь.

– Жалеть будешь.

Шаланда быстро вошел, закрыл за собой дверь, убедился, что шторы задернуты и никто, ни единая живая душа не заглянет к ним в номер, поставил бутылку на стол. Обернувшись, увидел, что Худолей стоит посреди комнаты в одних трусах, отвернулся.

– Прикрой срам-то!

– К халатам не приучен. Виноват.

– В простыню завернись!

– Лучше штаны надену... Можно?

– Давай. Только быстрее. Тебе привет.

– Большой?