Текст книги "Банда 7"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Повидаться бы, Иван Иванович!

– Опять?

– Так ведь больше года не виделись!

– А мне казалось, что мы только вчера расстались.

– Да-да-да! – подхватил горестный тон Пафнутьев. – Наши годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад! Какие были песни!

– Вы считаете, нам нужно оглянуться назад? – настороженно спросил Сысцов.

– Не в такие глубины прошлого, как это удалось старушке, о которой я рассказал, но хотя бы на неделю, Иван Иванович!

– На неделю? – Голос Сысцова дрогнул. – На что вы намекаете? Что случилось в мире неделю назад?

– Иван Иванович... Так я подъеду?

– Дорогу помните?

– Дорога к вам незабываема!

– Жду. – И Сысцов положил трубку.

– Ну вот, так-то оно лучше, – удовлетворенно пробормотал Пафнутьев. В свою папку он положил величковские снимки, расчетливо сунув между ними те, что были сделаны на месте убийств. Прием, конечно, невысокого пошиба, дешевенький прием, но знал Пафнутьев и то, что часто именно на таких вот приемчиках и раскалываются самые твердокаменные люди. Как это всегда и бывает в жизни – никогда не знаешь, где у кого болевая точка, где у кого таится незащищенное нежное местечко.

Дорога на дачу действительно была хорошо знакома Пафнутьеву. Правда, не приходилось ему еще ехать по этой дороге ранней весной, но, как оказалось, и в это время года она достаточно живописна.

– Прошлый раз на этой дороге я чувствовал себя лучше, – сказал Андрей. – У нас на заднем сиденье лежала винтовка с оптическим прицелом. А сейчас, кроме вашей папки, у нас на заднем сиденье ничего нет.

– Авось! – Пафнутьев легкомысленно махнул рукой. – Времена меняются, Андрюша, времена меняются так быстро, что не успеваешь дух перевести, как оказываешься в другой стране.

– Люди меняются не так быстро.

– Авось! Он же не знает, что у нас на заднем сиденье. Весной пахнет. Вот сейчас первый раз в этом году почувствовал – весной пахнет. Где-то глубоко во мне в этот момент что-то дрогнуло, ожило и потянулось к теплу, к солнцу. С тобой такое бывает?

– Ох, Павел Николаевич, – умудренно вздохнул Андрей. – Все бывает.

– Это хорошо, – кивнул Пафнутьев. Но не понравились ему слова Андрея, не понравились. Он сказал о чем-то заветном, а тот в ответ вроде как бы пожалел его.

Ворота открылись сами по себе и сами же закрылись, едва машина проехала на участок. Выложенная причудливой плиткой дорожка вела к самому крыльцу. Трехэтажный особняк стоял на холме, и отсюда хорошо были видны изгиб реки, легкий весенний туман над просыпающимся лесом. Здесь, на возвышении, снег уже растаял и весна чувствовалась сильнее.

– Все, я пошел, – сказал Пафнутьев не то Андрею, не то самому себе.

– Ни пуха.

– К черту!

– Кстати, Павел Николаевич, может быть, это вам интересно... Только что отсюда ушла машина. Минут десять назад. Плитка еще не просохла, – Андрей показал на влажные отпечатки протектора.

– О! – откликнулся Пафнутьев.

Сысцов стоял на высоком крыльце в наброшенном на плечи пальто. Голова его была непокрыта, седые волосы развевались на ветру, глаза были профессионально радостны.

– Я вас приветствую! – сказал он с некоторым подъемом в голосе.

– Здравствуйте! – По своей привычке Пафнутьев произнес это слово громче, чем следовало, радостнее.

– Прошу! – Сысцов распахнул перед ним половинку двустворчатой двери, пропустил вперед, тщательно закрыл за собой дверь. Нынче все, входя в собственный дом, даже окруженный личным забором, дверь закрывают, не забывая задвинуть засов, повернуть ключ, опустить кнопку запора, еще раз взглянуть напоследок через встроенный глазок. Все это Пафнутьев увидел, все оценил и поворотил к Сысцову лицо приветливое и добродушное.

– Весна! – сказал он, прекрасно понимая, что произносит нечто глуповатое, на что и отвечать-то необязательно.

– Да уж... Разгулялась, – ни секунды не помедлив, ответил Сысцов. Все-таки класс у него был высокий, и говорить он мог с кем угодно, о чем угодно, в какой угодно тональности. – Прошу! – Сысцов распахнул следующую дверь, и Пафнутьев оказался в каминном зале.

В темном зеве камина плясали оранжевые огни, потрескивали дровишки, на журнальном столике стояла бутылка с золотистым коньяком, а в стеклянной ее поверхности отражался живой огонь из камина. Два приготовленных кресла ждали, пока в них опустятся усталые и понимающие друг друга тела.

– Прошу! – третий раз повторил Сысцов, на этот раз показывая на кресло.

Пафнутьев снял куртку, кепку, бросил все это на стоявший тут же диван и охотно опустился в глубокое кресло.

– Хорошо-то как, господи! – выдохнул он, оглядывая зал. – Здесь, наверное, не меньше пятидесяти метров?

– Сорок девять. Семь на семь.

Сысцов тоже опустился в кресло, взяв бутылку, молча на треть наполнил тяжелые стаканы, чуть сдвинул тарелку с холодным белым мясом и хреном. Есть своеобразный шик в том, чтобы не спрашивать у гостя, хочет ли он выпить, что именно он желает, чем привык закусывать, есть своеобразный шик в том, чтобы проявить легкий хозяйский диктат. Мол, чем богаты, тем и рады.

Пафнутьев поднял свой стакан, молча чокнулся, выпил. Подцепив тяжелой сверкающей вилкой мясо, бросил его в рот.

– Коньяк сами гоните? – спросил он.

– Да, по ночам.

– Удачная партия, – похвалил Пафнутьев.

– Неудачные я в реку сливаю.

– Это правильно. – Пафнутьев взял бутылку, вчитался, в буквочки всмотрелся, в золотые узоры, понимающе вскинул брови – дескать, живут некоторые. Этим он дал понять гостеприимному хозяину, что коньяк оценил и воздал ему должное. Заметив, что Сысцов снова потянулся к бутылке, Пафнутьев мягко его остановил. – Чуть попозже, – сказал он. И снова осмотрел зал. Лосиные рога, каменная кладка, тяжелая люстра из дубовых брусков, коварное кружево у камина, да и сам журнальный столик тоже сработан из толстых дубовых плашек – все выдавало состоятельность хозяина.

– Ну и как? – не выдержал Сысцов.

– Нет слов, Иван Иванович! Нет слов! Все, что подворачивается на язык, мелко и недостойно подобного великолепия. Если для чего-то и стоит иметь большие деньги, то только ради этого.

– Кстати, не такие уж и большие.

– Да, я понимаю, друзья подарили люстру, знакомый печник сложил камин, подвернувшийся мастер обложил все это испанской плиткой, приятель на новоселье стол приволок...

– А знаете, Павел Николаевич, вы попали если и не в десятку, то в восьмерку наверняка.

– Представляю, что у вас творится на остальных этажах!

– Прошу! – с неожиданной живостью вскочил Сысцов и рванулся было к двери, чтобы показать Пафнутьеву все свое хозяйство от подвала до третьего этажа, но гость остался сидеть в кресле.

– Чуть попозже, – сказал Пафнутьев. – У меня нет сил подняться из этого кресла от этого коньяка.

Сысцову пришлось вернуться.

– Тогда слушаю, – сказал он. – Жена отдыхает, не будем ее тревожить.

– Я вот подумал – сколько же сил надо потратить, чтобы содержать дом в таком порядке, – Пафнутьев озадаченно покрутил головой.

Сысцов плеснул себе в стакан немного коньяка, выпил одним глотком, посидел молча, не закусывая, и наконец остро взглянул на Пафнутьева.

– Как я понимаю, начался допрос?

– Допрос? – изумился Пафнутьев.

– Но вы же знаете, что здесь бывают девушки, которые занимаются уборкой комнат?

– Девушки? – Удивлению Пафнутьева не было границ. – И хорошие девушки?! Красавицы?!

– Павел Николаевич... Если бы это была наша первая встреча, если бы я не знал вас уже столько лет, причем в самых разных положениях... Я бы поверил вашему удивлению. Ведь вас интересуют девушки, правильно?

– Если вы настаиваете, – Пафнутьев простодушно развел руки в стороны, – мне остается только подчиниться! О чем еще можно говорить после такого коньяка! Только о девушках! Они и сейчас здесь?

– Нет, я их отправил. Перед самым вашим приездом. Вы встретились с машиной, на которой они уехали. Следы именно этой машины показывал вам водитель. Он наблюдательный парень. Ведь это его вы когда-то так лихо оправдали после нескольких убийств? Не надо отвечать. Я просто хочу напомнить, что я тогда не возражал.

Пафнутьев покачался из стороны в сторону, как это делает медведь в клетке, и поднял глаза на Сысцова.

– А вам больше ничего не оставалось, Иван Иванович. Я преподнес вам картину, которая устраивала банду.

– Ну, зачем же такие слова, Павел Николаевич!

– Простите великодушно! Преступное окружение формирует словарный запас. Я просто хотел напомнить, что тогда это было вовсе не ваше гуманное решение, это было нечто вынужденное.

– Но парень тот?

– Да, конечно.

– И по моим бутылкам с грузинским вином тоже он стрелял?

– Вернемся к девочкам, – дипломатично увернулся Пафнутьев.

– Отчаянный вы мужик, Павел Николаевич! – почти с восхищением произнес Сысцов. – Я смотрю, закон для вас понятие достаточно растяжимое... И этим вы опасны. Вы очень опасный человек. Настолько, что даже... Даже вызываете уважение.

– Спасибо, – Пафнутьев склонил голову. – Много доволен.

– Значит, девочками, говорите, интересуетесь?

– Да, грешен. Как они к вам попадают? Где набираете?

– Каждый раз это происходит случайно... Знакомые рекомендуют. Если не обокрала, если весь бар не выхлестала со своими приятелями, значит, ей можно довериться.

– А сами они откуда?

– Понятия не имею. Когда смотришь на красивую девушку, даже в голову не приходит спросить, откуда она.

– А что приходит в голову?

– Хочется спросить, что она делает ближайшим вечером. – Сысцов усмехнулся, взял бутылку, вопросительно посмотрел на Пафнутьева. Как, дескать? Плеснуть?

– Самую малость, – Пафнутьев пальцами показал примерно сантиметр. Сысцов плеснул два сантиметра. Пафнутьев выпил два сантиметра. Не закусывая, отставил стакан, даже отодвинул его подальше, давая понять, что пить больше не намерен. – Иван Иванович... Послушайте. Мне нравится наша беседа, хотя к делу она отношения не имеет. Не поверите, но просто произносить слово «девочка» уже приятно, даже когда имеешь в виду опытную, прожженную во многих местах женщину.

– Хорошо сказано!

– А я вообще ничего мужик. Так вот, не только вы меня знаете годы, я вас тоже знаю. Поэтому мы можем сократить наши милые вступительные беседы.

– Готов.

– Вы записываете имена, фамилии, паспортные данные девушек, которые у вас бывают?

– Никогда.

– То есть вы не можете назвать ни одной?

– Совершенно верно. Ни одной.

– Это я и хотел узнать. Иван Иванович, вы ведете себя легкомысленно. Так нельзя. Это плохо.

– Для кого?

– Не надо, – Пафнутьев выставил вперед плотную свою ладонь, как бы перекрывая к себе доступ слов пустых и ненужных. – В городе на моем фронте произошли некоторые события, вы о них знаете.

– Что вы имеете в виду?

– Не надо, – Пафнутьев терпеливо повторил свой жест ладонью. – Мы же договорились, что вступительные наши беседы закончились.

– Кстати, я спешу.

– И этого не надо. Мне кажется, нам лучше поговорить здесь. – Пафнутьев который раз окинул взглядом каминный зал. – Нежели в другом месте, менее приспособленном для откровений. Не надо вам никуда торопиться. Не стоит. Я слышал, вы владеете туристической фирмой?

– Так, – крякнул Сысцов и потянулся к бутылке. Но Пафнутьев успел перехватить ее и поставил на пол.

– Чуть попозже, – пояснил он.

– Как скажете, Павел Николаевич.

– Я о фирме «Роксана».

– Ах да. Что вас интересует? Результаты коммерческой деятельности? Они очень скромны.

– Девушки, которые убирали здесь... Пользовались услугами фирмы?

– Так, – снова крякнул Сысцов. – Даже не знаю, что и ответить вам, Павел Николаевич. Дело в том, что я попросту не знаю. Разве я могу помнить всех клиентов «Роксаны»? Согласитесь, вопрос немного наивный, немного смешной.

– Посмеемся чуть попозже, – невозмутимо ответил Пафнутьев. И положил на стол перед Сысцовым фотографию, сделанную любительской мыльницей где-то на одной из дорог Северной Италии между Монте-Карло и Аласио. На фоне роскошного туристического «Мерседеса» выстроились для съемки пассажиры – красивые девушки, веселый Сысцов в белых одеждах, Пахомова и некий гражданин в толстых очках.

Сысцов, не торопясь, надел очки, взял снимок, внимательно в него всмотрелся.

– А я там, в Италии, неплохо выглядел, а? – усмехнулся он, возвращая снимок.

– В окружении таких девушек и я бы смотрелся неплохо, – заметил Пафнутьев, но снимок со стола не убирал. – Среди этих девушек есть те, кто убирал у вас?

– Не знаю. Не помню.

– Этими словами, Иван Иванович, вы позволяете мне думать все, что угодно.

– Все, что угодно, вы можете думать и без моего позволения.

Слова прозвучали достаточно жестко, если не сказать насмешливо. А эту интонацию Пафнутьев улавливал безошибочно и в разговоре с собой не любил. Ну не любил, и все. Не нравилась она ему. Он обижался.

– Дорогой Иван Иванович, – начал Пафнутьев с некоторой церемонностью. – Хочу сообщить следующее. Как говорится, в первых строках своего письма. Я знаю имена, фамилии и паспортные данные всех этих девочек, – он постучал пальцем по снимку. – И об остальных участниках этого снимка мне тоже многое известно.

– Приятно слышать, – вставил Сысцов.

– Не надо меня перебивать. Я скажу все, что считаю нужным, независимо от того, приятно вам это слышать или не очень. Я знаю имена, фамилии и паспортные данные всех девочек, которые... как бы это выразиться поприличнее... Которые побывали на уборке этих комнат. И вообще об их времяпрепровождении в этих комнатах мне тоже известно. И все за-до-ку-мен-ти-ро-ва-но, – по складам, чтобы не сбиться, произнес Пафнутьев. Он блефовал, ничего этого у него не было, но его знания и предположения позволяли блефовать, он знал, что в данный момент за этим столом разоблачить его невозможно. – У меня есть портреты этих красавиц и в несколько другом исполнении, – и Пафнутьев, порывшись в карманах, вынул пачку величковских снимков, среди которых расчетливо и безжалостно вложил снимки, сделанные в квартире Юшковой, возле мусорных ящиков, в морге во время вскрытия.

Снимки он протянул Сысцову, и тому ничего не оставалось, как взять их, хотя чувствовалось, что не хотелось, от снимков исходила какая-то злая сила, и Сысцов это чувствовал.

Но пришлось ему взять снимки и просмотреть их. Все это он проделал молча, и ни одна жилка на его красноватом породистом лице не дрогнула. Но мелкие капельки пота выступили на лбу и руки чуть заметно задрожали. Не потому, что он плохо собой владел, скорее возраст напомнил о себе.

Бросив пачку снимков на стол, Сысцов поднялся, обошел вокруг стола, взял с пола бутылку коньяка, которую совсем недавно туда поставил Пафнутьев, и, вернувшись в свое кресло, плеснул себе довольно щедрую дозу. Выпил, прижал на секунду ко рту тыльную сторону ладони, взглянул исподлобья на Пафнутьева.

– Ну, что ж, Павел Николаевич, я прекрасно понимаю ход ваших мыслей.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Но должен огорчить – все эти страсти-мордасти, – он кивнул на снимки, – не имеют ко мне никакого отношения.

– Другого ответа я и не ожидал, – рассудительно проговорил Пафнутьев.

– Так что не обессудьте, помочь ничем не могу. Но, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что вам хочется каким-то образом втянуть меня в эту историю... Не понимаю другого – зачем? Ведь мы с вами одной крови! Вместе мы бы горы свернули! Зачем, Павел Николаевич?

– Девочек жалко.

– Этих?! – Сысцов ткнул пальцем в пачку фотографий.

– Одна из них беременная была... Хотела родить. Видимо, это кому-то не понравилось. Результат вы видели. Мне подумалось, что вы захотите помочь правосудию, может быть, у вас есть какие-то соображения на этот счет... Поделитесь.

– Нет, Павел Николаевич, боюсь, ничем помочь не смогу. Да, бывали здесь, в этом доме, время от времени девочки, которые убирали, стирали, мыли... Ну, вспомню я, что кого-то звали Маня, а кого-то Саня... И это все. Вы мне верите, Павел Николаевич?

– Конечно, нет, – буднично ответил Пафнутьев.

– Почему? – искренне удивился Сысцов.

– Эти девочки были с вами в Италии только в этом году по три раза. А вы говорите Маня, Саня... Я дал вам возможность легко и просто отбросить все мои гнусные подозрения. Вы не пожелали. Следовательно, у вас есть для этого причины. Ну что ж, пусть так. Будем работать. Спокойно, неторопливо, основательно. Вот повестка, – Пафнутьев, покопавшись в своей папочке, нашел нужную бумажку. – Распишитесь, пожалуйста, а я оторву корешок и подошью его в дело.

– Какое дело?

– Уголовное. По факту смерти Надежды Шевчук и Таисии Хмелько.

– Это те самые, которые...

– Да, те самые, которых вы только что видели на фотографиях, – Пафнутьев сунул в папку снимки, которые недавно рассматривал Сысцов. – Я прошу вас подойти ко мне в кабинет. И мы с вами, Иван Иванович, повторим сегодняшний разговор. Простите, без коньяка, но зато с протоколом.

– В качестве кого вы меня привлекаете?

Пафнутьев замер на какое-то время, потом медленно-медленно поднял голову, с бесконечным удивлением посмотрел Сысцову в глаза.

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Пафнутьев. – Мне и в голову не приходило задать его себе. Я считал, что единственно возможная роль для вас, Иван Иванович, это выступить в качестве свидетеля...

– И что же вам открылось в моем вопросе?

– Да неважно, что открылось, важно, что вопрос прозвучал.

– Что же здесь необычного?

– Оказывается, этот вопрос существует. Для вас. Мне представлялось, что вам просто неприятно говорить на подобные темы, а оказывается, оказывается...

– Ну?! – нетерпеливо воскликнул Сысцов.

– Оказывается, вы всерьез озабочены, в какой роли предстанете в уголовном деле.

– Когда прикажете явиться? – спросил Сысцов, прерывая пафнутьевские рассуждения.

– Завтра в девять.

– Я буду, – слова прозвучали, как предложение покинуть дом.

– Понял, – кивнул Пафнутьев и, поднявшись из кресла, еще раз окинул стол взглядом – не забыл ли чего, но Сысцов понял это по-своему и усмехнулся.

– Еще глоточек? – спросил он.

– Чуть попозже, Иван Иванович, чуть попозже. За коньяк я вам искренне благодарен. Прекрасный коньяк. Впрочем, думаю, другой не пьете.

– И давно, – кивнул Сысцов.

Андрей включил мотор, едва Пафнутьев показался на крыльце. Тот сбежал по ступенькам быстро, почти весело. Сысцов не вышел его провожать, лишь подошел к двери и с силой задвинул стальную щеколду, одним этим движением выражая свое отношение к настырному гостю.

– Вы ему испортили настроение? – спросил Андрей, трогая машину с места.

– И надолго.

– Телефон бы его сейчас прослушать.

– Уже дал команду.

– Хотя он, наверное, мобильником пользуется.

– Это тоже не проблема. И потом, у меня такое ощущение, Андрей, что ничего нового я уже не узнаю. Разве что некоторые житейские подробности.

– Убийца нужен, Павел Николаевич. Всем позарез нужен убийца, от этого никуда не деться, – напомнил Андрей.

– Кому всем?

– Общественности, телевидению, газетам... У вас уже есть кто-нибудь на примете?

– Так ли уж важно, кто у меня на примете... Убийца сам вынырнет в нужный момент. Туман рассеется – вот и он стоит, тепленький. Бери его, тащи, сажай. Он сам засветится, – повторил Пафнутьев. – Отпадут ненужные подробности, уйдут случайные люди, вещи обретут истинные свои названия, и все одновременно воскликнут: «Ба! Да вот же он, касатик!»

– Хорошую картинку вы нарисовали, Павел Николаевич, – усмехнулся Андрей.

– Так бывает всегда, – Пафнутьев пожал плечом. – Есть детская сказка, «Ежик в тумане» называется. Вот так и мы, как ежик, бродим в тумане, натыкаемся на коряги, принимаем их за чудовищ, туман постепенно рассеивается, и мы убеждаемся – коряги. А солнце поднимается все выше, туман все прозрачнее, и вот наконец появляются темные фигуры. Они уже не такие страшные, какими казались в тумане, мы убеждаемся, что это просто хмыри болотные, жалкие и пугливые. Кстати, ты заметил – они пугливые.

– Кто?

– Преступники. Особенно неразоблаченные. Боятся шороха, громкого голоса, неожиданного вопроса. Постоянно совершают какие-то поступки, часто неестественные и потому заметные, они все время прячутся, таятся, осторожничают, даже когда в этом нет надобности. С этим невозможно бороться, они просто вынуждены постоянно доказывать свою невиновность. Как у древних... «Ты сказал – я поверил. Ты повторил – я засомневался. Ты еще раз повторил – я убедился, что врешь».

* * *

Пияшев сбежал.

Чем дольше стоял Пафнутьев перед дверью, нажимая время от времени на кнопку звонка, тем яснее становилось – гомик с роскошным голосом и величавыми манерами сбежал. Рядом с Пафнутьевым стоял Худолей с пакостливым выражением лица – он в эту квартиру уже заглядывал, а чуть поодаль маялись, переступая с ноги на ногу, два оперативника. В кармане у Пафнутьева лежал ордер на обыск.

Пафнутьев прекрасно понимал, что обыск будет чисто формальным, поскольку Худолей с Андреем изъяли из квартиры все, что могло понадобиться для дела. Но тем не менее он хотел бы его провести. Может быть, просто для того, чтобы познакомиться с Пияшевым. Как он уже успел убедиться, в этом деле имели значение тональность разговора, впечатление о человеке, вроде бы пустоватый треп, как это было недавно с Сысцовым.

– Как жаль, как жаль, – пробормотал он, опять нажимая на кнопку звонка и слыша за дверью металлическую трель какой-то птицы.

– Ты о чем, Паша?

– Понимаешь, Худолей... Печально оказываться в конце концов правым, как бы плохо о человеке ни подумал. Вроде нет никаких оснований думать о человеке плохо, но проходит время, и основания появляются.

– Это ты обо мне говоришь, Паша? – потрясенно спросил Худолей.

– О тебе? – очнулся от невеселых мыслей Пафнутьев. – А ты кто?

– Спасибо, Паша.

Разговор их прервался – открылась соседняя дверь, из нее настороженно выглянула женщина, повязанная какой-то безразмерной косынкой, видимо, под ней громоздились бигуди.

– Ну что вы все звоните и звоните! – сказала она с легким раздражением. – Уехал он. Вчера.

– Точно уехал?

– С сумками выходил. Попрощался. Сказал, что будет недели через две, не раньше. Он всегда так уезжает, недели на две, иногда на три.

– Записку оставил? – спросил Худолей. Если бы у него поинтересоваться – почему он спросил о записке, Худолей не смог бы ответить. Почему-то выскочили эти слова, может быть, просто ему хотелось продлить разговор с бигудевой соседкой.

– Да, – помолчав, ответила женщина.

– Посмотреть бы на записочку-то, – сказал Пафнутьев.

– А вы кто?

– Видишь, Паша, и тебе задают тот же вопрос, который ты мне задал!

Пафнутьев вынул из кармана потрепанное удостоверение и протянул женщине. Та взяла, сделала шаг назад и захлопнула дверь перед носом Пафнутьева.

– Ни фига себе! – озадаченно пробормотал он.

– Будем взламывать? – спросил оперативник. – Болгаркой в два счета распилим все замки.

Но распиливать не пришлось – дверь открылась, и снова показалась женщина с угластой головой.

– Прошу прощения, но я не вижу без очков. Вот ваша ксива, – ввернула она блатное словечко. – А вот записка Пияшева.

Пафнутьев развернул клочок бумажки с фирменным знаком «Роксаны» – парусник на фоне закатного солнца – и вчитался в каллиграфический женский почерк: «Дима, держись. Все остается в силе. Броня крепка, и танки наши быстры. Заканчивай хату и ни о чем не беспокойся. Италия тебя ждет».

Подписи не было.

– Если хотите, я доставлю эту записку человеку, которому она адресована? – сказал Пафнутьев.

– Нет, пусть лучше будет у меня. – Женщина хотела соблюсти все правила приличия.

– Нет, я все-таки доставлю ее Диме. Вы, кстати, его знаете?

– Как же мне его не знать, если он у меня плитку клал!

– И здесь, значит, отметился, – проворчал Пафнутьев. – Диму я буду видеть сегодня. А вы, боюсь, не увидите его достаточно долгое время.

– Неужели сел? – ужаснулась женщина.

– Пока только присел.

– Сколько же ему светит?

– Пияшев не сказал, куда едет?

– А у него одна дорога.

– Италия?

– Северная Италия, – назидательно поправила женщина.

– Может быть, вы и более полный адрес знаете?

– Видите ли, молодой человек, у меня возникло ощущение, что вы знаете его адрес не хуже меня... Признавайтесь, знаете? – кокетливо спросила она, склонив к плечу угластую свою головку, из которой выпирали железные детали. – Чтобы уж не показаться невежливой, – женщина явно прониклась к Пафнутьеву теплыми чувствами, – я покажу вам сувенир, который Игорек подарил мне однажды... У вас есть время?

– Изыщем, – заверил Пафнутьев.

Женщина снова скрылась в квартире, но на этот раз дверь оставила незапертой, как бы давая возможность Пафнутьеву проявить дерзость, если, конечно, у него таковая есть. Но он не проявил дерзости, оставшись стоять на площадке.

Женщина появилась через несколько минут. В руках у нее был дешевенький подсвечник, сваренный из проволоки, – клетка вроде птичьей болталась на изогнутом крючке, а на дне клетки располагалась маленькая свеча на алюминиевой тарелочке. Все это сооружение было укреплено на подставке, которую украшала витиеватая надпись золотой краской – «Аласио».

– Я угадала? – спросила женщина, опять склонив потрясающую свою головку.

– Вы о чем?

– Ведь вам известно это слово, не правда ли?

– Да, я знаю этот город, – солидно кивнул Пафнутьев.

– Скажите... Игорек тоже может присесть на некоторое время? – Женщина явно не хотела расставаться со столь приятным собеседником.

– Жизнь богата в своих проявлениях, – философски заметил Пафнутьев, и подтверждая подозрения женщины, и в то же время как бы сомневаясь в них.

– Ну, что ж, чему быть, того не миновать, – проговорила женщина, из чего Пафнутьев заключил, что она не будет слишком убиваться, если соседу придется на какое-то время присесть.

– Вот моя визитка, – Пафнутьев протянул женщине карточку. – Если будут новости – звоните. Вдруг вам захочется пообщаться на эту тему, – Пафнутьев постучал пальцем по карману, куда он сунул пияшевскую записку.

– До скорой встречи в эфире. – Потрепанная физиономия женщины сморщилась в самой обворожительной улыбке, которую она только смогла изобразить. – Простите, я ухожу, мне нужно привести себя в порядок.

– До свидания, – Пафнутьев чуть изогнулся в галантном поклоне.

– Ну что, Паша, будем взламывать дверь? – спросил Худолей.

– А зачем? Все, что было в этой квартире ценного, ты уже выгреб. Да и Пияшев вряд ли оставил что-нибудь интересное. Ни окровавленных тряпок, ни орудия убийства там нет. А нужно именно это. Остальное у нас есть. Если уж и делать обыск, то в офисе «Роксаны».

– А там что найдем?

– Списки. Полные списки прекрасных женщин, которые могут дать те или иные показания. А пока все они еще не слиняли в Аласио, нужно взять с них подписку о невыезде.

– Думаешь, это их остановит?

– Неважно. Мы им вручим некий правовой документ, они поставят свои подписи, как бы дадут обязательство не уезжать. А если нарушат и уедут – криминал. Тут я уже могу постучать пальцем по столу. Нехорошо, дескать. И потом, что значит нарушить подписку и уехать... Значит, признают себя виновными. Да, это еще нужно доказать, но для себя я знаю – вину свою признали. Это встряхнет мой уставший организм и придаст мне новые силы.

– Свежие силы, Паша, это хорошо, – уныло ответил Худолей, спускаясь вслед за Пафнутьевым по лестнице. – Но, я думаю, встряхнет твой организм и вернет ему прежние силы... хорошее такое, неожиданное путешествие в новые места! Ты только вслушайся в само звучание... Римини, Аласио, Монако... Ты когда-нибудь был в Аласио?

– Только собираюсь.

– Точно собираешься?! Паша, я не ослышался?!

– Я понял, что мне теперь без этого Аласио уже и не жить. Свет сошелся клином.

– Мы их раскрутим, Паша, раскрутим!

– А про Свету не забыл?

– Нехорошо говоришь. Нехорошо. Грех это.

– Виноват, – Пафнутьев положил руку на тощеватое худолеевское плечо. – Мне показалось, что после твоих криминальных похождений ее образ слегка померк...

– Воспылал! – закричал Худолей, выходя на залитое солнцем крыльцо. – Паша, ее образ воспылал!

– Это хорошо. Аванс за квартиру вернул?

– Не успел, – фальшивым голосом сказал Худолей. – Но я обязательно сделаю, как ты велел. Я послушный, Паша, я исполнительный. Я всегда поступаю, как советуют старшие товарищи. Верь мне, Паша!

– Заметано, – кивнул Пафнутьев.

В управлении его ждал вызов к прокурору Шевелеву. Олег Петрович Шевелев был человеком нового склада. Счастливые демократические времена вывели на общественную арену людей бойких, веселых, легких в общении с подчиненными, с руководством и вообще со всей окружающей действительностью. Был он молод, поджар, занимался каким-то видом спорта: не то прыгал, не то бегал, не то еще что-то подобное над собой совершал. Во всяком случае, в комнатке отдыха, примыкавшей к его кабинету, стоял кеттлеровский тренажер. Усевшись на него, можно было вообразить себя на велосипеде и крутить педали сколько хочешь. Если позволить себе некоторую вольность суждений, то можно сказать, что многое в жизни и деятельности прокурора Шевелева крутилось как бы понарошку. Так что кеттлеровский велосипед был чем-то вроде символа. По прокурорскому челу стекали капли пота, спина была взмокшей, в мышцах накапливалась молодая усталость, которую хотелось назвать даже не усталостью, а истомой, но при этом педали крутились вхолостую, поскольку тренажер был намертво привинчен к паркету. Надо сказать, что хитроумный Кеттлер так соорудил свой велосипед, что на верчение педалей вкладывалось ровно столько напряжения, сколько хотелось. Устал – сделай себе послабление, и тогда педали начнут вертеться совершенно свободно без всяких усилий. Если в теле появился спортивный азарт – можешь повернуть какую-то там гайку и, пожалуйста, – трудись до седьмого пота. Как и в жизни, ребята, как и в жизни.

– А, Паша! – воскликнул Шевелев, увидев в дверях смурную пафнутьевскую физиономию. – Рад тебя видеть! – Он легко встал, вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, пожал Пафнутьеву руку, похлопал ладошкой по плечу, позаглядывал в глаза, словно желая убедиться, что его подчиненный из всех опасных жизненных передряг вышел целым и невредимым.

– Здравствуйте, Олег Петрович, – почтительно сказал Пафнутьев. – Вызывали?

– Что значит вызывал?! Паша! Я просил тебя заглянуть ко мне, не более того! Какие могут быть вызовы в наше время?! Ты что? – Шевелев рассмеялся заразительно, впрочем, его заразительность Пафнутьева нисколько не коснулась, поскольку знал он, прекрасно знал, зачем пригласил Шевелев, почему пляшет сейчас перед ним, как вошь на гребешке. Мысленно Пафнутьев так и выразился – вошь на гребешке. Но стоял он все в той же позе вызванного на ковер – руки вдоль тела, папочка в кулачке, голова чуть вперед, чуть в наклоне, голос негромкий, взгляд не то чтобы робкий, взгляд должен быть в меру дерзок, но и дерзость должна происходить от желания предугадать желания руководства и даже его капризы.