Текст книги "Банда 7"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Как понимать? – спросил Пафнутьев.

– Рынок. Можешь назвать его невольничьим. Люди приезжают сюда выбрать себе девушку на ночь, – ответил Халандовский. – Посмотри, Паша, может, приглянется какая. Иногда попадаются очень неплохие экземпляры.

– Они могут и не знать, кто их выбирает? – спросил Андрей.

– А зачем? – удивился Халандовский. – Они заранее согласны и на любого, и на все.

– Дорогое удовольствие?

– За сотню долларов снимешь любую.

– И что я должен сделать? Вот так просто выбрать и увезти?

– Именно так. Худолей, советую выйти, осмотреть товар, может быть... Ты меня, старик, извини, но иногда надо называть вещи своими именами...

– В чем же дело? Назови.

– Хорошо, – Халандовский помялся. – Может быть, ты найдешь здесь свою пропажу? Это очень удобно, свет бьет тебе в спину, а им в глаза... Они тебя не видят, не узнают, даже если вы знакомы. Очень удачная форма купли-продажи, это я вам говорю как торгаш. Человек выбирает товар, никак себя не обнаруживая, не проявляя. Здесь однажды случилась забавная история... Мужик приехал и в этом ряду увидел свою жену. Выбрал ее, заплатил и увез домой.

– И что? – спросил Андрей.

– Ничего. У них была ночь, какой не случалось давно.

– Надо же, – пробормотал Пафнутьев. – Они что, заранее сговорились?

– Да нет, она даже не видела, кто ее выбрал. И только оказавшись в собственной спальне, поняла, в чем дело. Очень удивилась.

– Морду не бил? – спросил Худолей.

– Кому?

– Бабе.

– Нет... Только тискал очень. До синяков. Но это были сладкие синяки. Так что? – обернулся Халандовский к Худолею. – Пойдешь, посмотришь?

Худолей вышел из машины, бросил за собой дверцу. Не подходя слишком близко к выстроившимся красавицам, он медленно двинулся вдоль ряда, внимательно всматриваясь в лица. И увидел то, что и ожидал, – красавицы таковыми вовсе и не являлись, обыкновенные лица, на улице встретишь и не оглянешься. Крашеные губы, сощуренные на ярком свете глаза, будничное выражение лиц. С таким выражением можно чистить картошку у плиты, стирать мужнины трусы, пить водку с подружкой. Просматривалось, правда, и некоторое даже не скрываемое пренебрежение. Трудно сказать, относилось ли оно к самим себе или к тем покупателям, которые темными тенями бродили за стеной света. А что касается непритязательных мордашек, то Худолей справедливо рассудил, что, видимо, у этих женщин есть другие достоинства, которые перевешивают и ранние морщинки, и поздние прыщи, и ноги, которые язык не повернется назвать ножками.

Все правильно, все правильно – обладательницы ноже-к не нуждаются в подобных торжищах. Они находят более достойные места, чтобы предложить себя.

Дойдя до конца ряда и убедившись еще раз, что Светы здесь нет, Худолей уже хотел было свернуть к машине, но его остановил голос, раздавшийся из темноты. Голос был неторопливый, густой, с подчеркнуто правильным произношением. Таким голосом можно вести международные переговоры или предлагать бриллианты.

– Простите, пожалуйста, – проговорил невидимый человек за спиной Худолея. – Вы так ничего и не подобрали?

Худолей обернулся, всмотрелся в темноту, но, кроме темной тени, ничего не увидел. Однако по контуру говорившего понял, что это высокий, спортивного вида человек, Худолей при желании мог бы даже приблизительно определить его возраст: где-то тридцать – тридцать пять лет.

– Душа не дрогнула, – виновато пояснил Худолей.

– Простите, но, может быть, вы несколько поторопились с выводами? Не кажется ли вам, что некоторые экземпляры весьма достойны вашего внимания?

– Вы думаете? – В душе Худолея что-то напряглось, что-то запищало, как датчик, который вдруг почувствовал поток радиации. И поток не ослабевал, более того, усиливался, и Худолей ощутил, что он вот-вот поймет что-то, наступит какое-то прозрение, понимание.

– Смею вас заверить, – продолжал невидимый собеседник, – что в другой обстановке каждая из этих девушек способна произвести совершенно другое впечатление... Я уж не говорю о результатах.

– Результаты? – Худолей не сразу понял, о чем идет речь.

– Вы будете потрясены, это я вам гарантирую. Мне известны случаи, когда даже самая непритязательная дурнушка творила буквально чудеса! Оживали и впадали в неистовство люди, которые давно поставили на себе крест!

– И эта... Дурнушка сейчас здесь? – спросил Худолей, мучительно пытаясь вспомнить, где он слышал этот роскошный голос – каждое слово невидимый собеседник не просто выговаривал, а как бы преподносил на блюде.

– Я вас заинтересовал? – Теперь в голосе появилась улыбка, не ухмылка, нет, уважительная улыбка человека, который действительно предлагает товар высшего качества.

– Да, – честно признался Худолей.

– Прошу. – Мужчина вышел из тени, и Худолей, всмотревшись в него, сразу понял – никогда он этого человека не встречал, водку с ним не пил.

– Знаете, – промямлил Худолей, – позвольте мне немного поколебаться... Я посижу в машине.

– Колебания разжигают желания, – тонко улыбнулся человек и снова ушел в тень.

Вернувшись к машине и втиснувшись в темный угол заднего сиденья, Худолей попытался разобраться в своих впечатлениях. Что-то говорил Халандовский, ему отвечал Пафнутьев, даже Андрей разговорился, но Худолей их не слышал. Он не мог избавиться от ощущения, что слышал этот голос, причем в очень важном для себя положении, что-то решалось, что-то было на кону. В голосе незнакомца была не только приятная бархатистость, в нем была почти неуловимая сладковатость, приторность, которые если и не разрушали значительность всего облика, то ставили под сомнение его идеальность. Да, именно сомнения будоражили душу Худолея, а вовсе не гарантированные обещания ночи, полной сладких безумств с дурнушкой, которая к утру окажется принцессой. Или наоборот.

И еще одно озадачило Худолея: ведь этот человек с самого начала видел его на свету, разговаривал с ним и тоже не узнал, не спохватился, не смутился... Значит, он тоже не вспомнил меня, – маялся в своем углу Худолей.

Потом он как бы очнулся от наступившей в машине тишины. Уже никто не шутил, не произносил двусмысленных шуточек, все молчали. А Пафнутьев, приникнув к лобовому стеклу, внимательно всматривался в женщин, стоявших перед ними в свете фар. Иногда из темноты входили какие-то люди, подходили к той или иной и уводили в машину. Машина тут же отъезжала. Торжище, видимо, подходило к концу, машин становилось все меньше, их плотный ряд заметно поредел, и женщины уже не стояли столь плотной шеренгой, как полчаса назад.

– Андрей, давай подъедем чуть поближе, а то мы вроде стесняемся, последними стоим.

Андрей включил мотор и подъехал так близко, что «Волга» оказалась ближе всех машин, метрах в пяти от женщин.

– Что, Паша, – спросил Халандовский, – дрогнула все-таки душа? Засосало под ложечкой?

– Ага, – кивнул Пафнутьев. – Еще как засосало.

– Тогда вперед!

– Значит, так, ребята, – проговорил Пафнутьев негромко, – Я, пожалуй, решусь... Есть тут одна раскрасавица, которая сразу мне приглянулась, но врожденная робость не позволяла вот так сразу идти на абордаж.

– Есть силы, которые преодолевают робость, да, Паша? – спросил Халандовский.

– Есть, Аркаша, оказывается, есть такие силы, они, похоже, пробудились во мне и клокочут со страшной силой. Вы тут потеснитесь немного, я же не один вернусь.

– Знаешь, Паша, – сказал Худолей, – я тоже выйду. Останусь здесь.

– Тоже силы пробудились? – поинтересовался Андрей.

– Да, Андрюша. Клокочут. И рвутся наружу.

– Надо выпускать.

Когда выходил из машины Пафнутьев, одновременно с ним, чтобы не привлекать внимания, вышел и Худолей.

– Куда?! – успел крикнуть ему вслед Халандовский.

– Надо, – Худолей успокаивающе махнул рукой. – Меня не ждите. Позвоню.

Если Пафнутьев направился к залитым светом женщинам, то Худолей нырнул в темноту и тут же растворился среди машин, полувытоптанного кустарника, мусорных ящиков.

Неторопливо и обстоятельно, походкой, которая выдавала человека, принявшего решение, Пафнутьев подошел к одной из женщин, улыбнулся, развел руки в стороны: дескать, простите великодушно, но нет сил совладать с собой. Женщина тоже улыбнулась, тоже развела руки в стороны, но ее жесты были скромнее пафнутьевских, да и в поведении чувствовалась зависимость, подневольность. Она как бы не была свободна в своем решении. Из машины было видно, как женщина, что-то сказав Пафнутьеву, беспомощно оглянулась по сторонам.

И тут же из темноты появился спортивного вида поджарый человек, который недавно разговаривал с Худолеем.

– Познакомились? – спросил он, подходя.

– И даже более того, – улыбнулся Пафнутьев. – Вступили в сговор. Как видите.

– Надеюсь, не преступный сговор? – поддержал шутку обладатель роскошного голоса.

– Именно преступный! – Пафнутьев сделал страшные глаза. – Но мы не намерены от него отказываться!

– Это прекрасно! В таком случае отойдем в сторонку, – и он галантно взял Пафнутьева под локоток и вывел из светлой полосы. – Аванс составляет тысячу рублей. Готов эту сумму принять немедленно.

– Нет проблем, – Пафнутьев вынул из кармана деньги, повернувшись к свету, отсчитал и протянул их парню.

– Остальные вручите вашей избраннице, когда будете прощаться, – сказал парень, пряча деньги в карман.

– А сколько остальных?

– Два аванса.

– Крутовато!

– Зато мы гарантируем здоровье, обхождение, воспитание и даже усердие, если позволите мне употребить это слово.

– Усердие – это хорошо, – кивнул Пафнутьев и, взяв женщину под руку, повел к машине. Он открыл заднюю дверцу, пропустил свою избранницу вперед, втиснулся вслед за ней и захлопнул дверцу.

– Вас трое?! – ужаснулась женщина.

– Нет, я один, – успокоил ее Пафнутьев. – Остальные – это так, попутчики, – сказал он с некоторым пренебрежением. – Болельщики. Они не представляют для нас с вами никакого интереса.

– А ты, Паша, не говори так, не говори! – зачастил Халандовский. – Мы с Андреем еще ничего ребята, совсем ничего! Да, Андрей?

– Мы – обалденные!

– Если так, то знакомьтесь, – сказал Пафнутьев. – Эту девушку зовут Оля. Сегодня днем она угощала меня чаем, когда я навещал нашу подружку Пахомову. А тут вдруг такая неожиданная встреча вечером, под весенним дождем... Чего в жизни не бывает, ребята, чего только не бывает, – сказал Пафнутьев с тяжким вздохом. – Поехали, Андрюша, нам здесь больше делать нечего. Худолей не вернулся?

– Растворился в темноте, – сказал Халандовский. – Сказал, чтоб не ждали. Обещал звонить.

– Если обещал, позвонит, – рассудительно заметил Пафнутьев. – Он такой... Всегда держит слово. Хотя некоторые в нем сомневаются. Я имею в виду Шаланду. Шаланда ревнует. Его раздражает способность Худолея предсказывать появление трупов на городских улицах. – Пафнутьев продолжал бормотать, а Андрей тем временем выехал на проспект, но едва хотел втиснуться в общий поток, Пафнутьев его остановил: – Стоп, Андрюша! Задний ход. Забыл одну вещь... Вернемся на минуту во двор.

– Вернемся, – Андрей резко сдал назад, проехал арку и остановился в полном недоумении – двор был совершенно пуст.

Темный, мокрый, продуваемый ночным весенним ветром. Ни единой машины, ни одного человека во дворе не было.

– Кажется, мы заблудились, – неуверенно проговорил Пафнутьев.

– Мы правильно приехали, – сказала Оля, до сих пор не проронившая ни слова. – Так всегда бывает.

– Но только что здесь было полно народу, больше десяти машин, прекрасные женщины, потрясающие мужчины, яркий свет, как поется в народной песне – смех, веселье и суета... Неужели это возможно? Такое ощущение, что нас здесь не было год, хотя я уверен, что мы вернулись через пять минут.

– Так всегда бывает, – повторила Оля. – Наверное, Игоря что-то спугнуло. Его могли предупредить по мобильнику.

– Этого хмыря зовут Игорь? – уточнил Пафнутьев.

– Да.

– А что его могло спугнуть?

– Может, облава готовилась. Но у него везде свои люди, его всегда предупреждают.

– Это правильно, – одобрил Пафнутьев. – Везде должны быть друзья, да, Аркаша?

– Совершенно с тобой согласен, Паша. Только так. И никак иначе.

– Мы тебя, Аркаша, сейчас забросим домой, а завтра созвонимся, если не возражаешь.

– Но ведь у меня там кое-что осталось...

– Чуть попозже.

– Как скажешь, Паша. Вот перед этим светофором я и выйду... Остановишь, Андрей, да?

– Как не остановить, если красный перед нами... Всего доброго, Аркадий Яковлевич.

– Паша, я ведь в хорошее место тебя свозил? – обернулся Халандовский с переднего сиденья.

– Прекрасное.

– С женщиной познакомился... Смотри, какая красавица! А как она на тебя смотрит, ты только взгляни, как на тебя смотрит! Ты не обижай ее, Паша, она хорошая.

– Я знаю.

Выйдя из машины, Халандовский тихонько притворил за собой дверь, постоял на тротуаре, дождался зеленого света светофора, махнул на прощанье рукой и неохотно зашагал к своему дому. Не хотелось, видимо, ему возвращаться одному в пустую квартиру, не хотелось.

– Куда, Павел Николаевич? – спросил Андрей.

– Не домой же...

– В контору-то поздновато...

– Пропустят.

– Если с этим сложности, могу кое-что предложить, – сказала Оля.

– Чуть попозже.

– Сколько с вас Игорь взял?

– Тысячу.

– Нормально.

– Сказал, что и тебе я задолжал.

– Еще не задолжали.

– Все впереди? – усмехнулся Пафнутьев.

– Да, так можно сказать. Все впереди.

– Давно в городе?

– В городе? – переспросила Оля и на какое-то время замолчала. Видимо, вопрос ей показался необычным, видимо, такого вопроса ей клиенты не задавали. – С Нового года. А почему вы решили, что я не местная? Одежда? Вид? Манеры?

– Говорок у тебя немного непривычный.

– Это хорошо или плохо?

– Ни то ни другое.

– Некоторым нравится.

– Это хорошо, – кивнул Пафнутьев.

– Почему хорошо?

– Ты не оставляешь людей равнодушными. Они, наверное, благодарны за это?

– По-разному бывает.

– Домой не тянет?

– У меня под коленками тянет. От долгого стояния на ветру. Простите, конечно. Я понимаю, что такие подробности вряд ли кого возбудят. Но вы сами заговорили на посторонние темы.

– Дом – это посторонняя тема?

– Да.

– А непосторонние – это какие?

– Любовь и ласка. Зачем вам остальное? Об остальном вы поговорите с женой.

– Тоже верно, – вынужден был согласиться Пафнутьев.

– Далеко едем? – спросила Оля.

– Уже приехали.

Андрей остановил машину перед шлагбаумом, посигналил, из будки кто-то долго всматривался в машину и, только убедившись, что приехал свой, поднял шлагбаум.

– Когда подъехать? – спросил Андрей, не оглядываясь, словно опасался увидеть на заднем сиденье нечто непристойное.

– Через час-полтора, – неуверенно ответил Пафнутьев. – Хочешь отлучиться?

– Надо повидать одного человека.

– Если надо, значит, надо, – вздохнул Пафнутьев и вылез из машины. – Прошу, – сказал он Оле. – Мы уже дома.

– А дом-то казенный.

– Какой есть. Не самый плохой, между прочим.

– Надо же... А я уж губу раскатала – клиент подвернулся приличный, спокойный.

– Бывают неспокойные?

– О! – рассмеялась Оля. – Это долгий разговор... Не на одну бутылку.

– Игорь, который взял у меня деньги... Как его фамилия?

– Игоря? – Тон Оли неуловимо изменился. – Не знаю. Я о нем ничего не знаю. Ничего об Игоре я не знаю.

– Ну, нет так нет, – пожал плечами Пафнутьев. – Я подумал, что к нему можно время от времени обращаться с деликатными просьбами, уж коли у него столько добра. Мне кажется, он должен приветствовать каждого постоянного клиента. Пойдем, – Пафнутьев распахнул дверь. – Я должен вернуть долг.

– Какой долг?

– Чай. Я угощу тебя, Оля, потрясающим чаем.

* * *

Коридоры управления были пусты, затемнены. Горели лишь слабые дежурные лампочки. Пафнутьев шагал почти неслышно, зато четкий стук Олиных каблучков отдавался гулким эхом. Скрывая растерянность, она шла с некоторым вызовом, независимо помахивала сложенным зонтиком, с которого все еще продолжали падать редкие капли того блудного дождя, под которым увидел ее Пафнутьев. По сторонам она не смотрела, лишь изредка бросая взгляды на таблички, прибитые к дверям. Но было темно, и ни одной надписи так и не успела прочитать.

Пафнутьев открыл дверь своего кабинета, шагнул в сторону.

– Прошу!

– Спасибо, – Оля вошла опасливо, не представляя, что увидит, когда вспыхнет свет. – Мы так... В темноте и будем сидеть?

– Почему же сидеть? – спросил Пафнутьев, нажимая кнопку выключателя. – Сидят те, кого посадили. А мы люди свободные, поступаем, как сами того пожелаем, – он прошел к своему столу, уселся, показал Оле на кресло. – Присаживайся.

– Спасибо, – Оля прошла в угол, села, закинув ногу на ногу. Неплохие коленки, отметил про себя Пафнутьев. Прекрасной лепки, как сказал бы скульптор, художник или какой-нибудь многоопытный распутник. Оля вынула сигарету, уже хотела было щелкнуть зажигалкой, но спохватилась. – Я закурю?

– Конечно.

– А вы напрасно тащили меня сюда таким хитрым и коварным способом. Я бы и сама позвонила. Ваша визитка цела, да и номер запоминается легко.

– Я не знал, что встречу тебя в том дворе. Все получилось случайно. Так что не было никакой хитрости, никакого коварства.

– Тогда ладно, тогда прощаю, – Оля изо всех сил старалась выглядеть независимой. Пустив струю дыма к потолку, она снова затянулась. – А между прочим... Вы имеете право вот так среди ночи арестовывать людей, вести в служебный кабинет, устраивать допросы?

Пафнутьев помолчал, достал из стола папку уголовного дела, вынул из нее конверты с фотографиями, положил на стол и, подняв голову, посмотрел на женщину, напряженно сидящую в его низком затертом кресле.

– А я тебя не арестовывал.

– Как же это понимать? – Оля обвела недоуменным взглядом кабинет.

– Я тебя снял. И уже заплатил деньги. Аванс. Так что твое пребывание здесь оплачено.

– Аванс – это хорошо. Будет и основная проплата?

– Если заработаешь.

– Я готова. – Она поменяла положение ног, и теперь на Пафнутьева смотрела уже не правая коленка, а левая. И, как он заметил, левая была ничуть не хуже правой, она даже показалась ему лучше, но, скорее всего, это объяснялось тем, что он начал привыкать к ним и находить достоинства, которых не заметил с первого взгляда. – Правда, помещение у вас не слишком приспособлено...

– Это дело привычки, – Пафнутьев махнул рукой. – Пройдет совсем немного времени, и тебе даже понравится. Скажи, с Димой Величковским вы земляки?

Оля помолчала, поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигареты, и, увидев на полу блюдце с окурками, поняла, что оно для этого и предназначено.

– Как говорится, вопрос на засыпку? – спросила она.

– Ничуть. Вопрос по простоте душевной. Ведь ты с ним знакома?

– Знакома.

– Близко?

– Достаточно.

– Ты, Оля, такая разговорчивая, слова так и сыпятся, так и сыпятся! Не можешь умолкнуть ни на единую секунду! С тобой так интересно разговаривать!

– Простите... Если я не ошибаюсь, вас зовут Павел Николаевич? Кажется, так называла вас Пахомова?

– Совершенно верно. Павел Николаевич. А друзья называют меня просто Паша. И я откликаюсь. Очень даже охотно. И на Павла Николаевича, и на Пашу. Я не виноват, это папа с мамой меня так назвали. Я, естественно, не возражал. По причине малолетства. – Всю эту чушь Пафнутьев проговорил с совершенно серьезным выражением лица, даже как бы придавая особое значение каждому своему слову. И на Олю смотрел с некоторой скорбью, будто жаловался на людскую несправедливость.

– Павел Николаевич, хватит мне пудрить мозги. Чего вы хотите? Ведь зачем-то вы притащили меня сюда?

– Если ты озабочена выполнением своих обязанностей, то можешь не переживать. Игорю я скажу о тебе самые благодарственные слова. Я смогу доказать ему нашу с тобой порочную связь, даже если она и не состоится. Скажу, например, что у тебя на внутренней стороне бедра, рядом с самым что ни на есть заветным местечком есть прекрасная родинка, которая потрясает знатоков своей формой, цветом, размером и, конечно, месторасположением. Поговорим о родинке?

– Так, – сказала Оля и с силой раздавила окурок в блюдце на полу. – Как я понимаю, разминка закончилась. Пора приступать к делу, да?

– Если настаиваешь... – Пафнутьев вынул из конверта величковские снимки, отложил в сторону тот, на котором была изображена Оля со своей родинкой, и, пройдя в угол кабинета, протянул ей всю пачку. – Посмотри, а нет ли тут знакомых лиц?.. Да, лиц, так, пожалуй, можно выразиться.

Оля взяла снимки, перебрала их один за другим и тут же быстро, словно они жгли ей руки, положила на стол.

– Почему вы решили, что я должна их знать? – спросила она, но прежнего вызова в ее голосе уже не было.

– Есть основания.

– Я их не знаю. Никого.

– Оля, ты думаешь, что таким образом спасешь их, избавишь от неприятностей, да? – Пафнутьев взял снимки, сделанные на местах происшествия, и, положив перед Олей, вернулся к своему столу.

Женщина быстро взглянула на снимки, готовая тут же отвернуться, но, увидев, что изображено на них, схватила, всмотрелась уже внимательнее, повернулась к Пафнутьеву, который сидел, подперев щеки кулаками.

– Вы хотите сказать... Они мертвы?

– Да.

– Давно?

– Несколько дней.

– Их убили?

– Да, убили.

– И это... Мне тоже грозило?

– Трудно сказать... Но не исключено.

– За что?

– Оля! Если бы я знал! – оживился Пафнутьев. – Мы бы не сидели с тобой сейчас в этом кабинете. Ты не знала, что они убиты? Что их уже нет в живых? – поправился Пафнутьев.

– Нет. Мы думали, что они уехали домой.

– Вы не смотрите телевизор?

– Мы смотрим телевизор. Но у нас другие программы. Кассеты в основном.

– Крутые кассеты? – поинтересовался Пафнутьев.

– Достаточно.

– Значит, ты все-таки знаешь этих женщин?

– Мы все из одного места, из Пятихаток. Среди них должен быть и мой снимок. Наверное, он у вас есть... Иначе откуда вам знать про родинку.

– Есть, – кивнул Пафнутьев.

– Почему же вы мне не показали?

– Постеснялся. Величковский снимал?

– Да.

– А кто он такой?

– Подонок. Придурок. Хмырь вонючий.

– Он говорит, что вы охотно снимались, что он кого угодно уговорит сняться в таком виде, что у него просто талант общения с женщинами.

– И вы поверили? – усмехнулась Оля.

– Засомневался.

– А что, в самом деле можно допустить, что он меня уговорил сняться в чем мать родила? Он – меня?! Можно такое допустить? – Голос Оли впервые зазвенел обидой.

– Сие есть тайна великая и непознаваемая, – уклонился Пафнутьев от ответа.

– Хорошо. Так и быть, – Оля раздавила в блюдце очередную сигарету. – Если уж в прокуратуре знают, что у меня между ногами, то и я могу себе кое-что позволить. Могу? – с напором спросила она.

Пафнутьев не мог сказать сурово и твердо: «Да ты просто обязана рассказать следствию все известное тебе по этому делу!» Это было бы казенно, и, скорее всего, Оля бы замолчала. Не имел он права просто кивнуть дескать, давай выкладывай, если уж тебе так хочется. Это было совершенно недопустимое превосходство.

У Пафнутьева на языке вертелись десятки ответов, и суть всех их сводилась к одному смыслу: «Говори, дорогая, конечно, говори!» Но, просчитывая их, Пафнутьев безжалостно браковал, отвергал все случайное и поспешное. И наконец произнес негромко, без нажима, будто не с блудницей, снятой в ночном дворе, говорил, а с самим собой советовался:

– А почему бы и нет, Оля, почему бы и нет...

Оля молча кивнула, она приняла его слова, его тон, приняла их разговор в пустом, гулком здании следственного управления. Закурила новую сигарету, пустила дым к потолку, закинула ногу на ногу так, что теперь на Пафнутьева опять смотрела левая коленка, та, которая показалась ему краше и совершеннее.

– Этот Величковский... Знаете, бывают такие... Улыбчивая, в меру дурноватая сволочь. Говорят, что людей город портит, городские соблазны, городские деньги. Нет, он всегда был таким. Но, с другой стороны, если вы соберетесь его посадить... То и сажать-то не за что. Этакий бытовой подонок. Подвернется случай украсть что-нибудь – молоток, зонтик, перочинный ножик, – украдет. Дорвется до вашего телефона – наговорит на тысячу рублей. Из ресторана без вилки, без ложки не уходит. Представится возможность гадость о человеке сказать – скажет, не упустит случая, останется один в чужой комнате, а на столе письмо лежит – прочтет! Подвернется случай трахнуть бабу пьяную, беспомощную... Трахнет. Бомжиху, проводницу в поезде, малолетку из школы...

– И тем не менее, – начал было Пафнутьев, но Оля его перебила, зная заранее, что он хочет сказать.

– Да! – воскликнула она. – Да! И тем не менее он меня фотографировал, наводя резкость на полюбившуюся вам родинку!

– Да я не так чтобы уж и очень, – смущенно пробормотал Пафнутьев, словно уличенный в чем-то не слишком симпатичном.

– Ладно! – опять оборвала его Оля. – Мне об этой родинке не только вы говорили, Павел Николаевич! Не только вы!

– Значит, он эти снимки отпечатал...

– Он эти снимки заказывает по новой каждую неделю! Он торгует ими, Павел Николаевич!

– А, – разочарованно протянул Пафнутьев. – Так я не первый, значит, видел ту самую родинку...

– Я вам скажу больше... Только не свалитесь со стула... Вы и не второй, Павел Николаевич. – Оля наконец улыбнулась.

– Надо же... А я уж...

– Размечтался?

– Не так чтобы очень... Но где-то рядом, где-то рядом. – Пафнутьев сокрушенно покачался из стороны в сторону. – Так этот Величковский, как вы говорите...

– Неплохо зарабатывает на своей поганой плитке.

– Он кладет испанскую!

– Даже испанская плитка после его рук становится поганой! Не в смысле блеска, цвета, рисунка... Она становится грязной после того, как побывала в его руках.

– Круто, – Пафнутьев склонил голову к одному плечу, к другому. – Как же тебе удалось на него выйти?

– А! Говорю же, он неплохо на этой плитке зарабатывает. Десять долларов квадратный метр. Приезжает в Пятихатки, как... американский дядюшка. Чемодан подарков на все случаи жизни – трусики, лифчики, прокладки с крылышками, без крылышек... И покупаются девочки, покупаются. За трусики рублевые, за лифчики капроновые. Городок-то нищий, голода нет, но он где-то рядом. А Дима обещает взять в ваш город, а то и Москву сулит... Пристрою, дескать, в хорошие руки. Он не зря говорит, что умеет уговаривать, умеет. И покупаются девочки, хотя знают, на что идут. А он условие ставит – каждая должна пройти через его постель. Разве это уговоры – за горло берет. Или еще за что... Но берет прочно.

– Но ведь надо же где-то расположить девочек, обустроить... Накормить в конце концов. Это он как решает?

– Никак. Для этого есть Пахомова. Вы хорошо знакомы с Пахомовой?

– Слегка.

– Познакомьтесь поближе. Не помешает для общего развития. Наш Величковский не единственный ее поставщик.

– Игорь?

– О! Это бригадир. Но о нем я действительно ничего не знаю. Очень грамотный товарищ.

– В каком смысле?

– О нем никто ничего не знает. Кроме имени. Он о нас знает все. Адреса, телефоны...

– Подожди, Оля... Какие телефоны, какие адреса? Ведь вы приезжие?

– У них несколько квартир... Нас по этим квартирам разбрасывали. Мы, конечно, должны платить. Из своих скромных остатков, – Оля улыбнулась как-то кривовато, загасила сигарету в блюдце и тут же вынула из пачки следующую.

Пафнутьев распахнул окно, чтобы хоть немного проветрить задымленный кабинет. На него дохнуло свежим ночным воздухом, шелестом ночного дождя, приглушенными звуками ночного города.

– Как я понимаю, двор, где мы встретились, не единственный путь к сердцу клиента?

– К сердцу? – переспросила Оля. – До сердца мы обычно не добираемся, времени не хватает. Да и желания тоже, честно говоря, нет. Работаем с тем, что доступнее.

– Кажется, я понимаю, о чем вы говорите, – кивнул Пафнутьев.

– Чего ж тут понимать... Каждый мужик подобные вещи схватывает с полуслова.

– Поэтому и говорю, что понимаю, о чем речь, – невозмутимо ответил Пафнутьев. – Но дело в том, Оля, что подобное случается не всегда... Некоторым удается и до сердца добраться.

– Сказки! – с раздражением произнесла Оля. – Не надо мне пудрить мозги!

– Скажи, вот эта девушка тебе знакома? – Пафнутьев вынул из ящика стола фотографию Юшковой. – Посмотри внимательно.

Оля мельком взглянула на снимок и отвела его от себя вместе с рукой Пафнутьева, подальше отвела, будто от снимка исходило что-то неприятное для нее, о чем она не желала помнить, думать, знать.

– Она не из наших. Как-то я ее видела... Это Игоревая девочка.

– Игоревая? – переспросил Пафнутьев, хотя уже догадался, что хотела сказать Оля. – Это в каком смысле?

– При Игоре она... Вместе их видела. В каких отношениях – не знаю, хотя мысль имею.

– Поделись.

– Да чем тут делиться, Павел Николаевич! Все мое нынешнее положение, общественный статус, если хотите, выстраивает мысли в одном-единственном направлении – блуд и похоть, похоть и блуд.

– Но наверняка не знаешь?

– Не знаю.

– Это радует, – кивнул Пафнутьев, осознав, что хоть что-то обнадеживающее сможет сказать Худолею. – И уж поскольку, Оля, мы немного разговорились, стали понимать друг друга, скажи мне, пожалуйста, что могло случиться с вашими девочками, как понимать происшедшее?

– Похоже, их убили, – передернула плечами Оля.

– За что их могли убить?

– Мало ли... Мы ведь находимся в зоне рискованного предпринимательства. Люди, которые не могут по каким-то причинам удовлетворить свои потребности легко, просто, красиво, в конце концов, а шастают по ночным улицам, играя желваками и выискивая двуногую тварюку женского рода... Это же ненормальные люди. Или полная разнузданность, или полная беспомощность, или полное уродство, в чем бы оно ни заключалось... Вот наши клиенты.

– А что же вас...

– Что нас заставляет? – перебила Оля звенящим голосом. – Кушать хочется. На мне двое стариков и дочка... Их пенсии хватает только на оплату коммунальных услуг – газ и свет.

– Вода? – подсказал Пафнутьев.

– Вода во дворе. А тут подворачивается хмырь Величковский. Он не настаивает, нет, все проще. Весело смеется, открывает шампанское, играет золотой печаткой... Вы заметили, что эти самые печатки обожают, ну просто обожают люди определенного пошиба?

– Какого пошиба?

– Невысокого. Придурки в основном.

– Ну, так уж и придурки, – засомневался Пафнутьев.

– Ладно, Павел Николаевич, ладно. У кого-нибудь из ваших друзей, знакомых, сослуживцев есть золотая печатка, носит кто-нибудь из них эту золотую бородавку на пальце?

– Вроде нет...

– Так вот этот хмырь... Сидит, закинув ногу на ногу, сверкает золотыми своими зубами, поигрывает блестящей туфелькой... И говорит... В чем дело, девочки? Вперед! Жизнь коротка! Хватит вам в этой деревне грязь месить! Хорошие бабки светят! И что делать? Я дрогнула. И другие дрогнули. Если хотите знать, еще полдюжины девочек ждут не дождутся, когда приедет наконец Величковский и заберет их в город. И у них начнется жизнь рисковая, но сытая. Может быть, этот хмырь думает, что соблазняет нас красивой жизнью? Ничуть. Кормежкой соблазняет. И это... Ваш вопрос – за что могли убить... Мы ведь девочки почти деревенские, выросли в гордости... Каждая из нас может взорваться, каждая! В любую секунду! И никто не предскажет, отчего именно! А взорвется – ничто не остановит, ни от чего не убережет! Ничто!