Текст книги "Горчаков"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Не по этой ли причине не правда истории, но мифы и фальсификации все еще преобладают в общественном сознании? Не по этой ли причине история ничему нас не учит?

К началу третьего тысячелетия так и не сложились условия и возможности взглянуть на наше историческое прошлое с объективных позиций. Прежде всего на XIX век – ключевое столетие в русской истории. Образ того времени, характер событий и действующих лиц дошли до нас искаженными. Десятилетиями суждения о них, их видение подгонялись под представления и ценности, оправдывавшие неизбежность крушения российской государственности. Стремление придать исторически закономерный смысл событиям октября 1917 года отбрасывало, оставляло за чертой все конструктивное, что готовило переход России на путь движения к укладу и устройству жизни, присущие другим государствам и народам.

Незнание реальной отечественной истории обернулось утратой многих традиций в осуществлении государственного управления страной. Опыт, выверенный временем, отвергался, открывая дорогу дилетантским поискам впотьмах. В данном случае очевидно: знание исторического пути, пройденного Россией в годы царствования Александра II, могло бы избавить современных реформаторов от ошибок, а народ – от неоправданных лишений.

Не хотелось бы думать, что исторический вердикт нашему прошлому вынесен раз и навсегда. Похоже, наступает время, когда создаются условия для спокойного, освобожденного от тенденциозных наслоений взгляда на российскую историю, ее творцов и действующих лиц. При этом крайне важно было бы выверить тональность, уйти от высокомерного и жесткого подхода, от клеймящей и разящей обличительности [9]9
  Такой взгляд присутствует, например, в кн.: Янов А. Л. Россия против России: Очерки истории русского национализма, 1825–1921 гг. Новосибирск, 1999.


[Закрыть]. Считать себя умнее и мудрее своих отцов и дедов – необоснованно и малопродуктивно. Направлять им вдогонку назидания и поучения – безнравственно. Прежде всего потому, что нам самим не удалось еще создать для себя приемлемую жизнь. Быть может, такой подход облагородит наше видение мира, вернет способность соразмерно – шаг за шагом – трезво, ясно и четко видеть и понимать действительность.

Через судьбу выдающегося государственного деятеля того времени князя Александра Михайловича Горчакова автор настоящего труда делает попытку проследить и оценить то главное, чем жила Россия при Александре II, выделить ключевые моменты, которые определяли смысл исканий российских политиков, чиновников, военных, ставших реформаторами в ту не столь уж далеко отстоящую от нас эпоху.

Глава I. Образование и карьера

«Могу ли я помочь тому, что образование у нас еще так отстало… Если б я не прибегал к содействию известных иностранцев, дарования которых испытаны, число способных людей, и без того малое, еще уменьшилось бы значительно. Что сделал бы Петр Первый, если бы не пользовался службою иностранцев? Чувствую, что в то же время в этом есть зло; но это зло меньшее из двух, ибо можем ли мы отсрочивать события до тех времен, в которые наши земляки будут находиться на высоте всех тех должностей, кои они должны занимать? Все это я сказал вам для того только, чтобы доказать вам, что в данную минуту нельзя взять за правило не употреблять на службу иностранцев».

Так отвечал Александр I на упреки адмирала Чичагова, который выговаривал ему за «выказываемое иностранцам предпочтение перед природными русскими».

Привлечение на государственную службу людей иностранного происхождения было в традициях российского императорского дома. В иные периоды российской истории – вспомним появление в окружении русских монархов Остерманов, Минихов, Биронов – пришествие иностранцев приобретало характер засилья. В стороне от важнейших государственных дел оказывались «русские по имени, православные по вере». Быть в подчинении у «иностранцев» казалось оскорбительным для многих русских, это затрагивало национальное чувство, вызывало резкое недовольство в обществе. Приближенная к власти элита ревностно следила за тем, насколько ее представители были привлечены к руководству империей, кто и по каким соображениям назначался на государственные посты. Когда, однако, возникала необходимость предупреждать и разрешать конфликты, отвращать противников силою слова, а не оружия, умения и знаний не хватало.

Иностранное участие, связываемое с чуждым для России влиянием на ее внутреннюю и внешнюю политику, – фактор, который всегда обращал на себя внимание российского общественного мнения. «Золотым веком русского дворянства» было единодушно признано екатерининское время, связываемое с именами и деяниями на дипломатическом поприще Г. Г. Орлова, Г. А. Потемкина, Н. И. Панина, A. А. Безбородко, Д. А. Голицына, А. К. Разумовского, B. М. Долгорукова, С. П. Румянцева, А Р. Воронцова, А И. Мусина-Пушкина, М. И. Голенищева-Кутузова и других.

По мере того как у трона появлялось все больше иностранцев, в умонастроениях различных кланов российского дворянства стала проявляться националистическая «тревога за государя и Отечество». Такие взгляды коренились в русской жизни вне зависимости от реального хода государственных дел, тем более что далеко не всех носителей иностранных фамилий можно было считать чужеземцами.

В условиях нехватки собственных квалифицированных кадров ставка на привлечение в Россию иностранцев была вполне обоснованна, способных людей искали по Европе, настойчиво приглашали, и далеко не каждый из них направлялся в Россию «на ловлю счастья и чинов»: они исправно служили, привнося в управление страной много полезного, стойко, а порой и самоотверженно проявляли себя в защите ее интересов. Достаточно вспомнить деятелей петровского времени – Лефорта, Гордона, Брюса, Шафирова, Крюйса… Да и после них было немало тех, кто составил славу России. Среди них – Крузенштерн, Витте, Беринг. Иностранцы постепенно врастали в российскую среду, обзаводясь семейными, родственными, сословными узами, а через два-три поколения и вовсе ассимилировались, так что единственным признаком иноземного происхождения оставалась фамилия предков.

Были, конечно же, и карьеристы, ловцы удачи, которым неведомы ни служебное рвение, ни стремление служить верой и правдой, ни тем более желание связать свою судьбу с Россией.

Власть же сетовала на отсутствие собственных кадров, способных, не провалив дело, заменить иностранцев. Александр I, например, полагал, что причиной тому недостаточная образованность русских людей, нехватка тех, кто мог решать масштабные задачи. Стоявшая у трона сановная элита, кичась заслугами предков, не всегда могла выдвинуть из числа «природных русских» пригодных к государевой службе людей.

Справедливости ради следует отметить: нехватка нужных людей в нужное время и в нужном месте – одна из основных проблем, столетиями препятствовавшая укреплению российской государственности. В Российской империи не существовало программы, призванной подготовить, обучить и проверить в деле отечественных профессионалов.

Однако и упреки адмирала Чичагова, считавшего иностранцев не всегда пригодными к российской службе, были во многом обоснованы. В начале царствования Александр I поставил во главе дипломатического ведомства своего личного друга князя Адама Чарторыйского, поляка по происхождению. С его приходом на дипломатическую службу были призваны француз Убри, немец Анштет, итальянец Мочениго, корсиканец Поццо-ди-Борго. После отстранения от должности Чарторыйского, причинившего немалый вред российским интересам, на этот пост был назначен немец-католик барон Будберг. И при первом, и при втором главе Министерства иностранных дел внешнеполитическая линия России не отражала ее национальных интересов. Людские и материальные ресурсы использовались в угоду далеко не верным союзникам. Российские армии вместо того, чтобы охранять границы Отечества, перемещались по просторам Европы, выполняя одну боевую задачу за другой. В конечном счете все сводилось к перекройке европейских границ в интересах господствовавших в ту пору коалиций. Подобное положение дел порождало коллизии, последствия которых весьма затруднительно объяснить некими объективными законами.

Трудно понять и соображения, которыми руководствовался Наполеон I, затевая поход на Россию, прояснить причины этой войны, ставшей для нашей страны первой Отечественной. Что пытался обрести великий полководец в наших бескрайних снежных просторах? Известно, что в ходе событий, приведших к заключению мира в Тильзите, Александр I убедился, насколько бесплодным было для России истощение собственных сил в угоду интересам союзников. Тогда, вдали от Отечества, у берегов Рейна, российские войска потерпели поражение. Итог противостояния двух государств стал очевиден даже Наполеону. «У России, как и у Франции, должна быть своя национальная политика, следуя которой две державы никогда не столкнутся, и воевать им не из-за чего», – сказал он царю. В ходе первых встреч отношения двух императоров складывались весьма благоприятно. Разрыв был инспирирован силами из их же окружения. Явно и тайно делалось все, чтобы разрушить внешне вполне дружеские отношения двух монархов. Дипломаты были в ту пору, по сути, ключевыми фигурами в межгосударственной политике – носителями и творцами самого ценного, что было тогда в дефиците, – информации. Достоверность сведений, получаемых долго спустя после произошедших событий, трудно было проверить. Формировался климат, в котором легко разрушалось кропотливо выстраиваемое главами государств взаимное доверие. Управлять в кризисные периоды, влиять на стремительно развивавшиеся события было трудно. Политическая интрига вокруг двух императоров закручивалась таким образом, что самодержцы становились орудием в выполнении скрытых от них планов. Сообщения дипломатов зачастую предполагали такое толкование происходящего, которое сеяло недоверие, вело к отчуждению и, в конце концов, к разрыву.

Властители поверженных европейских стран хотели остановить победное шествие Наполеона I, на что и были направлены усилия их политических элит. Недобрую службу сослужили в этом деле дипломаты, бывшие на службе у российского и французского императоров. В окружении Александра I возникло «нерасположение разномастной нашей дипломатии», проявлявшей своеволие, которое искажало политические намерения императора. Российские дипломаты иностранного происхождения, находясь за рубежом, вели «личную политику». Насколько далеко они заходили, свидетельствует возмущенное письмо, направленное в ту пору Александром I одному из своих представителей за рубежом, посланнику в Вене графу Стакельбергу: «Я не могу взирать без удивления на тон, господствующий в Ваших последних депешах. <…> Каждая депеша, к Вам отправляемая, просматривается мною, и потому она может вызвать Ваши возражения, но не критику вроде той, которой Вы ее подвергаете. Приглашаю Вас воздержаться впредь и не ставить меня в необходимость делать Вам подобные замечания, дабы не навредить моему к Вам уважению и справедливости, воздаваемой мною Вашим заслугам» [10]10
  Татищев С. С. Из прошлого русской дипломатии. Исторические исследования и полемические статьи. СПб., 1890. С. 20.


[Закрыть].

В этом, по сути, и заключалось «зло», о котором пишет в своем ответе адмиралу Чичагову Александр I. Выводы были сделаны. Александр I ясно усвоил, насколько важно иметь резерв надежных людей, выдвигаемых из национальной среды, преданных Отечеству и императору и получивших соответствующее образование.

Так появился проект создания Царскосельского, Его Императорского Величества лицея, который, как и другие «источники премудрости», призван был приблизить время, «когда в пределах Державы нашей исчезнет мрак невежества» [11]11
  Высочайшая грамота, дарованная императорскому Царскосельскому лицею Александром I // Лицей. 1996. № 2. С. 30.


[Закрыть]. В жалованной лицею императорской грамоте так были обозначены задачи, стоявшие перед этим учебным заведением: «Некоторое число отличнейшего по талантам и нравственным качествам юношества Мы желали предназначить особенно к важным частям государственной службы…» [12]12
  Дней Александровых прекрасное начало… Пушкинский лицей: Наставники и питомцы // Лицей. 1996. № 2. С. 30.


[Закрыть]

Первый лицейский набор стал ответом на веление времени. Пришли в движение именитые, по преимуществу обедневшие фамилии, из тех, кто не в состоянии был дать своим отпрыскам достойного домашнего образования. При наборе в лицей учитывались не одни только заслуги предков и даже не только то, как будущий лицеист сдал вступительный экзамен. Иван Пущин в своих воспоминаниях рассказывает, как его дед, адмирал, андреевский кавалер, лично привез к министру двух своих внуков – кандидатов в лицеисты. И несмотря на то, что оба экзамен выдержали, принят был только один из них, Иван, поскольку, как написал потом министр Разумовский отставному адмиралу, «правительство желает, чтоб большее число семейств могло воспользоваться новым заведением» [13]13
  Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1956. С. 43.


[Закрыть].

Александр Горчаков поступил в только что учрежденный повелением императора Александра I Царскосельский лицей двенадцатилетним подростком. Вступительные экзамены он прошел без труда, продемонстрировав превосходную домашнюю подготовку, а его родословная стала залогом того, что, так же как его деды и прадеды, юный Горчаков готов был к ревностному служению Государю и Отечеству.

Александр Горчаков принадлежал к древнему славянскому роду, восходящему к Рюриковичам – князьям Черниговским, среди которых в летописях упоминается князь Горчаков. В 1681 году, при систематизации родовых имен российского дворянства, род Горчаковых был занесен в знаменитую Бархатную книгу. Род этот, как и многие другие дворянские роды, бесконечно ветвился, так что в XIX веке были уже Горчаковы, между которыми почти невозможно было установить степень родства. Так, уже в бытность Горчакова дипломатом, его дальний родственник, Михаил Дмитриевич Горчаков (1793–1861), князь, генерал от артиллерии, почетный член Петербургской академии наук, который в Крымскую войну в 1854 году командовал войсками на Дунае, с февраля по декабрь 1855-го – в Крыму, затем служил наместником в Царстве Польском, состоял с Александром Михайловичем в столь отдаленном родстве, что родственная связь между двумя Горчаковыми уже не прослеживалась.

Главенствующую роль и в детские годы, и много позже сыграл в жизни Александра Горчакова Алексей Никитич Пещуров – двоюродный дядя по отцовской линии. Он и его сестра Елизавета Никитична Пещурова, «бабинька», как ее потом величали в семье Горчакова, заменили племяннику родителей, которые были целиком поглощены воспитанием и устройством четырех дочерей и нисколько не заботились о сыне.

Кочевая жизнь большого семейства – от гарнизона к гарнизону (отец Михаил Алексеевич Горчаков был тогда полковым командиром) – не позволяла дать мальчику какое-либо систематическое образование, тем более что в средствах родители были всегда ограничены, а потому на семейном совете было принято решение отправить его к дяде, в Петербург, с тем чтобы Александр смог продолжить свое обучение уже в гимназии.

Имя его и поныне числится в архивных списках гимназии № 12, что на Большой Мещанской, где сохранились, хотя и скудные, подлинные свидетельства его прилежной учебы.

Живя в доме, где бывали именитые гости, находясь в атмосфере большого света, юный Горчаков многое впитал в себя, избавившись от провинциально-патриархальных представлений. Его дядя Алексей Никитич (которому в ту пору было тридцать лет) был управляющим Государственным заемным банком, весьма влиятельным в свете человеком. Он вел деятельную жизнь, имел видное положение в обществе и везде был достойно принят. Именно тогда, наблюдая светскую жизнь, юный Горчаков обрел умение держаться, чувство стиля, изысканные манеры. Впоследствии Пушкин в одном из посвящений лицейскому товарищу отметил эти его свойства:

 
Питомец мод, большого света друг,
Обычаев блестящий наблюдатель..
 

Пещуров был чрезвычайно добросовестным человеком. Вначале, при императоре Павле I, он служил в армии, затем был назначен директором Государственного сберегательного банка, советником в Экспедиции для ревизии счетов (1809), военным советником и членом Генерал-аудиториата. В его биографии было и избрание предводителем уездного дворянства. Пещуров девять лет служил псковским гражданским губернатором, затем назначен сенатором и в этом качестве выполнял важные государственные поручения – ревизионные инспекции в губерниях.

Сохранилось одно из писем отца Горчакова своему двоюродному брату А. Н. Пещурову, с довольно любопытной орфографией, где он размышляет о поведении сына и его характере: «Вижу по всему, князь Александр мой со всех сторон щаслив, бог уже учредлил, чтобы при выпуске его ты был и заменил место мое. Как бы я ни желал объяснить мае чювства благодарности, да право красноречия недостанет. Отъезд его в Ревель, – я савсем непротив етого похвалнаго желания видитца с матерью, да незделаитли ему вреда и не останитцали на замечании у начальников: неуспел определитца и вступить в должность, а будет праситца в отпуск, при том нерастроютли его финансы: я уже более невсилах ему дать; воля ево располагать, как ему угодно и отчету от нево нетребую. Я об евтом писал и Графини Хвостовой, которая также в нем болшое участие берет. Должен тебе, как другу, открытца, одно мне непандравилось: молодой человек, видно, своенравии – хочит все на сваем наставить, чтобы нежить у Хвостовых и резоны представляйте, вы оба с ним недаволна аснавателны, вспомни себя и меня; смелили мы сказать перед покойной матушкой тваей какую нибудь невозможность, а я по всему вижу, что ты к нему имеешь балшую слабость. Впротчем, он по милости Государя – офицер, то уже не ребенок; свой ум царь в голове… Князь Александру я асабливава письма непишу потому что все равно ты можешь ему показать; ежели буду писать наставления, то наскучу. А я уверен мой друг. В теме ты сваеми советами ево наставишь; я ево благословляю на все добрыя дела и, прижав к сердцу, цалую. Прощай, верный друг и брат. Князь М. Горчаков» [14]14
  Цит. по: Модзалевский Б. Л. К биографии канцлера князя А. М. Горчакова. М., 1907. С. 15–16.


[Закрыть].

Как видим, отец, не шибко грамотный, но деликатный и умный человек, не решается напрямую наставлять своего образованного, входящего в большую жизнь сына. Кроме того, из письма следует, что Александр для него – отрезанный ломоть, и вся дальнейшая жизнь сына отныне находится в его собственных руках, а также в руках заботливого и радеющего о племяннике брата.

Дядя и его юный племянник были родственны по духу. Отец Горчакова уже тогда подметил это. Они и далее будут идти по жизни рядом. Когда Горчаков уедет за границу, дядя будет поддерживать с ним связь, используя свое влияние на строптивого племянника, чтобы помочь ему исправлять свои огрехи.

Лицей во многом отличался от других учебных заведений. И несмотря на то, что объем получаемых лицеистами знаний, казалось, был не столь велик, как, к примеру, в университетах, он оказался достаточен для их последующего вхождения в жизнь в самых разных сферах государственной деятельности. Это подтвердилось судьбами и других лицейских товарищей Пушкина и Горчакова, достигших весьма заметных высот.

Трудно уяснить причины феноменальной пригодности когорты лицеистов первого призыва к государственной службе. Одно очевидно: здесь работали блестящие педагоги, движимые стремлением к единой цели. Каждый в отдельности и все вместе – учителя, наставники, ученики, – не отдавая себе отчета, создали неповторимую атмосферу, воспетую Пушкиным. Во многом секрет успеха объяснялся удачно разработанной лицейской системой, воспитывавшей характеры, готовившей лицеистов к деятельной жизни. В ней находилось место всему: свободе и раскованности, обязаловке и самодисциплине, соревновательности всех со всеми и индивидуальным творческим порывам и исканиям. Все годы учебы слушатели лицея, весьма редко имевшие свидания с родителями и родственниками, жили буквально в спартанских условиях. Зимой в плохо протапливаемых помещениях температура не поднималась выше 13–14 градусов. Летом одолевали духота и комары. Зато преимущество лицея перед другими закрытыми учебными заведениями состояло в том, что здесь не секли и здесь не было муштры.

Здание лицея аркой соединялось с царской резиденцией – Екатерининским дворцом. Весной и летом лицеисты обитали вблизи сановных и именитых людей, которые селились рядом с императорским дворцом в резиденциях и на дачах. Тем самым создавалось ощущение сопричастности, иллюзорной близости к высшему свету, которая должна была стать реальностью по прошествии нескольких лет.

В своих воспоминаниях Иван Пущин оценивает создание лицея как событие национального масштаба. Новое учебное заведение «самым своим названием поражало публику в России <…> замечание мое до того справедливо, что потом даже, в 1817 году, когда после выпуска мы, шестеро, назначенные в гвардию, были в лицейских мундирах на параде гвардейского корпуса, подъезжает к нам гр. Милорадович, тогдашний корпусной командир, с вопросом: что мы за люди и какой это мундир? Услышав наш ответ, он несколько задумался и потом очень важно сказал окружавшим его: «Да, это не то, что университет, не то, что кадетский корпус, не гимназия, не семинария – это… Лицей!» Поклонился, повернул лошадь и ускакал» [15]15
  Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. С. 42.


[Закрыть].

Громкий успех первого набора лицеистов несколько затмевает достижения Лицея в последующие годы. Между тем и далее из его стен выходили незаурядные личности, оставившие заметный след в российской истории. Лицей с завидным постоянством выпускал из своих стен хорошо подготовленных к государственной службе юношей, наделенных знаниями и талантом. Среди них, помимо Горчакова и его сокурсника М. А. Корфа, ставшего членом Госсовета, возглавившего II Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, высот государственной карьеры достигли: Д. Н. Замятнин, А. В. Головнин, М. X. Рейтерн, деятели эпохи великих реформ, входившие в правительство при Александре II.

При всем том, однако, в свете время от времени делались безосновательные попытки представлять лицеистов недоучками, не получившими фундаментального образования, какое дают университеты. Так, великосветские круги, оттесненные от кормила власти, из-за этого предубеждения к лицеистам пытались представить Горчакова «баловнем судьбы и промысла обстоятельств». Его способности всячески принижались кланом Нессельроде даже и тогда, когда он уже стал министром. Его вьщвижение объясняли не тем, что он был лучше, а просто отсутствием конкурентов: одни, мол, оказались слишком стары, другие же впали в немилость из-за своего иностранного происхождения.

Жизнь и служение Горчакова опровергают эти суждения. Он занимался в лицее до исступления, – видимо, именно на него намекал Пущин, говоря, что некоторые якобы готовы в занятиях «довести себя до чахотки». Но лицеиста Горчакова хватало и на светские шалости, он умел веселиться и вполне мог быть душой компании.

До нас дошли лицейские письма Горчакова, которые как нельзя лучше открывают характер совсем еще юного человека, позволяют составить представление о задатках его незаурядной личности. Слог, каким они написаны, выдает способности, присущие в ту пору мало кому из его сверстников. Он пишет свободно и раскованно и в то же время проявляет большую деликатность, когда речь идет о просьбах к близким. Мы видим юношу глубоко чувствующего, приветливого и благодарного. В его письмах нет места жалобам и нытью, плаксивым капризам или хвастовству. Живо и легко излагая по преимуществу обыденные хлопоты и заботы, он проявляет такие свойства души, которые не могли не тронуть покровительствовавших ему родственников. Если он в чем и нуждается, то только в самом насущном, если о чем-то просит, так только о самом важном и при этом не настаивает, а если и напоминает о своей просьбе, делает это весьма деликатно. Со страниц писем перед нами предстает крепкий духом, целеустремленный, жизнерадостный юноша, всецело увлеченный и поглощенный учебой. В Лицее ему нравятся все и всё. Ни о ком и ни о чем он не пишет с укоризной и сожалением. Здесь мы находим подтверждение его расположения к Пушкину, восхищение пушкинским дарованием. Некоторые из стихов товарища юный Горчаков, переписывая, отправляет дяде. Характерно, что Пушкин – единственный из лицеистов, о ком Горчаков говорит в дошедших до нас письмах той поры довольно подробно. Письма нельзя читать без волнения: не только потому, что так в России уже давно никто никому не пишет, но и потому, что в этих строках оживает человек, судьба которого отстоит от нас на два столетия.

А. М. Горчаков – Е. Н. Пещуровой

<Начало ноября 1814 г. >

«Сколь я вам обязан признательностью, дорогая тетенька, за точность и доброту, с которой вы наполняете мою маленькую сокровищницу (так я называю маленькое собрание писем, полученных мною от тех, кто мне дорог). Если я не ответил вам немедленно на ваше первое письмо, то только вследствие того, что вы благоволили предупредить меня вторым письмом. Нет, дорогая тетенька, вы имели бы право обидеться, если бы я пытался прикрыть правду в письме к вам, но вот как было дело: не имея вчера времени взяться за перо (нам был задан большой урок по праву) и зная, что сегодня почта уйдет рано, я решил встать ранним утром. И вот я за своим столом, церковный колокол пробил 5 часов, а вчера вечером я лег очень поздно. Полуоткрытые глаза, голова, еще наполненная сном, мысли, плохо связанные, – вот, дорогая тетенька, отпечаток чего вы найдете в моем письме. Но благоволите одобрить мое усердие, ибо я ни за что на свете не хотел пропустить эту почту. – Со всем тем, дорогая тетенька, я не могу не поблагодарить вас за доброту, с которой вы исправляете ошибки, которыми кишит мой стиль. Невзирая на вашу крайнюю снисходительность, не могу не сознавать, что вы нашли их в гораздо большем количестве, чем хотите мне сразу сообщить, чтобы не удручать вашего весьма преданного, тем более уязвленного своей неопытностью, что он имеет перед глазами столь совершенный образец. Вместе с тем вы доставили мне чувствительное удовольствие куплетами. У меня также имеется маленький сборник разных пьес, для которого это ценный дар. На этот раз отвечаю вам дурной пьесой, списанной наспех. Это одно из стихотворений, известных под названием: стихи на взятие Парижа. Да не испугает вас этот заголовок, так как вы в них не найдете никаких: Ура! Слава! Геенна! Миротворец и т. д., и т. д. Это стихи, которые, хоть и являются подогретым супом, до сих пор сохранили некоторое достоинство, они кажутся написанными в порыве радости: кажется, что поэт, восхищенный славой своей страны, набросал на бумагу эти куплеты, первые мысли, пришедшие ему в голову. Будьте добры сообщить мне в дальнейшем некоторые пьесы из вашего сборника, и будьте уверены, моя добрая тетенька, что я всегда что-нибудь найду, чтобы послать вам в ответ. Но вот, я и прерван на полпути, так как я расположился писать вам… Будьте добры сообщить мне, доходят ли мои письма по этому адресу?» [16]16
  Из записной книжки архивиста: Лицейские письма Горчакова А. М. 1814–1818 гг. // Красный архив. 1936. Т. 6 (79). С. 177.


[Закрыть]

А. М. Горчаков – А. Н. Пещурову

22 апреля 1816г., Царское Село

«Не получая долгое время ни строчки в ответ на последнее письмо мое, любезный Алексей Никитич, я не желал бы предположить, чтоб оно было потеряно; ибо тогда длинный промежуток в переписке нашей, столь для меня приятной, мог бы ввести вас в заблуждение, что прежняя ревность моя ослабела. Впрочем, мне во всяком случае приятнее сделать сие предположение, нежели подумать, что, любезный дядюшка, вы не могли найти несколько свободных минут, дабы обрадовать меня ответом. С надеждой буду ожидать каждую почту, авось, либо что-нибудь получу от любезного Лю-цернского жителя. Последнее посещение ваше в Царском сделало на меня глубокое впечатление. Вы позволили мне говорить вам о себе; я воспользуюсь сим позволением. Долго колебался я между родом службы, который бы мне избрать. Военная хотя не представляла мне почти ничего привлекательного в мирное время, кроме мундира, которым отныне прельщаться представляю молодым вертопрахам, однако я все же имел предрассудок думать, что молодому человеку необходимо начать службу с военной. Ваши советы решили сомнения мои, и я предоставляю другим срывать лавры на ратном [поприще] и решительно избираю статскую, как более сходную с моими способностями, образом мыслей, здоровьем и состоянием; и надеюсь, что так могу быть более полезным. Без сомнения, если бы встретились обстоятельства, подобные тем, кои ознаменовали 12-й год, тогда, по крайней мере, по моему мнению, каждый, чувствующий в себе хотя малую наклонность к военной, должен бы посвятить себя оной, и тогда бы и я, хотя не без сожаления, променял перо на шпагу. Но так как, надеюсь, сего не будет, то я избрал себе статскую и из статской, по вашему совету, благороднейшую часть – дипломатику. Заблаговременно теперь стараюсь запастись языками, что, кажется, составляет нужнейшее по этой части. Русский, французский и немецкий я довольно хорошо знаю; в английском сделал хорошие начала, и надеюсь нынешнее лето усовершенствоваться в оном. Кроме того, может быть, займусь еще итальянским, потому что открылся случай. Латинский только никак в голову не идет. Главное дело было бы приобресть практические знания, чего в лицее сделать нельзя. Я ожидаю от вашей дружбы и вашего расположения и вашей опытности, что, любезный дядюшка, не откажете мне написать об этом ваше мнение и не оставите меня вашими советами. Также должен прибегнуть я к снисходительности вашей, заняв вас в течение целого письма, а может быть, и наскучив собою.

Впрочем, тем не менее остаюсь вечно любящий вас Горчаков» [17]17
  Из записной книжки архивиста: Лицейские письма Горчакова А. М. 1814–1818 гг. // Красный архив. 1936. Т. 6 (79). С. 185.


[Закрыть].

Не удивительно, что лицейские письма Горчакова дошли до нас. Пещуровы хранили их как бесценную семейную реликвию, где юношеской рукой любовно запечатлен мир, в котором и они сами, и их племянник предстают столь живо и непосредственно. Каждое из пятидесяти четырех лицейских писем проникнуто тонким, лирическим мировосприятием. От них веет свежестью и задором, жаждой познания, радостью бытия. Они вызывают гамму добрых чувств, оставляя в душе читающего самые приятные впечатления.

Пушкин был центром того магнетического поля, которое и тогда, и особенно впоследствии притягивало к себе публику, вызывая интерес к лицею и его воспитанникам. Нельзя разделить мнение тех, кто считает, что, не будь в лицее Пушкина, мало кто потом вспомнил бы о лицее и лицеистах. Однако и Пушкина, конечно, обогатил лицей, его духовная атмосфера, прожитые и пережитые в нем годы.

Лицейские бумаги первого курса, собранные академиком Я. К. Гротом и опубликованные его сыном в 1911 году, во многом проясняют картину жизни того учебного заведения, которое ныне принято называть пушкинским лицеем. Как становится ясно из этих документов, ее главной особенностью было редкостное стечение благоприятных обстоятельств. В недрах лицея оформились выдающиеся и разнообразные дарования. Конечно, в ходе учебы и при выпуске рано было говорить о будущности того или иного из юношей: даже талантливые педагоги, которым, несомненно, принадлежит заслуга в пробуждении в том числе нравственного потенциала лицеистов, не могли предугадать, как сложатся их судьбы, однако они снабдили их удивительно точными и многозначными характеристиками, в которых подметили главенствующие черты своих воспитанников [18]18
  См.: Грот К. Я. Пушкинский лицей. СПб., 1998. С. 408–425.


[Закрыть].