Текст книги "Горчаков"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

«Прочитав со вниманием статью, я убедился в том, что эта негодная статьишка из многих в «Современнике» и «Русском слове», рассчитывающая на незрелость и невежество, особенно молодого поколения, и добивающаяся популярности в его глазах проповедованием эксцентрических и красных идей. Само собой разумеется, что нельзя же потворствовать в печати этому умственному разврату и эгоизму, которому нет дела до последствий, лишь бы добыть денег и популярности» [127]127
  Никитенко Л. В. Дневник. Т. 2. С. 417.


[Закрыть].

Гончаров поначалу протестовал против такого решения, но затем согласился и, как с иронией рассказывает Никитенко, «горячо поддерживал мысль принять мою записку в руководство. Итак, теперь он имеет полную возможность объявить в известном кругу литераторов, что он горою стоял за статью, но что Никитенко обрушился на нее так, что его защита не помогла, – это главное, а между тем он не восстал и против решения Совета. И козы сыты, и сено цело» [128]128
  Там же. С. 418.


[Закрыть].

О подобной двойственности Гончарова писал не только Никитенко – ее отмечали многие современники. Интересны замечания известного историка и журналиста А. Н. Пы-пина, на которого Гончаров при первой встрече произвел впечатление сухого чиновника-столоначальника. «Впоследствии, – вспоминал он, – мне приходилось одному и с Некрасовым ездить к нему по цензурным делам. Обыкновенно дело улаживали, – все-таки это был не только чиновник-цензор, но и литератор, но в общем он был порядочный формалист» [129]129
  И. А. Гончаров в кругу современников… С. 259.


[Закрыть]. И все же, несмотря на все это, появление в цензурном ведомстве такого человека, как Гончаров, сыграло свою позитивную роль. Не идеализируя личность выдающегося русского писателя, мы тем не менее должны отметить, что он был полезен России не только как художник слова, но и как чиновник, способствовавший появлению в печати многих замечательных художественных и публицистических произведений, не подрывавших, но деятельно помогавших реформаторской деятельности власти.

Заметим, что на цензорской службе состояли не только литераторы, но и широко известные современникам люди. Так, недолгое время в конце пятидесятых годов, будучи попечителем Одесского учебного округа, функции цензора исполнял выдающийся русский хирург и общественный деятель Николай Иванович Пирогов, имевший к тому времени огромный авторитет в обществе благодаря в первую очередь его деятельности в годы Крымской войны. Как мы уже упоминали, он, при поддержке великой княгини Елены Павловны, с группой коллег отправился в Севастополь, где организовал госпиталь и сумел спасти жизни многих российских солдат. Именно он поведал государю об ужасных антисанитарных условиях, в которых лечили раненых. «Морской сборник» опубликовал серию статей Пирогова под общим названием «Вопросы жизни», где подвергалась резкой критике существовавшая система воспитания и образования. Здесь он выступил резким противником телесных наказаний. «Чего вы хотите? – спрашивал Пирогов педагогов, секущих учеников в присутствии класса. – Чего вы хотите? Поселить в присутствующих отвращение к наказанному? Да вы поселяете одно отвращение к наказующему. Вы хотите возбудить отвращение к виновному? Но вы возбуждаете к нему сочувствие. Разве можно, не огрубев душевно, без сожаления слушать вопли и смотреть на борьбу сильного с бессильным?» [130]130
  История России в XIX веке. Т. 4. С. 180.


[Закрыть]«Из его «Вопросов жизни», – писал редактор журнала «Русская старина» М. И. Семевский о статьях Пирогова, – разлились потоки света на Россию» [131]131
  Жирков Г. В. История цензуры в России. XIX–XX вв. С. 106.


[Закрыть].

И в должности цензора Пирогов не изменял своему долгу человека и гражданина. Правда, попечителем Одесского учебного округа он пробыл недолго: ему пришлось выйти в отставку, что во многом было обусловлено непростыми отношениями с императором.

Однако вдвойне сложная задача цензуры «отделять зерна от плевел», охранять государство от вредных влияний, не нарушая при этом принципа гласности, не всеми и не везде выполнялась добросовестно. Со временем становилось ясно, что для обеспечения общественного спокойствия, нарушаемого радикальной публицистикой, одной цензуры недостаточно.

Практика показала, что Цензурный комитет, как ни укрепляй его кадрами и ни наделяй дополнительными полномочиями, не в состоянии был справиться с нарастающим потоком все новых и новых журналов, газет, в которых политические отделы постепенно стали занимать главенствующее место. Допускаемые на их страницах неточности, вольные комментарии служили для властей поводом к тому, чтобы требовать закрыть, остановить издание того или иного органа.

Власть долгое время проектировала и полагала возможным ввести некий кодекс поведения журналистов, руководствуясь которым они должны были бы сами осуществлять некую внутреннюю цензуру в конкретном издании. Прежде всего это касалось круга запретных тем, обращение к которым для власти было нежелательным. Такая установка легко ложилась на бумагу, в реальной же практике достигнуть понимания не удавалось. По сравнению с тем, как это было в прежние времена, поведение некоторых издателей обрело совершенно иное качество: они словно соревновались в том, кто больнее и острее «приложит» власть. Такое состояние периодической печати особенно беспокоило правительство. Постепенно публицистика как таковая стала восприниматься как раздражитель, заведомо вызывая негативную реакцию в коридорах власти. Запретительные меры, оставаясь нежелательными, были, однако, тем резервом, который время от времени правительству приходилось пускать в ход.

В конце 1858 года по инициативе Горчакова был создан Секретный комитет с целью «отвращения вредного влияния, могущего произойти от необузданности и неуместности печатного слова». Его задачей было «влиять на печать, направляя ее любовно, патриархально и разумно, входить в непосредственные сношения с журналистами и действовать на них назиданием и убеждением, отнюдь не вступая в цензурные права» [132]132
  Татищев С. С. Император Александр II, его жизнь и царствование. Т. 1. С. 389.


[Закрыть]. Комитет так и не сумел подтвердить свою жизнеспособность, несмотря на то что вошли в него весьма влиятельные и авторитетные люди, и по прошествии года указом Александра II был распущен.

Дальнейшие поиски выхода из ситуации привели правительство к мысли о необходимости делать доступной информацию, которая бы ясно и точно, без искажений и вольных комментариев доводила до читающего населения смысл и содержание осуществляемых мер. Тогда же был создан министерский орган – газета «Северная почта», патронировавшаяся министром внутренних дел Валуевым. Первой общеправительственной газетой стал «Правительственный вестник», затем появились и другие: официозное «Наше время», консервативные «Весть», «Гражданин», «Русский мир».

«Разгул» стихии общественного сознания вызывал беспокойство не только у власти. Обосновывая необходимость позитивного воздействия на состояние общественной мысли, Михаил Никифорович Катков (1818–1887) в ту пору писал: «Одних запретительных мер недостаточно для ограждения умов от несвойственных влияний; необходимо возбудить в умах положительную силу, которая бы противодействовала всему, ей несродному. К сожалению, мы в этом отношении вооружены недостаточно» [133]133
  Цит. по: Жирков Г. В. История цензуры в России. XIX–XX вв. С. 103.


[Закрыть].

Именно издания Каткова постепенно стали главным публицистическим рупором правительственной политики. И это не случайно. Правительству необходимо было найти поддержку среди тех публицистов и органов печати, которые видели в самодержавии единственное для России средство спасения. И Катков оказался именно такой фигурой. Он весьма умело стал использовать переданную ему в управление газету «Московские ведомости» и собственный журнал «Русский вестник» с целью воздействия на общественное мнение и давления на государственную власть. Ему удалось занять весьма прочное место среди «западников» и «славянофилов», примыкая то к одним, то к другим или опровергая тех и других – в зависимости от ситуации. Сегодня его бы причислили к так называемым медиамагнатам, внешне независимым от правительства, а по существу стоящим на весьма удобных для власти национал-патриотических позициях. Талантливый публицист, Катков умел завоевывать симпатии публики, и мнение газеты, балансирующей порой на грани серьезных общественных противостояний, вызывало гораздо больше доверия и внимания, чем многочисленные официальные разъяснения и опровержения. Однако и его позиция не всегда была последовательной.

В ходе преодоления польского кризиса, войдя во вкус и почувствовав поддержку и сочувствие читателей, Катков решается на прямые обвинения власти, среди представителей которой, по утверждению «Московских ведомостей», были предатели. Катков и его «Московские ведомости» действительно имели влияние на весьма широкие массы читающей публики, в том числе и на Александра II. Главное же, однако, состояло в том, что у той «четвертой» власти, лидером которой пытался выступать Катков, не было никакой программы, более или менее ясного видения перспектив. Он и его газета порой еще более запутывали политическую ситуацию, направляя общественное мнение по пути заблуждений. Ему не откажешь в отсутствии чутья, в отменной реакции на интерес обывателя, но тем не менее есть основания считать его политиканствующим журналистом, избирающим для себя приемлемую линию поведения.

К числу тех, кто был обеспокоен сложившимся положением дел, при котором прогрессивные перемены в обществе могли оказаться под угрозой, принадлежал Федор Иванович Тютчев (1803–1873), одна из наиболее деятельных фигур своего времени. Доверие императорского двора он завоевал в период николаевского царствования, когда находился на дипломатической службе за границей. Направлявшиеся им депеши привлекали внимание императора не столько отражением политических реалий, сколько публицистическими обзорами и прогнозами с вполне оптимистическим взглядом на историческую судьбу России и державную роль русского царизма.

Многое из того, что он тогда писал, отдавало славянофильством, было насыщено патриотическим пафосом, а кое-что – даже политическим прожектерством и утопическими фантазиями. Но его литературный язык, лаконичный и емкий, неожиданные повороты мысли, оригинальные суждения производили глубокое впечатление на царя. Публицистические опыты Тютчева, относящиеся к периоду 1848–1849 годов, когда войска России «наводили порядок» в Венгрии, служат примером того, куда могут завести литератора эмоции и фантазии, рожденные на гребне военно-политических успехов. Вдохновленный победным шествием России, Тютчев начинает разрабатывать свою панславистскую теорию, перед которой бледнеют даже самые смелые великодержавные мечты российских императоров.

«В том положении, которого мы достигли, можно, не слишком предаваясь догадкам, предвидеть в будущем два великих провиденциальных факта, которым предлежит в положенное время заключить на Западе революционное междуцарствие трех последних столетий и открыть в Европе новую эру. Эти два факта суть: 1) окончательное образование великой православной империи, законной империи Востока, одним словом – России будущего, осуществленное поглощение Австрии и возвращение Константинополя, 2) соединение двух церквей – восточной и западной. Эти два факта, по правде сказать, составляют один, который вкратце сводится к следующему: православный император в Константинополе, повелитель и покровитель Италии и Рима; православный папа в Риме, подданный императора» [134]134
  Пигарев К.Ф. И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России //Литературное наследство. М, 1935. Т. 19–21. С. 196.


[Закрыть].

Иначе как утопией эти идеи не назовешь. Но в них видна та дерзость, какой не хватало обленившейся российской элите. Такие рассуждения нравились Николаю I, поскольку смыкались с его планами воцарения России на Востоке. Тогда мало кто обращал внимание на опасность распространения подобного рода теорий, на непредвиденные для России последствия такого типа мышления. Последствия, однако, довольно скоро дали о себе знать, когда коалиция европейских государств решилась на военную интервенцию в Крыму. И ее главной целью как раз и было остановить осуществление на деле подобных теорий.

Идейные метания и колебания Тютчева проходили в унисон с колебаниями политического барометра. Однако он обладал взрывным темпераментом и в душе считал себя выше и способнее всех современных ему государственных деятелей, называя политическую элиту «людьми, которые, придя на вокзал, сели бы не в тот вагон, но по счастью опоздали на поезд». Втайне он горевал оттого, «что не может позаимствовать им хотя бы немного ума». Как бы то ни было, и публицистический талант, и поэтическое творчество, наконец, экспрессивный и деятельный стиль жизни – все это сделало Тютчева одним из ярчайших публичных политиков, завсегдатаем великосветских приемов, литературных салонов, редакций различных периодических изданий.

Несомненной удачей для российских реформ стало сближение, а затем и тесная дружба и сотрудничество Тютчева и Горчакова. Министр предложил Тютчеву престижную и влиятельную должность главного цензора Комитета цензуры иностранной, пригласив на работу также известных поэтов А. Майкова и Я. Полонского. В задачи комитета входил контроль за допуском в Россию книг зарубежных авторов. Под руководством Тютчева были сняты барьеры, ограничивавшие доступ к новым знаниям, накопленным за пределами России. Первым делом были существенно изменены критерии, по которым то или иное произведение иностранного автора могло дойти до российского читателя. Комитет цензуры иностранной из органа запретительного превратился в орган просветительный, дозволявший доступ к знаниям, к литературным источникам, ранее запретным для читающей публики.

К тому моменту, когда Тютчев приступил к руководству комитетом, «достоянием» последнего было свыше десяти тысяч запрещенных к обращению в России названий научно-просветительской и художественной литературы. С его приходом от имени комитета стали регулярно публиковаться списки книг, допущенных к читателям. Если в 1843 году в Россию было ввезено лишь около 550 тысяч томов иностранной литературы и периодики, то к 1871 году эта цифра выросла почти до девяти миллионов.

К сожалению, роль Тютчева в развитии политической культуры России третьей четверти XIX века, в становлении отечественной публицистики в значительной мере забыта – его помнят и ценят как поэта. Между тем на политическом фоне страны Тютчев был явлением национального масштаба. Он занимался разнообразнейшей общественной деятельностью и умел налаживать взаимопонимание между правительством и передовой русской прессой. Он был и в своем роде связующим звеном между ними.

Это же можно сказать и о Горчакове, которому, благодаря опыту политика и дипломата, удавалось избежать конфронтации с публицистикой в отличие от его коллег-министров. Более того, пользуясь тем же оружием, что и журналисты, он всячески стремился сделать печать если не союзницей, то по крайней мере сторонницей усилий, предпринимаемых министром и министерством. В том, что касалось внешнеполитических планов и реальных действий Министерства иностранных дел, Горчаков предпринимал последовательные шаги к формированию климата доверия в отношениях ведущих издателей и публицистов, делая их причастными к формированию государственной политики.

Имеется немало свидетельств того, в какой мере Горчаков оставался неравнодушен к внутриполитической жизни, не сторонился, а даже, напротив, стремился конструктивно участвовать в преодолении общественных проблем, на острие которых оказывалась публицистическая мысль.

В одном из писем к Горчакову Тютчев, высказывая свое отношение к конфликту между правительством и газетой «Московские ведомости», написал: «Итак, вот уже второй раз плохая газета приходит якобы на помощь правительству, чтобы легче сбить его с дороги и, задев за живое, заставить его до конца пройти тот путь, на который оно вступило. Страна окажется зрителем самого нелепого противоречия, а именно: в то самое время, когда одной рукой правительство пытается обуздать и подавить то, что называется нигилизмом, другой рукой оно крушит в печати единственный оплот консервативного и национального мнения, которому удалось образоваться и которого, поверьте, нигилисты страшатся гораздо больше, нежели правительственных мер, таких, какими они проявлялись до сих пор. Вы один, князь, способны избавить императорское правительство от такого скандала» [135]135
  Пигарев К. Ф. И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России. С. 228.


[Закрыть].

Серьезным достижением явилось создание условий для продвижения политики открытости в деятельности Министерства иностранных дел. Политическая установка Горчакова, поддержанная Александром II, немало способствовала тому, чтобы российская внешняя политика в отношении коренных государственных интересов перестала быть результатом творчества узкого круга персон, приближенных к правящему центру, кабинетным занятием, таинством, совершаемым в обстановке глубокой секретности, – она стала делом публичным, к которому привлекались лучшие журналистские силы в качестве «вспомогательного средства» для завоевания поддержки общественного мнения. Важнейшие внешнеполитические инициативы правительства, его международные акции стали достоянием гласности. Общественности отныне было позволено знать содержание дипломатических документов, обсуждать те или иные тенденции государственной внешней политики и, кроме того, оценивать эффективность международной деятельности правительства. Существенным элементом публицистической свободы стало образование в газетах и журналах отделов международной политики Внешнеполитическая информация, определенным образом дозированная и подаваемая под приемлемым ракурсом, по мнению властных политиков, могла бы в некоторой мере умерить общественные страсти, переключить внимание обывателя на иной, более широкий круг тем. При этом акцентировалось внимание на необходимости печатания таких материалов, которые позволяли бы читателю в позитивном плане представлять себе действия российских властей, сопоставляя их с действиями властей других государств. В частности, меры, предпринимаемые в некоторых европейских странах для сохранения общественного спокойствия, укрепления государственных устоев, приводили бы читателя к мысли о пользе насаждаемых в отечестве порядков. И положительный, и отрицательный зарубежный опыт, таким образом, оказывался востребованным.

Все эти «просвещенные» способы привлечения на свою сторону общественного мнения, однако, не решали проблемы. Радикальная публицистика все настойчивее искала и находила пути обхода запретов, правительство, со своей стороны, не намеревалось эти запреты отменять.

Так или иначе, политика гласности первых лет царствования Александра II, пройдя сквозь трудные испытания, постепенно стала сворачиваться. Ее возможности, в конечном счете, были ограничены рамками государственного закона 1865 года «О предоставлении печати возможных облегчений».

Возможные облегчения ограничивались «определенными запретами». Недозволенными признавались те произведения, «которые направлены: 1) против истин христианской веры вообще и учения и достоинства Православной церкви в особенности; 2) против начала монархической самодержавной власти; 3) против коренных начал общественной и гражданской нравственности; 4) против начала права собственности; 5) к возбуждению недоверия или неуважения к правительству; 6) к возбуждению вражды или ненависти одного сословия к другому или одной части населения к другой».

По-прежнему делалось немало официальных заявлений по поводу того, что «литература является руководительницею общественного мнения» и ее нравственная сила одинаково воздействует и на правительство, и на общество в смысле достижения взаимного доверия и единомыслия. На деле же под давлением правящей элиты цензурное ведомство, переданное в управление Министерству внутренних дел, предпринимало немало усилий для того, чтобы задавить оппозиционную прессу.

В том, как складывались взаимоотношения правящего центра Российской империи и общественного мнения, во многом кроются причины трагического исхода царствования Александра II, печальная судьба его реформаторской программы. Не удалось достичь главного, о чем пеклись мыслящие патриоты, находившие в себе энергию и силу воли для того, чтобы подняться над раздиравшими Россию противоречиями. В обществе не возникло то, что более всего необходимо в критических ситуациях переходного периода, – национальное согласие. Тщетными оказались попытки Горчакова и его единомышленников призвать общественные силы к консолидации, а политическую публицистику – понять свою социально-нравственную ответственность перед разделенным обществом. В российских общественных кругах шаг за шагом создавалось непослушное агрессивное большинство, исповедующее разноликие, крайние по своей сути политические идеи и стоящее на разных платформах.

Горчаков принадлежал к той конструктивно мыслящей части российской элиты, которая не только сознавала, но и деятельно работала над достижением согласия в российском обществе. В записке Александру II об итогах одиннадцати лет внешнеполитической деятельности чувствуется глубокая озабоченность Горчакова дальнейшей судьбой российских реформ. За вязью комплиментарных слов и допустимых в таких случаях преувеличений прочитывается весьма существенный вывод, который делает опытный политик и царедворец, видя возможность дальнейшего успешного продвижения России по пути реформ только при соединении двух условий: «Нет нужды напоминать здесь о том, что было сделано внутри страны по почину Его императорского величества Задача была сложной и многотрудной. Свет всегда порождает тень. Однако в истории, несомненно, найдется мало примеров столь глубоких и обширных преобразований, осуществленных за такое короткое время и настолько успешно благодаря полному согласию между властью и народом. За них Россия благодарит государя, по их милости верит в Провидение и уверена в своем предназначении

Чтобы преуспеть в этом направлении и добиться плодов трудов своих, необходимо было соединение двух условий

Во-первых, абсолютная и полная поддержка всех интеллектуальных, нравственных и материальных сил страны.

Во-вторых, прохождение времени, без коего ничто не может утвердиться надолго» [136]136
  Канцлер А. М. Горчаков. 200 лет со дня рождения. С. 321.


[Закрыть].

К сожалению, удержать российское общество в русле тех тенденций, которые, по мнению Горчакова, на протяжении одиннадцати лет доминировали во внутренней жизни страны, не удалось. Государственная система все решительнее подвергалась воздействию деструктивных сил, которые в конечном счете и предопределили движение александровского царствования к краху.