Текст книги "Долина смерти (Искатели детрюита)"

Автор книги: Виктор Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Опять дьякон принужден был спрятать голову в траву, чтобы не обнаружить себя раньше времени, и довольствоваться одними голосами, доходившими до него в громких раскатах эха.

– Хо-хо… – смеялся один голос. – Наконец-то мы попали в «Долину Смерти»… Невзрачная она, нужно отдать ей справедливость…

Невидимому слухачу этот голос показался удивительно знакомым, но у него не было времени для воспоминаний, потому что сейчас же прозвучал второй голос, от которого волосы дьякона зашевелились.

– «Долина Смерти», – привычным лекторским тоном сказал этот голос, – вполне оправдывает свое название. Ее недра скрывают…

Дьякон выглянул из-под прикрытия… сначала он увидел рабфаковца Безменова, знакомого ему по соседнему двору на Никитской, потом… потом глянула веселая рожа погибшего под детрюитным лучом Митьки Вострова…

– Смотри!.. – с ужасом в голосе крикнул Безменов, заметив трупы. – Опять… Опять… – и он вдруг резко перевернулся и перевернул Вострова спиной к бледному, как снег, лицу дьякона, бросившемуся ему в глаза. – Надевай капюшон…

И Митька и рабфаковец с сумасшедшей быстротой надернули на головы капюшоны, болтавшиеся у них за спинами… А дьякон в решимости отчаяния поднял трясущуюся руку и в «Долину Смерти» пустил свистящий луч.

– Стой! Стой! Не оборачивайся!.. – кричал Безменов, удерживая своего друга. – Смотри…

Вокруг них плясал детрюитный луч, выжигая борозды в каменистой почве, но он был бессилен причинить им даже царапину; их тела скрывались за плюмбированной одеждой – одеждой, пропитанной свинцовыми солями, – кроме лица, открытого, но отвращенного от дьякона в другую сторону.

Луч поплясал еще некоторое время. Потом дикий крик бешенства, отчаяния, ужаса упал сверху. За криком в спину Вострова ударилась детрюитная палочка, Митька ее немедленно подобрал…

..Наверху, по сыпучему откосу, карабкался, срываясь и падая, обезумевший дьякон, внизу, около двух трупов, нелепо выкидывая ноги, толстый человек отплясывал дикий танец…

Оставив рассудок на зеленой площадке, дьякон домчался, наконец, до своих пещерок. Оглянувшись, он увидел, что мертвый Митька, бессмертный Митька, двойной Митька в сопровождении своего приятеля, может быть, тоже выходца с того света, карабкался вслед за ним, крича что-то и махая руками. Что он хотел уволочить его к черту на кулички, сомнений быть не могло… Дьякон с выскочившими на лоб глазами уперся грудью в громадный камень, напрягся так, что в ушах загудело, а в животе оборвалось, и столкнул его вниз. Камень, круша все на своем пути и прыгая по скалам, как резиновый мяч, промчался в двух шагах от приятелей… А дьякон рухнул, надорвавшись в нечеловеческом усилии, на место сброшенного им камня… Шакалы, по обыкновению голодные и злые за то, что их прогнали от свежего мяса из долины, сомкнули вокруг него зловещий круг…

Друзья продолжали карабкаться по крутому откосу – шакалы сужали круг. Друзья уже были на краю обрыва, на расстоянии трех саженей – шакалы, захлебываясь рыданиями, вцепились в дьяконские ноги… Друзья выскочили из обрыва – дьякон лежал бездыханным с изорванными конечностями и лицом. Прожорливая стая «настаськиных ковриков» отомстила за дисциплину, в которую их поверг дьякон, за его надменное обращение, за шутки, за смех, за прозвище, за все, за все…

– Поздно, – сказал Дмитрий Востров, выслушав дьяконское сердце. – Поздно. Жил дураком, умер дураком… Неужели он думал, что я ему буду мстить…

Слушая скорбные слова друга, Безменов нечаянно кинул взгляд к опушке леса и увидел там свежий человеческий скелет.

– Смотри, – сказал он. – Долина-то эта, действительно, «Долина Смерти». Сколько смертей зараз…

Не слушая его, Митька бормотал свое:

– Жил дураком, умер дураком… Бедный, бедный дьякон… Ну кто бы мог знать, что мы встретим его здесь…

– Я знал, – твердо сказал рабфаковец, извлекая из кармана кусок белой материи с сухими пятнами крови. – Смотри: чьи инициалы?..

«В. В. И.»

– Василий Васильевич Ипостасин, – прочитал Митька по заглавным буквам. – Откуда это у тебя?..

– Из подземного хода под Сухумом… Помнишь гору трупов, рассеченных на куски?.. Ты сам же тогда сказал, что это работа дьякона. Я произвел расследование: по следам, по остаткам оборванного платья я тогда еще вырешил, что дьякон жив, что он оделся здесь в чужое платье, – и даже больше, – что он бежал в горы. О последнем говорили мне его следы в разных местах по дороге нашего следования…

– Так это тот твой сюрприз, о котором ты не хотел ничего говорить?

– Совершенно верно.

– Но почему ты до сих пор молчал? – возмутился Митька.

– Потому что ты страдаешь… ну, как бы это сказать?.. чрезмерной осторожностью, что ли… Я боялся твоей забастовки и отказа от дальнейшего путешествия…

Митька смущенно засвистал, а рабфаковец вдруг обернулся с озабоченной миной…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

…Рабфаковец вдруг обернулся, кого-то отыскивая взглядом.

– Автор! Автор!.. Гончаров!.. – закричал он.

– Ну-ну… – добродушно проронил я, выглядывая из-под ближайшего камня с карандашом и блокнотом в руке. – Не кричи. Не глухой. Слышу. Чего орешь?..

– Как «чего»?! Что дальше делать?.. Детрюитная палочка – вот она, руда у него, четыре человека обращены в прах… Ну?…

– Положим, не четыре, а только три… – поправил его истерзанный дьякон, стирая с голых ног, лица и рук киноварную краску, поднимаясь, как ни в чем не бывало, и присоединяясь к Безменову с Востровым. – Щиплется эта краска дьявольски, – добавил он, почесывая руки и ноги, – больше я не согласен на такую роль… Да и шакалы эти, черт бы их побрал, того гляди и в самом деле сожрут тебя со всеми потрохами… Не согласен… Пусть вот он – Ванька – в следующий раз водится с шакалами. Он храбрый… А я что-нибудь другое…

– Товарищи! Товарищи!.. – вскричал я, нацело вылезая из-под своего прикрытия. – Вы мне портите весь финал… Кто вам сказал, что роман закончен?.. Что вы делаете?.. По местам, по местам, прошу вас…

– Ишь, автор-то разошелся! – не без ехидства молвил Сидорин, вместе с Аполлоном прекрасным поднимаясь из «Долины Смерти».

– Да что ж это такое?! – схватился я за голову в полном отчаянии. – Недостает еще, чтобы и англичанин препожаловал сюда…

– А почему бы и нет?.. – раздался вдруг сзади меня бесстрастный голос мистера Уэсса. – А почему бы и нет?.. Тэ-тэ-тэ… Разве я плохо играл свою роль? Разве не меня растерзали «настаськины коврики»? Разве я не подвергался смертельной опасности?..

– По местам, товарищи! По местам!.. – попытался я в последний раз спасти свой финал. – Скройтесь с глаз моих и читателя! Дайте Безменову и Вострову сыграть заключительную сцену…

– Это меня возмущаить!.. – с соответствующими интонациями голоса воскликнул Митька Востров, распуская глаза один на нас, другой в Арзамас. – Это меня возму-щаить!.. Люди собрались, чтобы побеседовать, а он со своим романом суется… Успеешь. Кончишь. Дай передохнуть. И так все жилы вымотал. Попробуй-ка сам в такую жарищу лазить по горам с сумкой за плечами да еще читать лекции на всевозможные темы. Это тебе не под камнем сидеть да чирикать карандашом…

Его двойник (родной брат, между прочим), в сущности игравший уж не такую-то значительную роль, тоже присоединил негодующий голос к общему возмущению.

Финал был испорчен более чем определенно.

Все же я попытался еще раз спасти положение.

– Безменов!.. – умоляюще возгласил я. – Безменов, будь благоразумен. Ты ведь, можно сказать, центральное лицо романа (как видите, я пустился на лесть: у меня несколько центральных лиц)… Будь добр, сделай вид, что ты не замечаешь всей этой бунтарской компании. Произнеси свой последний монолог, тогда что хотите, то и делайте…

– Что произнести-то? – с широкой улыбкой обратился ко мне рабфаковец. – Ведь почему я тебя вызвал? Лазая по этим чертовым колючкам, я потерял последний лист из списанной роли… Что произнести-то?..

– Вот молодец! – обрадовался я благоразумию рабфаковца и торопливо заговорил: – Скажи, мол, что цель достигнута, детрюит найден, детрюит в руках государства и что теперь, мол, нам не страшны никакие капиталистические окружения и бандитские интервенции, что теперь с де-трюитом в руках мы живо вызовем Мировую Социальную…

– Ерунда!.. – неожиданно брякнул рабфаковец. – Ерунда! – повторил он, энергично сплевывая. – Мы и без твоего детрюита не сегодня-завтра будем иметь мировую революцию… Детрюит не может ни остановить, ни вызвать ее наступления… Законы исторической необходимости таковы, что они не подвержены влиянию со стороны случайных моментов… Я – марксист и, поэтому, с твоим финалом не согласен. Придумай что-нибудь другое…

Зная непоколебимость стального рабфаковца, я и не подумал возражать…

Но ведь выход-то нужно было найти? Нужно же как-нибудь закончить роман?..

– Нужно или нет?.. Черт вас подери!.. – в припадке черной меланхолии заголосил я, обращаясь ко всем и ни к кому в частности.

– Ищи сам… – пробурчали братья-близнецы, дружно кося двумя парами глаз.

– На то ты и автор, ну-ка… – резонно заметил псевдодьякон. А неисправимый гипнотизер Сидорин загвоздил:

– Вы его сейчас найдете. Вы его нашли. Нашли, да? Да?..

– Тэ-тэ-тэ-тэ… – протянул озабоченно мистер Уэсс, доставая часы. – Я вижу, дело грозит затянуться надолго… Я сейчас должен лететь. Лететь в Лондон: на съезд компартии Англии… Мне осталось ровно три минуты… Да, кстати, гражданин автор? Вы мне дали гнусную роль, я ее сыграл, смею думать, удовлетворительно, но я требую реабилитации… – и, не дожидаясь моего ответа, он сел на гоночный самолет и умчался по дороге в Лондон, делая по 500 километров в час.

– Дол-лой авторов!.. – неожиданно рявкнул над самым моим ухом Ванька Безменов.

Шшшакал его заешь! Я и не знал, что у него вместо голоса – иерихонская труба… Знай это ранее, я заставил бы его перекликаться с Митькой через десятки верст…

– В чем дело? Почему шум?.. Почему Безменов ревет?.. – раздался вдруг новый голос.

Обернувшись, я со смущением улицезрел Начсоча ГПУ товарища Васильева.

– Почему такой шум? – снова спросил он и грустно добавил:

– Только что собирался уснуть, не тут-то было: слышу, Безменов ревет…

– Их-хи-хи-хи… Их-хи-хи-хи… – Еще одно явление!

Смешливая дьяконица Настасья препожаловала неведомыми путями и сразу подкатилась горошком к обоим бра-тьям-близнецам.

– Ну, уж теперь конец, – сокрушенно сообразил я. – Скомкан финал, пропал роман, пропала моя авторская головушка…

– Эх, авторище, не горюй! – хлопнула меня вдруг по плечу чья-то легкая рука. – Не горюй, автор. Это я говорю – рабфаковка Синицына… Сюда смотри…

Еще одно явление!

– Да откуда вы сыплетесь на мою голову?..

– Не горюй, говорю тебе… – продолжала рабфаковка.

– Я тебе дам выход, но за это ты должен обещать мне, что в следующем своем романе ты предоставишь женщине более широкое поле деятельности…

– Дор-рогу женщине с ребенком!.. – снова проревел раздурачившийся рабфаковец.

– Ну, знаете, товарищи, мне некогда… – устало проронил Васильев и исчез в скалах, привычным глазом предварительно выследя толстый зад грузинского меньшевика.

– Ну-ну, где твой выход… – безнадежно согласился я.

– Ввот!.. – вдохновенно выпалила рабфаковка для начала и стала в позу.

Все с интересом сгрудились вокруг нее, а близнецы– братья так перепутались, что я уже потерял надежду отличить: который из них Востров, который – Аполлон прекрасный.

– Ты должен предоставить каждому герою романа возможность самодеятельности, – зачеканила рабфаковка. – Пусть герои сами, согласно своей идеологии и понятиям, придумывают финальную сцену… Это будет оригинально. У твоего романа будет несколько заключительных глав, ну, скажем, три… потому что нет нужды каждому из нас придумывать эту главу: мы будем повторяться… Пусть дьякон, как герой весьма оригинальный…

– Согласен, – сказал дьякон и умильно поклонился; но было так тесно, что он лбом стукнулся о затылок Сидори-на, а задом поддал Митьку Вострова.

– …Пусть дьякон самостоятельно или вместе с Настасьей придумает конец. Сидорин, Аполлон и англичанин, если сей прибудет, тоже совместно… Безменов, я и Востров – тоже совместно. Получится три заключительных главы и ты, автор, спишешь их прямо с натуры.

– Согласен, – сказал я, расцветая внутренностями и лицом, и снова повторил: – Согласен, но с условием…

– С каким еще условием?! – вскрикивали все герои, которым проект Синицыной пришелся по вкусу безусловно.

– С условием, – стойко продолжал я, – что, во-первых, вы не будете изменять моей предыдущей главы и, во-вторых…

– Объяснитесь, ну-ка?.. – попросил дьякон, не отличавшийся, как известно, феноменальной сообразительностью.

– Чего ж тут объяснять? – возразил я и приступил к объяснению: – У меня в последней главе, XXI по счету, дьякон умер с натуги и истерзан шакалами, от англичанина остался один скелет, Сидорин и Аполлон лежат в «Долине» полуразложившимися…

– Извините, мы не разлагались, – поправили меня оба «авантюриста», – мы еще не успели разложиться…

– Ну хорошо, – согласился я, – не разложились, так, во всяком случае, тоже умерли… И вот я ставлю условием, чтобы заключительная глава…

– … заключительные главы… – вставила рабфаковка.

– Нет, «заключительная глава», – не сдался я. – Чтобы заключительная глава вытекала из моей, как естественное ее продолжение…

Представьте себе: никто и не вздумал протестовать… Все очень поспешно согласились, переглядываясь между собой хитро и двусмысленно. Тогда я заподозрил неладное.

– Позвольте, – сказал я, – одно замечание: чтобы никаких чудес, никакой чертовщины, никакого вмешательства сверхъестественной, божественной и иной нечистой силы… Чтобы все было начистоту – без небесных фокусов…

И опять они согласились, продолжая подмигивать друг другу и на мой счет отпуская двусмысленные улыбочки.

– По местам!.. – рявкнул Безменов и растолкал всю группу.

– Позвольте, – еще раз попросил я, и все остановились. – Я ведь не сказал еще своего «во-вторых»…

– Что это еще за диктатура? – заворчала компания. – Авторская диктатура!?

– Да, авторская диктатура, – спокойно подтвердил я.

– На три главы я не согласен. Довольно с вас и одной…

Лица вытянулись. Лишь Сидорин с Аполлоном стали на мою сторону.

– Правильно, – сказали они в один голос, – должна быть одна заключительная глава…

А потом загвоздил один Сидорин:

– Будет одна глава. Одна глава. Понимаете?.. Повторите – «одна глава».

– О-одна-а гла-ава-а… – хором повторила вмиг загипнотизированная компания.

– И эту главу даст дьякон, – вставил я, а Сидорин подхватил:

– … даст дьякон… Повторите: «даст дьякон»…

– Да-аст дьяко-он… – как эхо, прозвучало в знойном воздухе.

– Потому что, – снова перебил я его, находя, что бунтари достаточно загипнотизированы, – потому что, если дать три главы, получится скучная канитель… будут повторения и ничего оригинального. Дьякон же, как центральное лицо романа (я немного польстил ему: у меня несколько центральных лиц), должен дать эту главу и дать оригинально…

– Согласен, – сказал дьякон и умильно поклонился, но на этот раз ни задом, ни передом не зацепил никого.

– Правильное дело!.. – возгласили вместе Сидорин и Аполлон.

Но компания опять заворчала.

Я-то понимал, почему «авантюристы» стали на мою сторону: их положение было весьма щекотливо. Ну какой бы финал они могли дать при своей роли «контриков»?..

– Вы согласны? – снова вмешался Сидорин. – Вы согласны. Повторите.

– «Вы согласны…» – эхом отозвалась компания.

– Не вы, а мы… – поправил Сидорин. – Не вы, а мы. Повторите.

– «Не вы, а мы…» – повторила компания.

Сидорин плюнул и отошел в сторону.

– По местам!.. – снова проревел Безменов и растолкал всю группу.

Дьякон моментально повалился на камни и снова замазал себе киноварью лицо, руки и ноги. Сидорин и Аполлон загремели в «Долину». Откуда-то примчался англичанин и, обнажившись до костей, распластался у опушки леса. Безменов и Востров – один с детрюитной рудой на спине, другой с палочкой в руках – стали в неподвижные позы около полуистерзанного дьякона. Вся остальная недействующая братия, как-то: Синицына, Настасья и я, – укрылась за ближайшим камнем.

– Начинай, дьякон!.. – крикнул я, вооружаясь карандашом и блокнотом.

Дьякон приподнял изгрызанное лицо и что-то шепнул «искателям детрюита». Те поспорили, но согласились.

– Вы должны уйти со сцены… – донеслось до меня дьяконское. – Останусь я один и тогда…

– Ну-ну… – нетерпеливо крикнул я.

– На-ачинаем… – хором отвечали трое, и мой карандаш забегал по бумаге.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Дьяконская

…Безменов обернулся, кого-то или что-то отыскивая взглядом.

– Здесь дьявольское пекло, – сказал он, – удивляюсь вкусам дьякона… Пойдем, что ль, в пещеру. Там все-таки не так жарит…

Востров давно хотел предложить подобное же, изнывая под тяжестью детрюита, но его удерживала одна мысль, привести в исполнение которую он не решался.

– Слушай, – сказал он нерешительно и немного сму-тясь. – Все-таки с дьяконом я прожил шесть лет под одной крышей… Какой бы он ни был паршивец, неудобно все же оставлять его на съедение шакалам: ведь они всякую падаль лопают…

– Ладно, – согласился Безменов, учтя благородные чувства друга. – Но куда же мы его денем?..

– Здесь две пещеры, – живо заговорил Востров, – мы его положим в одну и завалим камнями…

Друзья перенесли бренные останки дьякона в одну из пещер и, заложив ее камнями, сделали на внешней стене короткую надпись:

«Здесь покоятся мощи авантюро-диакона Ипостасина Василия, иже на сороковом году своей жизни, в лето от нашей эры VI, скончался в бозе и в Абхазии и так далее».

Потом они укрылись в соседней пещерке.

– Сколько жизней унесла эта штучка, – задумчиво произнес рабфаковец, разглядывая смертоносную палочку, за которой он гонялся, ни разу ее не видя.

– Да, братец ты мой, – горделиво отозвался Митька и скромно добавил: – Из-за этой штучки я чуть с ума не сошел…

Рабфаковец глянул на него с участием, и Митька потупил глаза… Потом поднял их и с живостью произнес:

– Хочешь, я тебе покажу ее действие?..

Он взял палочку и направил ее свинцовой головкой в отверстие пещеры.

– Смотри, вон шакал землю роет…

Действительно, один из шакалов, которых дьякон приучил к чистоплотности, старательно закапывал что-то под кустом бузины.

– Ну, смотри…

Митька спустил рычажок, и…

…Шакал продолжал, как ни в чем не бывало, заниматься санитарией…

– Ну, и что же? – спросил рабфаковец, чувствуя неладное.

– Подожди… Что-то – не тово… – откликнулся побледневший изобретатель.

Он тщательно осмотрел палочку, подвинтил, подкрутил рычажок, головку и повторил эксперимент.

… Шакал бросил последнюю горсть земли на выросший холм и, с сознанием исполненного долга, подняв хвост, удалился…

Востров направил отверстие свинцовой головки себе на ладонь: кожа почувствовала только легкое жжение, как от зажигательного стекла.

– Детрюит израсходовался! – хрипло крикнул изобретатель и растянулся в обмороке на полу пещеры.

Часа два провозился Безменов с бесчувственным телом друга, применяя все 33 известные ему средства оживления – вплоть до щекотания пяток – и, лишь когда средства были исчерпаны нацело, Митька самостоятельно пришел в себя.

– Где я? – спросил он по шаблону и, не дожидаясь объяснений, бросился к детрюитной руде, потом к своей сумке…

Из сумки посыпались на пол тигеля, колбы, реторты, щипцы – простые, со стеклянными ножками, со стеклянными ручками, стеклянные палочки, горелки – керосиновые, бензиновые, ацетиленовые, и прочие принадлежности походной химической лаборатории.

– Что ты хочешь делать? – Безменов испугался за целость его рассудка.

– Сейчас же испытаю руду и… и сделаю новую палочку.

Остаток дня и следующий день до полудня прошли в отчаянной суетне, от которой особенно досталось рабфаковцу. Изобретатель заставлял его раздувать горн с импровизированными из собственных кожаных штанов мехами, носить из «Долины» каменный уголь, доставать воду, заботиться о достаточном притоке свежего воздуха – для чего требовалось стоять у входа и изображать из себя ветряную мельницу, – подавать и принимать нужные и ненужные изобретателю аппараты и инструменты, наконец, вытирать у него лицо, с которого беспрерывной струей лился пот, и кормить его во время работы, подавая пищу прямо в рот… Все это безропотно сносил рабфаковец, видя ненормальную возбужденность своего друга.

Наконец, настал решительный момент. Изобретатель вылил в свинцовую головку выплавленный из руды в количестве одного дециграмма детрюит и трепетно ждал, когда он остынет. Этот трепет мало-помалу индуцировался и на рабфаковца.

Прошло с четверть часа. Изобретатель сидел и дрожал, не решаясь проверить своей работы.

– Ну же, ну! – ободрял его рабфаковец.

– Я боюсь, – хрипло вымолвил Востров.

– Черта ли там бояться?! – Безменов решительно встал и подошел к каменной глыбе, служившей им лабораторным столом.

– Подожди, подожди, я отвернусь! – прохрипел изобретатель, действительно, поворачиваясь лицом к стенке.

– Что нужно сделать? – твердо спросил рабфаковец.

Востров, дрожа всем телом и не отворачиваясь от стены, сказал:

– Возьми свинцовый шарик в руку и пальцем сдвинь с него крышечку… Направь на что-нибудь, хотя бы на дерево…

Прежде чем исполнить это, Безменов решил на всякий случай подготовить друга. Он сел с ним рядом на полу и спросил:

– Если шарик не даст никаких результатов, что это значит?

– Это значит, что мой детрюит – сволочь, а не дет-рюит! – прохрипел изобретатель. – Это значит, что он не подобен радию, который, как известно, сохраняет свою активность в течение 5000 лет. Это значит, что здешние руды перестали быть активными, походя по своей неустойчивости на малоактивные торий, полоний и эманацию радия… И это значит, что я снова сойду с ума…

– Вот что, друг, – решительно сказал Безменов, – если ты будешь городить такую чушь, то я сейчас же выброшу шарик к чертовой матери, совершенно не интересуясь его свойствами…

– Сделай, сделай это, – неожиданно согласился трепетный изобретатель, а потом, когда Безменов поднялся с пола, он ухватился за край его рубахи: – Оставь, оставь… не делай… я… ничего… я… выдержу…

«Не похоже на то», – подумал рабфаковец и вслух произнес, на детрюитные руды не возлагая больших надежд:

– Не нужно так падать духом. Что это, черт возьми, за мягкотелость? Где твоя выдержка? Стыдись… Ты ведешь себя хуже институтки, которой, помнится, сам же ты меня обругал… Ну, возьми себя в руки и сделай сам опыт… Черта ли, в самом деле, тыкаться носом в стенку? Ну, иди…

– Б-б-боюсь… – простонал изобретатель, повертывая к рабфаковцу лицо, искаженное страданием.

– Иди, – сурово приказал рабфаковец и, не выдержав роли, неожиданно рассмеялся, – иди и не блуди… то есть я хотел сказать: не трусь…

Востров попытался мышцами лица сделать ответную улыбку, но вышло скверно. Это он и сам почувствовал.

– Видишь, – сказал он, с усилием ворочая языком, – видишь, у меня даже лицо забастовало…

Еще минут десять пробился рабфаковец, стараясь влить бодрость в ослабевшего друга. Но заставить его подойти к свинцовому шарику он так и не мог.

– Вот что, – сказал он, наконец, потеряв терпение и делая свирепое лицо, – я сам произведу опыт. Но если ты, если ты сделаешь хоть самую легкую попытку грохнуться в обморок – по-институтски или как иначе – я вот этой самой палкой (у него в руках была суковатая дубинка), этой палкой начну приводить тебя в чувство… Попробуй только, чертова неженка!..

Он закончил так свирепо и так внушительно потряс дубинкой в воздухе, что изобретатель не на шутку перепугался.

– Л…ладно… – промямлил он. – Я п… постараюсь сссдержаться…

– «С…ссдержаться», – передразнил его рабфаковец, искусно вращая белками глаз, – ну… внимание!..

– Налейся кровью, черт тебя раздери! – внезапно заорал он, отскакивая от стола и потрясая дубинкой перед самым носом изобретателя, бледного, словно капуста, выросшая в тени. – Налейся кровью, я тебе говорю! Что это за бледная немочь?..

Он подождал, не спуская гневно-сверкающего взора с перекошенного лица изобретателя, пока это лицо действительно не порозовело.

– Теперь смотри: раз, два…

Из шарика вырвался легкий свист, но дерево, на которое было направлено его отверстие, продолжало стоять незыблемым и нетронутым. И свист прекратился.

– Что-о!! Чего-о!! – рявкнул рабфаковец, видя, что изобретатель медленно, зато верно, оседает к полу.

– Я… ничего… я… устал…

– Ах, ты устал!! Подними голову, чертова кишка!! Ну, живо, живо!.. Так, так, выше!..

Востров сделал попытку противостоять дурноте и верчению в глазах, но, не осиля ни того, ни другого, во второй раз окунулся в глубокий обморок.

…Опять пришлось рабфаковцу щекотать ему пятки, дуть в нос, разминать грудную клетку, тянуть за уши, щекотать под мышками… Одним словом, снова пришлось применить все известные ему средства – до 33-его включительно.

Дьякон сидел в соседней пещере, ни одним звуком не выдавая своего воскресения из мертвых; через трещину в стене он не только слушал, но и наблюдал за развертыванием драматического эпизода. Очнулся он еще тогда, когда «искатели детрюита» стояли над ним со скорбными минами. В пещере он окончательно пришел в себя, ощупал свои глубокие раны на конечностях и лице и прошипел с чувством, не сулящим ничего приятного никому, а в частности шакалам, к которым был адресован его змеиный шип:

– Ну, коврики, ну?.. Ну-ка, ну-ка, подождите…

Его раны, пока он лежал на свежем воздухе, под влиянием животворных лучей кавказского светила запеклись и затянулись толстой коркой, однако болели отчаянно.

– Уух, коврики… Будет же вам, предатели! – еще раз пригрозил он и потянулся рукой к плите, под которой у него хранилось сушеное мясо и вода.

Движение рукой доставило ему мучительное обострение болей, но он превозмог их, – напился и наелся. После этого заснул. Во сне увидел, что попал в ад, и черти саженными щипцами рвут ему тело, каленым железом прижигая раны… Острый запах серы; клокотание огненной жидкости в котлах; звук раздуваемых мехами костров, над которыми жарились грешники; вой и скрежет зубовный, – все это до того ярко врезалось в его обоняние и слух, что, проснувшись в холодном поту, он продолжал воочию обонять и слышать все атрибуты адской кухни.

Солнце садилось… Выли голодные шакалы, на ночь не получив подачки… В дьяконской пещере стояла густая темь, кроме одного места в стене, которое светилось красным изломом, – оттуда-то и доносились адские ароматы и остальные звуки. Дьякон попробовал ползком, в сидячем положении, добраться до трещины, но оказалось, что шакалы порвали ему и мягкие части…

Он налился гневом, как яблоко румянцем. Вой голодных шакалов его раздражал до остервенения.

– У-ух, коврики!.. У-ух, у-ух!.. – Ему не хватало слов для выражения своего гнева.

Но любопытство его было сильней гнева. Перевернувшись с громадным трудом на живот, он все-таки дополз до красного излома.

…Митька стряпал что-то в сложенном из каменных плит горне и командовал, а рабфаковец Безменов бегал, как угорелый, исполняя его приказания…

Вот он стал за меха, когда Митька крикнул: «раздуй огонь», и крупные капли пота зарубинились на его лице.

Вот он сорвался и вылетел из пещеры при новом окрике: «принеси воды».

Вот он, поняв по движению Митькиных губ новое приказание, подал ему напиться…

– Что такое там делается? – прошептал дьякон, заинтригованный вконец. – Или я все еще продолжаю спать, или они оба спятили…

В конце концов, когда работа, вследствие наступления ночи, была прервана, наблюдатель понял из разговора «искателей детрюита» их душевную драму.

– Ага, нечестивцы… – злорадно подумал он. – Это вам не меня хоронить… Это вы хороните свои идеалы…

Не отползая от трещины, он снова заснул и опять проснулся, уже с зарей, от сутолоки в соседней пещере.

Работа там продолжалась до полудня, достигнув к этому времени сумасшедшей горячки. Рабфаковец уже начал огрызаться, а Митька, прокоптившись в чаду и дыму, – хрипеть…

…Вот Митька вылил что-то в знакомый дьякону свинцовый шарик и, отвернувшись к стене, стал дрожать. Скоро загремел могучий голос рабфаковца.

– В самом деле, труба иерихонская… – подумал дьякон.

Рабфаковца он понял:

– Хочет Митьку испугом взять, чтобы он с ума не сошел… Ну-ка, ну-ка, посмотрим…

К этому времени он уже настолько окреп, что мог передвигаться на ногах.

…Сцена с пробой свинцового шарика закончилась катастрофически: обмороком Митьки.

Пока рабфаковец приводил его в чувство, дьякон успел еще раз соснуть, и снова проснулся, когда оба приятеля, побросав свои тигеля и другие приборы, оставили пещеру навсегда, причем Митька, так и не сойдя с улицы, проклял пещеру, проклял «Долину Смерти», дьякона, а заодно и шакалов…

– Скатертью дорога… – прошипел дьякон ему в напутствие.

Безменов и Востров решили вернуться в Москву, – один за продолжением учебы, другой – за продолжением изысканий. Рабфаковец похохатывал, изобретатель скрипел.

– Скатертью дорога… – повторил еще раз дьякон и, дождавшись, чтобы шаги «искателей детрюита» замолкли, разбросал камни у входа и выполз жариться на благотворном солнышке.

К нему тотчас же подступили вечно-голодные шакалы и трафаретным полукругом разместились вокруг, скуля и облизывая черные губы, не то в ожидании обычной подачки, не то в желании скушать самого кормильца.

Тогда кормилец, превозмогая боль в седалищах, поднял с земли острый камень и ни с того ни с сего запустил его в морду самого ближайшего «коврика». Стая моментально рассыпалась с визгом и воем.

– Сволочи, я вас кормил, а вы меня слопать хотели? – закричал дьякон. – Подождите, подождите, дай, я на ноги встану… Я вам покажу…

Потом он глубоко задумался, вспомнив о своем намерении покаяться и спастись. И в первую голову решил простить шакалам.

– Твари они неразумные… – растроганно зашептал он, проникаясь вдруг духом смиренномудрия и любвеобилия.

– Но чем же я их буду теперь кормить, ну-ка?..

Ближе к истине было бы, если бы он поставил свой вопрос иначе:

– Чем же я сам буду кормиться?..

Дьякон так вопроса не поставил, только подумал и, поднявшись с камня, пошел осматривать соседнюю пещеру в надежде найти там если не запасы съедобного, то возможность к добыванию их. Он рассчитывал собрать и продать все химические приборы, и на вырученные деньги сделать себе закупку самого необходимого.

Найденное же превысило все его ожидания. В пещере мирно покоились три револьвера, три охотничьих ружья и масса патронов к ним. Дьякон догадался, что все это было собрано «искателями детрюита» в «Долине Смерти», как оставшееся после Сидорина, Аполлона и англичанина. Изобилие дичи вокруг пещеры давало возможность питаться по-царски; для начала он подстрелил расквохтавшегося на чинаре красавца-фазана, но отведать ему его мяса не удалось: шакалы мигом подобрали вкусную дичь и слопали ее вместе с хвостом и костями. Это вызвало в нем новую вспышку гнева, а потом новый припадок смиренномудрия. Впоследствии он научился, однако, обманывать бдительность шакалов, и на его столе снова появились фазаны, зайцы, утки, кулички и бекасы. Изредка удавалось подстрелить в водах безымянной реки голавля, сазана или усача и даже изысканно гастрономическую пищу – быстроходную форель.