Текст книги "Долина смерти (Искатели детрюита)"

Автор книги: Виктор Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– До 8 часов утра мы должны освободиться, – твердо сказал Безменов, до того твердо, что Сипягин, вскинув на него широко открытые глаза, едко рассмеялся:

– Дуришь, парень!.. Это тебе – не кинороман с трюками, а мы не Тарзаны!.. Вон сколько до нас Тарзанов сидело – все истлели!.. – Он горько сплюнул в направлении пяти оскаленных черепов и злобно запыхтел папироской.

Безменов, с фонарем в левой руке, метался по круглой темнице, нещадно давя полуистлевшие кости; в правой руке он держал хорошо сохранившуюся бедренную кость и колотил ею по стенам во всех направлениях. Когда кость рассыпалась, он хватал другую:

– Мы должны освободиться! Должны! Должны! Должны!..

Если бы Сипягин удосужился оторвать от папироски свои омраченные очи и поднять их вверх, он увидел бы, что упорство его товарища отнюдь не из болезненного отчаяния. В глазах Безменова отражалась тяжелая, но не безнадежная работа мысли. Там шла борьба между собой – не на жизнь, а на смерть – разнородных умозаключений. Самое стойкое из них, справившись, наконец, с противоречивыми, выжило, и Безменов так формулировал его:

– Механизм, сдвигающий в потолке глыбы, – не в коридоре, его нет и у нас, его не может быть и на поверхности земли, так как над нами, я твердо уверен, находится Никитская улица. Следовательно, этот механизм скрыт или рядом с нами, в толще стен, или под нами…

– Ничего не известно, – мрачно возразил Сипягин, который был больше человеком действия, чем размышления, и возражал он только потому, что ему не нравился молодой задор друга и трата слов впустую. – Под нами, рядом с нами, но может быть и над нами – в толще стен коридора…

– Нет, – упрямо тряхнул головой рабфаковец, – хотя в карте подземной Москвы этот каменный мешок не отмечен, но он, несомненно, древнего происхождения…

Не понимая еще, к чему клонит рабфаковец, Сипягин все же счел нужным опять возразить – из принципа:

– Ничего не известно. Если ты судишь по этим костям, то они могли истлеть так даже в течение 3–4 десятков лет…

Рабфаковец не упускал своей мысли:

– Мешок – древнего происхождения… Посмотри: вон у того костяка в седалищных костях застрял наконечник стрелы. Наконечник, по всей вероятности, еще в бытность костяка живым человеком, вонзился ему в кости таза и там остался. Стрелы не употреблялись 30–40 лет тому назад. Сто пятьдесят – 200, наверное… Ну вот, значит, мешок происхождения древнего, а следовательно, и механизм его входа (а не выхода – потому что отсюда не выходили) должен быть простым механизмом…

– Ничего не известно… Ну, а дальше что?..

– Дальше?.. Я так представлю себе этот механизм. Смотри… – Он вынул карандаш и бумагу и быстро начертил:

– Вот это плиты или глыбы (он указал буквы «А» на рисунке), которые, вежливенько пропустив нас в мешок, снова сомкнулись. Они вращаются на металлических осях (на рисунке буквы «Б») – помнишь тот скрип?.. Ну вот… Размыкаются они в силу собственной тяжести, когда цепи («В») отпущены; эти рычаги («Г») тогда становятся в положение, обозначенное у меня стрелками, – рычаги, конечно, заложены в стенах коридора… Теперь, – помнишь, как лязгало и визжало, когда мы проваливались?.. По-моему, это визжали цепи, заложенные в стенках нашей камеры – по двум сторонам ее. Очевидно, они идут вниз; поэтому я утверждаю, что под нами находится другая камера, откуда опускаются, когда надо, и снова натягиваются упомянутые мною цепи.

У Сипягина загорелась в глазах надежда, но он ее грубо потушил, когда взгляд его упал на зловещие белые кости.

– Ты думаешь, – сказал он угрюмо, – что вот эти пятеро были совсем без мозгов?.. Что они не пытались выбраться из треклятого мешка?..

Безменов рассмеялся:

– Я совсем не хочу обижать прах погибших товарищей по несчастью. Но… но они же были прикованы короткими цепями к полу… Они даже не могли вставать… Между прочим, эти цепи, – он указал на пол, – лишнее подтверждение моей мысли. Почему они закреплены в полу, а не в стенах?.. Потому что их гораздо крепче и надежней можно было закрепить оттуда, из предполагаемой мною нижней камеры, чем откуда бы ни было. Снизу их можно укрепить на гайках, а если в стенах?.. В стенах гайками не закрепишь, туда можно только воткнуть или ввинтить, но это уж будет ненадежно…

– Ничего не известно, – снова возразил упрямый Си-пягин, – их можно было хорошо закрепить и в стенах, если закладывать одновременно с кладкой стен…

– Верно, – согласился Безменов, ничуть не чувствуя себя разбитым, – можно и так, как ты сказал. Но так как цепи все-таки вделаны в пол, а не в стены, то… это уже совершившийся факт, против которого не попрешь и который лишний раз подтверждает мою мысль…

– Что мы должны делать? – вскочил Сипягин, мигом стряхивая свою флегму.

– Мы должны… – начал Безменов и оборвал, потому что отвратительный лязг вдруг повторился… Над головами раздвинулись глыбы, и через образовавшуюся узкую щель сильной струей в камеру хлынула вода…

– Это хорошо, – иронически молвил Безменов, – Си-дорин оказал нам услугу. Я ясно слышал, в каком месте стены раздался лязг. Я теперь совсем убежден, что прав… Однако медлить нельзя…

Заключенные принялись с энергией ожесточения за кропотливую работу. Прежде всего, при помощи тех же бедренных костей, продетых в кольца, к которым были прикованы цепи, расшатали болты, идущие от колец вниз. Болты скоро поддались, так как скрепы или гайки, удерживающие их, должно быть, сильно проржавели. У каждого из заключенных в руках оказался крепкий железный рычаг длиною в три четверти аршина.

– Вот почему пол, когда я в него стучал, несмотря на то, что он служит потолком второй камере, – не издавал пустого звука: он слишком толст… – добавил Безменов.

С рычагами в руках, приятели принялись долбить стену в том месте, где ими был услышан лязг. В горячке работы они не заметили, что вода, продолжавшая литься через щель потолка и достигшая до колен, более не увеличивала своего уровня… Стена медленно уступала, но все-таки уступала… Внезапно Сипягин, могуче замахнувшись, застыл с поднятой рукой.

– Голова?! – сказал он недоуменно. – Что же мы сделаем, когда доберемся до цепи?! Постой, не молоти, послушай, что будем делать потом?..

– А, черт! – остановился Безменов и, сообразив, сконфузился. – Я так увлекся, что совершенно забыл об изменившихся обстоятельствах… Действительно, ведь мы не можем теперь открыть люка: вода затопит нас прежде, чем мы успеем выплыть… Да и выплывешь ли еще?.. Вот, черт, пиковое положение!.. Неужели Сидорин догадался или сумел подслушать наши планы?..

– Голова?! – снова воскликнул Сипягин. – Гляди: вода-то убывает, а не повышается…

– Я это уже видел. Ничего нет удивительного. Мы сделали с тобой две дырки в полу…

– Но тогда мы не так-то скоро погибнем, – обрадовался Сипягин, – мы можем сидеть и не рыпаться. Нас выручат: ведь товарищ Синицына догадается же что-нибудь предпринять…

Теперь омрачнел Безменов:

– Когда нас выручат?..

– Когда, когда? Да не все ли тебе равно. Через день, через два… Ну, хоть и через три, а выручат наверное!..

– Я должен быть свободен раньше восьми часов утра, – твердо сказал Безменов и предложил: – Давай выдернем остальные кольца…

Все пять колец, расположенные посередине пола, образовывали круг (вернее, пятиугольник) поперечником аршина в два.

Как только три последних кольца были извлечены вместе с болтами, на что потребовалось не меньше часа, вода из камеры стала быстро убывать и через полчаса еле покрывала щиколотки.

– Ну, и голова у этого парня! – простодушно восторгался Сипягин, поняв новую идею рабфаковца.

Они теми же болтами расширили, размолотили отверстия в полу, затем, действуя болтами, как молотом, стали наносить дружные сильные удары в пятиугольник пола, образованный отверстиями.

…Уже энергия грозила иссякнуть, уже мышцы болезненно ныли и соленый пот катился по лицам струей, мало уступавшей в мощности струе воды, – и вдруг каменный пятиугольник, лопнув по краям, провалился вниз…

– Го-го-го!.. – ржал Сипягин. – С тобой, паря, не пропадешь! С тобой из чертовой печурки выйдешь невредимым!..

Рабфаковец лежал на полу, свесив голову в образовавшееся отверстие, и электрическим фонарем исследовал камеру. Вода из трещины потолка падала ему на шею, на волосы и мешала смотреть.

– Греготать будем потом, – сказал он недовольно, поднимая лицо к Сипягину и захлебываясь, – заслони воду-то… хоть своей спиной, а то слепит…

– Ладно, ладно, паря, – балагурил тот, – я для тебя не токмо спину, а что хошь…

Камера, представившаяся взорам рабфаковца, мало отличалась от верхней и «обставлена» она была так же «уютно»: та же форма, те же размеры, такие же скелеты, зловеще блиставшие белизной. Но она имела выход, чего не имела первая, – выход, полуприкрытый чугунной плитой, и ряд рычагов в одной из стен. Высота ее равнялась саженям двум.

– Айда, – сказал Безменов, кончив осмотр.

Они быстро при помощи лучевых и локтевых костей соединили короткие цепи в одну длинную; при помощи же бедренной кости в один из углов отверстия зажали конец цепи и начали спуск.

Первым полез Сипягин, как более тяжеловесный и неуклюжий, – рабфаковцу пришлось придерживать конец цепи, чтобы она не сорвалась. Вторым быстро соскользнул вниз сам рабфаковец.

Вода во второй камере совершенно не задерживалась, – ручьем текла к выходу. По ее течению устремились освобожденные приятели.

Ход был длинный, но прямой. Безменов не останавливался ни на минуту.

– Сейчас три-четыре часа утра, – говорил он, – нужно успеть… Черт с ними, если у них есть в стене побочный ход. Мы после сюда вернемся…

Прошли еще полверсты, а конца не было. Местами приходилось пробираться под завалившимся потолком, но вода текла туда, шли смело и приятели. Местами брели по колено, по пояс и даже по грудь в воде. Ничто не останавливало их. Но вот, наконец, Безменов остановился.

– Глубже и глубже делается, – сказал он, – но пахнет рекой. И по моим соображениям, мы как раз должны быть подле реки… Нырнем, что ли?..

– Ничего не известно… – Сипягин до конца оставался верен себе. – Ничего не известно, однако нырнем…

Безменов набрал воздуху, подпрыгнул и исчез в воде. Несколько раз стукался головой. Полторы минуты протекли вечностью… Наконец, почувствовался простор, и тело пошло вверх.

Вслед за ним нырнул Сипягин.

– Думал: сдохну, – говорил он флегматично, когда оба они сидели под пролетом Большого Каменного моста на берегу Кремлевской набережной и вытряхивали из сапог лишнюю воду.

Заметно светало и свежело. Приятели зубом не попадали на зуб. Все мимо, однако трель выходила приличная.

– Н…надо б…бегом, – предложил рабфаковец, освободившись немного от воды и почувствовав необыкновенную легкость, в особенности в животе.

– Б… бежим… – согласился Сипягин.

Доброй рысью отмахали они всю Волхонку и всю Пречистенку прежде, чем согрелись. На Зубовской площади взяли извозчика.

– Айда к клиникам!.. Да скорей!..

Извозчик, опасливо покосившись на вымоченных друзей, энергично захлестал сивую кобылку.

У Сипягина на Б. Царицынской жил друг. У него они в три счета переменили одежду и на том же извозчике подкатили к клиническому городку. Просидев – один в дежурке врача, другой в садике около здания Психиатрической клиники – до 9 часов утра, они так и не увидели никого. Никто не приходил за больным Востровым…

Рабфаковец, отпустив Сипягина, остался глубоко заинтригованным, но духом не падал.

– Дело не обошлось без фокусов, – думал он, – надо повидать больного…

Молодой очкастый врач почтительно, но без благожелательства проводил его в палату Вострова.

– У него, – сказал он, – депрессивная форма цикло-френии – циркулярного психоза. Понимаете?.. Он находится сейчас в состоянии сильнейшего угнетения. Но он ничуть не опасен. Он почти здоров…

– Вот как?.. – удивился рабфаковец. – Значит, вы можете оставить меня одного – с глазу на глаз – с больным?.. Не беспокойтесь, я не причиню ему ни физического, ни морального ущерба.

– Пожалуйста, – согласился врач, почтительно, но без благожелательства пропуская рабфаковца в палату и закрывая за ним дверь.

Востров занимал один большую комнату-кабинет, изящно, почти роскошно, отделанную – с мягкой мебелью, с пушистым ковром и со стенами, обитыми мягкой толстой материей.

Совершенно не чувствовалось больницы. Если бы сам обитатель комнаты не сидел, согнувшись, в кресле – в позе черной меланхолии, если бы окно, у которого стояло его кресло, не было зарешечено чугунными прутьями, можно было бы подумать, что находишься в квартире богатого холостяка-оригинала, изолировавшего себя от внешнего мира в силу причуд буржуазной фантазии.

– Я к вам с серьезным предложением, Димитрий Ипполитович, – тихо произнес рабфаковец, невольно подпадая под власть той тишины, которую обусловливали мягкая мебель и задрапированные толстой материей стены.

Больной не обернулся, не переменил позы, ни одним мускулом не выказал, что замечает чье-либо присутствие. Рабфаковец подошел ближе и без церемоний, в упор, принялся его рассматривать.

«Вот он какой, изобретатель! – пронеслось в его голове. – Личность довольно заурядная…»

Больной Востров представлял из себя человека лет 30, в меру полного, в меру высокого, в меру белобрысого. Его белесые глаза смотрели неподвижно без всякого выражения, причем один глаз был устремлен в окно, другой, под острым углом к первому, скользил мимо живота рабфаковца.

– Один на нас, другой в Арзамас, – отметил рабфаковец, не чувствуя большого почтения к изобретателю.

Оригинально в нем лишь одно: подбородок и нос тянулись друг к другу навстречу, и как на подбородке, так и на носу сидели застарелые угри – «акнэ розацээ», сказал бы медик.

Рабфаковец кашлянул. Раз. Никакого впечатления… Второй, третий.

То же… Тогда он, взяв второе кресло, опустился в него, поставив свои колена к коленам больного.

– Здравствуйте, Димитрий Ипполитович! Я пришел к вам поговорить относительно вашего детрюита…

Белесые глаза Вострова неожиданно сошлись в одну точку – в переносицу рабфаковца – и на мгновение загорелись гнилушкой. Во второе мгновение они опять разошлись и потухли.

– Я хочу вас взять на поруки, – упрямо продолжал рабфаковец, опуская свою руку на колено больного и бессознательно отмечая его сильную мускулистость. – У меня есть немного радиоактивной руды, из которой можно было бы выделить детрюит…

Рабфаковец заметил, что слово «детрюит» всякий раз заставляет глаза больного вздрагивать и из раскосого состояния переходить в нормальное.

– Я имею большие денежные средства, которые предлагаю вам для производства ваших опытов с детрюитом…

Опять Дмитрий Востров вздрогнул – одними только глазами, и рабфаковец снова отметил в них быстро преходящий блеск гнилушки.

– Детрюит, детрюит, детрюит… понимаете?

Дмитрий Востров вдруг преобразился, словно стряхнул с себя тяжелый сон, и в первый раз вполне сознательно взглянул на своего упрямого собеседника.

– Вы кто? – последовал вопрос, произнесенный голосом глухим и заставившим рабфаковца внутренне вздрогнуть: где я слышал этот голос?..

– Я – агент Политического управления, – отвечал между тем Безменов. – Имею к вам серьезные предложения от управления. Оно представляет вам средства для ваших ученых изысканий и, в частности, для выработки из радиоак-ивных руд детрюита…

Дмитрий Востров туго соображал, но все-таки соображал:

– У вас имеются эти руды?.. И сколько их?..

– Точно не могу сказать, но не меньше нескольких тонн…

– Ну, и что же?..

– Мне врач сказал, что вы совсем здоровы… (Врач сказал: «почти здоров»).

– Я и не был больным…

– Пускай так… И что он может отпустить вас из больницы, если вас возьмут на поруки… Но у вас ведь, кажется, нет никого родных?..

– Да, нет…

– Ну, вот… Политическое управление берет вас из больницы и предлагает вам все то, что я уже сказал…

Востров слушал внимательно; взгляд его выражал нормальную работу мысли, разве только немного замедленную, и рабфаковец чуть было не усомнился в диагнозе врача. Вдруг Востров резко повернулся в кресле, поднял лицо кверху… Глаза беспокойно, бессильно забегали по потолку.

– Вы слышите?.. – зашептал он жутко, пальцем тыча в потолок. – Вы слышите: го-о-ло-ос…

– Да, я слышу, – отвечал рабфаковец насколько можно спокойней, – ну, что ж, что голос?.. Это за стеной…

Никакого голоса, между прочим, он не слыхал.

– Он говорит: не ходи, не ходи… Тебя предадут, как евреи Христа…

– Ерунду порет ваш голос, – твердо возразил рабфаковец, – а уж если говорить вчистую: никакого голоса и не было. Вам послышалось… у меня чертовский слух, поверьте…

– Вы думаете, я галлюцинирую? – нахмурился Вост-ров.

– Да, я думаю это… Долгое пребывание в такой мертвящей тишине кому угодно расстроит слух…

– Ну, хорошо, – угрюмо согласился больной, – я подам иск на врачей за порчу моего слуха…

– Да, мы это сделаем… А пока скажите: согласны ли вы выйти из больницы на домашнее лечение?..

– Согласен, согласен… Впрочем, один вопрос…

– Пожалуйста…

– Я буду располагать собой?..

– Вы будете иметь полную свободу…

Востров поднялся; рабфаковец невольно отметил, что для своего интеллигентского звания он имеет слишком мощную фигуру и широкие плечи.

– Значит, по рукам? – спросил Востров.

– По рукам, – улыбнулся рабфаковец и протянул ему руку.

Востров коротким сильным рывком тряхнул эту руку, а верный себе рабфаковец снова отметил: «у него ладонь мозолистая… Должно быть, при больнице существуют технические мастерские…»

– Ну, идите… Переговорите с моими мучителями-вра-чами, – хочу я сказать… А я пока соберу свои пожитки.

Рабфаковец вышел. У него в мозгу варилась каша из впечатлений от больного.

– Ну, как он показался вам? – спросил врач.

– По-моему, вы верно сказали. Он почти здоров…

– Ага!.. – догадался врач. – Наверное, голоса?..

– Да. Он немного погаллюцинировал в этом направлении… Долго это будет продолжаться?..

– Главный симптом циклофрении, – пожал плечами врач, – он исчезает последним, как появляется первым…

– Кстати, – спросил рабфаковец, – у вас здесь имеются какие-нибудь мастерские?..

– Как же, как же, непременно! Но Востров ни разу не изъявлял желания работать в них…

– Может быть, он работал у себя в комнате?..

– Н-нет… Читал, писал, и больше ничего…

Рабфаковец не выразил вслух своего недоумения по поводу свежих мозолей Вострова, однако спросил:

– Сколько времени находится у вас Востров?

– Около месяца, кажется… Сейчас я посмотрю… Да, около месяца… Точно: двадцать семь дней…

«Мозоли должны бы сойти за это время», – подумал рабфаковец и спросил:

– Вы разрешите мне взять его на поруки?.. На поруки Госполитуправления…

– Странно… – сказал врач и замолчал.

– Что странно?..

Врач колебался, не хотел, видимо, говорить, потом решился:

– Странно то, что вы второй сегодня, который хочет взять Вострова из больницы…

– А кто был первым и когда?

Врач чувствовал, что рождается какая-то неприятная история с этим Востровым, что Востров в чем-то замешан. Иначе при чем тут ГПУ?.. Но он и не подозревал, какая буря полыхала внутри этого стройного и по виду бесстрастного юноши!.. Он нехотя отвечал:

– Первым был его брат, явившийся в первом часу ночи с неизвестным гражданином… Брат сказал, что он только что приехал из Германии и, так как снова уезжает через два часа, то ему хотелось бы повидаться с больным… Сначала он даже хотел взять его с собой, но потом раздумал: очевидно, нашел его недостаточно здоровым…

– Вы уверены, что это был брат?.. Вы видели его документы?..

– О, господи! Зачем смотреть его документы, когда оба Вострова похожи друг на друга, как капля на каплю. Единственная разница, что у нашего Вострова голос мягкий, а у его брата – грубоватый, глухой…

– А как выглядел этот неизвестный гражданин?..

– Личность – ярко-выраженная. Холодные стальные глаза, орлиный нос, резкий презрительный голос, гибкая фигура…

– Так-с… – подытожил рабфаковец свои тайные мысли.

– Все-таки я Вострова возьму и возьму сейчас.

– Как вам будет угодно, – отвечал врач, – покажите свои документы и распишитесь в книге.

Безменов быстро исполнил и то и другое.

Когда Дмитрий Востров покидал больницу, врач участливо преподнес ему несколько медицинских советов, но в ответ получил ледяное, угрюмое молчание. Очевидно, Во-строву уже изрядно опостылели и все эти советы, и больница, и врачи.

Сидя на извозчике вместе с Востровым, рабфаковец говорил:

– Мне бы хотелось, чтобы вы поселились где-нибудь поближе к нам. Мы нашли бы вам квартиру… А то я уверен, что за вами будут охотиться…

– Я не боюсь охоты, – возражал Востров, – я сам с удовольствием приму в ней участие. Я поселюсь в своей старой квартире. Я к ней привык… Кроме того, помните?.. Вы обещали мне полную свободу…

Рабфаковец долго стоял на своем, но, в конце концов, сдался.

Распрощались они у церковного дворика, осеняемого святым лодырем Полувием.

– У вас есть деньги? – прямо спросил Безменов.

– Их у меня нет, – так же прямо отвечал Востров.

– Ну, вот вам на первое обзаведение… Сегодня вечером я буду у вас, и мы подробно переговорим…

– Хорошо. До свиданья. Буду ждать.

Когда Востров сжал ему руку, он еще раз проверил свое впечатление: мозоли, несомненно, были свежие.