Текст книги "Автономное плавание"

Автор книги: Виктор Устьянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Я ведь, собственно, и зашел сказать, что он сегодня по делам задерживается. Вам скоро в больницу? Когда ляжете, можно будет отпустить его на недельку.

– Ну зачем же его от дела отрывать? – запротестовала Мария Алексеевна. – Я уже с соседкой договорилась, она присмотрит за ребятишками. А Степа пусть только вечерком забегает? У него своих забот... Ведь молодежь служить-то пришла?

– Да.

– Каждый год в это время так. Много хлопот, пока их всех на ноги поставишь.

– Хватает. Степан Сидорович умеет с ними ладить.

– Еще бы! Вот уже скоро два десятка минет, как служит.

Они пили чай с вареньем. Мария Алексеевна рассказывала, как они жили. Жили трудно, как большинство семей военных моряков.

– Из семнадцати лет нашей семейной жизни, может быть, два наберется, как вместе-то были. Ведь только в гости домой заявляетесь, не видите, как и дети-то растут. Нам одним приходится управляться.

Нет, она не жаловалась. Она просто рассказывала. И в этом рассказе не было ни скрытого недовольства, ни слепой покорности судьбе. Была лишь спокойная уверенность в том, что жизнь идет так, как ей и положено идти. То, что прожито, уже не беспокоило эту женщину, ее больше тревожило будущее.

– Скажите, Петр Кузьмич, – спросила она, – неужто американцы не примут наших предложений насчет разоружения? Чего это они упрямятся-то? Ведь каждому ясно, что с войнами пора покончить насовсем.

– Это нам ясно, Мария Алексеевна, – сказал Елисеев. – А у них еще не все это понимают. А кое-кому и выгодно наживаться на гонке вооружений.

– Приструнить таких надо! У нас вот есть же закон против войны. И везде такой закон принять надо.

– Все это не так-то просто, Мария Алексеевна. Ведь законы там диктуют как раз те, кто наживается.

– Ох, только бы войны не было! – вздохнула Мария Алексеевна.

Когда Елисеев уходил, она еще раз поблагодарила:

– Спасибо, что наведались, Петр Кузьмич. Передайте Степану-то, что все, мол, в порядке, пусть не беспокоится.

– Хорошо, обязательно передам.

Был уже десятый час вечера, но Елисеев все же решил зайти к начальнику политотдела. "Потом уйдем в море, а мичману квартира сейчас нужна".

Герасименко кормил рыбок в аквариуме. Это был большой аквариум с гротами и водорослями, со специальной кислородной поддувкой. Остап Григорьевич сидел перед ним в пижаме и домашних туфлях и любовно следил за рыбками. Жена сказала: "Остап, к тебе", он обернулся.

– А, Петро. Садись. Посмотри-ка моих меченосцев. Вот этот, бачишь, какой вымахал?

Меченосец был не больше обыкновенного ученического пера.

– Кит!

– Смеешься? Впрочем, тебе этого не понять. А я их, дьяволят, люблю. Ты ко мне по делу или на огонек забрел?

– И так и этак.

– Ну давай, пока жинка на стол накроет, сначала о деле погутарим.

– У Алехина на квартире был. Жена вот-вот родит, коляску приткнуть некуда будет. Тесно живут.

– Ну, это тебе самому решать придется.

– Но ведь я не занимаюсь распределением жилплощади.

– А теперь будешь заниматься. Ухожу я, Петро.

– Куда уходите? – не понял Елисеев.

– В запас. Отслужил свое. Тебе дорогу давать надо.

– При чем тут я?

– А при том, что ты мое место займешь. Вопрос этот уже решен, жду только приказа.

– А как же ваш заместитель?

– Так заместителем у тебя и останется. Мужик он хороший, но нерешительный, его то и дело подстегивать приходится. Ну вы с ним поладите, я уверен.

– Как-то неожиданно все это...

– Не хотел тебя заранее предупреждать, потому что не был уверен, что назначат тебя. Пришлось повоевать. В политуправлении сопротивлялись: молод, мол, еще. Черт знает что творится! В тридцать шесть лет ты, бачишь ли, дюже молод. А в сорок – готовься в запас. Когда же, спрашивается, работать? Я так и спросил у члена Военного совета. Тогда он и согласился.

– Почему же вас в таком случае в запас? Ведь вам едва пятьдесят исполнилось.

– Пятьдесят для службы на флоте уже много. Да и тебе по возрасту пора с лодок на берег. Тяжеловато ведь бывает физически?

– Бывает. Но с лодки уходить не хочется.

– Надо, брат.

– Но вам-то в политотделе можно бы еще послужить.

– Нет, тут все верно. Ты моложе, у тебя больше энергии, ты окончил академию. А мне поздно учиться...

11

Во всем была виновата весна. Она щедро одарила теплом и светом помолодевшую землю, напоила воздух ароматом первых цветов и трав, развесила по городу белые и розовые дымки зацветавших яблонь и вишен. Земля была ласковой и доброй, привлекала той особой, "сухопутной", тишиной, которая понятна только морякам, умеющим тосковать по земле.

Сегодня Матвея не покидало смутное беспокойство, ощущение какой-то непонятной тоски, ожидание чего-то, что непременно должно случиться. Что именно – он не знал, но уже догадывался, что все это связано с Люсей.

В Доме офицеров устраивали вечер отдыха но случаю возвращения лодки из похода. Но Матвей не пошел туда. Он позвонил Люсе, но она сказала, что лучше им встретиться у Курбатовых, Матвей так и не понял, почему это лучше.

К Курбатовым идти было рано. Он зашел в парк, отыскал в дальнем его уголке скамейку и сел. Снял фуражку, закинул голову, подставив лицо последним лучам солнца. Долго сидел так, бездумно глядя в небо. Облака медленно проплывали над головой и таяли у самого горизонта. Матвею казалось, что и сам он парит там, среди облаков в режущей глаза синеве. Он закрывал глаза, но ощущение движения становилось все более стремительным, слегка кружилась голова. Он жадно наслаждался всем этим, зная, что, может быть, завтра его снова наглухо задраят в стальном чреве лодки, стиснутой со всех сторон тысячами тонн воды.

На клумбе жужжала пчела. Матвей отыскал ее взглядом и долго наблюдал за тем, как она деловито копошилась в цветке. Но вот пчела улетела. Цветы на клумбе, опасаясь ночной прохлады, начали дружно сворачивать свои лепестки. "Еще одно подтверждение мудрой предусмотрительности природы", – подумал Матвей. Он вспомнил, как еще в детстве, долго наблюдал, как поворачиваются вслед за солнцем подсолнухи.

Ему тогда стало понятным, почему растение получило такое название, и это открытие было началом его страстного увлечения: он стал искать во всех названиях окружающих его предметов смысл. Если название не отражало сущности или назначения предметов, Матвей давал ему новое. Так, топор он называл рубилом, а нож – резалом...

– Матвей? А я-то думал, что в лихих походах ты покоряешь царство Нептуна.

На перекрестке аллей стоял Алексей Курбатов. Руки его были заняты свертками. Матвей подошел к Алексею. Тот вывалил ему на руки половину свертков.

– Идем скорей, ты оказался кстати, скрасишь одиночество свое и сделаешь сюрприз "вакантной Дульцинее".

– Постой, объясни... – начал было Матвей, но Алексей остановил его:

– Молчи и следуй. Ты не пожалеешь. Да видит бог, что я пекусь о благе и веселье не одного тебя, о бедный одиночка! Есть в нашей уважаемой компании на рыцарей один недокомплект.

Алексей повернулся и широким шагом направился к выходу. Матвей пожал плечами и последовал за ним. Увидев, что Алексей поворачивает не к дому, а совсем в другую сторону, спросил:

– Послушай, куда ты меня ведешь?

– В мои апартаменты. Учти, что я отныне стал владельцем прекрасной однокомнатной квартиры, и ты идешь ко мне на новоселье.

– Да ну? Поздравляю!

"Почему же Люся не сказала об этом? Да, она ведь не знает, что я почти месяц был в море".

Как он и предполагал "вакантной Дульцинеей" оказалась Люся. Она стояла у зеркала и поправляла прическу. Матвей поздоровался. Люся вздрогнула, и он увидел в зеркале, как радостно вскинулись ее глаза. Но когда она обернулась, лицо ее было строгим, а взгляд бесстрастным.

– Здравствуйте. Вернулись? – спросила она почти равнодушно.

"Все-таки обиделась", – решил он и насмешливо ответил:

– Нет, я еще не вернулся.

Из кухни вышла Сима и, вытерев о передник руку, протянула ее Матвею:

– Как хорошо, что вы пришли.

Сима заметно подурнела: лицо ее утратило обычную свежесть, стало серым, на лбу проступили коричневые пятна: как будто со всего лица сошел загар, а на лбу остались его следы. На Симе была широкая, выпущенная поверх юбки кофта, но она не скрывала выступавшего живота. "Скоро, наверное, родит", решил Матвей.

– Сима, пойдем, я тебе помогу, – предложила Люся и почти насильно увела Симу на кухню. Должно быть, она боялась, что их с Матвеем оставят вдвоем.

"Что это с ней? – недоумевал Матвей. – Ну, обиделась. Но, раз спросила, вернулся ли, значит уже знает, что был в море. Сейчас-то зачем обижаться?"

Алексей сходил к соседям, и принес еще три стула.

– Все, что удалось раздобыть, – сказал он. – Во всем доме не более полутора десятков стульев. Все-таки у Гренадера на этот счет было больше возможностей.

Стол придвинули к кровати. Алексей раздобыл и широкую доску, под нее подложили с одной стороны книги, с другой – два чемодана.

– На это сооружение можно усадить трех человек средней упитанности, подсчитал Алексей. – Плюс пять стульев и три места на кровати. Итого одиннадцать. Еще одному не хватает. Ничего, я буду есть стоя, как на дипломатическом приеме.

Начали подходить гости. Первыми пришли Астаховы. Капитана второго ранга Астахова Матвей знал еще по училищу. Когда Матвей учился на первом и втором курсах, Астахов преподавал морскую практику. Потом он попросился снова на флот и вот теперь командовал дивизионом аварийно-спасательной службы. Он заметно постарел: разрослись кустики морщин у глаз, поредели волосы на голове. Узнав, что Матвей недавно из училища, Астахов стал расспрашивать, кто из преподавателей остался там. Жена Астахова, дородная и, должно быть, как все здоровые люди, веселая женщина, обстоятельно оглядела комнату, поправила скатерть на столе и ушла в кухню помогать хозяйке.

Потом пришел рослый парень с худенькой смущенной блондинкой. Парня звали тоже Алексеем, девушку – Аней. Она работала фрезеровщицей в Сим ином цехе. Вслед за этой парой появились соседи – капитан интендантской службы с женой. Когда начали усаживаться за стол, пришла Ариадна. Ее посадили рядом с Матвеем на импровизированной скамейке. Люся устроилась поближе к двери, рядом с Симой. Им часто приходилось выходить на кухню.

В самый последний момент пришел еще один гость – рыжий парень. Он сел рядом с Люсей и сразу же заговорил с ней о каких-то электродах.

Астахов произнес тост за новоселов. Выпили. Несколько минут молча закусывали. Потом заговорили все сразу. Сначала разговор был общим: о том, что теперь много строят и скоро каждая семья получит отдельную квартиру, затем незаметно растекся, на одном конце – о детях, на другом – о музыке. Кто-то включил магнитофон.

Матвей прислушивался к тому, о чем говорили Люся и рыжий парень. У рыжего была длинная шея и острый горбатый нос, придававший парню удивительное сходство с дятлом. Это сходство усиливалось еще тем, что парень в такт словам кивал головой, точно выклевывал слова из воздуха:

– Вы таки защищаете этот гнилой консерватизм! Идея моя правильная, я в этом уверен.

– Но ведь вы, Юзек, еще не доказали этого, – возражала Люся. – Нужны обоснованные доказательства, строгие и точные расчеты, а вы полагаетесь на одну интуицию.

Юзек поковырял вилкой лежавшую на его тарелке куриную ножку и упрямо сказал:

– Я докажу! Я понимаю, что петухи не рождаются в жареном виде...

– Вот вы и докажите. А то вы и в самом деле похожи на петуха.

Юзек удивленно посмотрел сначала на Люсю, потом зачем-то оглядел свои руки с длинными прозрачными пальцами и, видимо не обнаружив в них ничего петушиного, серьезно спросил:

– Почему?

Люся рассмеялась. Юзек с недоумением посмотрел на нее и сердито клюнул воздух:

– Не понимаю, что тут смешного!

И опять начал что-то доказывать. Он горячился, теребил мочки больших шевелящихся ушей и сердито клевал носом воздух. Резкий голос рыжего раздражал Матвея, ему хотелось вмешаться в разговор. Но тогда пришлось бы кричать через весь стол, а это было неудобно. Он не смог бы объяснить, чем его раздражал этот парень. Просто Матвею захотелось вдруг рассказать Люсе о походе, о тающих на горизонте облаках, о том, как кружится голова, если смотреть сначала на облака, а потом закрыть глаза...

Кто-то нечаянно задел ногой стопку книг, и импровизированная скамейка чуть не рухнула. Когда сиденье поправили, Ариадна сказала:

– Положение у нас довольно шаткое. Правда?

Она смотрела на Матвея с лукавой усмешкой.

Матвей смущенно потупился. Он только сейчас вспомнил о своей соседке и начал поспешно ухаживать за ней: взял ее тарелку, положил закуску, налил вина и воды. Ариадна молча наблюдала за ним, а когда он нечаянно опрокинул свою рюмку на скатерть, посыпала скатерть солью и неожиданно призналась:

– Вы знаете, я вам завидую. Сколько красоты, подлинной романтики в вашей жизни! Дальние плавания, новые города, новые впечатления. Я иногда жалею, что не мужчина. Будь я мужчиной, я стала бы только моряком.

– Как знать!

– Почему "как знать"?

– Видите ли, у вас не совсем точное представление о нашей морской службе. Вы смотрите на нее как на увлекательную прогулку. А между тем – это прежде всего труд. Тяжелый, иногда даже изнурительный, но интересный и, тут вы правы, романтичный. Ведь подлинная романтика заключается, по-моему, не в праздном любовании красотами, не в поисках каких-то удивительных приключений, а в труде и в борьбе. В борьбе, скажем, со стихией моря суровой, коварной, своенравной, в борьбе с самим собой, со своими слабостями. И если хотите, удовлетворение приносит не только результат, но и сам процесс борьбы.

– О, да вы, оказывается, философ! Пожалуй, слишком земной, но все же философ.

– А вы предпочитаете небесных?

Ариадна рассмеялась:

– Может быть, даже водяных.

Матвей заметил, что Люся прислушивается к их разговору. Она смотрела на них пристальным, изучающим взглядом и, наверное, совсем не слушала рыжего. Тот обидчиво пожал плечами и повернулся к Симе.

Ариадна о чем-то спросила, Матвей машинально пробормотал:

– Да, да.

За столом заспорили о любви. Матвей незаметно вышел во двор, сел на скамейку и закурил. Он бездумно глядел на щедро вытканное крупными звездами небо. Потом закрыл глаза, и у него опять закружилась голова.

Но вот он поймал себя на том, что все время прислушивается к голосам, доносящимся из открытого окна, и ловит голос Люси. Он был почему-то уверен, что Люся выйдет.

И она пришла.

– Почему вы убежали? – спросила она.

– Вот увидите, я побью этого рыжего.

– Он, наверное, уже забыл обо мне. Он страшно рассеянный.

– Напускает. Для учености. Я таких знаю.

– Ничего вы не знаете.

– Пожалуй, да.

– Слушайте, оставьте этот тон или я уйду!

– Ладно. Садитесь. Смотрите на звезды. Внимательнее. А теперь закройте глаза. Кружится?

– Да.

– Вот видите, как легко вскружить голову женщине, – назидательно сказал Матвей.

– Вероятно, это давно испытанный способ?

– Да, я иногда упражняюсь в этом.

– Например, сегодня. Морская романтика! Это верный козырь, – насмешливо сказала Люся.

– А вот подслушивать чужие разговоры нехорошо, – по-прежнему назидательно заметил Матвей.

– И много у вас на боевом счету?

– Это военная тайна.

– Отчего же вы тут в горьком одиночестве?

– Видите ли, несмотря на известный боевой опыт, ни одна не догадалась вскружить мне голову.

– Может быть, попробовать?

– Вам, пожалуй, это удастся.

– Матвей, вы становитесь банальным! Льстить – удел слабых. Вам это не к лицу.

– Зато вам очень идет этот нравоучительный тон. Я чувствую себя точно провинившийся школьник перед строгим учителем.

– А знаете, мне все говорят, что я была бы хорошей учительницей, серьезно сказала Люся. Этот переход с шутливого тона на серьезный получился у нее как-то легко и естественно. – Иногда я сама начинаю верить в свои педагогические способности и тогда сомневаюсь: не ошиблась ли, что пошла в кораблестроительный? Вот, скажем, Юзек. Техника – его призвание. Он все время что-то ищет, изобретает, для него каждая формула – это не просто знаки и цифры, а что-то материальное, ощутимое. А для меня это просто формула, которую надо вызубрить, запомнить – и ничего больше. Почему так?

– Просто у вас нет практики. Вот вы говорили с этим рыжим об усталости металла. Вам металл, наверное, представляется пока лишь в виде сковородки или автобуса, а в работе вы его не видите. Его надо почувствовать.

– Ну насчет сковородки вы, пожалуй, преувеличиваете. Не забывайте, что я сварщица, каждый день имею дело именно с металлом.

– Все равно вы обязаны думать и о сковородках.

– Удел женщины? – Люся усмехнулась и потрепала его волосы.

– Разумеется, – засмеялся Матвей. И уже серьезно предложил: Давайте-ка удерем отсюда?

Люся вздохнула:

– Я не могу, надо помочь Симе. Мы и так засиделись. – Она встала.

– А я, пожалуй, поброжу по городу. Честно говоря, соскучился по нашей грешной земле. Или вас подождать?

– Это долго. Меня проводит Юзек.

– Я его все-таки когда-нибудь побью.

– Ладно. Только не по голове. Это очень больно, да и голова его деталь весьма полезная.

Она ушла. Матвей слышал, как стучат на лестнице каблучки. Вот в пролете мелькнул ее силуэт, потом хлопнула дверь. Матвей долго стоял, прислушиваясь к тому, как гаснет в пролетах лестницы звук. Ему хотелось окликнуть Люсю, вернуть ее и он, наверное, окликнул бы ее, но дверь уже захлопнулась. К тому же он понимал, что Люся права – надо помочь Симе. "Но почему ее должен провожать этот Юзек? Почему она не захотела, чтобы я ее подождал?" В нем шевельнулось ревнивое чувство.

Опять хлопнула дверь, кто-то стал спускаться по лестнице. Матвею не хотелось, чтобы его увидели, и он поспешно вышел на набережную.

Ночь была тихая, только здесь ощущался легкий ветерок. Матвей, облокотившись на каменный парапет, смотрел на рассыпанные в тихой воде канала крапинки звезд. Затем поднял камень и бросил в воду. Камень звонко рассек тишину, звезды испуганно шарахнулись в разные стороны, и вода недовольно поморщилась. Матвей зашагал к гавани.

Он шел и слушал ночные звуки. Вот где-то на соседней улице прошелестела шинами машина. В чьей-то квартире бьют часы, удары падают в тишину, точно капли дождя в пустую бочку. В доме напротив плачет ребенок. Маленький черный буксир тянет по заливу две баржи. Ему, должно быть, очень тяжело, он сердито пыхтит.

Семен с Вадимом играли в шахматы. Андрей еще не вернулся. В каюте было накурено. Матвей распахнул окно и подошел к столу. Семен, выиграв пешку, произнес свою обычную фразу:

– Пешки – не орешки.

Это все, что он знал из теории шахмат. Тем не менее играл он хорошо и сейчас имел явное позиционное и материальное преимущество. Матвей с веселой укоризной сказал:

– Эх вы, стратеги! Это же варварство – сидеть в такую погоду за шахматами и протирать казенные штаны!

Семен поднял голову, с подчеркнутой внимательностью осмотрел Матвея с головы до ног, выразительно покрутил в воздухе пальцем и коротко резюмировал:

– А ведь штурман-то, кажись, вышел из меридиана.

– Ничего не поделаешь – весна! – подхватил Вадим. – А кто бы мог подумать? Матвей Стрешнев, гранитный человек – и вдруг эта сияющая физиономия!

– Факт, как говорится, на лице!

Матвей разделся и лег. Закончив партию, Семен и Вадим тоже легли и вскоре дружно захрапели. А Матвей все не мог уснуть. Он несколько раз приподнимался и кулаком взбивал подушку, впервые обнаружив, что набита она далеко не лебяжьим пухом.

Он спал всего часа три, но встал бодрым и веселым, погладил брюки, почистил тужурку и сел подшивать к кителю подворотничок. Все утро он чему-то улыбался, насвистывал любимые мелодии. Это надоело Семену.

– Что это ты рассвистелся? – спросил он.

– Так сказать, музыкальное сопровождение. Ускоряет и воодушевляет. Рекомендуется всем поэтам и домохозяйкам. Между прочим, будь я девушкой, я вышел бы замуж только за военного моряка.

– Почему "только"?

– Моряк умеет мыть полы, стирать, шить, гладить, штопать, а самое главное – умеет подчиняться.

В каюту вбежал Вадим.

– Братцы, поздравляю! – крикнул он радостно. – Мы идем в Ленинград. Будем участвовать в морском параде в честь Дня Флота.

12

– О чем вы задумались, Матвей? – тихо спросила Люся.

– О вас.

– Не очень-то интересный предмет для размышлений. Ну и что же вы обо мне думаете?

– Вы хорошая.

– Весьма утешительное открытие.

– Мне кажется, что я на пороге еще одного выдающегося открытия.

– Какого?

– Скоро я вам признаюсь в любви.

– А это обязательно?

– Вы напрасно иронизируете, – сказал он обиженно.

Люся рассмеялась:

– Смешной вы, Матвей. Давайте говорить о чем-нибудь другом. Например, о звездах. Ведь вы моряк, к тому же штурман, должны знать все звезды. Скажем, вот эта, как называется?

– Альфа Арктура.

– А эта?..

Она слушала его с жадным любопытством. Поэтому Матвею приятно было рассказывать ей о звездах, созвездиях, галактиках...

– До той вон, примерно, восемь миллионов световых лет.

Люся притихла и прижалась к его плечу. Он почувствовал, как по ее руке пробежала дрожь и обеспокоенно спросил:

– Вам холодно?

– Нет, мне стало просто страшно, когда я подумала, что это так далеко от нас, за миллионы световых лет. И может быть, там есть живые существа...

Сейчас она была тихой и ласковой, такой Матвей еще не знал ее. И Матвею неудержимо захотелось поцеловать Люсю.

Но они уже подходили к Дому офицеров. Здесь было людно.

Посреди тротуара, задумавшись, стоял матрос. Приглядевшись, Матвей узнал Бодрова. Выражение его лица поразило Матвея, он никогда не видел матроса таким угрюмым. Извинившись перед Люсей, Матвей подошел к матросу.

– Бодров, что с вами?

Тот поднял голову, посмотрел на Матвея отсутствующим взглядом и снова потупился. Должно быть, он даже не узнал своего командира. Потом поднял голову, присмотрелся и равнодушно произнес:

– А, это вы, товарищ лейтенант.

– Что с вами? – переспросил Матвей.

Матрос безнадежно махнул рукой:

– Эх, товарищ лейтенант, сказал бы я вам, да разве вы поймете?

– Подождите, я действительно ничего не понимаю. Что случилось?

– Выгнал из кино.

– Кто выгнал?

– Наш старпом. – Бодров зло усмехнулся. – Кто же еще?

– А за что?

– Пошел я с девушкой в кино. Пришли, ждем в вестибюле, когда в зал пускать начнут. Аня пить захотела. Пошли мы в буфет, там лимонада не оказалось. Спустились вниз, в ресторан. Заказал я бутылку нарзана, ну и пирожное еще. Выпили мы нарзан, стали уходить, а в это время старпом наш в дверях появился. Видел, как я нарзан допивал, и подумал, что это была водка. Ну вот, подозвал он меня и приказал немедленно идти в бригаду, доложить дежурному, что лишает меня увольнения и накажет. Я ему объясняю, что только нарзан пил, а он и слушать не хочет. Тут и Анютка вмешалась, а он ей и говорит: знаю, мол, какой это нарзан. Короче говоря, выгнал нас...

Матвей попытался оправдать старпома:

– Я думаю, ошибся старпом, может же и он ошибиться?

– Может, конечно...

Бодров помолчал, потом наклонился к Матвею и неожиданно дохнул ему в лицо:

– Ну разве пахнет от меня водкой, товарищ лейтенант? Матвей отстранился от матроса и с упреком сказал:

– Зачем вы это делаете, Бодров? Я и без этого вам верю.

– А он не верит! Стыдно мне, товарищ лейтенант, за него стыдно. Перед Анюткой стыдно. Ну ладно, меня обидел, ее-то он зачем оскорбляет? Ведь по его выходит, что и она вместе со мной водку пила...

"Наверное, это та самая девушка, которую тогда Бодров спасал от хулиганов и угодил в комендатуру. Вот не везет парню", – подумал Матвей.

– Вот что, Бодров. Я могу подтвердить, что вы водки не пили, сам обо всем доложу командиру. А вы сейчас разыщите девушку и извинитесь перед ней. Объясните, что произошло недоразумение и Дубровский, мол, очень сожалеет. Кстати, где вы оставили девушку?

– Я ее домой проводил, она тоже не захотела идти в кино. И извинился перед ней. Спасибо вам, товарищ лейтенант. Только Дубровский и вам не поверит.

Это было резонно. Дубровский, пожалуй, не поверит.

– А может быть, вам в санчасть зайти, справку от врачей взять?

– Не стоит, товарищ лейтенант, волокиту из-за этого затевать. Шут с ним, отсижу на "губе". А вы идите, товарищ лейтенант, вас вон тоже девушка ждет.

– Вы все-таки зайдите в санчасть.

– Хорошо, – пообещал Бодров, и Матвей побежал догонять Люсю.

– Что с ним? – спросила Люся.

– Так, недоразумение произошло.

В Доме офицеров шел французский фильм "Мансарда". Фильм не был дублирован. Матвей машинально пробегал глазами титры, но в содержание фильма не мог вникнуть. Правильно ли он поступил, посоветовав Бодрову идти в санчасть? Если Бодров принесет справку, не расценит ли это Дубровский как подрыв его авторитета? "Ну и черт с ним, пусть! Нельзя же матроса лишать права доказывать свою невиновность!"

Когда они вышли из Дома офицеров и Люся спросила, понравился ли фильм, Матвей признался:

– Не знаю. Я не понял, в чем там дело.

– Вас расстроил тот случай с матросом?

– Да. Он мой подчиненный. Боюсь, как бы чего не натворил, парень он горячий.

Проводив Люсю до дому, Матвей заторопился в гавань.

– Бодров пришел? – спросил он у дежурного, когда вошел в казарму.

– Принесли. В дым пьяный.

Матвей подошел к каюте командира в тот момент, когда оттуда выходил Бодров.

– Ну что? – спросил Матвей.

– Спишут, наверное, на берег. Наглупил я, товарищ лейтенант. А жалко! Последний год остался, неохота на берегу его дослуживать.

Постучавшись, Матвей вошел в каюту. За столом командира сидел начальник политотдела Елисеев. Сам командир и новый замполит капитан-лейтенант Волгин расположились на стоявшей у стены койке. У противоположной стены сидел Дубровский.

– Вы видели вчера Бодрова? – спросил Елисеев.

– Так точно. Я видел его после того, как он ушел из Дома офицеров.

– Да, Бодров говорил нам об этом.

– В то время он был абсолютно трезв. Мы с ним разговаривали, он даже дохнул на меня, водкой от него не пахло.

– О чем же вы говорили с Бодровым?

Матвей передал разговор и добавил:

– Конечно, Бодров сделал глупость. Он сам это сознает. Но я должен признать, что и я тут виноват. Мне надо было пойти вместе с ним.

– У вас все? – спросил Елисеев, когда Матвей замолчал.

– Нет. – Матвей посмотрел на Дубровского. – Я считаю, что старший помощник оскорбил матроса.

– Разрешите мне сказать? – поднялся Дубровский.

– Говорите, – разрешил Елисеев.

– Странно получается. – Дубровский усмехнулся. – Выходит, что все виноваты, кроме Бодрова. А он между тем все же напился. Так ведь, товарищ лейтенант?

– Так. Но он не напился бы, если б вы его не оскорбили и не выгнали из Дома офицеров.

– Вы в этом уверены?

– Уверен. Он был с девушкой... И вообще, Бодров не пьет.

– Так. Значит, вы его защищаете, – спокойно констатировал Дубровский и, повернувшись к начальнику политотдела, веско произнес: – Я знаю, почему лейтенант Стрешнев защищает пьяницу Бодрова. Потому что сам лейтенант любит выпить.

– Я? – удивился Матвей.

– Да, вы. Я не люблю голословных утверждений и поэтому приведу факты. Помните, товарищ лейтенант, еще в поезде, когда вы только ехали служить сюда, вы устроили коллективную пьянку. Было это?

– Мы действительно там немного выпили, – признался Матвей. – Но разве это...

– Нет, вы уж выслушайте! – оборвал его Дубровский. – Вы можете расценивать этот факт по-своему, но это было не что иное, как коллективная пьянка. Если вам одного факта недостаточно, я приведу другой, более свежий. После случая с Афониным, когда лодка была в море, а вы остались здесь, на берегу, вы в сильном опьянении пришли на концерт артистов Большого театра и во время концерта вас вывели из зала в невменяемом состоянии.

– Неправда это! – Матвей резко вскочил со стула и в упор посмотрел Дубровскому в глаза.

– Если вы отрицаете этот факт, я могу напомнить, когда это было... Дубровский достал записную книжку, полистал ее и торжествующе произнес: Это было девятнадцатого числа. Есть и свидетели: вас видела моя жена.

– Я действительно тогда ушел с концерта. – Матвей старался говорить спокойно. – Но ушел я не потому, что был пьян, а потому, что разбередил ногу и у меня пошла из раны кровь. Вероятно, ваша жена не разобралась.

– Нет, она хорошо вас видела. Она даже сделала вам замечание, но вы грубо обругали ее.

– Ложь! Я не имею чести знать вашу жену. Она или ошиблась, или лжет.

– Прошу заметить, – Дубровский повернулся к начальнику политотдела, Прошу отметить, что лейтенант Стрешнев и сейчас ведет себя недостойно. Он оскорбляет мою жену, а следовательно, и меня!

– Послушайте, вы! – Матвей больше уже не мог сдерживаться. – Вы клеветник. Все это – и книжечка и показания вашей жены – мерзость.

– Лейтенант Стрешнев! – резко оборвал Матвея начальник политотдела. – Я прошу вас немедленно выйти!

Матвей круто повернулся и вышел в коридор. Там его нагнал новый замполит лодки капитан-лейтенант Волгин. Он совсем недавно сменил Елисеева, пока еще ко всему приглядывался, и Матвей не ожидал, что замполит может заговорить так сердито:

– Мальчишка! Вы вели себя, как сопляк. Вы понимаете, что вы сделали?

– Не мог я иначе! Ведь все, что он говорил, – сплошная ложь.

– Знаю. А вы, вместо того, чтобы разоблачить эту ложь, все дело испортили. Вы понимаете, что теперь Дубровский будет козырять тем, что вы его оскорбили?

– Ну и пусть козыряет.

– Нет, вы еще не знаете таких людей, как Дубровский. А мне они хорошо известны. Хотя я у вас на лодке недавно, но на политработе не первый год. Дай бог, чтобы я ошибался, но мне кажется, что Дубровского-то я сумел раскусить. Он будет жаловаться, будет писать во все инстанции, доказывать, что у нас на лодке подрываются основы единоначалия при молчаливом попустительстве старших начальников. Он сумеет повернуть дело так, что случай с Бодровым отойдет на второй план. Дубровский станет играть роль потерпевшего, а не виновника. Ведь это уже не первый случай его столкновений с матросами, и всякий раз Дубровский умел доказать, что он поступал якобы в интересах поддержания дисциплины. Он и на этот раз будет стараться выйти сухим из воды. А вы ему помогаете в этом.

– Что же мне делать?

– Вы сейчас же извинитесь перед ним.

– За что?

– За то, что оскорбили его.

– Не буду я извиняться. – Матвей повернулся и пошел.

– Товарищ лейтенант! – резко окликнул его Волгин. Матвей остановился.

– Разрешите идти? – спросил он подчеркнуто официально.

– Послушайте, как вам не стыдно? Я уверен, что вы никому из своих матросов не позволите говорить с вами таким тоном, каким разговариваете со мной. Или позволяете?

– Нет. Вы меня простите, – виновато сказал Матвей. – Но только извиняться перед Дубровским я не буду. Поймите, не из упрямства.

– Ладно, идите.

"А ведь он прав, – подумал Волгин, провожая Матвея взглядом. – Почему мы должны бояться Дубровского? Потому что он склочник? Будут лишние хлопоты, проверки, дознания? Пусть с точки зрения субординации Стрешнев вел себя не совсем тактично, но ведь в принципе-то он прав".