Текст книги "Автономное плавание"

Автор книги: Виктор Устьянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Но ведь там грязно, ругаются?

– А вы, оказывается, злопамятны. Скажите, вам нравятся такие руки?

– По-моему, руки у вас просто красивые.

– Вы все шутите. А я серьезно.

– Я тоже.

– Становись! – крикнул парень в кепке со сломанным козырьком.

Толкаясь и перебрасываясь шутками, все выстроились в цепочку. Из рук в руки пошли по этой цепочке чемоданы и узлы. Когда они были погружены, снова все столпились около Матвея и Люси. Торопливые пожатия, поцелуи.

– А меня? – спросила раскосая девушка, подставляя Матвею щеку. Матвей чмокнул ее. Кто-то крикнул:

– Полундра! Клавка у Люси мужа отбивает.

– Люся, всего девять мест, – говорила Надежда Васильевна. – Ты пересчитай.

– Хорошо, мамочка.

Наконец раздался свисток, Матвей вскочил на подножку, и поезд тронулся.

Капитан-лейтенант с усиками помогал Матвею укладывать вещи.

– Судя по всему, следуете к новому месту службы. – Да.

– Хлопотливое дело.

"Опять усики! Неужели и этот окажется сослуживцем?" – подумал Матвей, вспомнив Дубровского.

– А я в отпуск, – сообщил капитан-лейтенант. "И на том спасибо", обрадовался Матвей.

– А вообще-то мне тоже пришлось изрядно поездить. На шестом месте служу. К счастью, пока холост.

– Пора бы и вам жениться, – посоветовала четвертая попутчица, пожилая женщина с крашеными волосами.

– Я вам, кажется, ничего плохого не сделал, – пошутил капитан-лейтенант.

– Не понимаю мужчин, которые слишком поздно женятся. Вам, наверное, за тридцать, а женитесь потом на девчонке лет восемнадцати. Что у вас с ней может быть общего?

– Поздравляю, – шепнул Матвею капитан-лейтенант. – По-моему, она старая дева.

Люся стояла в коридоре и смотрела в окно. Матвей стал рядом, она прислонилась к его плечу.

– Грустно?

– Немного. Это пройдет.

– Ты бы поплакала. Говорят, легче становится.

– Не умею.

– Ты меня любишь?

Люся улыбнулась:

– Вопрос поставлен весьма своевременно. После того как я стала твоей женой...

– А ведь и верно: жена. Как-то даже непривычно.

– Никогда не зови меня "жена".

– Почему?

– У меня есть имя. А просто "жена" – это как-то слишком равнодушно. Скажи, а сам-то ты хоть раз был на Севере?

– Нет! Ты не боишься?

– А разве можно бояться завтрашнего дня?

– Правильно. Тем более, что день там длинный – по полгода.

– Я хочу, чтобы у нас всегда был длинный день.

– И светлый.

– И чтобы весь год!

– Пусть всегда будет день.

– Пусть!

Часть вторая

1

Казалось, ночь тянется бесконечно. За девять лет службы на Севере Матвей Стрешнев уже привык к тому, что здесь и день и ночь длятся месяцами. Напротив, казалось удивительным, когда весной и осенью на Севере, как и на всей остальной земле, каждые сутки всходило и заходило солнце, каждые сутки день сменял ночь.

И, хотя эти полярные ночи ежегодно повторялись и длились столько же, сколько и пять лет назад, и десять, ощущение было такое, что каждый год они становятся длиннее, и не один Стрешнев, заглядывая в календарь, с сомнением покачивал головой.

Календарь с удивительным постоянством указывал на одни и те же даты восхода и захода солнца, начала и конца длинной полярной ночи. Правда, это был не обычный отрывной календарь. Это был "Морской астрономический ежегодник" – настольная книга всех штурманов и вахтенных офицеров на кораблях. В нем указывалось время восхода и захода солнца для каждой широты, время куда более точное, чем в отрывных календарях.

Может быть, эта ночь показалась Стрешневу особенно длинной лишь потому, что прошла она в хлопотах, связанных с подготовкой к походу. Он был старшим помощником командира атомной подводной лодки, а известно, что на плечи старпома взвалено огромное хозяйство, и он обязан позаботиться обо всем, начиная от зубных щеток для матросов и кончая запасами ядерной энергии. А может быть, потому, что для них эта ночь, окончившаяся по календарю месяц назад, все еще продолжалась. Уже месяц, как над северными широтами Атлантики и Баренцева моря всходило и заходило солнце, а лодка еще не всплывала на поверхность. Указаний поступало совсем немного, хотя шли большие морские учения. Задачи экипажу атомной лодки были поставлены заранее и сейчас лишь уточнялись детали.

Успешно атаковав крейсер "противника", атомная подводная лодка уходила от преследования противолодочных сил его охранения. В центральном посту установилась напряженная тишина, слышны были лишь пощелкивание лага, шуршание перьев различных самописцев да короткие слова команд. Даже из-за выгородки гидроакустика не доносились привычные вскрики посылок гидролокатора – станция работала в режиме шумопеленгования. Акустик периодически докладывал:

– Пеленг меняется на корму...

Лодка уже вырвалась за внешнее кольцо охранения и сейчас, погрузившись на глубину, полным ходом шла на ост-зюйд-ост. Корабли охранения еще рыскали в поисках лодки, и акустик слышал работу их гидролокаторов. Но вот он доложил:

– Горизонт чист, шумов нет.

Все облегченно вздохнули, командир лодки капитан второго ранга Гуреев устало опустился в кресло и сказал:

– Кажется, оторвались.

– Похоже, что да, – подтвердил посредник, представитель штаба флота маленький, толстый капитан первого ранга. Он то и дело перекатывался от одного поста к другому, успел побывать во всех отсеках, хотя такое путешествие давалось ему нелегко, потому что в люки он едва пролезал, и то как-то боком, просунув сначала голову и одно плечо, а затем уже с трудом протаскивая свое грузное тело. – Однако мы еще не получили подтверждения того, что крейсер "потоплен".

Да, пока другой посредник, находящийся на крейсере, не сообщит, что, хотя бы две торпеды прошли под килем, задача не считается выполненной. Лодочные акустики утверждают, что по меньшей мере три прошли точно под целью, однако подтверждение посредника обязательно. Но Гуреев не спешит, потому что еще не ясна обстановка в воздухе, там могут оказаться самолеты или вертолеты "противника". Он идет в боевой информационный пост, возвращается оттуда минут через десять и сообщает своему старшему помощнику капитану третьего ранга Стрешневу:

– Как будто все в ажуре. Как думаешь, Матвей Николаевич, не пора ли всплывать?

– По-моему, рановато. Надо выйти хотя бы за радиус действия вертолетов противолодочной обороны.

– Мы уже вышли. Вот если, не дай бог, самолет-разведчик...

Посредник прислушивается к их разговору, что-то помечает в своем блокноте. Они не обращают на это внимания, такова уж обязанность посредника – записывать все, что он считает важным.

Через десять минут Гуреев отдает приказание всплывать. И опять в центральном посту, во всех отсеках лодки повисает тишина, может быть, даже более напряженная, чем перед атакой. Все ждут сообщения по радио. Если сообщат, что крейсер условно потоплен, значит, не пропал их изнурительный труд, значит, не зря стояли бессонные вахты и много дней не всплывали на поверхность.

Ну, а если... Нет, в это никто не хотел верить.

И все-таки это было не исключено, и теперь вес с замиранием сердца ждали. Ждали, как приговора.

В наступившей тишине отчетливо слышен свист поступающего в балластные цистерны воздуха высокого давления и шум вытесняемой из них воды.

– Обе вперед малый!

– Радисты, включите трансляционную сеть!

И сразу во все отсеки ворвалась звуковая суматоха эфира: музыка, обрывок громко произнесенной на каком-то непонятном языке фразы, свист, писк и треск радиопомех, опять музыка... И вдруг все стихло, слышалось только шипение, похожее на равномерный шум воды. Так вода шумит на старой сельской мельнице, просачиваясь сквозь плотину, пенясь в темной тихой речушке со склоненными над ней вербами и кустами черемухи...

И все вздрогнули, когда по лодке было объявлено:

– Три торпеды прошли под килем, две из них в районе трубы...

Но ликовать еще было рано: предстояло скрытно форсировать противолодочный рубеж на пути в базу, лишь после этого задача будет считаться выполненной успешно. До рубежа оставалось добрых полторы сотни миль, и "противник" постарается обнаружить лодку как раз здесь.

Гуреев приказал погружаться и идти полным ходом. Все находились на своих постах, однако напряжение заметно спало, матросы повеселели. Как бы там ни было, а главная часть задачи выполнена.

И тут посредник преподнес очередной сюрприз:

– Командир выбыл из строя, командование принимает старший помощник.

– Есть! – капитан третьего ранга Стрешнев покосился на Гуреева, тот пожал плечами.

– Идите в каюту, – предложил Гурееву посредник. – Вам предоставляется великолепная возможность хорошенько отдохнуть.

Гуреев усмехнулся. И посредник, и Стрешнев, и каждый офицер и матрос знали, что командиру будет не до отдыха. В своей каюте, оторванный от дел, он будет волноваться еще больше и за корабль, и за действия своего старшего помощника, хотя и уверен в нем.

Но больше всех волновался сам Стрешнев. Он тоже был уверен в себе, однако знал, что прорвать противолодочный рубеж чрезвычайно трудно. Сейчас, после "потопления" крейсера, лодку будут ждать именно на этом рубеже, она не сможет его миновать.

Стрешнев знал два сравнительно безопасных прохода в рубеже. Одним они шли сюда, и прорываться лучше опять этим же проходом, хотя бы потому, что тут в обороне "противника" есть брешь. Но ее могут заткнуть: "противник" наверняка увеличит состав сил и средств на рубеже.

Что же делать?

Стрешнев старался не выдать своего волнения, он знал, как это влияет на экипаж, и, может быть, поэтому волновался еще больше. Он должен принять решение, которое в данной обстановке окажется единственно правильным, приведет к успеху. В поисках этого решения он перебрал все возможные варианты, и ни один из них не годился. Оставался единственный путь: в обход рубежа.

А обойти его можно лишь под паковым льдом Арктики. Это было рискованно само по себе, а тут еще часть экипажа состояла из молодых матросов-первогодков, да и остальные тоже не плавали подо льдами. И сам он ходил всего раз, когда служил штурманом, самостоятельно управлять кораблем ему тогда, разумеется, не пришлось.

Он подошел к штурманскому столику, склонился над картой. Горошинки и треугольники определений запутались в паутине пройденного пути на подходе к району обнаружения крейсера. Затем лодка легла на боевой курс, вот здесь произвели залп, дальше началась ломаная линия послезалпового маневрирования. Все это время они шли по счислению, и, хотя приборы работали надежно и на штурмана капитан-лейтенанта Глотова можно было вполне положиться, счислимое место нельзя было считать абсолютно точным.

– Дайте карту ледовой обстановки, – попросил Стрешнев.

Глотов достал карту, расстелил на столе, придавив углы грузиками. Этой карте вполне можно доверять, ледовая обстановка нанесена всего два дня назад, по данным, полученным с метеоспутника.

– Ветер, конечно, мог сместить границу льдов севернее или южнее, сказал Глотов, – но величина этого перемещения невелика.

Южная кромка льдов находилась от счислимого места лодки милях в ста восьмидесяти. Глубины Ледовитого океана тут вполне достаточные, чтобы пройти подо льдами, только в одном месте выпирает подводный хребет, но он лежит немного в стороне. Айсбергов за последнее время в этом районе не наблюдалось.

Сделав предварительную прокладку курса в обход противолодочного рубежа, Стрешнев подсчитал, сколько на это потребуется времени, с учетом того, что подо льдами придется идти средним ходом. Можно было успеть вернуться в базу в заранее обусловленный срок.

– Штурман, ложитесь на курс двадцать градусов! Подготовьте точный расчет плавания!

– Есть! Рулевой, ложитесь курс двадцать!

При перекладке руля лодка слегка накренилась. Стрешнев понял, что переложили и горизонтальные рули, чтобы удержать лодку на заданной глубине. Стрелка глубиномера закачалась и вскоре успокоилась, а картушка репитера гирокомпаса все еще бежала по кругу. Но вот и она остановилась, и старшина группы рулевых доложил:

– На румбе двадцать!

Посредник что-то записывал в свой блокнот. "Интересно, одобряет ли он мое решение?" – подумал Стрешнев.

Впрочем, решение принято.

Да и не положено советоваться с посредниками. Вот если бы на Гуреева взглянуть, узнать, что он думает? Но Гуреев сидит в своей каюте, он "выбыл из строя". Штурман старательно вычерчивает циркуляцию и прокладывает новый курс, лицо у него, как всегда, озабоченное, не догадаешься, о чем он думает в данный момент. Акустик невозмутимо вращает рукоятки, выискивая шумы... Да, сейчас он, Стрешнев, командир, его решения должны быть твердыми, каждое его распоряжение должно выполняться быстро, точно и беспрекословно.

Прошло несколько часов. Лодка подходила к границе паковых льдов.

– Сергей Петрович, – обратился Стрешнев к замполиту, капитану третьего ранга Тетереву. – Пройдите по отсекам, объясните, что скоро войдем под лед, пусть все будут особенно внимательными...

Тетерев кивнул и тихо, чтобы не слышал посредник, сказал:

– Не волнуйтесь, Матвей Николаевич, все будет в порядке.

"Значит, все-таки заметил, что я волнуюсь, – отметил про себя Стрешнев. – Или просто догадывается? Надо взять себя в руки".

Прежде чем нырять под лед, необходимо точно определить место лодки, а для этого придется всплыть на несколько минут, чтобы штурман успел замерить высоты звезд. Всплывать лучше у самой кромки льдов: меньше риска быть обнаруженным. Но у самой кромки, как правило, держится туман, звезд можно и не увидеть. Кроме того, могут помешать плавающие льдины.

– Штурманской группе приготовиться к определению места астрономическим способом и по радиопеленгам! – распорядился Стрешнев. После того как капитан-лейтенант Глотов доложил о готовности группы, приказал: – По местам стоять, к всплытию! Обе машины стоп!

Застопорили ход, но лодка еще продолжала по инерции двигаться вперед, лаг пощелкивал все реже и реже.

– Всплывать на перископную глубину!

– Есть! – Офицер на посту погружения и всплытия подал необходимые команды.

– Держать дифферент пять градусов на корму! – распорядился Стрешнев и тут же подумал, что это приказание, пожалуй, излишне, потому что дифферент и так был пять градусов на корму.

Когда стрелка глубиномера подошла к цифре, означавшей, что ограждение мостика находится у поверхности воды, Стрешнев приказал:

– Поднять перископ!

Старшина группы рулевых включил механизм подъема перископа, и блестящий стальной цилиндр медленно начал подниматься. Из сальника в подволоке в шахту шлепнулось несколько капель. Ствол перископа поднимался, вот уже показалась из шахты его нижняя часть с окулярами. Они остановились точно на уровне глаз Стрешнева. Откинув рукоятки вниз, Стрешнев ухватился за них и припал к окулярам.

Над поверхностью уже сгустились сумерки, но видимость была отличной. С юго-запада на темно-синем небе отчетливо проступали звезды. Через неделю начнется длинный полярный день, солнце вообще не будет заходить, да и сейчас оно вошло в воду всего на час с небольшим, потом поднимется снова. До восхода надо успеть определиться.

– Метрист, вести круговой поиск!

И лишь после того как метрист доложил, что горизонт чист, Стрешнев приказал:

– Стравить давление! Отдраить люк!

Старшина группы рулевых поднялся по скоб-трапу вертикальной шахты, ведущей на мостик. Вот он повернул штурвал кремальерного затвора, стальная крышка слегка отошла от гнезда, и сквозь образовавшуюся узкую щель из лодки со свистом стал выходить воздух. Неприятно кольнуло в ушах.

– Люк отдраен! – доложил старшина, хотя в этом докладе не было необходимости, скачок давления и без этого почувствовали все. Но полагается докладывать. Командир должен быть уверен, что его приказание понято и выполнено. Даже незначительная ошибка одного матроса может привести к катастрофе и стоить жизни всему экипажу. Поэтому на подводных лодках, как это ни надоедливо, каждое приказание повторяется громко и четко.

– Открыть люк!

Старшина откинул крышку люка, и в отсек хлынул морской воздух. Он был густой, прохладный, пьянящий. Пахло свежестью, йодом, рыбой, и еще чем-то острым. Конечно, в лодке надежно работают кондиционные и регенеративные устройства, постоянно поддерживается одинаковое процентное содержание кислорода, но что может быть приятнее свежего дыхания моря, особенно когда ты больше месяца не видел белого света, не глотал этот живительный атмосферный воздух!

Стрешнев поднялся на мостик. Следом за ним лез посредник. Телом он так закупорил колодец рубочного люка, что все работающие механизмы, опять хлебнув отсечный воздух, тяжко и глухо вздохнули.

Море было на редкость спокойным, лишь слегка покачивалось да шлепало волнами по корпусу лодки. На северо-востоке на фоне догорающего заката четко прочерчивалась линия горизонта, а на юго-западе море сливалось с небом, густо усеянным крупными звездами. И в этой бескрайней шири рубка подводной лодки казалась удивительно маленькой и одинокой.

Прямо на носу вскинулись серебристые нити слабого полярного сияния, и небо задрожало, переливаясь всеми цветами радуги. Отсветы сияния, отражаясь в воде, рассыпались на тысячи хрустальных бусинок.

Апельсиновое зарево заката начало бледнеть и вот уже стало янтарным, как гигантское ожерелье, охватившее могучую грудь земли. Сияние, вспыхнув всего лишь на мгновение, давно угасло, а отсветы его все еще переливались в небе, играя многоцветьем всех существующих в природе красок самых тончайших, невиданных на земле оттенков. Воздух был удивительно прозрачным, хрустально-чистым и прохладным, как ключевая вода.

И хотя времени было в обрез, Стрешнев все-таки решил доставить морякам удовольствие перед тем, как нырнуть под лед: дать возможность если уж не всем, то хотя бы свободным от вахт побывать наверху.

– Внимание, в отсеках! Разрешаю свободным от вахт выходить наверх. Командирам отсеков установить очередность выхода.

– Есть! – многоголосо и радостно откликнулись из отсеков.

И матросы один за другим стали выскакивать наверх, громко называя свою фамилию:

– Матрос Епифанов!

– Старшина второй статьи Еременко!

– Старший матрос Габиддулин вышел наверх!

Помощник вахтенного офицера записывал их фамилии.

Такой порядок на подводных лодках существует давно; он продиктован жесткой необходимостью: так легче проследить, чтобы при погружении, особенно при срочном, наверху случайно не остался человек.

– Надо бы и командиру дать проветриться, – напомнил посреднику Стрешнев.

– Да, конечно, – согласился посредник и, подойдя к переговорной трубе, позвал: – Виктор Андреевич, поднимайтесь наверх.

Выбравшись на мостик, Гуреев озабоченно окинул взглядом горизонт.

* * *

Плавание подо льдами всегда связано с риском: при неисправности лодка не сможет всплыть на поверхность, не сможет даже передать сигнал бедствия, если не окажется случайно в этот момент под полыньей или разводьем. Именно случайно, поскольку вероятность такого совпадения практически ничтожна.

Плавание подо льдами сопряжено с трудностями навигационного порядка: с невозможностью определения местоположения корабля обычными способами, давно проверенными и достаточно надежными.

В Северном Ледовитом океане стрелка обычного магнитного компаса начинает беспорядочно метаться из стороны в сторону: по мере приближения к полюсу на нее перестает действовать горизонтальная составляющая земного магнетизма и стрелка вместо севера может показать на юг.

Более надежей гироскопический компас. Вращение Земли действует на гироскоп таким образом, что приводит его ось в положение, параллельное оси Земли, то есть располагает точно по меридиану. Однако по мере приближения к полюсу относительная скорость вращения Земли постепенно понижается, а на полюсе становится равной нулю. И уже на расстоянии пятисот миль от полюса гирокомпас начинает "выходить из меридиана" и поэтому полагаться на его точность рискованно.

В течение довольно длительного времени, наряду с поисками соответствующей энергетической установки, способной надолго обеспечить подводную лодку энергией, необходимой для плавания под водой, проблема кораблевождения в арктических широтах была ахиллесовой пятой подледного плавания. И еще одним чудом двадцатого века стало изобретение инерциальной навигационной системы – этого электронного мозга корабля с его таинственными, светящимися зеленым светом трубками, счетно-вычислительными устройствами, рядами всевозможных циферблатов, измерительных приборов и мигающих лампочек.

В надежности этой системы не приходилось сомневаться, Стрешнев был озабочен лишь тем, чтобы сейчас, до того как они погрузятся под воду, как можно точнее определить место лодки, нанести, как говорят штурманы, "колышек", от которого проляжет весь дальнейший путь лодки подо льдом.

Капитан-лейтенант Глотов произвел все расчеты и нанес этот "колышек". У приборов в центральном посту собралась группа обслуживающих эти приборы матросов, старшин и офицеров. Включена телевизионная камера и эхоледомеры, мурлычет гидролокатор, по-прежнему пощелкивает лаг и жалобно пищит эхолот, шуршат перья самописцев. Стрешнев приказал погружаться сразу на большую глубину.

Если верить карте ледовой обстановки, льды уже должны появиться, но пока эхоледомер указывал, что над лодкой все еще чистая вода. Видимо, под действием южного ветра за эти двое суток, с тех пор как была составлена карта, кромка пакового льда сдвинулась на север.

Однако далеко уйти она не могла, и Стрешнев уже с беспокойством поглядывал на эхоледомер: уж не испортился ли? Оба его вибрирующих пера вычерчивали тонкую сплошную линию. Но вот они дрогнули, разошлись, потом опять начали сближаться. Значит, попалась пока отдельная плавающая льдина.

Потом льдины стали попадаться все чаще, и вот уже перья больше не сходятся, вычерчивая извилистую конфигурацию ледового потолка, простершегося над лодкой на сотни миль. Иногда перо резко опускалось вниз и вычерчпнало острые вершины, напоминающие своими очертаниями сталактиты.

Разговоры и шутки моряков, стоявших у приборов, постепенно стихли. Даже в тусклом свете лампочек, которыми освещался центральный отсек, стали заметными морщины, пролегшие на лицах людей. Началось то самое важное, еще не происходящее в их жизни, таинственное и неповторимое – плавание подо льдом.

Оставив за себя вахтенного офицера, Стрешнев отправился в корму и заглянул в машинный отсек. Этот отсек был освещен флюоресцентными лампами. Стрешнев даже зажмурился, ослепленный их ярким светом. В отсеке стоял монотонный гул турбин и работающих механизмов, и вахтенный механик доложил почти в самое ухо:

– Полный порядочек, товарищ капитан третьего ранга!

Через два часа Стрешнев отдал приказание ложиться на новый курс.

2

Обогнув противолодочный рубеж, Стрешнев вывел лодку из-подо льда и повернул в базу. Он рассчитывал, что теперь, когда лодка вошла в свои воды, и учения фактически закончились, посредник разрешит Гурееву снова вступить в исполнение обязанностей командира, и тогда ему, может быть, удастся хоть немного вздремнуть. Стрешнев не спал уже третьи сутки.

Лодка приближалась к базе, напряжение заметно спало, а начала сказываться усталость многих дней. Нет-нет да кто-нибудь клевал носом. В такие вот моменты командиру приходится быть особенно внимательным, и Стрешнев то и дело запрашивает:

– Штурман, курс?

– Курс двести пятьдесят шесть, – докладывает штурман.

– На румбе двести пятьдесят шесть, – как эхо, отзывается и рулевой.

– Глубина девяносто, дифферент ноль! – сообщают с поста погружения и всплытия.

Тут и механики встрепенутся:

– Обе машины работают "средний вперед".

А вот и замполит капитан третьего ранга Тетерев принялся за дело. Подняв задремавшего было матроса Коняева, спросил:

– Вы что же это? Попали в историю, а так бесславно спите.

– В какую историю? – пугается матрос.

– Он еще не понимает! В историю нашего флота. Вы же прошли подо льдами Арктики. Как и ваш однофамилец в свое время.

Какой еще однофамилец?

– Ну как же, неужели не знаете? В тысяча девятьсот сороковом году во время войны с белофиннами подводная лодка "Щ-324" под командованием одного из трех первых Героев Советского Союза – капитана третьего ранга Коняева, возвращаясь в базу из боевого похода, форсировала подо льдом пролив Сёдра-Кваркен. Чтобы не выдать противнику маршрутов форсирования Кваркена нашими подводными лодками и обезопасить свой корабль от налетов вражеской авиации, Коняев и провел лодку под сплошным льдом. Вот так-то!

– А я и не знал! – удивляется матрос Коняев. – И долго они шли подо льдом?

Около десяти часов. А потом и всплыли из-подо льда же, взломав его. А толщина была довольно приличная, до двадцати пяти сантиметров. И это была ведь не современная атомная лодка, а обычная дизельная "щука"...

К их разговору начинают прислушиваться: подходит один матрос, другой, третий. Кто-то замечает:

– А говорили, что немцы первыми начали лазить под лед во вторую мировую войну.

– Но мы же раньше! – отстаивает приоритет своего однофамильца Коняев. Мало ли кто что скажет! Американцы вон тоже утверждают, что они первые, хотя они даже позже немцев начали.

– Ну, если уж говорить о приоритете, – продолжает Тетерев, – то первое в истории подледное плавание было совершено еще раньше, чем это сделал однофамилец нашего Коняева. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году советская подводная лодка "Народоволец" под командованием Виктора Николаевича Котельникова получила почетное задание: следовать к первой в мире дрейфующей станции "Северный полюс-1" и снять со льдины отважную четверку папанинцев. В Датском проливе на пути лодки встретились ледяные поля. С целью подготовки лодки к форсированию ледяных преград Котельников решил пройти под этими полями. Погрузившись на глубину пятьдесят метров, лодка прошла под ледовой перемычкой шириной около полумили...

Стрешнев приказывает включить трансляционную сеть, и теперь голос Тетерева слышен во всех отсеках.

А лаг все пощелкивает и пощелкивает, отсчитывая милю за милей.

Еще издали Стрешнев увидел на причале контр-адмирала Сливкина, командира соединения подводных лодок. Рядом с ним стояло несколько штабных офицеров, чуть в стороне – оркестр.

Как только матросы подали швартовые, Гуреев спустился на палубу. Оркестр грянул "Встречный марш". Взбежав по сходне на причал, Гуреев, четко печатая шаг, двинулся навстречу адмиралу. Вот между ними осталось метра три-четыре, Гуреев остановился, вскинул руку к пилотке, и оркестр тотчас смолк, точно трубы его вдруг захлебнулись.

– Товарищ адмирал! Атомная подводная лодка вернулась с выполнения задания. Состояние корабля и механизмов исправное, настроение личного состава бодрое. Готовы к выполнению новых заданий.

Адмирал сначала пожал Гурееву руку, потом притянул к себе, обнял, троекратно поцеловал.

– Поздравляю. – И, обернувшись к стоявшим на палубе матросам и офицерам, повторил: – Поздравляю, товарищи подводники, с успешным выполнением задания и благополучным возвращением на родную землю!

Опять заиграл оркестр, штабные офицеры поочередно пожимали Гурееву руку. Потом адмирал прошел на лодку, спустился вниз. Переходя из отсека в отсек, с каждым здоровался, пристально вглядываясь в лица матросов, старшин и офицеров.

– Устали. Ну ничего, дадим отдохнуть. А то, я вижу, вон даже Макаров отощал.

– Килограмм семьсот граммов скинул, товарищ адмирал, – подтвердил Макаров, маленький толстый матрос из трюмных машинистов.

– Ему бы еще пяток можно скинуть, – сказал высокий худощавый матрос Грищенко. – А я вот меньше потерял, и то заметно.

– А вы у Макарова взаймы попросите, – посоветовал адмирал. – Или не даст?

– Почему же? Давно предлагаю, да не берет...

Потом все, кроме вахтенных, выстроились на палубе, и начальник политотдела начал приветственную речь. Говорил он недолго. Адмирал, забрав с собой посредника и Гурсева, уехал в штаб, чтобы там выслушать более обстоятельный доклад. Постепенно разошлись и штабные офицеры, оркестранты, закинув за плечи барабаны и трубы, строем промаршировали к проходной.

Проводив начальство, Стрешнев не ушел до тех пор, пока но привел все механизмы в готовность, а корабль – к новому выходу в море. Об этом знали все матросы и поэтому взялись за работу, стараясь закончить ее побыстрее. Стрешнев рассчитывал, что они все закончат к обеду, но управились гораздо раньше, и он разрешил экипажу идти в казармы, оставив на лодке только вахтенных.

Сам он намеревался сразу же пойти домой и до возвращения Люси с работы хоть немного поспать. Но не успел он переодеться, как вахтенный на мостике доложил:

– Товарищ капитан третьего ранга, там рассыльный прибежал, вас срочно просит адмирал.

– Хорошо. Передайте, что иду.

"Скорее всего требуют на доклад о последнем этапе похода, когда командование поручили мне, – решил Стрешнев. – Неужели я что-нибудь не так сделал? Вероятно, у адмирала весь "синклит" собрался"...

Но когда он вошел в кабинет адмирала, тот был один.

– Садитесь, Матвей Николаевич. Вот сигареты. – Адмирал подвинул целый набор сигаретных коробок. – Какие предпочитаете: "Столичные", "Яву" или "БТ"?

Спасибо, товарищ адмирал, не курю. В этом походе поневоле пришлось бросить.

– Ну и правильно. А я вот опять втянулся. – Сливкин за курил и, озабоченно потерев ладонью лоб, будто стараясь разгладить прорезавшие его морщины, сказал: – Вот что, Матвей Николаевич: долго нам разговаривать, к сожалению, некогда, потому что вам надо спешить. Вам необходимо вылететь в Москву, завтра в десять ноль-ноль вас примет главком. Билет на самолет уже заказан. На сборы остается... – Адмирал отвернул рукав и посмотрел на часы. – Остается всего два с половиной часа. Мало, но, думаю, управитесь. Верите мою машину и распоряжайтесь ею до самого отлета. К жене на работу не заезжайте, она уже дома, о вашем отъезде знает.

– Спасибо, товарищ адмирал.

– Я понимаю, вы устали, особенно за последние трое суток. Вам полагается отдых, но тут такое дело...

– Товарищ адмирал, а вы не скажете, зачем меня вызывают? Да еще к главкому.

Сливкин улыбнулся:

– Об этом вы спросите у самого главкома. Он вас вызывает, он и объяснит.

Стрешнев догадался, что адмирал знает, зачем его вызывают в Москву, но почему-то не хочет говорить. Допытываться не полагается, не говорит – значит не считает нужным.

– Зайдите в строевую часть, возьмите командировочное предписание.

– Есть!

– Ну, ни пуха. – Адмирал проводил Стрешнева до двери. – Когда будете возвращаться, дайте телеграмму или позвоните. Встретим.

– И с чего это вдруг такие почести? – Стрешнев выжидательно посмотрел на адмирала.

Сливкин усмехнулся:

– Все равно больше ничего не скажу. Всему свое время.

Должно быть, Люся видела, как он подъехал к дому, потому что, когда он поднялся на третий этаж, дверь в квартиру была открыта. Люся стояла на пороге, прислонившись к косяку. Едва он переступил порог, тихо приникла к нему, будто прислушиваясь к тому, как гулко стучит у него сердце, и вдруг плечи ее начали вздрагивать. Матвей понял, что она плачет, спросил удивленно: