Текст книги "Властители и судьбы"

Автор книги: Виктор Соснора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Крупно пьян Зевс.

Покинули владыку колебания мысли, свойственные плачущим, ибо Зевс прекратил плач.

Наклоняется Зевс над бездной, волосы бороды перепутаны, усы раздуваются; веки – как раковины моря, уши раскачиваются, как два десятивесельных корабля.

Хорошо Зевсу.

Всеми капиллярами он ощущает власть и прелесть бессмертия.

– Эй, отец Крон! – гудит вседержатель. – Заставил я тебя отрыгнуть моих братьев и сестер?

– Заставил! – быстренько отзывается Крон из ущелья.

Смрад в ущелье.

На длинных осклизлых стеблях качаются над ущельем гигантские головы змей. Их раздвоенные языки, как две руки, пошевеливают пальцами.

Пауки пританцовывают в ущелье; их туловища громоздки, как у гиппопотамов, сквозь слюдяную кожу просвечивают кровеносные сосуды.

Есть и жабы, но жабы на дне, их не видно, жабы оживленным копошащимся ковром заполнили дно и ворочают жабрами, не квакая.

На краях ущелья восседают весельчаки циклопы.

У них один глаз посередине лба, нежно-зеленый, разграфленный, как арбуз. Циклопы разрывают баранов, пожирают их с шерстью, кишки только швыряют вниз – пища поверженным титанам, соратникам Крона.

Прошла власть титанов.

Властвует Зевс. Помогли тучегонителю захватить власть циклопы.

– Так веселитесь! – гудит циклопам Зевс.

Циклопы веселятся, пожирая баранов. Другая форма веселья им неизвестна.

Черные крабы поднимают клешни над бездной, клешни позванивают, как поднятые пилы.

– Эй, отец Крон! – гудит Зевс.

Обрюзгший, заплесневелый Крон. На левой ноге обрывок ремешка перегнившей сандалии. Лязгая тремя обломками передних зубов, вылезает Крон и бреет эгидодержавного сына, бреет благоговейно, из уголков рта до земли тянутся слюни, прямые, как струны.

Хорошо Зевсу.

Он получил все подтверждения полноты своей власти и полезности этой власти для богов, народов и рас.

Боги, народы и расы передают легенду о Зевсе из уст в уста.

II. ГЛАВА ПРЕДЫСТОРИЙ

У Медеи белое лицо и продолговатые глава египтянки, ибо племена, предваряющие колхов, явились из Египта и Малой Азии.

Сестры Медеи похихикивали за глаза: двадцать четыре года девице, а не сумела еще познать мужчину и материнство. В данном возрасте женщины-колхи умудрялись обзавестись десятком детей, овдовев трижды. Медея не дразнила царей обещаньями. Но, если отваживались цари предлагать себя, отвергала непреклонно.

Похихикивала и Халкиопа, обленившаяся тупица, вечно что-то пережевывающая кобыла. Она многообещающе зазывала мужчин во дворец, никого не обижая. О том, как невинна Халкиопа, весьма подробно известно было мужской части населения Колхиды.

Муж Халкиопы, Фрикс, умер десять лет назад. От малярии. Не исцелили Фрикса лекарственные растения, от растений лицо Фрикса иссохло и почернело, как египетский пергамент.

Когда Фрикс умер, когда был тщательно выполнен обряд похорон, когда в гробницу загнали двенадцать лошадей и трех рабов-киммерийцев, когда возле тела Фрикса положили меч в золотых ножнах и серебряную вазу, когда тело Фрикса было уложено в глиняный кувшин и перевернуто в кувшине на левый бок, когда рабы взвыли над гробницей Фрикса и принялись аккуратно колоть собственное тело ножами, размахиваясь беспредельно широко, будто с целью самоубийства, когда Халкиопа, выражая соболезнование самой себе, легонько царапала щеки и, запуская пальцы в прическу, делала вид, что волосы вырывает, – Медея убежала во дворец, а в толпе осуждали: до чего неотзывчива девчонка.

Медея прибежала во дворец и приказала рабу принести медный ящик, зеленый уже. Ящик принадлежал Фриксу, – несколько дощечек, навощенных, испещренных надписями.

На первой дощечке было написано какое-то число.

На второй дощечке было написано:

«Дедал богат. Зачем он прибыл в Колхиду? Зачем возводил эллинский дворец Зету? Зачем возводил храм Гекаты, святилище, подобное святилищу Дельф? Исподлобья поглядывают колхи на святилище, сплевывая втихомолку. И собственных богов колхам предостаточно. Для чего им еще боги Эллады? Зет ввел повинность: посещать святилище. Посещают. Один раз в полугодие, предварительно вливая во внутренности полкувшина вина.

Зачем Дедал прибыл в Колхиду? Недостаточно его имя прославлено в Элладе? Мало в Элладе зданий, на бронзовых барельефах которых начертано «Дедал»? Зачем Дедал привез в Элладу своего племянника Тала?

Дедал изобрел бурав и топор. Но Тал изощреннее пользовался этими инструментами. Дедал изобрел геометрический орнамент для украшения ваз, но в Греции знамениты вазы Тала с геометрическим орнаментом. Так насмехается время над механическими первооткрывателями.

Дедал – математик. Он создает скульптуры богов и героев, предварительно рассчитывая все четыре измерения каждого ноготка и ресницы. Тал вырубает скульптуры из цельной глыбы камня, скульптуры, небрежно отесанные; люди останавливаются возле скульптур Тала, по правильным же скульптурам Дедала проскальзывают безразличным глазом. Внимателен Дедал к племяннику, ибо предчувствует в нем гениального художника. Поэтому и привез Дедал юношу в Колхиду. Ведь в Элладе трудно Талу погибнуть случайно. Вся Эллада следит за Талом.

Не любил тебя Дедал, Медея. Ибо ты умна и красива. Таких не любят – никогда. Для настоящей любви вся мысль должна быть легка и подла. Твой ум и красота обрамляли бы имя крупнейшего скульптора Эллады.

Я знал, для чего привез Дедал племянника. Я наблюдал за Дедалом.

Тогда вы загорали на побережье, ты и Тал, прыгали по песку, обнаженные, боролись, дурачась. Вы были слишком молоды, эти невинные игры Дедал не мог воспринять всерьез, наблюдая из-за скалы. Но он подбежал к Талу, рыча с наигранной яростью, якобы от ревности. Он повел Тала на скалу, многословно упрекая. Он столкнул юношу со скалы.

Так умер Тал.

Дедал желал возвыситься в твоих глазах, ибо якобы из-за ревности к тебе убил Тала. Так он объяснил Зету, оправдываясь; Зет был польщен. Но ты отказала Дедалу. Не казни себя, Медея. Не из ревности убит мальчик».

Медея уронила табличку на колени.

На третьей табличке было написано:

«Сын Афаманта и богини облаков, Нефелы, я, Фрикс, родился в Орхомене, в Беотии. Но изменил Нефеле Афамант. Он женился на Ино. Возненавидела Ино пасынка.

Ничего я не сделал Ино. Разве только подарил мне Гермес золотого овна. Не срезал я шерсть с барана и не продавал, не подрывал я торговлю Ино. И не способен я к земледелию. Нравились мне предсказания и легенды; легенды я заучивал, а людям предсказывал будущее, и не было человека обиженного: Фрикс предсказал неправильно.

И я предсказал: Ино подговорит орхоменянок. Иссушат женщины семена, заготовленные для посева, прахом взойдут поля Орхомена. Разразится голод, а меня поведут на жертвенный алтарь как прорицателя. Но не заполучит Ино златорунного овна.

Как я предсказал, так и произошло.

Когда все приготовили к жертвоприношению, я, наблюдая за жрецом, определил, насколько хил и неразумен он, и сказал ему:

– Подожди минутку. Разреши мне перед смертью побеседовать с богиней облаков, моей матерью Нефелой.

И я запрокинул голову, глядя на небо. И неразумный жрец запрокинул голову. Я схватил серебряную пряжку жреца и ударил его. Выпали зубы у жреца. А потеряв зубы, жрец не мог разразиться криком. Я спрыгнул с алтаря и, оседлав овна, покинул родину.

В Колхиде я предал овна освежеванию, преподнес шкуру Зету, а Зет благосклонно предоставил мне убежище. Позднее Дедал выковал из меди механического дракона, чтобы сторожил руно.

Нет человека во вселенной, не любопытного к тому, куда направит его судьба завтра. Но ни один человек во вселенной не подозревает, что знание будущего – губительно.

Горе мне: я до мельчайших подробностей предугадывал собственную судьбу.

Горе мне: я предугадывал, на чьем ложе предастся блуду Халкиопа, шерстяное ли, шелковое одеяло будет ее блуд прикрывать. Я предугадывал, что никогда не явлюсь обнаружить ее предательство, ибо стыдно. Я предугадывал каждый жеманный жест Халкиопы, когда она оправдывалась, опуская веки лживо. Я предугадывал, Медея, что ты прочтешь эти таблички в день похорон, поэтому к тебе обращаю таблички.

Сыновья, приписываемые мне, – сыновья не мои. Поэтому посоветуй Зету снять с них привилегии моих сыновей. Посоветуй и мальчикам не покидать родину ради бреда о родной моей Греции. В их жилах нет ни грамма эллинской крови, достаточно им довольствоваться Колхидой.

Потомки Афаманта не смирятся с потерей златорункого барана. Ведь за такого барана можно приобрести целую область Греции.

Эпигоны Афаманта построили город Иолк.

Но бездарен был Эсон, царь Иолка. И умный Пелий отстранил Эсона от управления. Управлять не тот обязан, кому принадлежит власть, но тот – кто способен. Родил Эсон Язона. Пелий подозревал, что Язон, возмужав, объявит себя претендентом на управление. Поэтому Пелий задумал умертвить Язона, что было бы справедливо: избавило бы Иолк от кровопролитий, неизбежных при борьбе за власть. И вот Эсон прозрел. Он объявил – Язон умер, записал младенца в списки умерших граждан, тайно переправив его в Спарту. Запомни это, Медея.

Через два десятилетия объявился в Иолке Язон.

Сбросив с плеч шкуру пантеры, сказал Язон Пелию:

– Этот город построил мой дед. Я обязан управлять Иолком, а ты – незаконен.

И сказал умный Пелий:

– Разве жители Иолка не спят спокойно? Разве не накормлены потомки жителей? Домашние животные разве подыхают от эпидемий? оливы обугливаются? ячменные лепешки превращаются в глиняные? Или судьи регулярно вонзают копья в печень старцам? Или твой отец обезглавлен за обман и кровь с его бороды слизывают собаки? Укажи на несправедливости, юноша, и я с благодарностью препоручу тебе управление.

Язон твердил:

– Власть необходима – мне. Я желаю приступить к патриотическому объединению Греции, а как приступить, не владея ничем?

Пелий рассмеялся:

– Ты наивен, мальчик, и наивен великолепно. Только так не свергались цари. Итак, мой добросердечный совет: направляй свой парус в Колхиду: Фрикс умер, овен – принадлежность вашего рода. Пока ты будешь странствовать, я состарюсь окончательно. Тогда мы произведем обмен: ты мне – барана, я тебе – Иолк. Если не получится так, всегда разыщешь царя, способного продать свое государство.

– Но пройдут годы! – возмутился Язон.

– Но пройдут годы и для меня. Можешь предложить более разумное – предлагай.

Язон был беден, поэтому – бессилен. Пелий понимал его безопасность. Язон поразмышлял и выразил согласие. Что мог еще выразить Язон? Пелий предложил построить корабль, собрав героев Греции. Первую сумму выложил Пелий. Он был убежден, что Язон погибнет, странствуя. Пелий посоветовал сообщить героям, что золотое руно дележу не подлежит, ибо является принадлежностью рода Язона, принадлежность же рода – священна. Разгоряченный собственной доброжелательностью, Пелий запамятовал, что Иолк тоже принадлежность рода Язона.

Много величайших героев откликнулось на призыв Язона: Реракл, Калаид и Зет, сыновья Борея, Кастор и Полидевк, сыновья Зевса и Леды откликнулись. Пузатый Мелеагр, осатаневший от охот и дебошей матери, Мелеагр, царь Калидона, подарив царство матери, – откликнулся. Идас и Линкей; кормчий Тифий, которому было безразлично, куда плыть, лишь бы – вдыхать воздух моря; высокомерный Клитий; благородный Теламон; Орфей, изгнанный из всех царств Эллады, ибо ни один царь не мог выдерживать его гипорхемы, – много величайших героев откликнулось на призыв Язона.

Только царь Фессалии Адмет не откликнулся. Он прикинулся полоумным. Когда Кастор и Полидевк явились призвать Адмета, он запряг осла и котенка и направился пахать поле, используя вместо плуга медную тарелку.

– Окончательно ополоумел Адмет, – посожалел Кастор.

Но не так ополоумел царь Фессалии, как это казалось. По отбытии героев ему представлялась возможность жениться на дочери Пелия Алкестиде. Укротитель зверей, рассеянно запрягающий в колесницу льва и медведя, не так уж ополоумел Адмет.

Десятивесельный корабль построил Арг и назвал «Арго». При назначении предводителя, естественно, выбор пал на Геракла. Но Геракл ощутил в интонациях Язона обиду. Но предводителем выбрали Язона».

Медея перевернула двенадцатую табличку.

«Я предугадывал, Медея, все: когда у собаки возникнет простуда, когда у Эета возникнет прыщик на нижней губе, в какой час родится мой сын, якобы мой. Развлечения? Изумительное развлечение у меня было: я расчесывал гребнем усы – то к подбородку, то к векам. Страсти? Изумительные страсти, заранее предугаданные! Мечты? О чем я мог мечтать, зная доподлинно, что осуществится, что – нет? Жизнь моя – жизнь водоросли: видимость передвижения, когда колеблется вода, но корень водоросли недвижимо погружен в дно.

Ты полюбишь Язона, ибо небогата Колхида юношами так пропорционально сложенными, так храбро направляющими свой парус между Симплегадами.

Тебе предстоит ждать Язона десять лет.

Не подумай, Медея: не предскажу ничего больше, иначе твое существование будет мучительно и безнадежно».

Медея ждала Язона.

Она ждала героя, а девушке, ждущей героя из легендарной страны, все юноши вокруг представляются невзрачными и обыденными.

У дворца Эета гавань, она миниатюрна, для одного судна. Возле газани квадратная роща; низкие пальмы и каштаны. За рощей – заросли самшита. Цветут каштаны. Кроны каштанов уставлены желто-белыми вазочками.

Медея лизнула лист каштана. Сладок лист, как лист липы.

Скиф ожидал Медею.

Алый череп Скифа пылал, как факел.

Скиф никогда не называл своего имени. Он однажды нацарапал на дощечке: «скиф». Так и окликали его. Скиф был нем. Но разговор с ним был возможен: Скиф умел внушить собеседнику свою мысль.

Скиф был царем четырехугольной Скифии, расположенной между Доном и Дунаем.

Соседние племена – меланхелены, будины, андрофаги, тавры, меоты – боялись Скифа. Скифа опасались даже цари Ассирии. Даже цари Урарту. Они помнили случай разграбления Скифом Тейшебаини.

Облегченные войлочные кибитки Скифа шли быстро. Воины Скифа насыщались кровью первого убитого врага; насытившись, преисполнялись доблести, пощады не знали. Головы убитых бережно водружались возле ног царя, количество голов определяло степень отваги. Снятие кожи с убитых – практиковалось. Ни одна кожа так не мягка и не прочна, как человеческая. Покрышки для колчанов, утиральники, плащи – эти предметы из человеческой кожи знаменовали героизм.

Сам Скиф цедил вино из черепа царя меотов. На голове Скифа остроконечный башлык из войлока, украшенный золотыми кружками, на запястьях золотые браслеты, шею обрамляет золотой массивный обруч, украшенный по концам изображениями двух конных скифов. Ложе царя облицовано пластинками слоновой кости.

Много рабов у Скифа. Они ослеплены, чтобы не убежали.

Много женщин у Скифа. Много дочерей и сыновей, но который ребенок его – Скиф и не пытался разузнавать.

И состарился царь, властвуя.

Он не целясь попадал из лука в кольцо, стреляя с колена.

Много собак у Скифа, но была одна собака величиной чуть меньше медведя. Это она, большая собака, зацепив зубами за одежду царя, принесла его в столицу возле Дуная.

Тавры выкрали ненавидимого Скифа; язык царю – вырвали: тщательно подготовили царя к жертвоприношению. Уже наточил жрец бронзовый нож. Избивали Скифа тавры, по плечам и ключицам били цепями; по тем частям тела, под которыми сердце и печень.

Но собака, пробежавшая за ворами от нижнего течения Дуная до Крыма, собака прошла неторопливо к жертвенному алтарю, и расступились тавры в замешательстве. Собака подняла связанного Скифа легко, как прутик, и побежала, не проявляя торопливости.

Опомнились тавры: приспособив луки, столько раз выстрелили, что собака покрылась опереньями стрел, как птица. Но бежала собака, не проявляя торопливости.

Тогда, не оседлывая коней, организовали тавры погоню. Но как долго можно проскакать на одном коне, да еще не оседланном, да еще галопом?

Она добежала до нижнего течения Дуная и упала, выронив Скифа, истекая кровью. Собака шла по степным тропам, протоптанным турами да байбаками, торчащие стрелы цеплялись за бурьян, бередя раны.

Тогда изуродованный в плену Скиф повынимал стрелы из ран собаки, наложил на раны лекарственные травы и листья. Двадцать четыре стрелы насчитал Скиф. Тогда взвалил Скиф собаку на плечи, пошел, тяжело ступая, прихрамывая.

Много собак было у Скифа, но до Таврии побежала одна собака. Много женщин было у Скифа, но из всех чувств после его похищения они проявили одно – чувство облегчения.

Много воинов было у Скифа, но кто из воинов пошевелил пальцем во имя освобождения вождя?

Столица не ликовала, хотя Скиф был узнан.

Не разматывали перед шагами Скифа рулоны ковров, не наигрывали на музыкальных инструментах; не исполнялись ни пляски, ни песни. Никто не убил быка, никто не поднес царю кобылье молоко. Так столица встречала царя, воздвигшего столицу, обучившего три поколения скифов обращению с оружием, ибо каждый скиф был воином. Скиф не шел, он переставлял ноги; приподнимал и переставлял ноги, как приподнимают и переставляют глиняную бочку вина.

Войлочные двери задвигались перед царем. Ни один плод не был сорван для Скифа. Рычали собаки. Прежде они опасались богатых царских одежд, нынче – рычали высокомерно и торжествующе, сознавая, как царь – нищ. Ведь никто лучше собак не ощущает разницу между царем и нищим.

Мальчишки, тщательно прицеливаясь, кидали камни в Скифа, некрупные камни, ведь крупные кидать мальчишкам – не под силу. Это были жизнерадостные мальчишки, среди них – сыновья и внуки Скифа. Это была замечательная забава – кидать камни в Скифа, и мальчишки ликующе взвизгивали, попадая. Ведь никто лучше мальчишек не ощущает разницу между царем и нищим.

Скиф передвинул собаку со спины на грудь, чтобы камни, направляемые в спину, попадали не в собаку, а в него. Скиф шел, придерживая собаку руками снизу, как вязанку хвороста, окунув подбородок в собачий мех.

Так понял Скиф, насколько лучше иметь одну преданную собаку, чем целую державу, расположенную четырехугольником от низовья Дуная до Дона.

Даже древние воины смущались при приближении Скифа; придавая глазам деловитое выражение, поторапливались улизнуть.

Новый царь был не более юн, чем Скиф.

Не был царь важен, однако важничал. Он приобрел золотые бусы – подражание Скифу – символ обладания землями Скифии, женщинами, табунами, воинами, собаками. Не был царь умен, однако – умничал. Он даже обучился глубокомысленно подпирать ладонью лоб. Новая профессия порождает новые жесты. Это был брат Скифа по материнской линии, один из полчищ братьев, имена которых Скиф не знал.

– Не думаю, что теперь ты – царь! – остроумно выразился брат, и совет старейшин подтвердил.

Когда-то Скиф разогнал старейшин, ибо их разум не превышал размеры и мощь разума клопа, пролежавшего две тысячи лет в гробнице.

Брат положил собаку перед братом.

– Теперь царь – ты, – сказал Скиф, немо глядя на брата огромными глазами, но никто не заметил, что Скиф не произносит слова, говоря.

– Не трепещи. Попытки возвращения власти – не будет. Лучше обладать одной преданной собакой, чем державой негодяев. Одна просьба: излечи собаку, царь, и я покину пределы царства. Я разыщу одного человека, достойного, чтобы ему служить. Ни один человек не имеет права командовать многими людьми. Он обязан служить пользе хотя бы одного человека.

– Путано ты рассуждаешь, – приступил к умничаньям царь. – Ложью насыщены твои рассуждения. Ни один царь, потерявший власть, не умиротворялся. А ты потерял власть, ибо моя власть скреплена клятвой: глиняный ковш мы наполнили вином, примешали к нему кровь, уколов шилом руку, погрузили в чашу меч, стрелы, дротик и секиру, призвали в свидетели богов и выпили смесь из вина и крови. Мы соблюли закон, и царь – я.

– Излечи собаку. И я буду соблюдать закон.

– Понимаю! – провозгласил царь с выражением, будто совершил открытие, в корне изменяющее судьбы вселенной. – Понимаю: пока я буду лечить собаку, ты возмутишь воинов и меня заменишь.

– Не возмущу я воинов. Не заменю тебя. Ибо такой благородный царь, как ты, незаменим в такой благородной державе. Излечи собаку, – так уговаривал Скиф брата.

– Э, – произнес царь. – Ты – хитрец, но – и я! Поглядим, как ты запоешь, когда я вылечу собаку саблей.

Но царю не посчастливилось услышать песню Скифа.

Собака дремала, болезненно подрагивая. Владыка царственно вынимал саблю из ножен, вынимал замедленно: какое впечатление произведет на Скифа это замедленное вынимание сабли. Но и вынуть саблю не посчастливилось царю. Царь вынимал саблю – окончательно вынул ее Скиф. Это состоялось мгновенно: Скиф ударил царя по запястью, запястье, сломанное, повисло, слезы брызнули из умничающих очей царя. Скиф окончательно вынул саблю из ножен брата и разрубил его надвое, как дыню: половинки распались, каждая на своей ноге.

Старцы онемели.

Скиф угрожающе поднял саблю.

– А теперь, негодяи, объявите.

Не много минут истекло, а все воины столицы собрались возле дома Скифа. И собрались все женщины столицы, исполняя песни и пляски под звучанье музыкальных инструментов. И все жители собрались, влача корзины плодов и ягод. И мальчишки собрались, и много было среди них сыновей и внуков Скифа, и они взгромоздились на плечи взрослых, ликующе повизгивая и предвкушении зрелища возвратившегося отца и деда. И собаки собрались, невиновато размахивая хвостами.

Столица ликовала.

Раздавались возгласы.

– Кто может излечить собаку?

И несколько десятков старух вынырнули из центра сборища. Они приблизились к собаке, взмывая, как дельфины.

Опоздали старухи.

Собака умерла.

Все царские украшения Скиф зарыл в Азовское море. Скиф нырял, раздвигал камни дна, зарывая под камни войлочный колпак царя, браслеты, драгоценные пряжки. Только массивный золотой обруч не зарыл Скиф и диадему из электрона: сплав золота и серебра.

Диадему Скиф подарил Медее.

Он пришел в Колхиду, пришел к Медее. Никто не был удивлен. Все поняли: так должно. Вначале поговаривали: вот раб Медеи. Позднее – только иноземцы зарились на золотой обруч Скифа, обрамляющий шею; но, глядя в огромные глаза добровольного раба, отступали, пятясь.

Скиф ожидал Медею. Алый череп Скифа пылал как факел.

Этот кораблик, двухвесельный, однопарусный, построила Медея под руководством Скифа, назвав кораблик «Скиф». Скиф угрожал, чтобы назвала «Медея». Но Медея важно поднимала палец: мол, она постигла тайны кораблестроения, окончательно известно ей, что кораблику имя «Скиф».

Скиф обучил Медею врачеванию и различным языкам юга и востока, ибо, совершая набеги на различные области, познавал язык этих областей. Скиф обучил Медею и морским ритуалам.

Он – команда корабля.

Она – капитан.

– Свежая провизия? – осведомилась Медея строго.

Скиф кивнул.

– Парус?

Кивок.

– Быть буре?

Скиф кивнул. В безмятежную погоду их корабль не плавал.

– А боги? Благосклонны?

Скиф махнул рукой: к кому благосклонны боги! Скиф тронул рукой корму: корабль благосклонен.

Скиф отвязал канаты и поднял якорь.

Вдоль побережья Черного моря Колхида образовывала продолговатый треугольник.

Тучи группировались по расцветке: синие – слева – двумя квадратами. Черные – справа – более разнообразные по форме, с тяготением к овалу. Желтые – длинные, как стебли водорослей, – пересекали черные и синие группировки. В центре – красные – образовывали несколько зазоров и клякс.

Внезапно в черной группировке возникла маленькая молния. Она разломилась, на изломе образовались три тонкие прямые молнии; они перерезали синюю группировку и вонзились в красную. Тотчас тучи раздвинули туловища: между ними торжественно, как нежно-голубое знамя, развернулось небо.

Оно мгновенно почернело.

Заскрежетало.

Море облегченно вздохнуло. Напряжение предгрозья прошло. Разразился ливень.

Скиф придерживал руль. Медея, хохоча, высовывала лицо из помещения на корме, утепленного войлоком. Гроза! Это Зевс гневался на Прометея.

Что такое безлюдье? Когда человек осознает, что данная природа – безнадежна, природа получает наименование: безлюдье.

Скалы белели, как скелеты.

Вдалеке синели контуры Кавказа – оттопыренные синие локти с белыми налокотниками снега. Желтозем выжжен. Растения сгорают, не имея сил выбраться на поверхность почвы. Можно ли здесь разыскать след человеческой ноги? Разве безумец или самоубийца отважился бы возвести вот здесь жилище. Ни птицы. Ни червя.

Знал Зевс, какую выбрать страну для наказания Прометея.

Работящ Гефест. Он добросовестен. Единственный сын Зевса и Геры, он при рождении оказался хил и хром. Озлобилась Гера, швырнула Гефеста в море, как огрызок яблока. Такой сын знаменовал перед богами неполноценность материнства богини брачных союзов.

Неизвестно, как рос Гефест в море, достаточно ли было его молодому организму сырой рыбы, мяса крабов и водорослей; известно только, что вместо пресной воды он догадался употреблять лимфу рыбы.

Волосат Гермес, лоб не шире мизинца.

Не хитроумен Гефест. Безобиден кузнец. Простил он Гере, что зашвырнула его в море, как огрызок яблока. Приютили боги на Олимпе уродца. Выделили ему кузницу. Трудись, Гефест, выковывай для Олимпа кубки, золотые треножники на колесиках, чаши для пиршеств.

Раздувай, Гефест, прокопченный труженик, единственный труженик Олимпа! Несложны орудия твоего труда: печь и раздувальный мех, тигель, наковальня, молот и клещи, да бронзовое цилиндрическое долото, просверливающее камень, несложны орудия труда, а какой дворец выковал отцу из бронзы, серебра, золота!

Иногда боги, предчувствуя дрязги между Герой и Зевсом, приглашают Гефеста на пиршество. Тогда Гефеста прополаскивают в благовонной ванне: обоняние богов не переносит аромата копоти и пота. Удовлетворен кузнец приглашением, ведь на пиршестве он – равен богам; ковыляет Гефест на хилых искривленных ногах вокруг пиршественного стола, веселя всех.

И Зевс прекращает дрязги.

Разве не ты, Гефест, выковал обручальное кольцо для Прометея, а теперь – цепи?

Твоя кузница трудолюбива. Она сутками выковывает предметы, указанные богами.

«Ты выковываешь плуг для пахаря и панцирь для воина, убивающего пахаря. Ты влюблен в собственное трудолюбие, ты и сам превращен в орудие кузницы, которой безразлично, что выковывать, – пылал бы горн!»

Так думал Прометей, ведомый Гефестом к скале:

«Когда я вынул огонь из горна твоего, ты ведь видел, Гефест, что я вынул, но сделал вид, что не видел! Ты доброжелателен, кузнец, ведь желал ты, чтобы люди пользовались огнем, но почему ты сообщил Зевсу о вынутом огне? Друг ты или делал вид, что друг?»

Так думал Прометей, а Гефест, ковыляющий сзади, виновато лепетал:

– Друг я был тебе, друг и есть! Ах, если бы мне смерть – принял бы ее за тебя, Прометей, но увы мне – я бессмертен. А Тартар – страшит! Да, я исполняю волю Зевса, но как – плача!

Гефест забежал вперед, показывая Прометею свое волосатое, плачущее лицо. Прометей махнул рукой: иди, мол, назад, на место. Гефест повиновался.

– Да, я выковал для тебя цепи, – всхлипывал Гефест, – но пойми: я не желал выковывать их, но увлекся. Ведь я – кузнец; редко удается кузнецу выковать такие искусные цепи.

«Когда на Земле был холод и мор; когда не существовало человека, который не раб, – о, как многообещающе и убежденно воззывал ты, Зевс, богов и титанов противоборствовать Крону!

Какие плоды сулил, какие злаки предполагал, воззывая противоборствовать Крону!

Злаков ли жаждал, плодов ли? Власти жаждал ты, Зевс, только власти!

Вспомни, эгидодержавный ныне, как человек и титаны, терзая об окаменелую почву необутые ноги, восстали против Крона!

Что ж! Крон в Тартаре. Солидарные с ним титаны в Тартаре. Но не приписана ли победа твоим тощим молниям? Не поделена власть между прихлебателями и суесловами, сестрами твоими, братьями по утробе? Как им вылизывать ступни твои льстивыми языками?

Не появляйся на Олимпе, титан, если язык твой нектаром не смазан!

Доверял тебе человек, Зевс.

И я – виновен в этом.

Это я первый провидел обман твой, но восклицал: слава!

Это я вынул божественный огонь: обучив человека употреблять мясо не сырым, утеплив его жилище – именем твоим, Зевс!

Это я укротил молочный скот и привел его в жилище человека – именем твоим, Зевс!

Это я соорудил колесницу, запряг в нее обузданных коней в помощь передвижению человека.

Это я внедрил в человека надежду, впервые за много тысячелетий. Это я укротил дикого быка, вовлек его в ярмо, чтобы люди пользовались им, обрабатывая почву. Это я изобрел первый корабль и увенчал его парусом, чтобы человек востока и юга имел возможность общенья. Это я внушил человеку счет, чтение и письменность, приобщил к искусствам, о чем и не подозревал человек, тысячи лет прозябая. Это я познакомил человека с металлом, с его добычей и обработкой. Это я показал человеку лекарственную мощь растений, и человек преодолел болезни.

Все это я осуществил именем твоим, Зевс, и возблагодарил человек – тебя.

Так во веки веков: титан, помогающий богу в борьбе за власть, искренен и опасен. У него слишком много деяний, а это – опасно: бог, возведенный во владыки, желает, чтобы ему не только приписывали деяния, но и внушали, что эти деяния он совершает самостоятельно.

Так покарал ты меня, Зевс!

Только не увлекайся, тучегонитель!

Ты справедлив: за все, что я совершил именем твоим, – позор мне и цепи!

Нехотя приковывает Гефест Прометея к скале.

Нехотя и плача:

– Глубокая скорбь угнетает меня, Прометей!

Старается Гефест расположить руки титана поудобнее на скале, чтобы стоять Прометею много веков у скалы – поудобнее.

Ни звука не издал Прометей, когда Гефест, поколебавшись, пронзил его грудь железным стержнем.

– Как я скорблю о тебе, Прометей! Но, если я не проделаю это, другой проделает, а меня принудят скорбеть о самом себе.

Медея и Скиф наблюдали, как суетен Гефест, как искренне поражен скорбью, хотя слова его – высокопарны.

Отговаривал Скиф Медею от этого зрелища, но как женщину отговоришь?

– Дело исполнено, Зевс! Порадуйся, отец! – Гефест яростно сошвырнул молот со скалы.

Но раздался вкрадчивый голос владыки:

– Ты обязан был отложить молот. Почему – отшвырнул? Как разъяснить это движение? Не протест ли?

Гефест высморкался, выгадывая время.

– Я утомился, работая молотом. Отдохну, сходя со скалы.

На Олимпе, очевидно, удовлетворены. Во всяком случае, Олимп молчит. Зевс видел, что действительно Гефест утомился нести молот на плече, еще поднимаясь на скалу, он привязал к молоту веревку и поднимался, волоча его.

Кровь падала на раскаленные камни, камни забрызгивая; затвердевала, пузырилась, крошась.

Медея и Скиф приблизились к титану. Медея ухватила бурдюк с вином. Она приложила палец к веку Прометея. Титан приподнял веки.

– Мы принесли тебе пищу. Хорошая пища: зеленый лук и шашлыки бараньи, горный чеснок и вино из винограда.