Текст книги "Тень (СИ)"

Автор книги: Виктор Шмыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

подполковнику Кульгейко.

Я, Звонков Павел Васильевич, шофер АТП, совершал 11 июня рейсовый маршрут Чердынь – Камгорт. У лесовозного отворота в сторону Колвы на 11 километре я заметил сворачивающий в отворот автомобиль «Жигули» синего цвета, с номером ПМЛ, первые две цифры 46, год моего рождения, поэтому я и запомнил, задние не помню. Было это около полшестого вечера. На машину обратил внимание, потому что и сам на это место езжу рыбачить, а тут вижу – номер иногородний, подумал, что чужие повадились, запакостят все. Кроме того, они свернули на разбитый лесовозный ус, хотя недалеко есть другая дорога, она дальше сходится с лесовозной, местные ее знают, а постороннему не найти.

Написано собственноручно.

Звонков

29. 06. 74

Начальнику Чердынского ОВД

подполковнику милиции Кульгейко

от гражданина Фомина Р. К.

Я, шофер райисполкома Фомин Р. К., машину «Жигули» синего цвета видел в шестом часу вечера в Покче у магазина. Я бы на нее и внимания не обратил, но заметил, как из магазина вышел Боев, которого я видел раньше в музее и детском доме. В музей я заходил к товарищу – Коле Старыгину, он говорил, что Боев этот клад приехал искать, вот я его и запомнил. Из магазина Боев вышел с водкой, нес в сетке три или четыре бутылки и какие-то банки, я еще удивился, куда столько, ведь алкаши эти обычно бормотуху берут, а не водку, а он в машину и сел. Там еще двое были, но их я не разглядел, машина тут же уехала в сторону Вильгорта. Номер не запомнил, но обратил внимание, что иногородний, то ли ПМА, то ли ПМЛ, цифр не помню.

Написал собственноручно.

30. 06. 74

Фомин

Капитану Лызину.

Показания

В конце мая и начале июня наша бригада работала на ремонте дороги у пос. Лобаниха. 11 июня утром, около девяти часов, когда я возвращался из первой ездки, на полдороге между Лобанихой и Покчой меня остановил молодой парень, лет тридцати, в синем джинсовом костюме, и попросил вытащить его машину. Я подсадил его, и мы свернули в лес. Машина была не далеко, в полукилометре от тракта, сидела на мосту. Видно было, что они сами хотели вытащить, рядом ваги валялись, которыми приподнять пытались, и лапник, чтобы колею завалить. Я взял машину на буксир и дотащил до тракта. Кроме парня, в машине был еще один человек, пожилой, но я его не разглядел. Когда мы подъехали, он вышел из машины и бродил все время в стороне, неподалеку, вроде как грибы искал, а когда я машину потянул, он пошел к тракту пешком, вдоль дороги. Парня я еще спросил, как их сюда занесло, ведь рядом другая дорога есть, там лесовозу не пройти, петляет сильно, а «Жигулям» в самый раз. Тот ответил, что они приезжие, из Перми в Ныроб к родственникам ездили, а на обратном пути и завернули сюда, спиннинг покидать, слыхали, что в этих местах река рыбная, но ничего не поймали, да и спешили. Номеров машины я не видел, так как знаки были заляпаны грязью. А марка – ВАЗ 2103.

29. 06. 74

Н. К. Данилов

3. Лызин Валерий Иванович. 2 июля 1974 г., г. Чердынь.

– Вот здесь она сидела, – указал Данилов на залитую жидкой грязью лесовозную колею. – Он, видно, пытался проехать поверху, но мост-то у него у́же, вот и сверзился да прямо и на дифер.

Лызин перепрыгнул через мутную жижу на глинистый островок между двух вымоин, сбалансировал там, помахав руками, поднял толстый еловый, грязью заляпанный шест и ткнул в воду. Тот погрузился почти на полметра.

Лызин присвистнул.

– Да, тут сядешь!

– Вот я и говорю, здесь разве на вездеходе, а они на «Жигуле»!

Данилов присел на корточки, сокрушенно закрутил головой и сплюнул в грязь, выражая сочувствие незадачливым рыбакам.

– А сколько их было-то, Николай Кузьмич?

– Да двое же! Я писал да пареньку твоему, лейтенанту младшему, говорил.

– Точно двое?

– Ну я же не пьяный был, помню! Один, тот, что за рулем, все со мной, он и трос заводил, и помогал потом мотором, хотя чё его мотор, я бы и так вытащил. А второй вон там, меж елок бродил, я удивился еще, чего ищет, грибам-то в этом году рано.

– А какой он был? Молодой, старый?

– Да какой старый! Может, чуток меня старше, волосы седоватые. А так, вроде, крепкий еще, прямой.

Лызин усмехнулся – самому Данилову было под шестьдесят. Не хочет в старики.

– А как он выглядел? Высокий, низкий? Узнать сможете?

– Узнать-то поди узнаю, а вот рассказать какой, не смогу, пожалуй, извини, Валерий Иванович. Росту среднего, с меня, не больше.

– Ну да... А может, третий у них тоже в лесу бродил?

– Да нет, не было третьего. Я же, как их отцепил, отъехал всего метров сто до ручья и остановился, кабину надо было прибрать, истоптал грязью здесь-то. Вот и видел, как тот, второй, в машину сел, и они уехали. А третьего не было.

Лызин выслушал шофера, опираясь на еловый шест. Потом взглянул на один конец, повертел, вынул из грязи другой конец, осмотрел и его. Срубы были неровными, размочаленными.

– Посмотри-ка, Кузьмич, – протянул Данилову.

Тот глянул мельком.

– Чего смотреть-то, топор тупой был, дело обычное. Или еще лучше, лопатой рубили.

– Н-да, тупой, – Лызин перепрыгнул через вторую колею и поднял ветки на другом краю дороги.

– Как думаешь, это они рубили или раньше лежало? А может, после?

– Они, наверное, кому еще! Кто сюда полезет? Я, когда подъехал, сразу заметил, что ветки свежие, подумал еще – лезет народишко сам куда не знает, по глупости своей, а страдает лес.

Лызин перебрал ветки, отбросил их и вздохнул. Ну, топор был тупой, ну и что? Ясности-то нет. Кто такие, где искать... И топор здесь ни при чем. В два скачка перебрался обратно к Данилову.

– Дальше я тут проеду, Николай Кузьмич?

– На твоем вездеходе чего не проехать, только прими левее, под елки, а дале уже ровнее пойдет.

– Ну ладно, спасибо тебе, Кузьмич, поехали, до машины подброшу.

– Так тебе же вперед надо, вот и езжай, а до тракта-то я и сам дойду, недалече. Да и разворачиваться тебе здесь не с руки.

– Ну ладно, как хочешь, до свидания.

Лызин пожал шоферу руку и, когда тот, повернувшись, уже зашагал обратно, окликнул:

– Да, еще, Кузьмич, извини, этот-то, стиляга, как ты говоришь, где поймал тебя?

– У самой вилки, где «Зилок» стоит. Там он и выскочил.

– Он тебя как просил?

– Да обычно, как. Помоги, говорит, отец, сели вот, ни туда, ни сюда, водка, говорит, есть. А так вежливый, ничего не скажешь.

– Водка? – заинтересовался Лызин.

– Ну да, водка, дело обычное. Он мне две бутылки совал, да я одну взял, все еще в холодильнике стоит.

– Стоит, говоришь... А он откуда ее доставал, не заметил?

– Да с заднего сиденья, под плащом лежали – три бутылки.

Три бутылки. Лызин помолчал, переваривая информацию, потом попросил:

– Ты, Кузьмич, вот что, ты бы завез мне эту бутылку, а я тебе взамен другую отдам.

– А зачем мне замен-то? Так бери, коли надо, что, я не понимаю? Я тебе ее сегодня же и доставлю, как обедать поеду, лады? Куда привезти-то, домой или на службу?

– В отдел, Кузьмич. Или, знаешь, ты ее лучше в холодильнике у себя держи, а вечерком я сам заеду, хорошо?

– Хорошо.

– Только ты ее, пожалуйста, не трогай, ладно?

– Ладно, не трону, сам возьмешь. Что еще-то?

– Да все, Кузьмич, еще раз спасибо, иди.

Когда старый шофер скрылся за поворотом, Лызин сел в газик. Бочажину проехал, как и советовал Данилов, слева, наклонясь и прижимаясь к деревьям, потом колея стала мельче, и Валерий Иванович вел машину, зорко всматриваясь в следы. Вскоре дорога раздвоилась: легконакатанная, неширокая, со следами протекторов легковушек и мотоциклов, шла прямо, а старые лесовозные следы повернули налево.

«К реке», – догадался Лызин.

Выехал на берег. Широкий пойменный луг тянулся вдоль Колвы километра на полтора. Местами на нем кустились заросли черемухи, тянулись вверх высокие липы, по береговой кромке вилась промятая в траве дорога. Лызин свернул на нее и проехал весь луг из конца в конец, потом обратно. Встал у дальнего конца.

Он насчитал семь старых кострищ. Конечно, они могли в ту ночь и не разжигать огня, пересидеть в машине, включив печку, так, может, было даже логичнее, если верны его предположения; но чисто по-человечески трудно представить ночь у реки – тревожные вскрики птиц, неясный гул леса, всплески на воде – и без костра. Да и подозрительно, если бы еще кто-нибудь рыбачить сюда приехал. Нет, костер они должны были запалить. Только вот который из семи? Неужто все обшаривать? Тут столько добра наберется, экспертам работы на полгода. Нужно искать тот костер.

Валерий Иванович вышел из машины и подошел к кострищу, у которого остановился, ближнего к лесу. Все не сгоревшие дотла головни были обуглены, нарубленных, но не сожженных дров не было. Вот так. Поищи их следы, а то – тупой топор! Да мало ли у кого еще мог быть тупой топор... Костер здесь жгли много раз, чего только нет вокруг: банки, окурки, осколки бутылочные! Да и земля так утоптана, как за раз и рота не утрамбует.

А дрова где брали? Лызин огляделся. Бревен, заносимых обычно на луга половодьем, близко не было: или сплавщики успели зачистить, или колхоз перед сенокосом убрал. Могли, конечно, и в лесу, но ночью, в темноте... Значит, у воды, плавник, дело обычное, как Кузьмич говорит.

Спустился к воде. Здесь, вдоль берега, лежало несколько толстых кряжей, а возле них, у самой кромки воды, в глину воткнуты рогульки – все ясно, рыбацкое место. Поодаль полузанесенная илом фантастическим спрутом торчала узловатая коряжина. Лызин добрался и до нее и сразу увидел знакомые следы тупого топора. Неужели здесь? Тщательно обследовал берег и нашел еще несколько обрубков с похожими следами.

Радуясь удаче и боясь ошибиться, перешел к другому кострищу. Здесь следов тупого топора не нашел. Потом осмотрел и третье, и четвертое, все остальные, подряд, ничего не пропуская. Таких следов больше не было. Часа через полтора, сгоняв еще раз к бочажине на лесовозной дороге и захватив еловый дрын и несколько веток, он вернулся к первому кострищу. Последние сомнения отпали – и вагу и дрова рубили одним орудием!

«Нашел! – радовался Лызин, – нашел ведь! Ай да топор, сколько времени сберег, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! – постучал козонками по отполированному рыбацкими задами бревну у воды. – Ночь они провели здесь. Приехали вечером втроем, а уехали утром вдвоем... Купили много водки, а выпили мало... Все сходится, если только трусливому браконьеру Коле Черткову со страху не поблазнилось, он должен найти здесь то, за чем приехал; если место нашел, теперь дело за малым».

Лызин снял брюки и рубашку, аккуратно повесил на спинку сиденья. Затем достал заранее приготовленные старые форменные штаны, в которых работал на огороде, натянул застиранную рубашку-ковбойку, разложил возле, придавив камнями, полиэтиленовые пакеты.

Обшаривать стал все подряд: от берега, метр за метром, тщательно перебирая пальцами камешки, комочки сухой земли, веточки, раздвигал траву и ощупывал каждую кочку, каждую ямку. Находки раскладывал по пакетам: в один – сигаретные и папиросные окурки, в другой – металлические и капроновые пробки от винных бутылок, консервные крышки, в третий – бутылочные осколки. Все остальные предметы, не поддавшиеся пока классификации, попадали в четвертый мешок: алюминиевая ручка от столовой ложки, позеленевшая блесенка без тройника, несколько кусочков свинца, монеты – алтынный и два гривенника, причем один старый еще, дореформенный, пятьдесят третьего года, несколько раздавленных спичечных коробков, ржавая пряжка и другие мелкие предметы, вывалившиеся из карманов и рюкзаков или выброшенные за ненадобностью и копившиеся тут, среди кочкарника и травы, на протяжении многих лет.

Он пока не сортировал свои находки, по собственному горькому опыту зная, насколько неверным может оказаться субъективное первое мнение, складывал подряд, запоминая лишь и отмечая в блокноте, где лежали те или другие привлекшие его особое внимание вещи.

Начальный круг поисков определил в пятнадцать метров вокруг костра. Часа через два, когда в пакетах скопилось уже изрядно, он продвинулся за темное пятно золы и углей, обойдя его пока стороной, и наткнулся наконец на то, что искал: среди редких порыжелых травинок, привалившись к сухому сучку матово светящимся боком, лежала пистолетная гильза. Лежала она совсем на виду, не прячась, найти ее, казалось, можно было сразу, запросто, без того кропотливого труда, что он проделал, но Лызин знал – это не так.

Отметив место воткнутой в землю щепкой, он вернулся к машине, достал из кармана форменной рубахи пакетик с пинцетом. Гильза хранила еще кислый запах пороха. Он внимательно осмотрел ее со всех сторон, вытряхнул в карман спички из коробка, сунул туда клок ваты, лежавшей вместе с пинцетом в пакетике, и уложил находку. После этого позволил себе отдохнуть.

Значит, Черткову не показалось. Все теперь сходилось один к одному. И двое-трое, и водка, и появившийся и снова исчезнувший труп...

Ивана Пьянкова он встретил вчера утром. Иван, шаркая по каменным плитам тротуара ссохшимися разбитыми сапогами, брел куда-то, видимо сам не зная куда, и на лице его – огромной, отекшей, давно не бритой роже – блуждало подобие счастливой улыбки, он, похоже, только что «принял», и наступило для Ивана Пьянкова самое блаженное его время.

Иван Пьянков был тунеядцем. Хлесткое короткое слово бич не прижилось в Чердыни, и людей, принадлежавших к вольному, бесшабашному, безответственному и далеко не безобидному этому племени, чердынцы, удивленные и напуганные грозным их нашествием в майские дни 1957 года, когда лихой и разномастный этот люд привезли накануне Всемирного фестиваля из столицы в сонный таежный городок для изоляции и перековки, доныне называли в полном соответствии с официально-бюрократическими канонами – тунеядцами.

Но Иван Пьянков был тунеядцем не привозным. Те, не желая перековываться общественно полезным трудом и менять привычный беззаботный образ жизни на какой-либо другой, пусть даже сулящий всяческие блага, постепенно и незаметно рассосались куда-то, большей частью тишком вернувшись в родные края, но до этого счастливого для Чердыни момента успели посеять цепкие семена плевела и породить буйную местную поросль, к которой принадлежал и Иван Пьянков. Все здесь к нему давно привыкли и забыли уже, каким он был в другой, той, прежней жизни, где и как жил, что делал и чего не делал. Теперь он обретался всюду и нигде. Дом свой с радостью по случаю запродал горсовету под площадку строящейся гостиницы, деньги в неделю пропил и спал теперь летом на воле по заброшенным сарайкам, а зимой – в кочегарках или у запивших мужиков, которым всегда с готовностью составлял компанию, и те его компании тоже не бежали, потому что по натуре своей Иван был существом беззлобным и безобидным: питался, чем бог подаст, и пил, что кто ставил. А если не подавали, то Иван крал. Он никогда, боже упаси, не брал чего крупного, а всегда так, по мелочам, на полбанки, не больше. Поэтому к блюстителям закона, а особенно к нему, Лызину, Иван Пьянков относился повышенно конфузливо.

Вот и сейчас, поздно заметив «опера», поняв, что им уже не разминуться, что не улизнуть от встречи никуда, Иван обреченно побрел к Лызину, и радость погасла на бесформенном его лице. Он даже сдернул с головы грязную, когда-то голубую кепочку с целлулоидным козырьком красного цвета и крутил ее в огромных, распухших кулаках.

– Здравствуйте, Валерий Иванович, – поздоровался вежливо и, переступив с ноги на ногу, обдал Лызина густым запахом цветочного одеколона, который по причине доступности и дешевизны давно стал излюбленным его напитком.

– Здравствуй, Иван. Опять ты мне встретился! Что же с тобой делать? На отсидку оформлять?

– Ну что вы, гражданин начальник, зачем на отсидку? Я ж работаю! Дрова колю в собесе, ты зайди к заведующей, она тебе скажет!

– Знаю я твои дрова. Простыни у Максимовой ты спер?

– Какие простыни?! – Иван попытался принять независимый вид невинно оскорбленного человека, но запутался в жестах и сник совсем. – Не знаю я никаких простыней, и никакой Максимовой не знаю. Я вот что, – оживился он внезапно и, наклонившись, зашептал Лызину почти в ухо, – вот что слыхал: Коля-то Черт, ну ты знаешь, говорят, в мережку топляка поймал!

– Какого топляка? – не понял сразу Лызин.

– Ну да этого, утопшего! Он у Мудыля сеть ставил, там ему приплыло, – Пьянков пьяно хихикнул.

– Где-то ты слышал, от кого?

– Да я не помню, – сразу поскучнел Иван. – Третьего дня где-то угощались, вот кто-то и сказал, не упомню, внимания даже не обратил.

– А еще про что там говорили?

Пьянков склонился еще ниже.

– Да говорили, что ты ищешь, кто мотор у Паршакова снес, так Васька-то Горячих сейчас запчасти продает.

– Ну ладно, разберемся. Всё?

– Всё, товарищ начальник! – Иван снова распрямился во весь свой богатырский рост. – А ты в собесе, правда, узнай, я ведь и вправду...

– Ладно, ладно, шагай, кольщик, ты Максимовой поколи, отработай простыни, а то сыновья-то никак не соберутся навестить. Я тебе серьезно говорю, гляди, проверю!

Сообщение Пьянкова об утопленнике, выловленном Чертом – Чертковым Колей, Лызин оценил только вечером. Оно весь день сидело в нем гвоздем, но в суете и текучке притерлось, а за ужином всплыло и встало на свое место. Утопленник, если он, конечно, не выдумка шаромыг, выплыл у Мудыля. А где-то повыше, у Лобанихи, ночевал Боев с друзьями. Втроем. А на обратном пути в машине Данилов только двоих видел. Ищем мы Боева, розыск всесоюзный, а он, может, тут, под боком...

Лызин тут же отправился к Черткову.

Коля, которого в его почти пятьдесят лет никто никогда, исключая собственных только детей, иначе как Колей не называл, пил на веранде чай. Увидав входящего Лызина, он поперхнулся, плеснул из чашки на кружевную желтую скатерть и налился краской.

– Чего это ты? – спросил Валерий Иванович, усевшись на отслуживший свой срок в комнатах диван.

– Да так... не ждал.

– А... Меня редко кто ждет, это верно. Вот зашел спросить, рыбки не уступишь? – Лызин протянул руку и потеребил за хвост свисавшего с бельевой веревки, натянутой поперек веранды, двухкилограммового леща. Рядом с ним висело еще с десяток таких и с ведро мелочи.

– А, рыбки! Ну, конечно, пожалуйста, прямо сейчас?

– Да погоди, не суетись, допей чай-то, успеется.

Чертков опустился и поднес большую, как пиалу, чашку к губам.

– Все хотел спросить тебя, где ты таких красавцев ловишь?

– Так в реке, – не успев глотнуть, Коля снова опустил руку.

– В реке! У меня сын тоже вон днями на реке пропадает, да приносит все больше сорогу.

– Так ведь места знать надо!

– Места... Знаю я твои места. И снасти знаю! Еще чего поймал?!

– Как это чего? Ничего, – он снова покраснел.

– Вот что, Чертков, – Лызин смотрел холодно и строго. – Если я тебя спрашиваю, значит, я знаю. Если я пришел к тебе домой, а не в отдел вызвал, значит, хочу все по-хорошему кончить. Для тебя по-хорошему. А если я знаю, то докажу. Покопаюсь, поищу, но докажу, точно, тогда говорить с тобой будем по-другому и не здесь. Так что давай, решай. Я тебе не инспекция и не рыбнадзор, и сети твои меня пока, – Лызин подчеркнул, выделил это пока, – не интересуют, меня интересует то, что ты поймал у Мудыля.

– Так ведь не я поймал, – Чертков весь, до макушки, налился краской. – Он сам поймался.

– Кто он?

– Утопленник.

– Какой?

– Я не знаю, – растерялся Коля.

– Мужчина, женщина?

– Мужик.

– Как он выглядел?

– Обыкновенно. Белый. Я не разглядел, испугался.

– Где он сейчас?

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

– Да так... Я его обратно отпустил.

– Обратно?!

– Ну да.

Лызин помолчал, обдумывая новость. Потом снова спросил:

– Если ты сеть отпустил, то она и сейчас там?

Коля заерзал озабоченно, стал передвигать по скатерти чашку. Лызин глядел на него и ждал.

– Так я того... Сеть-то обрезал.

– Как это обрезал?

– Да так... – Чертков показал, как он резал сеть ножом.

– Вот, значит, как. Обрезал, пожалел сеть... А его, значит, обратно, на дно?!

Коля сидел, потупив глаза.

– Вот что, Чертков Николай Тимофеевич. Давай-ка все по порядку, ничего не пропуская: когда, где, почему и далее.

Чертков помедлил, откашлялся и начал:

– Так это, значит, того... На прошлой неделе поехал я сеть проверить на Мудыле. Поднял ее у берега, как положено. А дальше, чую, тяжело. Подумал, опять балаи нанесло или пень какой, изорвал сеть поди. Ну и подымаю. А там, у самого конца почти, как раз посередине реки, он и запутался.

– Какой он? Волосы, лицо, во что одет?

– Так голый.

– Как это голый, совсем?

– Ну да, совсем. Я сначала думал – купался и утонул, а потом гляжу, у него к ногам железяка привязана.

– Какая железяка? Чем привязана?

– Ржавая, круглая. Как колесо. Проволкой привязана.

– И ты, значит, его того, решил не связываться?

– Ну да.

Лызин снова помолчал, пожевал губами. Вот это пироги...

– Сеть-то большая была?

– Семьдесят пять метров.

– А осталось?

Чертков пожал плечами.

– Ну-ка давай, неси ее сюда.

В оставшемся куске было шестьдесят девять с половиной метров.

– Так ты, значит, аккуратненько вокруг него сеть и обрезал? – спросил Лызин, когда они кончили мерить и снова сели к столу. – И ничего, говоришь, не заметил? Лицо какое? Старый, молодой?

– Так не было лица, рыба, видно, объела...

Лызин молчал.

– Да вот еще... У него здесь, – Чертков ткнул пальцем себе за правым ухом, – дыра круглая... и здесь... – показал на левый глаз.

Лызин молчал, а Чертков беспокойно ерзал.

– Груз у тебя на том конце какой?

– Кошка... кованая. Новиков ковал... вот такая, – он развел руки сантиметров на двадцать.

«Кошка, значит! Ну и гад же ты, Коля Чертков, моя бы воля, я бы таких, как ты... Где его искать-то теперь, с твоей кошкой?»

Лызин встал.

– Вот что, Коля. Завтра, с утра, раненько, с солнышком, ты отправишься на Мудыль и найдешь мне этого утопленника со своей кошкой. А как выловишь – привезешь и меня отыщешь! Понял?

– Так как же... Мне же на работу завтра.

– Я тебя от работы освобождаю. На завтра. А коли не сделаешь, надолго освобожу. За сокрытие. Понял?

– Понял... я, конечно... с утра...

– Ну вот и хорошо. До завтра.

– А если я его найду, так мне что, в лодку его, что ли?

Лицо Черткова было искажено неподдельным ужасом, и Лызин его пожалел:

– Ладно. Не надо в лодку. Оттащишь, где помельче, и пометишь буйком. И сразу сюда!

Сам Лызин с утра, заехав в дорожный участок за Даниловым, отправился за гильзой. За гильзой от патрона, которым убили Боева. И вот он нашел ее. Нашел и место преступления и следы преступления. Теперь дело за теми, кто ночевал здесь три недели назад. А это, видимо, будет посложнее, много посложнее.

Лызин снова встал на четвереньки. Необследованной осталась еще треть намеченной территории. Минут через сорок запищала рация. Он подошел и снял трубку.

– Да?

– Товарищ капитан, вам сообщение от Никитина.

– Читайте.

– «Срочно высылай помощь. У меня тяжелобольной, второй в тайге».

– Кто передал?

– Молотилов.

– Откуда?

– С Кутая, из лагеря геологов, через Красновишерск.

– Где Никитин?

– Говорит, километрах в десяти-двенадцати выше.

Лызин помолчал.

– Какие будут распоряжения? – не выдержал дежурный.

– Подожди!

Подумал, огляделся, стряхнул с коленей налипший сор.

– Алло? Слушаешь?

– Да, товарищ капитан!

– Ты вот что. Срочно свяжись с авиацией и закажи вертолет. Срочно, понял? Пусть с рейса снимают, если надо, и сюда, то есть на аэродром, я минут через тридцать буду.

– Понял, товарищ капитан, сейчас сделаю!

– И еще. Собери свободных от дежурства. По тревоге. Одежда и все остальное – для работы в тайге. С оружием. Начальнику все передай, я сейчас.

– Понятно. А мне можно с вами, товарищ капитан?

– А ты кто?

– Младший сержант Попов!

– Так ты же на дежурстве.

– А я подменюсь!

– Кто это тебе разрешит?

– А вот увидите!

– Ну смотри, отбой!

Лызин быстро переоделся. Щелкнул десяток раз фотоаппаратом, сложил находки в машину и сел за руль.

Начальнику УГРО ОВД

Чердынского райисполкома

капитану Лызину В. И.

Рапорт

Я, ефрейтор Жуйко Р. С., нес оперативное дежурство по паромной переправе «Рябинино» в период с 10 по 12 мая. 12 мая во второй половине дня, около 4 часов, со стороны Чердыни на переправу прибыла автомашина «Жигули» ВАЗ 2103 синего цвета. Машину вел высокий молодой человек в синем джинсовом костюме, темных (дымчатых) очках в металлической оправе. Кроме него в машине находился пассажир – человек пожилого возраста. Из машины пассажир не выходил, а спал, надвинув на глаза шляпу и привалившись к стойке кузова. Документы обоих были в порядке, фамилии их и номер машины не запомнил. Опознать при необходимости смогу обоих.

2 июля 1974 г.

Ефрейтор Жуйко