Текст книги "Тень (СИ)"

Автор книги: Виктор Шмыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

4. Никитин Евгений Александрович. 25 июля 1974 г., г. Пермь.

– Н-да-а... Впечатляет! К нам приехал ревизор. Что такое – ябедничество?

– Слухи, сплетни – ябеды, одним словом.

Галка сидела в кабинете полковника. Никитин, только что прибывший из Свердловска, застал ее здесь, рассказывающую о своих московских изысканиях.

– Добра этого и сейчас, наверное, хватает?

– Конечно! Городок-то маленький, все друг друга с пеленок знают, надоели до смерти, с развлечениями не густо, а говорить о чем-то надо, вот и треплют языками.

– Понятно... За бумаги спасибо, с прошлым Олиных теперь почти все ясно. Тут, кстати, письмо из Франции пришло, Вилесов переслал, тоже любопытно.

Полковник достал большой красивый глянцевитый конверт и бросил на край стола.

– Много крови на этом золоте. И Олины убивали, и Олиных тоже... Ну, что у тебя? Докладывай вкратце, мне к начальству, подробнее потом поговорим.

– Говори, говори, – перехватил взгляд, брошенный Никитиным на Скворцову. – Галина Петровна с этим розыском совсем нашим человеком стала. Может, к нам перейдете? – подмигнул неожиданно.

– Да нет, спасибо, – в тон отозвалась Галина. – Мне своих забот хватает.

– А что, подумайте, – неожиданно серьезно продолжил полковник. – Хватка у вас есть, нюх тоже, нам такие люди нужны. Ну, я слушаю, – повернулся к Никитину.

– Если в двух словах, то следующее: Композитор, конечно, проговорился неспроста. Явно ниточку дал. Но говорить дальше боится, повторные допросы прошли впустую. Чувствую, возьмем мы этого Хозяина, он заговорит, перекладывать с себя начнет. В Чердыни был, конечно, он. Хоть пока и не сознается до конца, но не дурак, понимает: устроим очную ставку, все станет ясно.

– Может, действительно очную ставку?

– Думаю, пока ни к чему. Ничего не изменит. Ну, сознается, что в Чердыни был, и все. На этом его не прижать.

– Нигамаева не эксгумировали?

– Нет пока. Не имеет смысла. Судя по всему, умер от водки, или что они там еще пили. Хозяин к этому, похоже, отношения не имеет. Но если что-то еще выяснится, придется раскапывать. Сам представляешь, какая морока будет с анализами.

Никитин это представлял очень даже хорошо. И потому тоже предпочел бы не связываться.

– А с Боевым?

– Нашли. Почти в пяти километрах ниже. Убит выстрелом в затылок. Видимо, убрали как свидетеля. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Следов никаких, столько времени в воде, что там осталось...

– Ну, а что Тень?

– С этой кличкой связаны особо крупные хищения и бандналеты послевоенного времени. Сорок седьмой – пятьдесят второй годы. Грабили эшелоны с продуктами, магазины, склады – дерзко, смело. А как тогда продукты охраняли? Вохровцы поезда сопровождали. А его люди убивали глазом не моргнув, десятки трупов. Вышли тогда на них, обложили со всех сторон, разгромили банду, но он остался в тени. Кличка всплыла лишь на следствии, так же, как с Хозяином вышло: проговорились те, кто мало знал, потом и от этого отказались.

– Ну а сейчас их не отыскать?

Никитин махнул рукой:

– Все расстреляны, кто живым был взят.

Полковник присвистнул:

– Да, масштаб!

– Вот, вот. Потом о нем ничего не было слышно. Решили тогда, что или перебазировался он, или с ним старые дружки счеты свели, те, кто, как и он, ускользнули. А он, оказывается, перекрасился. В Хозяина обратился. Свердловчане ищут сейчас старые связи Тени, но это может продлиться долго. У нас он не проходил?

Полковник снова помотал седой головой:

– Нет. Никто никогда ни о какой Тени не слыхал.

– Странно... А у меня кличка сидит в голове, покою не дает.

– Глубоко? Ассоциативная память?

– В том-то и дело, что не могу понять! Никогда не жаловался, а тут – как провал. Торчит гвоздем – Тень, Тень, а откуда? Впечатление такое, что совсем недавно...

– Вот как, – оживился полковник, – интересно! Может, поднять последние дела?

– Да я все их до последней страницы вспомнил, нет там нигде ни Тени, ни Хозяина. Что-то другое...

– Вспоминай давай, вспоминай!

– Вспоминаю. А что у Лызина?

– Молодец ваш Лызин. Разговорил Балакова, прямо друзьями стали.

– Ну и что?

– Да тоже почти ничего. До конца он, конечно, тоже не откровенен, темнит еще, трусит. Но говорит. К Лызину пока лучше не соваться, не мешать. Балаков уверяет, что видел этого Хозяина лишь раз в жизни, получая это вот задание, да и то поздним вечером, на какой-то квартире, видимо, нейтральной, куда его привезли, причем весь разговор происходил в полутьме, света не зажигали.

– А до того? Когда они сошлись с этим Хозяином? Не вчера же?

– Тут тоже не все ясно. Балаков уверяет, что до того Хозяина в глаза не видал. Но слыхал о нем, знал. Еще со времен заключения. Перед выходом на свободу к нему обратился один из тех, с кем вместе отбывал наказание, тоже свердловчанин, просил передать пакет. Он и передал.

– Как передал? Кому? Есть адрес?

– В том-то и дело, что ни одного адреса, ни одной фамилии он не называет. Темнит. Говорит, что за пакетом к нему сами пришли. Вполне интеллигентного вида молодой человек. Строитель. Поговорили, пообещал тот с работой помочь, потом позвонил, сказал, куда и к кому обратиться. Работа оказалась выгодной. Шабашная бригада. По договору он пятнадцать процентов фонда зарплаты передавал для Хозяина. Тогда и началось – деньги, дефицит строительный. Интересно, что Хозяин не только брал, но и давал, точнее, доставал порой для Балакова строго фондируемые материалы, причем почти всегда по государственным ценам, а с заказчиков, естественно, лупили семь шкур.

– Ну а связь?

– Только односторонняя. Время от времени к нему приходили, иногда заранее позвонив, назначали встречи. Однажды он попытался проследить за визитером, но не сумел, потерял. В тот же день по телефону его предупредили, что такая инициатива плохо кончится.

– Ну а сейчас? Не может же он сейчас без связи?

– Связь есть, но далеко по ней не уйдешь. То же самое общежитие, куда и Боев телеграмму посылал, а человека с такими данными, что в пароле, в общежитии никогда не было. Почту в фойе по алфавиту в кармашки раскладывают, смотрят ее сотни человек. Текст на открытке. Дублируется дважды. Экстренная связь – телеграммой. Адресату брать ее не обязательно. Достаточно пробежать глазами. Наблюдение не установить – табор там, проходной двор. Да и тот, кто текст должен прочесть, может ничего не знать. Может быть, он всего-то и должен – позвонить кому-нибудь и пересказать.

– Ну а что он делал на Кутае? Золото искал?

– Не только... Хозяин передал ему какой-то рисунок, похожий на неумело снятый абрис, он потерял его, когда из лодки вывалился да по тайге скитался. Нужно было привязать к местности этот абрис, найти отмеченные на нем ориентиры: остров, несколько скальных обнажений – камней, как их там называют, впадающие в Кутай речушки и ручьи. Хозяин предупреждал, что могут встретиться следы давних шурфов или нечто подобное. В этих местах должно быть золото. Задача Балакова, если золото встретится, намыть достаточное для определения количества и прекратить работы. Все замаскировать. Для сравнения, как эталон, ему был дан мешочек с золотым песком и небольшой самородок. Все это, по словам Хозяина, оттуда же.

– Ну и... Нашел он золото?

– В том-то и дело, что ничего похожего не нашел.

– Но я сам видел на лотке!

– Это не то золото, что они искали. По словам Балакова, содержание его настолько мало, что любая разработка, и старательская и промышленная, будет нерентабельна. Но знаки часто сопровождают настоящее золото. Я говорил со специалистами, объясняют, что золотоносные слои могут лежать в переотложенном состоянии, разрушенные позднейшими геологическими процессами, образованием Уральских гор например, поэтому найти такое золото очень трудно, но вода, размывая пласты, может выносить в русла ручьев и рек отдельные песчинки. Вот и знаки. Они и сообщают о золоте. Но где оно – далеко или близко, глубоко или нет, много его или мало – неизвестно.

– А как считает Балаков?

– Сомневается.

– Странное золото... Вроде и есть, а нет его! Олины столько лет весь край баламутили, а ревизии ничего найти не могли.

– Ревизоров Олины могли и купить.

– Генерала? Статский советник – это вроде генерала на гражданской службе?

– Бригадир, – подтвердила Галина. – Выше полковника, но ниже генерал-майора.

– Ну все равно генерал.

– Ну и что, что генерал, – возразил полковник. – Генералу могли и дать по-генеральски.

– Все равно странно. И геофизики на Кутае удивились, и Балаков, даже Шпрота – и тот...

– Странного, действительно, много. Геологи о знаках на Кутае знают давно. Говорят, даже не знаки, а золото. Невесовое золото, такие у них термины есть. То есть редкое золото, мало его. Но возможность спрятанной россыпи не отрицают. Особенно в верхних течениях притоков. По нашей просьбе туда выехала экспедиция, разберется, даст заключение. Хозяин, не в пример нам, твердо в золото верит. И ищет его.

– Прямо как одинокий наследник, – сказала Галина.

– Да-а... – протянул полковник. – Усердие, достойное представителей этого клана. Но, насколько нам известно, Олины на сей раз ни при чем. Нет попросту здесь Олиных.

– Олины, Олины... – задумчиво повторил Никитин. – А как Балаков нас расшифровал? На камнях?

– Не только. Насторожен он был с самого начала. Не нравилось ему это задание. Твои расспросы, незамысловатые, надо сказать, усугубили. Потом уже он проверил тебя на камнях и сумел даже сумку твою как-то ощупать – пистолет обнаружил. Поэтому и лодку сталкивать позвал, увел от стола и оружия. Плохо, одним словом, вы к Кутаю подготовились.

– Да, – согласился Никитин. – Ну а что у нас еще, кроме свердловского розыска, есть? Контакты Шпроты?

– Какие контакты?! Кто сообщил Хозяину о его существовании? Можно искать до второго пришествия. У обоих круг связей огромен и совершенно неясен.

– А если... – начал Никитин и осекся.

– Что?

– Ну, вы, конечно, и без меня вариант прикидывали: если в Чердыни, у Балакова, засаду?

– Думали, конечно, просчитывали. Рано еще. Мы же не знаем, кого, когда и откуда ждать. С каким заданием. Поставим Балакова под удар, расшифруемся. Рано засаду. Мы, конечно, сняли там охрану, перевели в общий корпус. Ждем. Но активизировать рано.

– Ну ладно, – полковник взглянул на часы. – Мне пора.

Галина и Никитин поднялись.

– До свидания, Петр Михайлович.

– До свидания, Галя, – он протянул руку и крепко пожал узкую смуглую ладонь. – Подумайте, в самом деле. А ты, – повернулся к капитану, – зайди завтра с утра. Конверт не забудьте, почитайте, любопытно. Роман можно писать. Колоритное семейство!

– Значит, с Олиным все? – спросила Галина, укладывая в сумочку бумаги.

– С Олиным? Похоже, что все. А ты что? – прищурился полковник на Никитина.

– Родимчик напал? – хохотнула Галина.

Никитин, сосредоточенно сведя брови, поджав и без того сухие щеки, ссутулившись, уйдя, опрокинувшись внутрь себя, в глубины памяти, с усилием выдирал что-то на поверхность, вытаскивал ту информацию, что сидела, зудела все последние дни, скрывалась в тайных закоулках, торчала оттуда каким-то выпирающим и колючим уголком, и вот теперь уголок этот зацепился за случайно, казалось бы, сказанные слова, полез с натугой наверх, вытаскивая за собой другие связи и ассоциации.

Никитин выпрямился и облегченно вздохнул.

– Вспомнил, товарищ полковник. Это он!

– Кто он?

– Младший Олин, тот, что у немцев служил, Тенью был!

– Он же погиб!

– Не знаю, товарищ полковник, но кличка его там была Тень. Это переводчики где-то напутали, ведь Schattenhaft – это же не призрак, Schatten – это Тень! А призрак – синоним, должен иметь в немецком свое, самостоятельное значение, я не помню какое, но другое.

Полковник нажал кнопку селектора:

– Русско-немецкий и немецко-русский большие словари. И синонимические. Срочно!

Многоуважаемая сударыня Галина Петровна!

Извините, пожалуйста, старого человека за подобное к Вам обращение, не истолкуйте вольностью или бестактностью, у Вас, я знаю, принята другая форма, но по вполне понятным причинам я не мог воспользоваться ею. Сразу спешу представиться: я – Олин Владислав Константинович, сын Константина Николаевича, коему Вы адресовали свое письмо. Он, к великому сожалению, не может ответить Вам сам, так как еще в прошлом году почил в православном монастыре города Руана, примиренный со своей совестью и Господом Богом.

Я, согласно завещанию покойного отца, унаследовал фирму и вскрыл не предназначавшееся мне письмо, посчитав его за деловое, поскольку других нам из России никогда не приходило. Прочтя его, я понял, какую ошибку допустил, но, посоветовавшись с адвокатом, решил ответить на Ваше письмо, поскольку по рассказам отца хорошо представляю то, что Вас интересует.

Делаю это в полной уверенности, что не нарушаю отцовской воли, искренне считая, что если бы он дожил до этого дня, то сам бы ответил на все Ваши вопросы честно и благородно, сняв с души своей тяжкий камень чужого греха.

Из Вашего письма, многоуважаемая Галина Петровна, я понял, что Вам известна служба моего отца вольноопределяющимся, а затем офицером русской армии во время германской войны, поэтому рассказ о дальнейших событиях начну с этого момента.

Отец уехал с фронта зимой 1918 года, когда солдаты стали покидать позиции и возвращаться домой. Добирался до Чердыни долго и трудно, по дороге болел, лежал в лазарете и вернулся на Урал только осенью. Никаких враждебных новой власти действий он не совершал; наоборот, к революции относился сочувственно, с солдатами у него всегда были хорошие отношения, о чем свидетельствует серебряный портсигар с надписью: «Подпоручику Константину Николаевичу Олину от нижних чинов», хранящийся и поныне в нашей семье в числе наиболее драгоценных реликвий.

Тем не менее властями появление его было принято враждебно, отца неоднократно вызывали, допрашивали и однажды даже арестовали, выпустив, впрочем, вскоре за недостатком каких бы то ни было улик. Вот тогда, уже в начале зимы, его отец, а мой дед, Олин Николай Васильевич, увез сына на далекий таежный прииск. Там-то и произошло все то, о чем Вы, сударыня, спрашиваете...

5. Олин Константин Николаевич. 25 ноября 1918 г., р. Кутай.

Лагерь притулился у подножия сопки: две небольшие, на охотничий манер рубленные из сосновых кряжей избушки, третья, хозяйская, поболе, с двускатной кровлей и крыльцом на столбиках, несколько разной величины амбарчиков, разбросанных тут и там на боку крутого склона, у воды, а один, на лиственничных сваях, забрел даже по колено в быструю, а от того редко когда замерзавшую в этом месте реку да и застрял там – в этом промывали породу зимой.

Возили ее на лошадях из разных по кутайским берегам мест. Жгли там костры олинские работники, отогревали стылую землю, долбили коваными ломами, ковыряли обушками, едва не ладонями сгребали в мешки и грузили в сани. А на становище два шального вида молодца, ближайшие отцовские подручные Ермил и Прошка, невесть откуда взявшиеся – не было до войны таковых в большом купеческом хозяйстве, – самолично, красными, ровно обваренными руками пересыпали землицу в длинный желоб, с поперечными рейками, по которому весело стучала, сбегая сверху, вода кутайская, холодная, сбивали порой ледок да выбирали редкие желтые крупицы.

Жилу искал отец, а она ускользала, пряталась, скрывалась от жадных глаз людских, играла, подбрасывая то тут, то там жаркие песчинки...

Дела не было. Всем управлял отец, а в его отсутствие – заплечного вида помощнички. Их боялись не только работники, но и он, боевой офицер, в штыки не раз ходивший, в походе брусиловском замерзавший на галицийских перевалах, – достал из мешка наган, в карман шубы сунул; да и сам отец на них поглядывал порой не без опаски.

Отец спешил.

«Дурак! – лишь бросил в ответ на вопрос: почему? – Правильно говоришь, скоро войска придут, да только нам-то от того не легше будет! Порядок наводить начнут, о золоте заявлять придется, а там, как знать, как адмирал-то им распорядится. С ним вон англичане да американцы идут за спасибо?»

Швырнул в сердцах сапог в угол.

«Да и надолго ли адмирал-то?! За «товарищами» вон какая сила! Наши-то и то все почти переметнулись, взлетели, говорить как стали, соколы! И это у нас здесь, в тайге! А по России? Сам же говорил, как у вас там, на фронте, офицериков рвали. Как бы и нам с войсками-то уходить не пришлось. А это что, все кинуть? Нет, врешь! Найти надо и сколь можно забрать. Спешить надо, спешить. Там-то медовыми пряниками никто не встретит».

Спешил отец. Затемно еще пинками подымали Ермил с Прошкой старателей, рассовывали по саням и – в работу. Невыспавшиеся, замерзшие людишки в кровь сбивали руки, лоскутьями оставляли кожу на заступах и тяжелых кованых бадейках, глядели угрюмо и зло, но дело делали, деваться некуда, зимней тайгой без лыж не уйдешь. Лыжи Ермил стерег крепко.

А золото не шло... Укрывалась, пряталась жила, как жар-птица, не давала ухватить себя за сверкающий драгоценный хвост.

...Эти появились неизвестно откуда. Константин случайно увидел их в окно. Трое. На лошадях. Винтовки за спинами. Они топтались среди стана, оглядывались недоуменно и настороженно. Но без страха глядели. Один – на молодом статном гнедом жеребце, никак с фронта приведенном, – был в солдатской шинели, смушковой шапке под небрежно накинутым башлыком, затянутый туго ремнем с подсумками на поясе, в мехом обшитых бахилах. Второй – в грязной бекеше и валенках, тоже в шапке с башлыком – сидел на невысокой рыжей кобылке. В одежде третьего вовсе не было ничего солдатского, кроме винтовки, но и винтовка для солдата еще не все – мало ли разных людей сейчас по России с ними ходят, а то и в обнимку спят. Но что-то выдавало в нем фронтовика, что-то почти неуловимое: спокойная собранность тела, готового в любую минуту или рвануться прочь или скатиться с крупа лошади и зарыться в снег; внимательный цепкий взгляд, каким скользнул по оконцу, за которым притаился отшатнувшийся Константин, особая, лишь окопникам присущая смуглость, что неподвластна и русской бане. Он казался даже знакомым, но после фронта многие солдатики казались знакомыми.

Всадники перебросились не слышными ему словами, сдернули винтовочки и тронулись по склону вниз, к реке, туда, где в амбарчике мыли породу Ермил и Прошка, где горел целый день жаркий костер.

Набросив шубу, Константин тоже вышел на волю и, стараясь не показываться из-за сараюшки, что стояла между избой и амбарчиком, пошел следом.

Те уже спешились у огня и, присев на корточки, протянули к нему руки; третий, тот, что в зипуне, казавшийся знакомым, успел скрутить папироску и, выкатив уголек, прикуривал с ладони. На распахнутую дверь амбарчика они посматривали изредка, короткими быстрыми взглядами, по таежным обычаям ждали, когда хозяева сами выйдут. Но оружие держали на коленях.

Первым в дверях показался Прошка, за ним вышел отец, следом Ермил. В руках у него тоже была винтовка, японская, непонятно, где ее там прятали. Константин не раз бывал внутри, смотрел, как бежит хрустальная вода по сверкающему наледью желобу, стучит по перекладинкам, но никакого оружия не замечал, не догадывался даже, что есть здесь еще какое-то, кроме пары охотничьих ружей да его нагана.

Первых слов, сказанных отцом, и ответа приехавших он не слышал, увидел лишь, как отец полез за пазуху, достал платок, размотал его и протянул бумагу человеку в шинели.

Тогда решил подойти ближе и вышел из-за сарая. Двое, стоявшие лицом, встретили настороженно, оглядели с головы до ног, посмотрели разом на засунутые в карманы руки. Он достал их. Третий, сидевший спиной, не шевельнулся, но по напрягшимся под вытертым землистым сукном плечам Константин понял, что взгляды товарищей он заметил да и скрип снега услыхал.

– Экспедиция, значит, – снова заговорил солдат, возвращая бумаги отцу, – не золото, случаем, ищите?

– Да нет, железо, – ответил тот. – А что, здесь и золото есть?

– Да болтают, что есть, что будто бы при Петре-царе доставал его здесь купец чердынский.

– А... Нет, мы железо, руду.

– Ну и руда быть должна, здесь ведь до войны заводы были.

– Вот, вот, были! Нас и послали посмотреть, может, снова заводы строить будут.

– Да... нужно железо-то... Давно тут стоите?

– С осени.

Старший хмыкнул неопределенно и, сощурившись от попавшего в глаза дыма, продолжал:

– Кто-нибудь сюда заходил?

– До ледостава рыбаки бывали, а потом нет.

– А с той стороны? – не поднимая глаз, кивнул на темневшие на востоке громады гор.

– Остяки, что ли?

– Да нет, не остяки... Не слыхали, что ли, Колчак подходит?

– Да ну?! – изобразил удивление и испуг отец. – Неужто правда? Так нам как же, уходить, что ли? А?!

– Ежели вы от губисполкома посланы, то непременно уходить, – снова хмыкнул тот, что в шинели. Другие молчали.

Отец еще говорил с солдатом о дорогах, какими можно уйти до больших снегопадов, о положении в волости, но Константин слушал вполуха. Сидевший на корточках несколько раз по-лошадиному тряхнул головой, и мелькнувший его профиль снова показался знакомым.

– Ну, ладно, – закончил солдат, – пора нам. А вы тут смотрите, если что, то вниз уходите, нам сообщите или еще кому, посты там будут.

– А вы уже? Может, перекусите? У нас щи сварены, каша.

– Благодарствуйте, некогда.

Поднялся и тот, третий, в зипуне. Повернувшись, уперся удивленными глазами в Константина, дернулся непроизвольно по вбитой шомполами и веками муштры привычке русского солдата тянуться перед офицером:

– Ваш благ...?

Осекся тут же, сбросил взгляд в утоптанный снег и, не глядя, разом вскочил в седло.

Константин так и не признал его. Да и мало ли таких вот окопников повидал за прошедшие годы. Хотя земляков вроде и не встречал. Ну, а с другой стороны, если и были где земляки, какое им дело до него, белой кости, юного и дурного в собственной храбрости подпоручика?

– Кто это? – сунулся Ермил.

Не поворачиваясь, Константин пожал плечами.

Всадники рысью поднимались по протоптанной по склону дороге.

– А он тебя знает?

Грубое «тебя» резануло слух, и, снова передернув плечами, Константин процедил сквозь зубы:

– Наверное...

– Эх ты... – Ермил выругался так погано, что Константин обернулся. Отцовский подручный вскидывал винтовку. Он толчком отбил ствол вниз, но позади щелкнул другой выстрел. Второй отцовский холуй, прислонившись к дверному косяку, спустил курок неведомо откуда взявшейся еще одной винтовки. Сильный, выбивший искры удар отбросил Константина в снег, и, поднявшись, он заметил лишь, как скрылся за углом избы и высоким сугробом один из всадников. Второго, выпавшего из седла, запутавшегося ногой в стремени, лошадь вынесла на целину и, утопая в снегу, натужно тащила к лесу. Третий лежал, раскинув руки, посреди дороги...

– Эх!.. Мать вашу, ушел уже! – в крик сорвался Ермил, тряся пегой кустистой бородкой. Константин сшиб его с ног ударом в зубы и, выхватив револьвер, навел на дернувшегося Прошку:

– Винтовку брось!

Тот послушно выпустил «Арисаку», и, звякнув об обледенелое дерево, она скользнула по стене в снег.

Но Ермил уже поднимался из сугроба, сплевывая кровь:

– Ладно, хозяин, квиты. Не серчай, что ударил, нельзя иначе, все бы ушли. А это-то спрячь, пригодится еще, – отвел в сторону руку с наганом. И, повернувшись к Прошке, приказал:

– Взнуздай-ка беги лошадей.

– Что удумал? – спросил отец.

– Он куда повернул? Налево, за избу, где ближе укрыться. А ему направо нужно было бы, да там открыто. Вниз-то дорога одна – мимо нас. Горами да тайгой по снегу далеко не уйдешь.

– Ну и куда ты?

– А ему теперь одна дорога – к староверам. Там, думаю, найдем, не мог я его не задеть, хоть легко, да ранил. А раненому зимой к людям надо.

– Ну, с богом!

Константин тронулся с места лишь тогда, когда стих глухой стук копыт. Поднимаясь в гору, подошел сначала к лежавшему навзничь. Пуля, ударив в затылок, вышла в глазницу, оставив страшную в пол-лица рану, в которой копилась, густела кровь и темным крученым шнурком сбегала в тающий снег. Отец, семенивший рядом, споткнулся, забормотал сдавленно: «Свят, свят!», начал часто кидать кресты, Константин – руки в карманы – передернул зябко плечами и шагнул дальше, в сугробы. Проваливаясь по пояс, стал продираться ко второму – в землистом, буром, как грязь, старом крестьянском зипуне, – что отцепился все же от стремени.

Тот лежал неловко, провалившись головой вниз, выставив наверх растопыренные в серых катанках ноги. Подол зипуна задрался, сбился к груди, обнажив домотканые крестьянские порты, пестрядинную рубаху, пододетую для тепла овчинную безрукавку и полосу темного сухого солдатского тела. Константин обошел его, сунув руки в снег, нащупал плечи и резко дернул вверх, выпрастывая наружу. Потом обмахнул рябое широкоскулое лицо с остекленелыми блекло-голубыми глазами и пшеничными усами и долго вглядывался в него. Оно снова казалось неуловимо знакомым, но ничего конкретного в памяти не будило.

Отец ждал у избы.

– Этих-то, – кивнул головой на дорогу, – убрать бы. Может, в снег схоронить пока? А?

– Твои-то опричники куда поехали? – не отвечая, в упор спросил сын. – Какие еще староверы?

– Да деревенька там у них, Махневка, что ли, не помню точно, бегуны. Когда гонения были, они в тайге скрылись, с тех пор и живут, никто о них почти и не знает.

– Далеко это?

– Верст двадцать.

– Дорога есть?

– Да какая дорога, – махнул отец рукой, – хотя наши к ним на той неделе за рыбой ездили. Да ты куда?!

Но Константин уже шагнул к подъехавшим снизу розвальням, вытолкнул остолбеневшего при виде трупов работника, выбросил в снег мешки с породой и, упав на колени, яростно дернул вожжи.

...Он опоздал... Когда загнанная, роняющая розовую пену кобыла вынесла сани на взгорок перед деревней, он увидел дым. Горела вся деревенька. Разом. Избы, дворы, амбары... Дым, белый, тугой, подталкиваемый снизу языками прозрачно-розового пламени, струился к темнеющему небу ровным, широким потоком.

Скатившись с саней у первого же дома, бросился к двери. Огонь метался еще где-то сбоку и сверху по тесовой кровле, резному охлупню, широким колодам окон, только-только подступая сюда, к высокому, на толстом коряжистом пне поднятому крыльцу. Дверь не поддавалась – в широкое толстое витое железное кольцо на кованой личине был туго вбит березовый дрючок, заведенный другим концом за дверную колоду. Обдирая ногти, попытался вырвать его, стал пинать, выбивать каблуком офицерских сапог, но чьи-то сильные руки обхватили, подняли и кинули с высокого крыльца вниз, в мягкий, пушистый снег.

Он увидел спускавшегося по ступенькам Ермила.

– Гад! Собака! Пес!!! – выбросил Константин, выдергивая из кармана зацепившийся курком наган. – Убью, сволочь! Как пса поганого!

– Э-з-э, барин, брось... – Ермил снова обхватил его и вырвал оружие. – Щенок! – в лицо Константину вместе с густым сивушным духом летела слюна. – Чистеньким хочешь быть, незамаранным! Кержаки эти раненого укрыли. Прячут. Ничего, скажут, мне все скажут. Или сгорят все. Уйдет он, и нам одно – уходить. Плакали тогда денежки папенькины, золотишко-то плакало! Нет, шалишь!

Сила в нем была неожиданная: Константина обмял, ровно медведь, – не только вырваться, вздохнуть трудно, – вскинул легонько чуть не на плечо и понес к саням. Там, обмотав крепко, до боли, вожжами, бросил на солому, накрыл сверху шубой.

– Так-то, – погрозил пальцем, снова обдав сивухой. – Не балуй!

И широко зашагал прочь.

Остальное Константин видел, как в бреду: мелькающие меж огнями тени, которых оказалось неожиданно много – потом лишь, какое-то время спустя, сообразил, что, кроме Ермила с Прошкой, здесь же были работники, бившие шурфы вверх по Кутаю, – обратную дорогу, возвращение, ночную попойку, тяжелый разговор с отцом.

Утром он ушел. Ушел один, тайно, взяв лишь лыжи да немного хлеба. Если бы было оружие, убил бы Ермила с Прошкой, но наган ему не вернули, ружья тоже спрятали.

Протокол

трассологической экспертизы

Эксперт-криминалист Пермской НИЛСЭ Сизова Н. А. произвела экспертизу содержимого трех полиэтиленовых пакетов и водочной бутылки. В пакетах оказалось: колпачков пробочных водочных алюминиевых – 27, колпачков винных алюминиевых крашеных – 13, пробок винных полихлорвиниловых – 21, крышек баночных жестяных – 12, монет разного достоинства – 9, обломок алюминиевой ложки – 1, блесны – 3, пуговиц – 4, пряжка железная – 1, предметов разных, определению не поддающихся, – 4.

Перед экспертизой были поставлены следующие вопросы: 1. Имеются ли на бутылке следы пальцевых отпечатков? 2. Не являются ли отпечатки пальцев, представленных экспертизе дактилоскопических карт, аналогичными отпечаткам на бутылке? 3. Не имеется ли на бутылке пальцевых отпечатков другого лица или лиц, кроме представленных дактилоскопическими картами? 4. Если имеются отпечатки пальцев другого лица или лиц, поддаются ли они идентификации по картотеке УВД? 5. Имеют ли какие-либо из отпечатков на бутылке аналоги на каких-либо предметах, содержащихся в пакетах?

Трассологическая экспертиза показала, что на водочной бутылке имеются пальцевые отпечатки четырех лиц. Три из них идентифицируются по представленным экспертизе дактилоскопическим картам: Данилов Г. Д. – средний и безымянный пальцы правой руки, Боев Г. П. – большой, указательный и средний пальцы левой руки, Зубов В. А. – большой палец правой руки.

Идентифицировать пальцевые отпечатки четвертого лица по картотеке УВД не удалось. Отпечаток большого пальца правой руки Боева Г. П. обнаружен на одной из содержащихся в пакете водочных пробок. Остальные представленные на экспертизу предметы аналогичных пальцевых отпечатков не имеют.

27. 07. 74

Эксперт-криминалист Сизова Н. А.