Текст книги "Бенефис двойников, или Хроника неудавшейся провокации"

Автор книги: Виктор Федоров

Соавторы: Виталий Щигельский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Капитан обошел вокруг параши, размышляя, как ему быть.

"Это ведь право пахана – первым и последним ходить, – решил он и сел на корточки. – Теперь песня. Песня должна быть блатная, или, на худой конец, приблатненая."

Козлов прочистил горло и затянул:

– Сижу на нарах, как король на именинах...

Дальше он не помнил. Никто из спящих не проснулся, даже не вздрогнул.

"Ну и нервы у ребят", – уавжительно подумал Козлов и запел другую песню, взяв на целую октаву выше:

– И меня замели по наводке моего управдома...

На этот раз в стане зеков произошло шевеление. Несколько человек преклонного возраста глянули на капитана заспанными глазами.

"Сдрейфили, фраера!" – обрадовался Козлов и, ободренный первым успехом, закричал:

– Что вылупились, петухи? Бугра, внатуре не видели? Мне ведь все пофиг! Я мусарню замочил, мне вышак корячится! По мне мокрушника порешить, – что два пальца об асфальт! Ща свадьбу делать будем!

– Как это вы сказали? – спросил дрожащим голосом старичок в седых усах и бородке. – Вы не могли бы еще раз повторить и поразборчивее.

Старичок нацепил на нос очки в металлической оправе, и тогда Козлов узнал его.

"Кади! Икар Кади – двойник Калинина. Сам брал." – гордсть, было, вспыхнула в груди капитана и тут же погасла.

"Бить будут, – понял он. – Как пить дать, – побьют."

А вслух сказал неуверенно:

– На бритву прыгаешь, червяк?

Старик тоже узнал Козлова, и, пряча улычку в усах, проговорил:

– Амплуа уголовника не к лицу вам, капитан. Вы гораздо увереннее чувствовали себя там, в пивбаре, когда за спиной у вас была дюжина ваших коллег. Да, я еще не представил вас моим товарищам по несчастью. Это капитан Козлов, прошу любить и жаловать...

Козлов зашатался на корточках и чуть не рухнул в бак с парашей. В среде заключенных наметилось оживление, улыбки тронули их морщинистые, потрепанные жизнью лица, многие из которых были Козлову знакомы.

"Вот Дзержинский, – отметил про себя капитан, – а это Лев Троцкий, там , в углу, Киров, а вот опять Дзержинский..."

Всего Козлов насчитал трех Дзержинских, столько же Кагановичей, двух Троцких и Урицких и по одному Кирову, Менжинскому, Калинину и Каменеву. Целая камера двойников! Не было только Ленина. Его двойник разгуливал где-то на свободе.

Тот, кто назыввл себя Икаром Кади, протер шелковым платочком толстые стекла очков и, усмехнувшись, спросил:

– Вы-то здесь какими судьбами, капитан? Что карательная машина дала сбой? Или вас специально посадили сюда с новым заданием?

– Это недоразумение, – пробормотал Козлов. – Какая-то нелепая ошибка!

– Ошибка? – переспросил Кади. – Знаете, капитан, есть одна хорошая русская пословица. Она начинается словами "не рой другому яму...". Похоже, капитан, вы попали в ту же самую яму, которую вырыли нам.

Козлов покраснел и не нашел, что сказать. Тут что-то лязгнуло в дверном замке, все повернули головы на звук. Дверь нехотя открылась и на пороге показался знакомый Козлову сержант с листом бумаги в руках.

– Значит так, – начал он. – Чей фамилий называть стану, тот на выход с вещами шагом марш!

– А куда нас, в другую тюрьму? – задал вопрос двойник Кагановича.

– На свободу с чистой совесть! – заржал сержант. – Товарища комендант приказала всех отпустить. Значит читаю: Гульпинштейн.

– Я!

– Пошель! Дальше: Рюриков!

– Я!

– Кади.

– Я!

– Денисов!

– Я!

Козлов ждал своей фамилии, вытянув шею и пританцовывая от нетерпения.

– Карелин, Аксельрод, Зонзебюк...

Список кончился, сержант выпустил последнего заключенного и собрался захлопнуть дверь.

– А я? – бросился к нему Козлов. – Как же я?

– Фамилий? – наморщил лоб сержант.

– Козлов! – капитан все еще на что-то надеялся. – Козлов Алексей Вадимович.

– А, это ты, козель! – вспомнил его сержант. – А ты дальше сидишь!

Он грубо толкнул Козлова в грудь. Тот отлетел на несколько метров и упал. Лязгнула дверь и ключ привычно совершил 5 оборотов. И эти 5 оборотов лишили Козлова последней надежды.

"Как же так? – лихорадочно думал он. – Их, государственных преступников, резидентов, диверсантов, выпустили, а меня, капитана КГБ, отличника боевой и политической, -держат под арестом! Что же это антиправительственный переворот? Фашисткий режим? Монархисты у власти?"

Козлов терялся в догадках.

"Бежать, бежать надо!" – решил он.

Капитан лег на нары, обдумывая план предстоящего побега.

"Подкоп не подойдет, – размышлял он. – Этаж не тот... Можно месяца за два перепилить решетку на окнах пилкой для ногтей. А дальше – по веревочной лестнице, связанной из одежды – вниз. Эх, жалко, в детстве "Графа Монте-Кристо" так и не прочел, вот бы сейчас пригодилось..."

Козлов не заметил, как уснул.

ГЛАВА 19

Москва. Красная площадь. 10 метров вглубь от Кремлевской стены. Подземный ход. Справа – могила маршала Конева, слева – всесоюзного старосты Калинина. Без семнадцати три пополуночи. 6 ноября.

В подземелье трое: Сэм Стадлер, Эдуард Стерлингов и Теодор Фрайер по кличке "Свинья". Движутся медленно, светя себе фонарем.

Со вчерашнего вечера, почти с того самого момента, как исчез Фрайер, Стадлер забился в угол своего номера в "Европейской" и проводил время в ожидании ареста. В состоянии глубокой депрессии, он сперва вообще наотрез отказался уезжать из Переделкино, но Стерлингов убедил его сделать это ради собственной безопасности.

Все это время Стадлер ни ел, ни пил, и дверь никому не открывал. В шесть вечера следующего дня ему позвонил Стерлингов и сообщил, что нашел Фрайера на городской свалке в Медведково. Стадлер поймал такси и помчался в Переделкино.

Свинья, подстриженный под Ленина, в накладных усах и бородке, сидел на тахте и, раскчиваясь, как маятник, повторял без конца одну и ту же фразу на русском языке: "Ну что , батеньки, доигрались, что доигрались, батеньки, ну, батеньки, что?.."

– Что с ним? – спросил Стадлер.

– Доигрался, – ответил Стерлингов, – от укуса бешеной собаки у него развился "синдром Шарикова".

– Как это?

– Слюна собаки через рану попала в кровь, оттуда – в мозг. Поражен гипофиз левого полушария, отвечающий за работу правого...

– Ничего не понимаю! – затряс головой советолог. – Он что, теперь не сможет выполнить задание?

– Наоборот, – Стерлингов опустился на стул рядом с Фрайером. – Более идеального исполнителя и пожелать нельзя. Типичный зомби! С радостью выполнит любой приказ. Предложите ему, к примеру, съесть вон тот окурок.

Стадлер предложил. Фрайер с готовностью сунул бычок в рот и, тщательно разжевав, проглотил. Советологу даже показалось, что окурок попал в рот Свиньи еще раньше, чем он его об этом попросил.

"Реагирует на мысль", – решил Стадлер. Он еще раз придирчиво оглядел Фрайера и спросил:

– Что-то он толстоват, вчера, вроде бы, не был таким?

– Это его с пеницилина разнесло, – пояснил Стерлингов. – Я прививки ему делал, чтоб не взбесился раньше времени.

Фрайер, будто в знак согласия, кивнул.

Когда стало смеркаться, Свинью завернули в плащ, нацепили на глаза шляпу и, погрузив в "мерседес", отвезли на Красную площадь. Там с последней экскурсионной группой через Троицкие ворота проникли на территорию Кремля. Лупиньша с собой брать не стали – больно заметный. Его оставили в машине, которую спрятали за собором Василия Блаженного. Остальные рассредоточились и залегли под голубые ели в ожидании ночи. Ждать пришлось недолго...

– Осторожно, ступенька! – Стерлингов поддержал Фрайера за локоть. Шедший последним Стадлер упал.

– Черт, – пробормотал он, потирая ушибленное колено. – Тут и шею свернуть недолго. О Боже! – он отпрянул. Прямо на него из-под свода глядело мохнатое чудочище из хитро сплетенных им же сетей.

– Ну и паук! – ужаснулся Стадлер.

– Ну и муха! – ужаснулся паук.

– Эй, здесь тупик! – раздался откуда-то спереди голос Стерлингова.

Советолог посветил фонариком, но увидел лишь бритый затылок Свиньи. Он отодвинул Фрайера к стене и прошел вперед. Стерлингов ковыряя ногтем монолит из красного гранита, перегородивший дорогу.

– Все, – проговорил он. – Обвел нас Скойбеда вокруг пальца. Это западня.

Фонарик задрожал в руке Стадлера и, выскользнув на пол, погас. Стало совсем темно. Советолог протяжно завыл.

– Тихо! – зашипел на него Стерлингов. – Посмотрите вверх.

Стадлер посмотрел. Прямо над головой со свода пробивалась едва заметная полоска света.

– Что это?

– Как любит говорить наш друг Валерий Михалыч – хрен в пальто! Ну-ка подсобите, – Стерлингов надавил двумя руками на потолочнцю плиту. Та нехотя поддалась. Полоска света стала шире. Стадлер пришел в себя и бросился на помощь. Вдвоем им удалось повернуть плиту, освободив проем, в который мог пролезть человек. Советолог подпрыгнул, подтянувшись на руках, заглянул в проем. В том, что за плитой был Мавзолей, сомневаться не приходилось. Помогая друг другу, они залезли внутрь, втянув за руки Свинью, огляделись: ни видеокамер, ни намека на сигнализацию, одни голые гранитные стены... Несколько кварцевых ламп под потолком.

– Как в солярии, – пробормотал Стадлер.

Посредине, на возвышении под стекляным колпаком, заботливо укрытый сукном, лежал Ленин, голубоватый в свете кварцевых ламп. Советолог со Стерлинговым подошли вплотную и несколько минут молча смотрели на него. Затем аккуратно с двух сторон сняли стекляный колпак. От поднявшегося вверх пыльного облака Стадлер чихнул.

– Цыц! – Стерлингов сунул ему под нос кулак.

Стадлер чихнул громче.

– Ой! – вздрогнул один из солдат в почетном карауле у дверей Мавзолея.

– Товарищ ефрейтор, там кто-то есть, – он скосил круглый от стаха глаз себе за спину.

Ефрейтор, гладкий белобрысый парень с ямочкой посередине подбородка, мрачно сплюнул сквозь выбитый год назад зуб и, втянув ноздрями морозный воздух, прошипел:

– Ты что, сынок, припух? Или службу понял? Устав караульной службы для кого написан? Ну-ка, бегом, выкладывай, чего на посту не положено!

– Пить, курить, прислоняться, спать, сидеть, есть, надобности справлять, – выпалил молодой.

– А еще что? – не унимался ефрейтор.

– Оружие передавать.

– Дура! Разговаривать нельзя, – подобрел ефрейтор.

– Но ведь там кто-то есть, – лязгнул зубами молодой.

– Блин! – ругнулся ефрейтор. – Ты, я вижу, всасываешь хреново! Бурый нынче салобон пошел. Ну-ка скажи, сколько мне до приказа тянуть?

– 142 дня!

– Да ты че? – расстроился ефрейтор. – Сгноить меня здесь захотел? Ты масло сегодня перед постом схавал?

– Схавал.

– А раз масло схавал, значит что?

– 141.

– То-то же, – ефрейтор обиженно скривился. – Но я тебя, сука, научу считать. Я тебе утром в казарме "танкодром" устрою, Ты у меня вместо сна с лезвием толчек штурмовать пойдешь!

Молодой прикусил губу.

ГЛАВА 20

Москва. "Матросская тишина". КПЗ 15. 7 ноября. 5-30 утра.

Тусклое ночное освещение. В камере один заключенный, это капитан КГБ Козлов. Козлову не спиться. Он ворочается на своих нарах, что неподалеку от параши. Мысль о побеге пришлось оставить на время из-за отсутствия соответствующих инструментов.

Козлов сочиняет стихи.

Вообще-то он стихов никогда не писал. Все недосуг. Сперва школа, потом армия, училище, семья, работа. На работе, ясное дело , не до стихов. А домой придешь усталый, только-только газетку почитать, уроки у Митьки проверить, программу "Время" поглядеть и спать. В выходные тоже дела находились: рыбалка, ремонт, культпоход в театр, а про отпуск и вовсе говорить нечего, сами знаете , как время пролетает. Вот поэтому-то и не писал никогда капитан стихов. Но возможности в себе чувствовал, даже иногда в рифму разговаривал. Вот, например: "Митька русский не учил, снова двойку получил". А то и лучше: "Товарищ Семинард6 вас зовут на семинар". Так что способности у Козлова были.

"Самое главное – это начать, – так думал капитан, лежа в темной промозглой камере. – Начало должно быть таким, чтобы потом за все стихотворение стыдно не было."

Над первой строчкой капитан бился с полчаса, на зато вышла она на славу:

Над Матросской Тишиной – тишина.

Продолжение родилось почти сразу же:

Над Малаховым курганом – сны...

"Дальше, – думал Козлов, – надо про что-то родное написать."

Будто не было жены, но жена. Переслала мне кусок колбасы...

"Нет, лучше – ветчины."

При мыслях о еде побежала слюна, и Козлов забраковал этот кусок.

"Во-первых, – рассудил он, – про Малахов курган уже что-то было, а во-вторых, что значит "будто не было жены"? Была она, всегда была, сколько себя помню. За одной партой в школе сидели. И ветчину она не присылала, жаль, конечно, ведь в ней пилку для ногтей спрятать можно, но жена и не знает даже, что я здесь, откуда ей знать? Следовательно, и я не могу писать о том, о чем она не знает."

Козлов был приверженцом социалистического реализма, а потому решил начать заново, оставив лишь первую строчку:

Над Матросской Тишиной – тишина.

Капитан глянул в зарешеченное окошко: темно.

"Ладно, – подумал он. – Если бы был день, то я наверняка увидел бы птиц."

И поэтому вторая строчка получилась такой:

А над ней парит табун голубей.

"Хорошо, – подбодрил себя Козлов. – Давай дальше. Думаю, немного романтизма реализму не повредит."

Снится мне в тюрьме не дом, не жена, Снится мне далекий город Бомбей.

"Вот это другой разговор," – капитан удовлетворенно потянулся. Он достал из подкладки пиджака чудом уцелевшую при обыске "Стрелу" и стал разминать ее в пальцах. Спички у Козлова отобрали.

"Ладно, – утешил он себя. – Без курева, женщин и водки прожить можно. Без стихов – труднее."

Капитан уже знал, что второе четверостишие он посвятит Родине.

– Сми-и-ирно!!! – гулко и раскатисто донеслось вдруг из тюремного коридора.

Повинуясь многолетней привычке, Козлов соскочил с нар и вытянулся, зажав "Стрелу" в согнутых по Уставу пальцах. Не успело еще смолкнуть в коридоре эхо, как до ушей Козлова долетил сбивчивый рапорт дежурного:

– Товарищ генерал-майор, во время моего... То есть за время вашего... Ой... Присшествий не приключилось...

– Не приключилось, говоришь? – Козлов узнал опереточный бас Скойбеды. – А на посту кто дрых? Может и приключилось шо, да только ты все проспал! Как фамылия?

– Я не спал, – заблеял дежурный.

– Фамылия?! – рявкнул Скойбеда.

– Прапорщик Дундурей.

– Так вот, товарищ прапорщик, – Скойбеда сбавил тон. – Через пять мынут вижу вас сидящим в моей машине внизу. Трое суток аресту за сон на посту и незнание рапорта!

– За что, товарищ генерал, – захныкал дежурный.

– Повторяю: за сон и рапорт. Пятеро суток. Еще вопросы есть?

– Никак нет.

– Тогда, товарищ прапорщик, откройте мне камеру под нумером 15 и бегом делать то, шо я казал.

Дробью застучали сапоги по бетонному полу, и в замке козловской камеры заходил ключ. Капитан все еще стоял по стойке "смирно", не зная радоваться ему или наоборот.

Открылась тяжелая дверь, и на пороге показался Скойбеда в парадной шинели. Густые брови его были насуплены.

– Товарищ генерал-майор, – высунулся из-за спины его дежурный.

– Ну? – Скойбеда не шевелился.

– Разрешите обратиться?

– Ну?

Дежурный, протиснувшись между косяком и Скойбедой, забежал во фронт:

– С праздником вас, товарищ генерал-майор!

– Ура! – гаркнул было Скойбеда, но вовремя остановился. Его лицо потеплело, брови несколько расправились.

– Спасибо, сынок, – он похлопал дежурного по щеке. – Подхалимов терпеть ненавижу, а вот тебя, сынок, прощу. Ради светлой даты. Беги, занимайся своим делом.

– Есть! – дежурный прошмыгнул у Скойбеды под рукой и исчез в коридоре.

Скойбеда и Козлов остались вдвоем. На лоб генерала вновь спустились тучи, Козлов решил их разогнать.

– С семидесятой годовщиной вас, – пробормотал, улыбаясь, он.

Скойбеда молчал. Козлов растерялся. Он разжал кулак и посмотрел на свою измятую "Стрелу".

– Что это там? – мрачно спросил Скойбеда.

– Да вот, – капитан протянул ракрытую ладонь. – Спичечки не будет?

– Будут тебе спичечки, будут тебе яичечки! Что, доигрался, Козел!

Козлов побледнел.

– Валерий Михайлович... – начал он.

– Я тебе не Михалыч! – прорычвл генерал.

– Товарищ генерал-майор, это ошибка!

– Ошибка, говоришь? – Скойбеда прошел вглубь камеры и остановился у рукомойника. – И шо оружие без моего ведома на задание взял, тоже ошибка? И шо пол-Москвы академиков переловил? И шо народному депутату по твоей милости два зуба выбили, это шо?! За ошибки надо отвечать. Собирайся!

– Куда? – у Козлова ныло сердце.

– На кудыкину гору, ха-а-а-а... Собирайся, я сказал.

Козлов взял свой плащ, служивший в камере подушкой, и пробормотал:

– Я готов.

– Не слышу, – оттопырил ухо Скойбеда.

– Я готов.

– Не слышу?!

– Я готов!!!

Они пошли к выходу: капитан впереди, Скойбеда сзади. Прошли мимо соседних камер, мимо вытянувшегося в струну прапорщика Дундурея, мимо штрафного изолятора. На выходе Скойбеда расписался в каком-то журнале, и дав Козлову пинка, вытолкнул на темную предутреннюю улицу. У ворот тюрьмы стоял защитного цвета газик. Увидев генерала, из машины выскочил шофер-казах, ефрейтор внутренних войск, и засуетился, открывая дверь.

– Залазь! – Сккойбеда указал Козлову на заднее сиденье, сам сел рядом с водителем.

– Поехали, Жапузанов, – кивнул он казаху.

– Куда, товарищ генераль?

– На губу! – Скойбеда рукой указал направление.

Газик тронулся. Козлова знобило, не то от холода, не то от страха. Скойбеда посмотрел на часы:

– Четверть семого, мне еще сегодня парад принимать. Жми, Жапузанов!

– Куда,товарищ генераль?

– На губу, твою мать! – выругался Скобеда и, повернувшись к Козлову, проговорил:

– Посидишь у меня там, милок, подумаешь, может, уму-разуму наберешься.

Вдруг Козлова ожгло:

–Товарищ генерал-майор!

– Че орешь? – Скойбеда вздрогнул.

– Товарищ генерал-майор, это очень важно, а я чуть не забыл. Надо срочно связаться с полковником Семинардом.

– Говно твой Семинард, – Скойбеда широко зевнул. – Выкладывай мне.

– Товарищ генерал-майор, – капитан говорил скороговоркой, отчего смысл половины слов невозможно было уловить. – Прошлой ночью... Я прошлой ночью видел Фрайера, который Свинья... Про которого говорил Евлампий, который полковник Бабель.

– Да что ты мелешь? – наморщил лоб Скойбеда. – Который, не который... Что ты видел?

Козлов набрал побольше воздуха и выпалил:

– Я видел двойника Ленина.

– Опять двойники? – побагровел Скойбеда. – Отставить двойников! Мало вам с Семинардом скандала с академиками! В двух газетах ужо, мать их ити, материал прошел! Щас не 37-й год, чтоб все по-людски. Разрешили им гласность на свою голову!

– Но, товарищ генерал, – умояюще шептал Козлов. – Это же и вправду Фрайер, он и говорил-то не по-нашему.

– Во-во, – Скойбеда откинулся на сидении. – Только международного скандала нам и не хватало. Все, Козлов, на губе теперь двойников ловить будешь. А я постараюсь, чтоб и этот Семинард твой гребанный туда же попал. В одну камеру.

– Но товарищ...

– Рот закрой! – посоветовал Скойбеда.

Козлов так и сделал. Генерал же закурил сигарету с золотым мундштуком, стряхивая пепел прямо себе под ноги. Водитель молча крутил баранку.

– А ты шо такой хмурый, Жапузанов? – обратился к нему Скойбеда. – Дедовщина замучила? Дедовщины у нас нет.

– Не, товарищ генераль, – мотнул головой Жапузанов. – Не выспался просто, дежурный рано разбудиль, сон досмотреть не даль, а я во сне мама видель.

– Сон – это хорошо, – согласился Скойбеда. – Мне вот тут давеча такой сон снился, похлеще любого детектива. Снилось, будто меня агенты иностранной разведки похитили. Привезли они меня на свою дачу и давай спытать, как, мол, в Мавзолей Ленина проникнуть. Ну, я им, ясное дело, говорю: режьте, мол, меня на куски, ничего не скажу, ха-а-а...

Скойбеда замолчал, выпуская дым в форточку.

– А дальше что быль, товарищ генераль? – спросил водитель.

– Дальше?.. – Скойбеда чуть смутился. – Ты, Жапузанов, давай за дорогой смотри. Дальше... Что дальше... Обезвредил я их, кочнечно, и сдал на Лубянку, такие вот сны бывают.

Козлов тоже вспомнил свой давешний сон про Скойбеду, но промолчал.

– Приехаль, товарищ генераль, – Жапузанов затормозил у сурового здания с решетками на окнах. Скойбеда с удивительной для своей комплекции легкостья выпрыгнул из машины и открыл заднюю дверь:

– Вылазь, Козел, да побыстрее, у меня времени в обрез.

Капитан подчинился. Огляделся: вокруг ни души, только-только начинает светать, на небе бледными искорками догорают звезды.

– Ну, чего застопорился, сказано: швидче шевелись!

Скойбеда стоял широко расставив ноги, полы его шинели быди распахнуты...

И тут на Козлова нашло. Он вспомнил, как в детстве играли они на пустыре в футбол, вспомнил, как хорошо получались у него удары по мячу слета... Он смотрел на то место, где сходились воедино масластые ноги генерала:

"Вот он, мяч только бы не промахнуться."

Капитан прицелился, закрыв один глаз.

– Ты шо это, спятил? – забеспокоился Скойбеда.

Козлов воровато зыркнул на Жапузанова: тот сидел за рулем и, казалось, спал, и, размахнувшись, с правой ударил генерала острым носом туфли между ног, метя попасть тугим мячом прямо в "девятку".

– А-а-а-а! – Скойбеда взмахнул руками и осел на кузов газика.

Козлов бросился бежать.

– Стреляй, Жапузанов! – услышал он рев генерала. – Стреляй, уйдет!

– Куда, товарищ генераль?

– А, чурбан тупорылый! – послышался глухой удар и жалобный крик Жапузанова. Козлов растворился в сумерках зарождавшегося утра.

ГЛАВА 21

Москва. Красная Площадь. 7 ноября. 70-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Идет проаздничная демонстрация. 11-30 утра.

На трибуне Мавзолея – крупные деятели Партии и Правительства. Напротив, у витрин ГУМа, среди народа, – Эдуард Стерлингов и Сэм Стадлер, оба в приподнятом настроении. В руке Стерлингова – воздушный шарик желтого цвета, наполненный углекислым газом. Падает первый снег.

– Интересно будет почитать наши завтрашние газеты, – потер руки советолог. – Сенсация выйдет отменная!

– Да, – согласился Стерлингов. – Сожалею, что лишен такой возможности.

– Я вам перешлю, – пообещал Стадлер. – Какой у вас номер телефакса?

– У меня аудиовокс, – улыбнулся Стерлингов. – Вы, кстати, когда улетаете?

– Завтра утром. Билеты уже заказал. А сегодня, – Стадлер сладко зажмурился, – рассчитаюсь с вами, а после – прощальный банкет, я угощаю. Надеюсь, вы не будите возражать против того, что я пригласил в нашу компанию консула Хэриса. О! Вот и он. Легок на помине.

Пробивая локтями дорогу сквозь колонну трудящихся от завода им. Лихачева, к ним пробирался Хэрис. Брови его были насуплены.

– Эй, мне чертовски не нравится твоя манера звонить ни свет ни заря, – вместо "здрасте" начал он. – Что у тебя опять за неотложные дела?

Стадлер принял его тон:

– Ты порядочная свинья, Джим, но я тебя прощаю. Сегодня у меня замечательный день.

– Как же, семдесят лет советской власти, – пробурчал консул.

– Ты можешь язвить, сколько угодно, – усмехнулся Стадлер. – Мимо денег ты уже проехал, теперь рискуешь пролететь и мимо банкета.

– Какого банкета? – навострил уши консул.

– Прощального. Банкета по поводу моего отбытия на родину.

– Чего-то я не понял, – наморщил лоб Хэрис. – Ты что, уже улетаешь? А как же задание?

– Задание я решил перепоручить тебе, – хлопнул консула по плечу Стадлер.

– Как это мне? – испугался тот. – Мне нельзя. У меня семья, дети. Я на подхвате, в обеспечении.

– Вот как? – советолог почесал нос. – Я и не знал. Бумага на тебя уже ушла в центр, так что машину не остановить. Ты уж извени.

– Ты... Да ты сволочь! – Хэрис попытался взять советолога за грудки. – Ты – гад, жидовская морда!

– Э, э, полегче! – Стадлер одним движением стряхнул с себя консула. Ты тут последние мозги пропил, шутки понимать разучился. Ну неужели я и вправду миллионное дело такому рохле, как ты, доверил бы?

– Я думаю, что нет, – робко заметил Хэрис.

– Вот и я думаю, – Стадлер поправил ворот плаща. – Нет уже никакого задания. Выполнил я его, пока ты со своими послами водку жрал. Вот так-то, старик.

– Ух ты, Господи! – выдохнул Хэрис. – Ну ты меня и напугал. Нет, ты пойми, я... – Он вытащил из кармана фляжку и судорожными глотками осушил где-то на треть. – Я не против задания. А кстати, в чем оно заключалось?

– Тебя, дурака, разыграть. – Стадлер нахально блеснул глазами.

– Да ну...– обиделся консул.

Стерлингов, стоявший доселе молча пряча улыбку, сказал:

– Филипп, я тут отойду на минутку в одно место, вы шарик не подержите?

– О чем разговор.

– Кто это? – спроил Хэрис, когда Стерлингов ушел.

– Агент КГБ! – засмеялся Стадлер.

– Ну и шуточки у тебя, – снова надулся консул.

Поток демонстрантов тем временем иссякал. Все реже мелькали красные флаги, все глуше звучало "ура". Засобирались и люди на трибуне.

– Смотри, – подтолкнул Хэриса советолог. – Ну ща будет круто! Где же Эд? Такое зрелище пропустит!

Он завертел головой в поисках Стерлингова, но того нигде не было.

– А что будет-то? – консула снедало любопытство.

– Сейчас увидишь, – подмигнул Стадлер. – Оперетта Кальмана под названием...

Он не договорил. Его тонкий нюх почувствовал вдруг необычайно сильный запах цветочного одеколона. Настолько сильный, что закружилась голова. Запах шел со всех сторон, казалось, всю Красную Площадь полили грошевой парфюмерией, и что вместо снега с неба сеется одеколон. Стадлер скосил глаза влево. Метрах в трех от себя он увидел странного человека. Человек этот в чудовищно мешковатых брюках стоял на полусогнутых ногах и читал газету, источая тот самый приторный аромат.

Советолог посмотрел вправо и увидел точно такого же человека, только вместо газеты в руках у него был журнал. Еще двое с книгами стояли у него за спиной.

"Самая читающая в мире страна", – промелькнула в голове мысль. Он уже все понял, медлить было нельзя. Стадлер развернулся на носках и прынгул прямо на человека с газетой. Расчет оказался верным: человек не ожидал такого поворота событий, и газета выпала у него из рук вместе со спрятанными в ней наручниками. Стадлер размахнулся и что есть силы стукнул противника шариком по голове. Шарик от удара оглушительно лопнул, приведя человека в состояние легкой контузии. Он на мгновение потерял ориентацию, и этого советологу хватило чтобы, проскочив мимо него, броситься бежать вдоль главного универмага столицы. Сзади слышались хрип и возня: это консул Джим Хэрис тщетно бился в цепких руках кэгэбистов, как треска на крючке. Стадлер почти добежал до угла, когда на его пути вырос мощный мужик с 12-м томом собрания сочинений Л.Н.Толстого в руке. Стадлер наклонил голову и с разбегу боднул того в солнечное сплетение. Кэгэбэшник охнул, осел на бок, выдавив могучим задом два толстых витринных окна. Звякнули стекла, дико завыла сигнализация.

Со всех сторон к Стадлеру бежали люди, размахивая газетами и книгами, брошюрами и буклетами. Советолог нырнул в образовавшуюся брешь ГУМовской витрины и, перемахнув через прилавок, скрылся в подсобном помещении. Сзади доносился топот и сиплое сопение, крики: "Марадян, второй этаж, Стаценко налево, остальные за мной!" Остальных оказалось человек десять. Все они пробежали мимо того места, где прятался Стадлер, бухая тяжелыми сапогами, и скрылись за поворотом. Советолог осторожно высунул голову: прямо на него глядел молоденький паренек с расширившимися от страха глазами. Стадлер двинулся ему навстречу.

– Стой! – пропищал паренек. – Стрелять буду!

– Не стрелять! – донеслось откуда-то издалека. – Он нам живым нужен!

Молодой особист растерялся. Советолог же выхватив пистолет из-за пазухи и, сняв его с предохранителя, прошипел:

– Прочь с дороги. Мне стрелять можно.

– Нет! – замахал руками паренек. – Так нечестно! Вы не посмеете!

– Я не посмею? – Стадлер прицелился ему в голову и нажал на курок.

Тонкая струйка подкрашенной воды, вылетев из дула пистолета, расплылась чернильным пятном на лбу паренька. Он вскрикнул и, закрыв лицо руками, упал ничком под прилавок.

– Что за черт! – Стадлер отбросил пистолет. Из дальнего конца отдела к нему уже бежало несколько человек. Советолог юркнул обратно в подсобку, а оттуда через дверь еще в одну. Следующая дверь оказалась изнутри заперта на щеколду. Стадлер откинув засов и, толкнув дверь, оказался в каком-то дворе. В лицо ударил свежий ветер. Сквозь арку Стадлер выскочил на улицу. Прямо перед ним находился белый рафик с двумя нарисованными на борту пингвинами. Толстый водитель сидел в кабине и курил.

– Эй, браток, сигаретки не будет? – прохрипел, задыхаясь, советолог.

– Да что за тобой, волки гнались, что-ли? – добродушно пробасил толстяк. – На, кури.

Он приоткрыл дверцу и протянул Стадлеру пачку "Явы". Тот схватил водителя за кисть и со всей силы рванул на себя. Толстяк как шарик перекатился на тротуар. Стадлер прыгнул в кабину. Ключ торчал в замке зажигания, остальное было делом техники. Мотор дико взревел и "рафик" рванулся вперед, взяв рекордную стартовую скорость. Из арки высыпали кэгэбисты.

– По колесам, стрелять по колесам! – раздался визгливый голос.

Пули защелкали по жестяной обшивке "рафика".

– Егор Глебыч, уйдет же! – вопил сзади. – Уйдет же, Егор Глебыч!..

– Я сказал: по колесам!!!

Стадлер свернул в ближайший переулок.

"Только б до посольства добраться, – работала мысль. – А там лягу на дно, попрошу политического убежища..."

Стадлер глянул в зеркало заднего вида: погони не было. Оторвался, облегченно подумал он. До посольства оставалось уже совсем близко. Лишь бы засады не было! Стадлер вывернул на прямую. Вот уже и серое здание со звездно-полосатым флагом... Четыреста метров. Триста. Двести. Сто пятьдесят...

И тут из боковой улицы наперерез ему выскочила машина "мерседес"! Стадлер узнал этот широкий серебристый капот с круглой эмблемой посередине. Машину развернуло и бросило навстречу советологу. Тот до отказа надавил на тормоз, но было уже поздно. Визг тормозов, лязг мнущегося железа, звон лопнувших стекол, – все смешалося для Стадлера в один общий гул. Советолога швырнуло на руль, острая боль пронзила груднуя клетку. Сознание на миг оставило его, но вернулось от резкого воя милицейской сирены. Стадлер застонал и, собрав последние силы, рванул ворот пиджака. Пробормотав отходную молитву, советолог надавил зубами на едва заметный бугорок под материей. Хрустнуло стекло и во рту появился приторный вкус касторки. Закрыв глаза, Стадлер приготовился к смерти. Прошло какое-то время, и некто возник рядом с ним. Ткнув его в бок чем-то твердым, этот некто нежно пропел:

– Приехали, мистер Стадлер.

Тот открыл глаза: над ним нависло красное обветренное лицо.

– Ю ар эн энджел? – спросил советолог.

– Ангел, ангел, – обветренное лицо улыбалось. – Вылезайте.

Стадлер хотел задать еще вопрос, но не успел: сознание вновь покинула его, на этот раз надолго.

* * *

Эдуард Стерлингов шел по Садовому кольцу. Ветер развевал полы его дорогого английского плаща, снежинки падали на русые волосы и надолго застревали в них.