Текст книги "Песочные часы"

Автор книги: Веслав Гурницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

У голых апатичных детей вздулись животы от маниоки, волосы выцвели от голода, лица почернели от пыли и грязи. Они шли и шли; казалось, что колонна бесконечна, что молчаливое шествие тянется от самой таиландской границы, может, даже с тибетских нагорий, из каких-то вековечных глубин «мертвого сердца» Азии. Некоторые тележки издавали раздирающий уши скрип, другие громыхали и резко наклонялись у каждой перерезавшей дорогу щели, были и такие, что катились только на одном колесе, а ступицу второго поддерживали чьи-то руки. Толкали, тянули, упирались в дышла, несли узелки на голове, на руках, на спине и опять на плоских гнущихся коромыслах, на голове, на животе.

Я заметил, что в толпе очень немного молодых мужчин, но это было понятно, и разъяснений не требовалось. Не было и маленьких детей, меньше четырехлетнего возраста. Бесшумно вибрирующая толпа, бесконечная, шаркающая босыми ногами, состояла главным образом из женщин: у одних головы закутаны в аккуратные тюрбаны, у других коротко острижены, и из детей, начиная с шести-семилетнего возраста. Дети бежали, поддерживали рожны телег, подпихивали бамбуковые плетеные кузова, подпирали голыми спинами полукорзину арбы, собирали у дороги ветки высохших каучуковых деревьев, иногда погружались по пояс в густую зеленую жижу придорожных канав, чтобы голыми руками ловить тонких, как прутики, уклеек.

Мы остановили наши машины. Операторы побежали вперед, выбирая подходящую точку съемки. Защелкали затворы, началась компоновка кадров, определение направления движений, чтобы путники не смотрели прямо в объектив. Зритель и читатель очень любят хорошие кадры из жизни экзотических стран.

Никто не закрывал лица и не приглаживал поспешно лохмотьев, но никто и не улыбался во весь рот, не издавал односложных выкриков, как это часто бывает в Азии. Мы ни в ком не возбуждали сколько-нибудь заметных эмоций. Тележки с бумажными флагами новой Кампучии не останавливались ни на момент, проплывали и уплывали в монотонном скрипе и стуке, будто нас вообще не было. Даже дети не проявляли к нам должного интереса, подозрительно и недоверчиво стреляли глазами, нанизывая на нитки уклейки, наловленные к полуденному завтраку. Старики, тащившиеся из последних сил, держа палки искореженными руками, смотрели на нас пустым взглядом, в котором где-то притаился и страх.

Потом мы пригласили переводчиков и начали путникам задавать вопросы. Множество вопросов, беспорядочных, назойливых, подсказанных той ранней порой, которую мы все переносим по-своему, той четвертью часа горьких размышлений о скверных сторонах нашей профессии.

XIX. Почти каждая деталь, характерная для этого шествия изможденных призраков, имела свое объяснение, социологический смысл и политическое значение.

Маленьких детей не было потому, что все эти четыре года они вообще почти не рождались. Супругов при переселении разделяли, новые браки без разрешения властей были запрещены, каждая попытка сближения между мужчиной и женщиной наказывалась, и, как правило, очень жестоко. В 1976–1979 годах показатель рождаемости упал в Кампучии почти до нуля.

Женщинам стригли волосы после климактерического периода, когда они уже не угрожали миру рождением потомства. Стрижка наголо, как и везде, была здесь для женщины знаком позора и унижения или символом аскетизма. Такого рода представления как раз надлежало в народе полностью искоренить. Стриженых женщин легче было различать во время полевых работ. Им уже позволялось бывать в обществе мужчин.

Вздутые животы детей, их тоненькие ножки и апатичные лица были результатом хронического дефицита животного белка в течение трех последних лет. «Демократическая Кампучия» добилась, правда, некоторых успехов в производстве риса, который был превращен в тотальную, не имевшую эквивалента монокультуру. Но во время страшного голода 1976 года, связанного с переселением и всеобщим хаосом, крестьяне забили крупный и мелкий скот почти целиком. Большинство кочевавших с места на место людей не имели во рту вот уже три года ни кусочка мяса или рыбы, хотя озеро Тонлесап – самый богатый рыбой водоем на свете.

Немногочисленные буйволы, плетущиеся в упряжках, были либо взяты в покинутых всеми коммунах, либо пойманы на придорожных пастбищах. При полпотовском режиме никому нельзя было иметь собственного буйвола.

Отсутствие интереса к нам проистекало попросту из страха. В глухих деревнях Кампучии белые появлялись редко, в сущности, на памяти нескольких поколений здесь бывали только французы или американцы. Ни от тех ни от других не приходилось ожидать ничего хорошего. Крестьяне рассудили, что если свергли власть полпотовцев, то, значит, опять вернулись американцы или французы; мы наверняка выглядели как очередной форпост этих ненавистных угнетателей. У кхмерской деревни не было никаких оснований нас приветствовать и поздравлять. О существовании европейских социалистических стран тут, надо думать, никогда не слышали.

Бумажные флаги, прикрепленные над каждой, даже самой невзрачной повозкой, выдавали на контрольных пунктах военные. Это был знак молчаливой солидарности с новой властью, осторожное, но явственное свидетельство того, что на людей, которые бредут в свои несуществующие дома, полпотовцы не могут больше рассчитывать. И армия тоже будет знать кого ей защищать от коварного нападения на привале у дороги, от внезапного обстрела из джунглей.

Ни у кого из мужчин, шагавших в этой колонне, не было при себе огнестрельного оружия.

XX. Люди, которые уже три недели бредут по опустошенной стране, были выселены из своих жилищ между декабрем 1975 и маем-июнем 1976 года.

Поначалу выселение коснулось только горожан, но потом, когда с ними управились – что было не так-то просто, ибо в общей сложности речь шла приблизительно о трех миллионах человек, – настала очередь крестьян. В отличие от жителей городов, которых выгоняли из домов в чем застали, крестьяне получили много важных преимуществ, особенно в тех случаях, когда они были совершенно бедны и полностью неграмотны, ибо только такие являлись в глазах полпотовцев единственной во всем народе по-настоящему здоровой и полноценной социальной группой, с которой предстояло начать строительство «нового общества». Их предупреждали о выселении за целую неделю. Разрешали собрать рис и взять с собой столько личного имущества, сколько могло поместиться на арбе или тележке, с тем условием, что каждая семья сама доставит его, не используя живой тягловой силы. Буйволов, коров, свиней и птицу нельзя было брать с собой, «живой инвентарь» вместе с хижинами был предназначен для других крестьян, которых поселят в покинутой деревне.

Именно этот замысел лежал в основе всего плана принудительного всеобщего переселения, который был разработан лично Пол Потом. Крестьян постановили переселить с востока на запад, с юга на север, с Кардамоновых гор на границу с Лаосом, из дельты Меконга в Баттамбанг. Их решили перемешать между собою, разложить на атомы, растереть в порошок, чтобы раз навсегда уничтожить сформированную столетиями социальную структуру, до основания искоренить систему местных взаимосвязей и окаменевшую кастовую иерархию бедных и богатых.

Жители деревни шли вместе только до ближайшего распределительного пункта, который помещался обычно в уездном центре. Там разделяли супружества и семьи, проверяли, кто умеет читать и писать, определяли категорию социальной пригодности, отбирали все памятные вещи и документы, иногда сразу же меняли фамилии, которые были заведены в Камбодже лишь в нынешнем столетии нетерпеливой французской администрацией. Фамилии меняли не везде, но это в огромной степени облегчило процесс перемолки. Единственным знаком, удостоверявшим личность, явилось с той поры нечто, что в Китае с 1949 года именуется «ху коу пу». Это что-то вроде «книжки лояльности» или подробной личной анкеты. Там содержатся сведения о классовом происхождении до третьего поколения, полный перечень провинностей и самокритичных выступлений, трудовых достижений, а также результаты очередных проверок классовой сознательности. К анкете прилагался любой донос, даже самый пустячный. Экземпляры китайских «ху коу пу» попали за границу, и содержание их известно; нет оснований предполагать, что в Кампучии они выглядели иначе. Различие, может быть, в том, что, кроме них, жители «коммун» не имели ничего другого, удостоверяющего личность, а перечень провинностей хранился у шефа службы безопасности в «коммуне». По всей вероятности, на этой основе составлялись списки приговоренных к смерти.

Затем с распределительных пунктов отправлялись длинные колонны людей, которые никогда до этого не были знакомы и имели все основания друг другу не доверять. Цель была как раз в том, чтобы они стали частицами аморфной социальной суспензии, молекулами в суперколлективе, изолированными ячейками той магмы, которая, по мнению Пол Пота, всегда играла определяющую роль в подлинной мировой истории.

Крестьян заставляли идти пешком сотни километров в далекие, незнакомые им «коммуны», причем предусматривалось, чтобы в одной «коммуне» не оказалось больше двоих земляков, жителей одной деревни, поскольку они могли бы вступить в сговор. В некоторых «коммунах» на севере и востоке страны, где бедняки поддерживали партизан во время войны с режимом Лон Нола, поступали сперва как раз наоборот. Выселяли только зажиточных крестьян и тех, кто умел читать, а остальные оставались на прежнем месте и получали коллективную полноту власти над «новыми жителями». Таковыми были главным образом выселенные из городов чиновники, учителя, фельдшеры, буддийские священнослужители низших рангов, квалифицированные рабочие, домашняя прислуга, иногда мелкие купцы или перекупщики, все имущество которых умещалось в один узелок. Неграмотным крестьянам поручалось научить «новых жителей» уважению к физическому труду и отучить их от вредных привычек. Они должны были подвергнуться глубокому, всестороннему перевоспитанию, чтобы быстро и полностью уподобиться народным массам. Полпотовский комиссар следил за ходом перевоспитания и поучал, как надо добиваться, чтобы оно приносило плоды. Те, кто не поддавался перевоспитанию, однажды ночью исчезали навсегда.

XXI–XXX

XXI. Я ухватился за эту тему. Это было первое доказательство, что сообщения в печати имели под собой основания.

Молодая женщина, лет двадцати пяти, с которой мы начали разговор, выглядела интеллигентной и деловой. Она не скрывала своей неприязни. Ее имя – Нуан Вань Онг, хотя не ручаюсь, что оно настоящее: женщина назвала себя быстро и неразборчиво, а повторить не захотела. Она местная, из провинции Свайриенг, из одной деревни, название которой не имеет значения. С июня 1976 года до января 1979 года работала в «коммуне» Каньлен в провинции Кратьэх. Теперь она возвращается домой.

Нашла ли она кого-либо из родных?

Да. Младшего брата. Он стоит вон там, с палкой в руке.

Была ли она замужем?

Да.

Где муж?

Женщина пожала плечами и отвернулась.

Были ли дети?

Ответа нет.

Что с родителями?

Умерли. А может быть, еще живы.

Знает ли она кого-нибудь, кто был родом из деревни, работал в «коммуне» и был убит полпотовцами?

Переводчики повторили вопрос. Женщина посмотрела мне в глаза со смешанным чувством страха, злости и недоверия, потом быстро сказала что-то шепотом, что вызвало замешательство среди переводчиков.

Да, сказали в конце концов переводчики, она знает такие случаи, но не хочет о них говорить.

Почему не хочет говорить?

Она говорит, что боится «красных кхмеров», но пусть товарищ этого не пишет, это простая женщина, она до сих пор не понимает, что Кампучия освобождена и что преступная клика Пол Пота – Иенг Сари никогда уже не вернется.

Хорошо. Я не буду об этом писать в газете.

ХХII. Потом переменилось и это: неграмотных крестьян лишили монополии на воспитание «новых жителей». Этим занялись кадровые работники, которых каждый квартал перебрасывали из одной «коммуны» в другую. Беспрерывная мобильность, кручение жерновов, бесконечные замены, текучесть, неопределенность, неустойчивость являлись основами полпотовской власти. Все это давало относительно надежную гарантию, что вырванный из земли человеческий пырей не начнет пускать корни заново.

Человек – это несносное создание. Ему достаточно на минуту задержаться, осесть, пожить, и он уже пускает корни, обрастает предметами, начинает сплетать вокруг себя тонкую ткань новых отношений, добивается самореализации своей неповторимой личности, даже если не может употребить эту формулировку. Одно он любит, другое нет, мешает общему маршу, ищет счастья по своему разумению. Из таких людей нельзя создать в будущем «новое общество».

Пол Пот когда-то писал под псевдонимом Салот Сар (некоторые утверждают, что это была его настоящая фамилия) небезынтересные эссе по проблемам, возникающим на стыке антропологии и социологии. Негативная, с его точки зрения, сторона человеческой природы была им подвергнута обстоятельному анализу. Именно неистребимая потребность оседлости и постоянства подверглась резкому осуждению со стороны Пол Пота, ибо ведь все мы начали свою историю с кочевой жизни, со случайных и непрочных связей. Нельзя создать ничего по-настоящему нового с– людьми, у которых первая забота – вырыть себе норку и которые большую часть энергии тратят на то, чтобы устроиться лучше и удобнее. Человек – это часть природы, он не должен идти против ее законов. У природы же нет такого закона, из которого следовало бы, что должно быть лучше.

По интеллектуальному уровню эссе Пол Пота гораздо выше теоретических работ Линь Бяо, одного из главных идеологов китайской «культурной революции». Линь Бяо по очевидным причинам не мог затмевать «солнца», был к тому же примитивной натурой и в умственном отношении уступал не только образованным деятелям революции вроде Чжоу Эньлая, но и всем видным лидерам «яньаньского периода». Он не знал ни одного иностранного языка, кажется, не выезжал из Китая, кроме периода 1939–1941 годов, его начитанность равна почти нулю. Может быть, именно поэтому Мао выбрал его на роль пророка новой эры. Когда бьет урочный час, интеллектуалы ни на что не годятся. В нашумевшей статье Линь Бяо, опубликованной в августе 1965 года и провозглашавшей новое деление мира – на «город» и «деревню», содержится четырнадцать географических, исторических и прочих фактических ошибок, чего прежде не случалось в китайской партийной публицистике.

Другое дело – Пол Пот. Мне неизвестно, действительно ли он получил, как сам неоднократно заявлял, степень доктора политических наук в «Эколь де сьянс политик»[16]16
  «Школа политических наук» (франц.).


[Закрыть]. Некоторые вообще сомневаются, что он получил в Париже высшее образование. Но это не так уж важно. Сообщение, опубликованное в газете «Монд», будто бы Пол Пот закончил во Франции лишь радиотехническую школу, по-видимому, не соответствует действительности. Пол Пот, несомненно, был человеком, получившим образование выше среднего уровня азиатской интеллектуальной элиты. В его работах видны следы серьезного чтения, довольно много ссылок на сторонников неофрейдизма и новейшей антропологии, без труда можно заметить увлеченность Бакуниным и классиками анархизма.

Если даже докторская степень Пол Пота – плод вымысла, то его близкий приятель Ху Ним, убитый им в 1977 году по причине идейных разногласий, наверняка был доктором Сорбонны, что без труда можно установить по годовым записям. Диплом он получил в мае 1965 года, писал также совсем неплохие стихи, был лично знаком с Тристаном Тцара, Арагоном и Сартром. Иенг Сари изучал социологию. Кхиеу Самфан, тоже доктор Сорбонны, публиковал в «Революционном знамени» небезынтересные статьи и трактаты. Когда на рубеже 50 – 60-х годов эти люди вырабатывали в Париже первый вариант своей концепции кхмерской революции, они не слишком отличались по своим взглядам от других приверженцев социального радикализма в Азии. Они не были горсткой социал-патологических громил и крикливых посредственностей вроде тех, кто когда-то основывал НСДАП или маршировал на Рим. Наоборот. Исходные пункты их рассуждений поддавались проверке, выводы были логичными, идейность побуждений очевидной. Они знали иностранные языки, путешествовали по Европе и Азии и, по всей вероятности, не одну ночь провели в спорах о Сореле[17]17
  Жорж Сорель (1847–1922) – французский философ и социолог, идеолог анархо-синдикализма.
  Далее упоминаются видные представители анархизма: французский мелкобуржуазный социалист Пьер Жозеф Прудон (1809–1865), немецкий философ Макс Штирнер (1806–1856), глашатай крайнего индивидуализма.


[Закрыть] и Прудоне. Они были начитанны и далеки от мистицизма, сознавали необходимость действовать и руководствовались мотивами, мимо которых нельзя пройти, пожав плечами.

«Великое переселение» в Кампучии не было проявлением безумия, глупости варваров или солдатского произвола. Оно явилось осуществлением глубоко продуманной и выношенной доктрины, следствием отчаяния перед лицом неизменного убожества мира и недовольства слишком медленными темпами происходивших ранее революций. Оно родилось из тоски по обществу с чистым и ясным обликом, свободному от бремени неравенства, от всех бед, которые ежечасно творит испорченная человеческая натура. Люди из окружения Пол Пота не были в этой тоске одиноки. Начиная с Робеспьера, видения такого рода время от времени побуждали восторженных идеологов стремиться к катарсису с помощью слепого террора. От Бакунина до Штирнера мотив «очищения» путем террора то и дело повторяется в истории политической мысли нового времени. Различия лишь в масштабах. И трудно согласиться с тем, что террор славили только умственно больные люди. Группа Пол Пота сформировалась из умов на свой лад незаурядных, по крайней мере в местном масштабе.

Пятнадцать лет назад было бы неверно видеть в этих людях лишь китайскую агентуру. При подобном подходе китайскими агентами могли бы оказаться Гевара, Руди Дучке, Фельтринелли, Герберт Маркузе, люди из организации «Черные пантеры», чилийский «MIR», аргентинские «монтонерос». Это было скорее идейное воздействие, родство позиций и взглядов на истинный характер «доли человеческой». Последовательный и неподдельный социальный радикализм без оговорок, компромиссов и иллюзий, рассматривавшийся как интегральный способ мышления об окружающем мире.

Если группа Пол Пота самоотождествилась впоследствии с концепцией китайской «культурной революции», увидела в ней заповедь подлинно нового общественного порядка и не колеблясь клюнула на примитивные агитки Линь Бяо, она поступила так не из-за оппортунизма; это пришло несколько позже. Она сделала это по сознательному и добровольному выбору, исходя из тех представлений, которые во второй половине шестидесятых годов нашего века увлекли не только небольшую кучку интеллектуалов из Кампучии.

ХХIII. «Великое переселение» не могло остаться единичным актом. Хаос непрерывной переброски, перемещения кадров, усиленного круговорота социальной материи стал правилом в полпотовском государстве. Вскоре дело дошло до того, что неграмотные крестьяне, не слишком сведущие в географии собственной страны, даже не знали, где они находятся. Везде, куда б они ни попали, были похожие друг на друга рисовые поля, которые надобно было возделывать. Везде были такие же нары под первой попавшейся крышей, какой-нибудь комиссар «коммуны», молчаливый взвод охранников и карателей, общий котел, бесконечные собрания, посвященные самокритике и перевоспитанию. И работа. Работа до потери дыхания, граничащая с полным превращением в животное.

Нам подробно рассказывали, как эта работа выглядела, сколько и кому давали риса, какие наказания грозили нерасторопным, какова была судьба стариков и детей, которые с пятилетнего возраста обязаны были собирать травы и хворост, а также мыть посуду.

В течение одной недели, между 2 и 9 января 1979 года, эта система развалилась полностью, во всяком случае на территории, где новая власть осуществляла полный военный контроль. Ее не отменяли и не объявили недействительной: на это не было времени. Она просто бесследно распалась, будто ее никогда и не было. Крестьяне отправились обратно в свои старые деревни, не ожидая никаких инструкций и не требуя никаких разъяснений. У них это в крови от многих поколений. Они пережили сотни войн, карательных экспедиций, переворотов, феодальных распрей, непонятных им конфликтов. Они знают, что надо все пережить и все перетерпеть. Кхмерская пословица гласит: лодка переплывет, река останется.

XXIV. Они снова проходят сотни километров, кочуют по запыленным дорогам, по утрам глядят на солнце, чтобы по нему определить направление дальнейшего шествия, ночами расставляют часовых вокруг стоянок, чтобы отгонять палками прожорливых змей, мускусных крыс и выдр. Идут, шагают, семенят, подталкивают, передвигают нагруженные тележки, погоняют измученных буйволов, на ходу чинят колеса повозок, успокаивают перепуганных петухов, дергают постромки, а на привале заботливо собирают сухие ветки чтобы женщины с высохшими грудями могли на костре у дороги сварить горсточку риса. Вот соль земли, наивные темные братья, первые из первых, простые, как земля, вода и солнце. Вот точка отсчета всех нелживых мыслей и исчерпывающее, надежное мерило для всех идей и концепций современного мира. Только на них следовало бы подвергать проверке мотивы, которыми руководствуются государства, классы и отдельные личности, отцеживая чистую субстанцию от вымыслов и произвольных предположений, отыскивая истины, столь же неизменные и неопровержимые, как законы природы.

Только неизвестно, о чем они думают. В их глазах голод, страх и страдания всей Азии; их плоские изнуренные лица, неподвижные, словно высеченные из камня, – самое верное зеркало не рассказанной еще истории поколений, племен, народов. Только как прочесть это немое послание, как осуществить синтез, который не был бы очередной разновидностью бланкизма и абстрактной игрой не поддающихся проверке понятий?

XXV. Это молчаливое шествие напоминает фильм, прокручиваемый в обратном направлении. Крестьяне сами не знают, как дойти до прежних жилищ. Они никогда не держали карты в руках и не понимают, что дороги могут идти наискосок по отношению к сторонам света. Снова временный сбор, разъединение, распределение, соединение, внезапные встречи оставшихся в живых, известия о тех, кто не дожил. Военные объясняют, куда возвращаться: отсюда и досюда, направо, по солнцу, прямо, перед джунглями налево. Снова кто-то умирает в дороге и остается лежать под торопливо насыпанным холмиком, снова кто-то рождается в кремнистой пыли, под грязным брезентом военного грузовика. Снова стремление, цель, напор, странствие, бесконечное, как китайское «тао», У них это закодировано в генах тысячелетия назад, в давние-давние пра-времена, когда кочевые племена с Алтая и безбрежных степей Центральной Азии перешли через Памир и впервые вступили в плодородные тогда долины юга, чтобы найти место на земле. С каждым их шагом вперед, с каждым оборотом скрипучих колес история этих четырех лет обращается вспять, возвращается к своей исходной точке, самоликвидируется. Нет уже никакого «нового общества». Племена, роды, семьи и деревни возрождаются каждый час, на каждом перекрестке дорог, на каждом привале.

Тайфун утих, волны схлынули, восстанавливается неколебимость. Вечная, страшная, неистребимая азиатская неколебимость.

Так решаются дилеммы.

XXVI. Безусловно, ни в каком другом районе мира семейные узы не крепки в такой степени, как здесь, в Юго-Восточной Азии. Численность семейного клана – это относительно надежная экономическая гарантия на случай увечья или старости. Обязанность помогать друг другу и оказывать услуги укоренилась настолько, что не слабнет даже у образованных и самостоятельных людей. Пятидесятивековой опыт научил азиатских крестьян, что нельзя рассчитывать на чужих, соседей, друзей. Полагаться можно только на семью.

Принудительное разделение семей было самым тяжелым, решающим ударом по социальной структуре кхмерского народа. Удар был нанесен точно и умело людьми, которые хорошо знали данное общество и ведали, к какой цели идут.

XXVII. Выселение крестьян с мест, где они проживали с незапамятных времен, – это не такая вещь, которая встретит безусловное одобрение, особенно в Европе. Стоит, однако, внимательнее приглядеться к тому, что за этим скрывалось и что в конце концов вышло. Ведь даже теперь я вижу среди возвращающихся таких людей, которые имеют буйвола, нагруженную повозку, вдобавок еще петуха и собаку, а рядом с ними и таких, которые все свое достояние несут в одном узелке за спиной. Но, может быть, эти четыре года выработали в них какие-то новые, устойчивые привычки? Может быть, грубость методов вовсе не означала, что цель была ложной?

Азиатская деревня всегда была адом в миниатюре, средоточием всех несправедливостей мира, если как следует присмотреться. Она расслоена по множеству принципов, бесчеловечна к слабым и бедным, жестока к детям и животным, беспощадна к калекам, иноплеменным, инакомыслящим, закоснела в неписаных законах рабства и иерархичности. Азиатская неколебимость, которая нас иногда восхищает, – это чаще всего бессмысленная, кататоническая неподвижность и гораздо реже – сохранение субстанции. Кто может гарантировать, что в этом шествии призраков нет больше подлых арендаторов, бессердечных ростовщиков, ярых и неисправимых грабителей, которые тремя месяцами позже, немного отдышавшись после пережитых неприятностей, снова начнут морить голодом и унижать других, поскольку это предписано непостижимым законом мироздания? Крупный помещик, важный чиновник, владелец фабрики – это в Азии фигуры недосягаемые, на пограничье абстракции или теологии. Основные фронты социальных битв проходят, как правило, через каждую деревню, разделяют людей, которые ежедневно видятся, и семьи, многие поколения которых жили рядом.

Понятное дело, сейчас все они вызывают сочувствие, исхудавшие, оборванные, изможденные, голодные. Но сочувствие никого не избавляет от знания азбучных истин. В среде таких, как они, брали свое начало все беды Азии до эпохи колониального владычества. Именно голод, не исчезающий во многих поколениях, превращал сердца и умы в мертвый кусок гранита; хронический дефицит белка и недостаток энергии в организме способствовали безграничной темноте населения, возводимой жестокими старцами в ранг добродетели и моральной нормы. Может, и правда не было другого выхода, нельзя было иначе сокрушить эту гранитную скалу неколебимой апатии?

Нужен долгий разговор с этими людьми, чтобы избежать скороспелых суждений.

Стричь старых женщин – да, это отвратительно. Но ведь не все острижены. Может быть, те, с которыми мы разговаривали, просто пали жертвой чрезмерного усердия начальника какой-то одной из «коммун»?

Ограничение рождаемости… Не надо быть мальтузианцем, дабы знать, что это за проблема для Азии и не только для нее. Применявшиеся до сих пор методы ограничения демографического взрыва в Азии либо полностью провалились, либо дали лишь локальные, частичные результаты. Впрочем, несколько лет тому назад в Индии приступили к полупринудительной стерилизации, и мир от этого не рухнул.

Я должен сохранить рассудок, если хочу понять, что здесь действительно произошло.

XXVIII. «Метафизики считают, что вещь может лишь бесконечно воспроизводить самое себя, но не может превратиться в иную, отличную вещь». (Мао Цзэдун. «Относительно противоречия». Эта работа написана в Яньани в 1937 году.)

XXIX. Мы ехали дальше, трубя, тормозя, продираясь в густеющих клубах желтой пыли, которая лениво оседала на тянущихся по обочине упряжках, головах, тележках, буйволиных рогах. Пыль с каждым километром все более сгущалась, покрыла борта машины и оружие сопровождающих солдат, набилась уши и нос, осела в горле, разъела веки. В конце концов пришлось остановиться, чтобы стряхнуть с рубашек толстый и липкий слой пыли. Раскаленный воздух куснул нас, словно пес из-за угла, он был сухим и острым, как клинок мачете. Не было еще восьми утра, но за минуту остановки мы пролили целые ручьи пота, которые, поспешно извергаемые потрясенным организмом, потекли по лбам и штанинам. Даже на руках и на веках перемешанный с пылью водянистый пот превращался в жгучее месиво.

Никогда прежде я не испытывал подобного климатического шока. В ста двадцати километрах на восток, в городе, откуда мы выехали пять часов назад, температура в полдень не превышает тридцати двух градусов, влажность держится в границах шестидесяти процентов. Февраль там – самое легкое для европейца время года. А здесь мы внезапно оказались средь пустыни и попали в разъяренный зной, в облака пыли, невидимые частички которой, словно миниатюрные линзы, собирали солнечные лучи и наращивали их губительную силу. Влажность, надо полагать, приближалась к нулю. На расстоянии всего лишь ста двадцати километров разница температур составила больше двадцати градусов. Это внезапное открытие отняло все силы; во время езды встречный воздух смягчал жгучую силу зноя, а после минутной остановки нам стало трудно дышать. Это граничило с невероятностью. Ведь в тропиках не бывает таких больших скачков температуры и влажности при столь незначительном расстоянии.

Нет, мы не сделались жертвами галлюцинации. Наши ощущения соответствовали действительности. Организм не ошибается. Причина была настолько невообразима, что переводчикам пришлось трижды повторить объяснение, которое дал нам молодой человек из ведомства культуры. В этой части Кампучии полпотовцы убили климат.

Убили? Ah, oui, ont assassiné[18]18
  Да, убили (франц.).


[Закрыть].

XXX. Точнее говоря, они убили сперва землю. Два года назад специальные полпотовские отряды взорвали гранатами дамбы на рисовых полях в трех юго-восточных провинциях страны: Свайриенг, Прейвенг и Кампонгтям. В течение нескольких месяцев были уничтожены десятки, если не сотни тысяч каналов, шлюзов, водозадерживающих прудов, водоотводов, запасных террас и двухъярусных плотин. Ирригационная система на рисовых полях Азии – это дело рук множества поколений, итог миллионов проработанных дней, творение вековой мудрости, передаваемой от отца к сыну. Циркуляция воды, приносимой муссонными дождями, налажена так, что каждая терраса получает свою порцию как раз тогда, когда соответствующая стадия вызревания риса требует изменить уровень орошения. Даже в годы засухи или при чересчур обильном урожае, когда помещики оставляли поля незасеянными, чтобы уменьшить количество риса на рынке и поднять цены на него, система орошения действует без перерыва, поскольку используются три закона природы, действия которых приостановить нельзя: сила тяжести, регулярность муссонных периодов и закон Бернулли, предусматривающий в данном случае непроницаемость плотно утрамбованных плотин из жирной глины.

Пришелец никогда не разберется в этой путанице каналов и террас. Но тот, кто в ней ориентируется, прекрасно знает, как вывести ее из строя. Хватило нескольких сот гранат и ящиков взрывчатки, подложенных в самые уязвимые места системы, чтобы в трех провинциях вода стекла с полей в дельту Меконга. Кое-где еще валяются забытые мешочки с тротилом, виднеются ручки невзорвавшихся гранат. Без орошения остались двести тысяч гектаров. Целыми километрами тянутся полосы посеревшего, несжатого риса, в котором шуршат змеи и заливаются птицы. Операция производилась в спешке, как и все у полпотовцев, в пору вызревания риса, без уборки урожая с уже колосившихся полей.