Текст книги "Ада Даллас"

Автор книги: Верт Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Сидеть тихо!

Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.

– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!

Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:

– Ты пожалеешь, пожалеешь.

Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.

– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.

Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.

И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.

Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.

– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?

Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.

Я ткнул ее пистолетом.

– Заткнись!

Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.

Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:

– Не надо. Прошу вас, не надо.

Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:

– Не надо. Прошу вас, не надо.

Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.

Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".

И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.

Затем я взглянул на толстый черный сук и понял, что он мне напоминал все это время.

– Вылезай, – приказал я. Мне хотелось сплюнуть, но ничего не получилось. – Пошли.

– Нет. – Она захныкала и залепетала: – Прошу вас. Прошу вас, не надо. Я больше не буду. Позвольте мне уйти. Я не буду. Никогда.

Я вытянул ее из машины.

Она скрестила руки на высохшей груди.

– Честное слово, не буду. Никогда.

Я переложил пистолет в левую руку, а правой нащупал в кармане нож.

– Обещаешь? – Я достал нож и держал его за спиной.

– Да, да, обещаю. Я сделаю все, что хотите, только не убивайте.

Дай только тебе возможность добраться до телефона, подумал я, и в ту же секунду ты забудешь про свое обещание.

– Даешь слово? – спросил я.

Я снова стал ею, немолодой женщиной, которая просит, чтобы ее не убивали, чтобы ее не переселяли из мира живых в мир мертвых. И в то же время я был я, и мне предстояло отправить ее в это путешествие. Я холодел от ужаса в ожидании ножа, и я держал нож в руке. И я же наблюдал за всем этим с верхушки дерева.

"Это не я, – стучало у меня в голове. – Не я".

– Поверьте мне. Прошу вас, поверьте мне.

Это я молил, и я же ответил:

– Хорошо. Но если ты нас обманешь, мы найдем тебя, где бы ты ни спряталась. А теперь лезь обратно в машину.

Она повернулась ко мне спиной, но, когда я нажал на кнопку пружины, услыхала, как выскочило лезвие. Она начала поворачиваться, и опять я стал ею: я поворачивался, видел, понимал, но слишком поздно, слишком поздно. А другое мое "я" шагнуло вперед, сделав быстрое и точное движение рукой. И я же смотрел с дерева, но мне все было безразлично. Нож вошел туда, куда надо, с трудом, хотя я вложил в удар всю силу, она коротко вскрикнула "Ах!", как во время любовных объятий, и умерла.

Она умерла, на дереве никого не было, и я опять стал только я, я смотрел на коричневое платье, на черную рукоятку ножа с серебряным бойскаутским знаком, торчащую из-под коричневой шляпы.

Я превратился в убийцу.

Все оставалось прежним, только мне вдруг стало трудно дышать. Я прислонился к стволу дерева и посмотрел на нависающий надо мной толстый сук. Я слышал собственное прерывистое дыхание. Затем хлопнула дверца машины, и я вздрогнул. Это была Ада. Она подошла и, посмотрев на то, что лежало на земле, отвернулась. Затем она взглянула на меня.

– Дело сделано, – сказала она.

– Да, – подтвердил я и шагнул к ней.

– Сейчас? – На ее лице появился страх. – Сейчас? При ней? – Она указала на убитую. – Прямо здесь?

– Сейчас, – сказал я. – Здесь.

Меня душила ярость: это она заставила меня сделать то, что я сделал, и мне хотелось причинить ей боль, овладев ею тут же, на месте. Я схватил ее так грубо, что она даже всхлипнула.

– Прошу тебя, не здесь.

– Нет, здесь, черт возьми.

Но я не мог. Не мог здесь.

Я повел ее в лес, откуда ничего не было видно. Я впился в ее губы и прижался к ней всем телом. Она вздрогнула, застонала, но вырваться не попыталась. Я раздел ее, сняв одну вещь за другой, и, расстелив свой китель на густой траве в тени деревьев, сделал то, о чем непрерывно мечтал последние два года.

* * *

Косые лучи солнца пробивались сквозь ветви деревьев, и тени стали совсем длинными. Мне было холодно, в ногах я ощущал слабость. Она же совсем не выглядела усталой и была сама энергия.

– С чего мы начнем? – спросила она и, сморщив нос, посмотрела на то, что лежало под деревом.

– Сейчас придумаем.

Я положил тело в армейский спальный мешок, что был у меня в машине, добавил туда камней, завязал, и мы вместе втащили мешок в багажник.

– Будем надеяться, что никто меня не остановит, – сказал я. – Иначе мы погибли.

Слова эти сами сорвались с языка, напугав меня. Я вовсе не думал, что мы погибнем так, как то, что лежало в спальном мешке. Я сказал это, лишь бы что-нибудь сказать. И только сказав, понял, что мы действительно можем погибнуть.

У нее в сумке мы нашли ключи, вернулись на шоссе и отыскали ее "олдсмобил". Ада, повязав голову шарфом, чтобы ее не узнали, села за руль.

Мы отправились в путь. Было пять часов, а после одиннадцати мы уже очутились возле Мобила. Ада показала мне мост над небольшой бухтой, я сбросил мешок в воду, а потом, сняв с машины номер, подъехал на ней к обрыву и пустил ее под откос. Место здесь было глубокое, и машина целиком ушла под воду.

Затем я прошагал с полмили до своего "шевроле", где меня ждала Ада.

– Все кончено, – сказал я.

Я надел форму и снова стал прежним полковником Ян-си, хоть он и превратился теперь в убийцу.

Мне хотелось бы еще раз здесь же, на месте, овладеть ею, но это было слишком опасно. Я нажал на газ и, когда мы снова очутились в Луизиане, почти у самого Батон-Ружа, остановился под сенью сельской церкви, белым силуэтом вздымающейся во тьме. Уже светало, когда мы опять тронулись в путь.

Часов в десять утра я встретил ее в коридоре с охапкой бумаг в руках. Она выглядела невозмутимой, как утренняя роза.

– Доброе утро, полковник, – сказала она.

– Доброе утро, миссис Даллас, – ответил я.

3

ТОММИ ДАЛЛАС

С того вечера я и думать не мог ни о ком другом, кроме Ады, перестал путаться с женщинами и считал, что теперь все идет как надо.

И вдруг все изменилось.

Правда, отношения между нами и раньше не отличались постоянством. В свое время я готов был на все, лишь бы Ада стала моей женой. Но вот прошел медовый месяц, она занялась своими делами, а я опять начал таскаться по девчонкам, и в конце концов мы стали заурядной супружеской парой. Но однажды под влиянием какого-то порыва я чуть не силой овладел ею, и мы снова сблизились, словно впервые узнав друг друга.

А теперь опять все переменилось.

Отношения между супругами меняются по-разному. Либо так медленно, что перемен не замечаешь до тех пор, пока все не становится совсем по-новому, и остается только недоумевать, когда и как это произошло, – настолько это медленно и безболезненно протекало.

А бывает и так: не успеешь и глазом моргнуть, как трах-тарарах, и все летит к чертям. И лишь оглядываясь назад, в прошлое, видишь день, час, а то и минуты, про которые можно сказать: вот тогда-то это и случилось.

Поначалу наши с Адой отношения менялись медленно, а в последний раз, когда я силой овладел ею у нас в гостиной, они преобразились внезапно. И в следующий раз перемена явилась столь же неожиданной.

Произошло это после того, как Ада вернулась из Нового Орлеана – она провела там не только день, но и ночь, – куда ездила, по ее словам, на какое-то совещание.

Узнав, что она вернулась, я просунул голову в дверь ее кабинета и сказал:

– Привет, босс!

Ада оторвалась от бумаг и с улыбкой взглянула на меня.

– Привет, Томми!

Что-то в ее голосе показалось мне необычным – так бывает, передвигая стрелку на шкале радиоприемника, на мгновенье поймаешь какое-то важное сообщение. Но я прогнал мелькнувшее у меня подозрение. Просто она много работает и утомлена. Надо сказать, чтобы не забывала о себе.

– Как там этот город? – спросил я.

– Да все такой же, – безучастно отозвалась Ада и опять вяло улыбнулась.

– Ну, а твои малолетние преступники?

– Напрасно ты так говоришь, – с укором сказала Ада. – "Лига молодежи штата Луизиана" делает много хорошего.

– Ха!

Ада снова улыбнулась, но промолчала.

– Не слишком ли ты утомляешь себя? Надо поменьше работать.

– Не получается. – Она опять улыбнулась.

Меня неотступно преследовала какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Я вернулся к себе в кабинет, просмотрел почту, потом взялся за бумаги дорожного департамента, но, не в состоянии вникнуть в содержание, отложил их и вынул из верхнего ящика стола журнал "Вэрайети".

И только уже на третьей странице, где описывались альковные развлечения голливудских звезд, я наконец сообразил, что меня беспокоит.

В Новом Орлеане Ада с кем-то переспала.

Кишки у меня скрутило, дыханье участилось.

Черт бы ее побрал!

"Но позволь, – тут же остановил я себя, – ты ведь ничего не знаешь, зачем же высасывать из пальца всякую чепуху?"

Но это одна из тех вещей, что сразу становятся заметны.

Это только догадки. Наверняка ты же не знаешь. Ничего не знаешь.

Я принялся убеждать себя, что ничего не произошло, и в конце концов поверил в это. Почти...

Потом я повел Аду вниз в кафе обедать. Как и утром, она выглядела усталой и рассеянной, словно ее мысли витали где-то далеко-далеко.

А вечером, когда я попытался приласкать ее, она сказала:

– Только не сегодня, дорогой!

Я думал, что она сразу же уснет, едва коснувшись подушки, – такой она казалась утомленной. Однако часа через два, ложась в постель, я по ее дыханию понял, что она не спит.

– Ада! – позвал я.

– Да?

– Дать тебе снотворное?

– Нет.

На следующее утро за завтраком она сидела бледная и измученная, а мысли ее снова витали где-то далеко-далеко. Когда в полдень я заглянул к ней в кабинет, она с кем-то быстро-быстро говорила по телефону, бросив мне, что слишком занята и не может идти обедать. Больше в тот день я ее не видел. Собственно, я заранее знал, что так оно и будет.

Я не прикасался к Аде недели две, а когда наконец решился, то понял, что ничего похожего на прежнее не получится.

Я изо всех сил старался не верить себе, надеясь, что это одни лишь догадки. Но не мог с собой справиться. Я не был уверен в измене Ады, и эта неопределенность особенно мучила меня; порой мне казалось, что я готов примириться с изменой, лишь бы узнать правду. Я стал ревновать ее даже к случайным собеседникам. Стоило ей улыбнуться какому-нибудь журналисту, как у меня появлялась мысль: "Он?" Ада провожает до дверей одного из членов "Лиги молодежи штата Луизиана", а я уже спрашиваю себя: "Не он ли?" Однажды я приревновал ее к мальчишке – разносчику телеграмм. Даже Сильвестр оказался у меня под подозрением, но ненадолго – он был единственным человеком, в виновность которого я не мог заставить себя поверить. Я ненавидел всех, точнее – каждого мужчину, выходящего из кабинета Ады: молодого юрисконсульта, чиновника департамента торговли и промышленности по связи с прессой, старика адвоката, директора приютов. Но все это были догадки, догадки...

Однажды, недели через две после того, как у меня впервые возникло подозрение, я увидел полковника Роберта Янси, прикрывающего дверь ее кабинета и направляющегося по коридору. "Он?" Почему-то мне запомнилось его лицо – не то чтобы улыбающееся или счастливое, а какое-то удовлетворенное.

"Это он! – обожгла меня мысль. – Боже, конечно, он!"

– Доброе утро, господин губернатор, – поздоровался Янси, изо всех сил пытаясь казаться жизнерадостным. – Как дела?

– Привет, – ответил я и некоторое время пристально всматривался в него, пытаясь найти какое-нибудь подтверждение своей догадки, но ничего не обнаружил.

Янси ушел, а я, как и прежде, не мог с уверенностью сказать, с ним или с кем-то еще из дюжины, даже из сотни других обманула меня Ада. Может, этого человека вообще здесь нет? Может, это был ее старый дружок Стив Джексон, работающий на телевидении? Может, это был некто, кого я и в глаза никогда не видел?

Вот еще муки-то!

Теперь я следил за Адой при каждом удобном случае. Еще недавно это показалось бы мне верхом подлости, но сейчас я на все махнул рукой. Как только я замечал, что она кому-то улыбается, а улыбалась она бог знает какому количеству мужчин, меня тотчас начинала мучить ревность, но уже через десять минут я понимал, что ошибся.

Как-то в полдень я сидел в кафе, укрытый от взоров посетителей оркестром. Недалеко от входа расположился за столиком полковник Янси. От меня не ускользнуло, что время от времени он бросал быстрый взгляд на дверь, словно кого-то ждал.

Спустя несколько минут появилась Ада. Не замечая меня, она медленно прошла рядом со столиком Янси, он повернулся и посмотрел на нее, и Ада отрицательно качнула головой. Движение было чуть заметным, но я все же увидел его. Такими знаками могут обмениваться только очень близкие люди. Потом Ада, уже не таясь, кивнула полковнику, как обычно делают, здороваясь со знакомыми. Тут она увидела меня, помахала рукой и направилась к моему столику.

Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: Ада украсила меня рогами именно с Янси.

В ту ночь, узнав наконец правду, я впервые за несколько недель спал спокойно. Ну, а следующую ночь я провел с блондинкой из департамента торговли и промышленности.

* * *

Вскоре я сделал еще одно открытие: Ада решила выставить свою кандидатуру на выборах. Не могу сказать, когда именно она изменила свою точку зрения и решила не только добиваться популярности, но и баллотироваться на губернаторских выборах. Знаю только, что однажды, внимательно присмотревшись, я сообразил, что Ада готовится к выдвижению своей кандидатуры. А ведь мне и в голову не приходило, что она хочет стать губернатором. Впрочем, нет, приходило, но как-то подсознательно, а вот теперь она выложила карты на стол. До первичных выборов демократической партии оставалось еще свыше полутора лет, но Ада уже развила бурную деятельность. Она произносила речи, с которыми может выступать только человек, добивающийся официального выставления своей кандидатуры. Ее благотворительная деятельность, возня с «Лигой молодежи штата Луизиана», якшанье с политиканами в округах не оставляли никаких сомнений на сей счет.

Уж кто-кто, а я отлично разбирался во всем этом, поскольку в свое время сам занимался тем же.

Вообще-то я не возражал против намерений Ады: в соответствии с конституцией штата меня все равно не могли переизбрать на новый срок. Пусть выберут ее. Но и у Ады не было никаких шансов. Ни в нашем, ни в другом южном штате, а возможно, и вообще в США, ни одна женщина не может надеяться быть избранной на пост губернатора.

Подожди-ка, а как же с мамашей Фергюсон в Техасе?

Да, но с ней совсем другое дело – мамаша Фергюсон вовсе не была такой молодой и пригожей, как Ада. Хорошо, конечно, когда у политического деятеля красивая жена, но, если женщина сама становится политической деятельницей, красота превращается в помеху. Мамаша Фергюсон была далеко не молоденькой, когда выставляла свою кандидатуру, да к тому же в течение некоторого времени уже выполняла обязанности губернатора, что имело весьма важное значение. Она стала губернаторствовать, когда папаша Фергюсон не то заболел, не то умер; все происходило так давно, что я забыл подробности да и вообще не интересовался этой историей. А раз она уже была губернатором, считай, две трети опять проголосуют за нее. Вот как ей удалось победить на выборах.

Вот как...

И тут меня осенило. Я понял, что меня ожидает. То же самое испытываешь, находясь на рельсах и видя приближение курьерского поезда. Экспресс еще далеко, но он мчится, а твой старенький "пикап" застрял на рельсах и не заводится. Ты слышишь далекий шум поезда, потом показывается и надвигается прямо на тебя серебряный локомотив, шум переходит в грохот, ты без конца жмешь стартер, но мотор все не заводится, а локомотив уже рядом. Тут ты или просыпаешься весь в поту и с трудом приходишь в себя, или распахиваешь дверцу и ныряешь вниз с насыпи, или, не двигаясь с места, слышишь скрежет и лязг, но ничего уже не видишь, потому что ты мертв.

Вот так. Я догадался, что замышляла Ада. Ада и Сильвестр. Я слышал грохот, видел приближение поезда и понимал, что время мое истекает.

СТИВ ДЖЕКСОН

Я усиленно пытался придумать что-нибудь такое, чем можно было бы заткнуть рот этой женщине из Мобила, но тщетно. Даже если бы Ада напустила на нее специально отобранных полицейских, все равно история вышла бы наружу. Если же Ада начнет платить, платежам не будет конца. Единственным надежным решением вопроса было физическое устранение женщины, но это, разумеется, исключалось.

И все же я кое-что придумал. Вместе с Адой мы можем собрать соответствующие материалы и предъявить этой особе обвинение в шантаже и вымогательстве. Это будут меченые банкноты, разговор при вручении денег, записанный на миниатюрный магнитофон, спрятанный в сумочке, мои свидетельские показания (я буду присутствовать при уплате денег, притаившись где-нибудь в укромном месте), фотоснимки, сделанные скрытой камерой. Собрав эти улики, мы предъявим их шантажистке. Я скажу ей: "Двадцать пять лет тюрьмы вам обеспечены. Судья в этом районе наш человек... Если вы оброните хоть слово, если кто-нибудь начнет болтать, мы возьмемся за вас. Зарубите себе на носу: неважно, кто и где начнет чесать язык, отвечать будете вы. Мы засадим вас на всю жизнь в тюрьму со строгим режимом, причем в наших силах сделать этот режим еще более строгим".

Потом ее припугнет Ада, а я добавлю еще кое-что.

План этот мне нравился, и чем больше я о нем думал, тем сильнее проникался уверенностью в успехе. Я поехал в Батон-Руж и обо всем переговорил с Адой в углу Охотничьей комнаты ресторана при Капитолии. Я вынул блокнот и, беседуя с Адой, время от времени делал заметки, будто брал интервью.

– Что ж, – согласилась Ада. – План недурен. Я и сама обдумывала нечто подобное. Примерно так все бы и сложилось.

– Значит, начнем действовать?

Ада посмотрела мне в глаза:

– Я не могу пойти даже на минимальный риск.

– Ты предпочитаешь платить?

– Надеюсь, не придется. – Она провела кончиком языка по губам и опустила глаза. – Видишь ли, я уже уплатила, и немало. Думаю, что на время заткнула ей рот. Во всяком случае, сейчас она меня не беспокоит.

– Будем надеяться.

Ада снова взглянула на меня.

– Стив, но это так, поверь.

– Тебе виднее.

– Я в этом убеждена и прошу тебя больше не беспокоиться.

Ада на мгновенье прикоснулась к моей руке и тут же приняла прежнюю позу.

Мы провели в ресторане около часа. С того дня, как на горизонте появилась эта особа из Мобила, у меня уже не возникало никаких иллюзий относительно Ады. Возвращаясь в Новый Орлеан, я размышлял о том, что всякий раз, встречаясь с Адой, я делаю еще шаг к... К чему?

Наша следующая встреча с ней состоялась при совершенно иных обстоятельствах.

РОБЕРТ ЯНСИ

Итак, я стал убийцей. Я совершил убийство. Не то, какое вы совершаете, когда на вас солдатская форма, а настоящее убийство. Интересно, изменился ли я сам, думал я. И что испытывает человек, ставший убийцей?

Я начал бояться. Боялся, что меня найдут и посадят на электрический стул. А главное, чувствовал себя виновным. Ощущение вины и чувство боязни вовсе не одно и то же. Когда вы только боитесь, то знаете, чего боитесь. А когда вы виновны, то боитесь, сами не зная чего. Вы чувствуете, что что-то вас преследует. Что именно, вам не понятно, но оно существует и не дает вам покоя.

Но этим мои переживания не исчерпывались. Испытывал ли я жалость к своей жертве? Скорее всего, нет: эта женщина была настоящим подонком, причинила много вреда и вполне заслужила смерть. И все же у меня в ушах до сих пор звучит повторяемая на одной ноте мольба: "Прошу вас, не надо!", а перед глазами стоит ее лицо, на котором написано, что она сразу все поняла, едва увидев меня. Кажется, она действительно вызывает какую-то жалость, хотя это по меньшей мере странно.

Итак, я был испуган, чувствовал себя виновным и немного жалел эту женщину.

Что еще?

Я заважничал. Не всякий способен совершить подобное. Я доказал, что не лишен решительности, что со мной снова нужно считаться. По-хорошему ли, по-плохому, но считаться. И еще я казался самому себе в известной мере победителем.

Итак, убийца чувствует себя испуганным, виновным, сожалеющим, важным. И еще – победителем. Таким образом, кем бы я ни был в действительности, заурядной личностью меня не назовешь.

Ада принадлежала мне, а я ей. Мы оба это понимали. Мы знали, что, если один из нас предаст другого, оба мы люди конченые. Вот что сильнее всего связывает мужчину и женщину. Страсть остывает, деньги кончаются, любовь – лишь красивое слово для дураков, а вот такая взаимозависимость может длиться вечно.

Совершив то, что мы совершили, мы стали частью друг друга, и теперь уже не могли существовать порознь, сколько бы ни пытались. Иногда у меня появлялось желание убить ее, даже если бы потом пришлось покончить с собой. Я знал, что еще чаще, именно из-за того, что мы не могли существовать порознь, у нее возникала мысль убить меня. Но ни она, ни я на это не решались. Мы оба были одним существом.

Оставаясь наедине, мы не только отдавались друг другу, но словно горели на медленном огне, который сами подогревали.

Иногда я чувствовал, что и во время самой интимной близости она ненавидит меня. На одной из встреч она прямо сказала:

– Будь ты проклят! Будь проклят на веки вечные!

– Я уже давно проклят, – спокойно ответил я. – Во всяком случае, в аду мы будем вместе.

Ада застонала, будто ее засасывало в болото, хотела вцепиться мне в лицо, но я увернулся, и ее ногти до крови расцарапали мне горло и грудь. В следующее мгновенье я поймал Аду за руку и несколько раз ударил. На белой щеке заалели пятна. Она разрыдалась, но не от боли. Не так уж сильно я бил. Расправа с ней доставила мне удовлетворение. Ада вырвалась и отскочила в сторону.

– Мерзавец! – крикнула она. – Попробуй еще раз поднять на меня руку! Только попробуй!

Я чувствовал, что ее ненависть вонзается в меня, наверное так же, как и моя – в нее. Такую ненависть испытываешь к самому себе – ведь мы были одним существом.

Я стал ей служить. Она тоже оказывала мне кое-какую помощь, но я делал для нее неизмеримо больше. Я был ее телохранителем, шофером, ближайшим советником, рассыльным. Я передавал поручения Ады различным людям в штате, охранял ее, когда она выступала с речами, снабжал материалами, компрометирующими ее противников (все подобные документы сосредоточивались у меня). И все же мне хотелось делать для нее еще больше. Мне хотелось избить до полусмерти всякого, кто становился на ее пути. Но Ада охлаждала мой пыл.

– Я уже говорила, – заметила она как-то. – Нужно обходиться без насилия.

– Но я хотел бы только немного припугнуть их.

– Никаких угроз! Ни прямых, ни косвенных. Разве только...

– Разве что? – спросил я.

– Разве только в тех случаях, когда это абсолютно необходимо.

– Ну, если ты настаиваешь...

– Да, настаиваю.

Я никак не мог понять, чего добивается Сильвестр. Без его согласия она не могла бы так действовать. Хитрый и замкнутый, он был откровенен с вами только в пределах того, что было выгодно ему самому. Я не мог понять, действительно ли он хочет, чтобы Ада стала губернатором, или на уме у него было что-то другое.

– Ты уверена в Сильвестре? – как-то спросил я Аду.

– Мысль о моем губернаторстве принадлежит ему в такой же мере, как и мне самой.

– Да, но ты ему веришь?

– Я никому не верю.

– Даже мне?

– Тебе еще меньше, чем другим.

Она, как обычно, криво улыбнулась. Я поцеловал ее. Сначала она укусила меня, потом ее губы раскрылись.

* * *

Каждое утро я прежде всего принимался просматривать пачку газет, лежавшую у меня на столе, но лишь бегло скользил глазами по строчкам. Со страхом ожидал я момента, когда в руках у меня окажется газета из Мобила, штат Алабама.

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получать ее ежедневно. Я мог бы навлечь на себя подозрение, если бы подписался только на эту газету. Я даже не хотел покупать ее в киосках. Мне пришлось подписаться на целую кипу газет, выходящих в штатах Луизиана, Миссисипи и Алабама. В виде обоснования я написал в докладной записке, что они необходимы руководимому мною департаменту, чтобы следить, как в этих штатах решаются проблемы регулирования движения на улицах и дорогах и как осуществляются меры административного воздействия на нарушителей установленных правил.

Я никогда не позволял себе сразу хвататься за эту газету или специально отыскивать ее в общей пачке. Я заставлял себя ждать. На этот раз она оказалась шестой по порядку, и я тщательно, дюйм за дюймом, просмотрел ее.

Ничего не было.

Я с облегчением перевел дух.