Текст книги "Ада Даллас"

Автор книги: Верт Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

РОБЕРТ ЯНСИ

Ползли кабинетные будни, а я все ждал и думал: когда? Мне еще не удалось вырвать у счастья свой кусок. Виноват был я сам, потому что счастье скупо на подачки, надо самому выхватывать их у него. А я бездействовал. Порой мне удавалось встретить Аду лицом к лицу и перекинуться словом-двумя. Но дальше этого не шло.

Затем однажды она позвонила и спросила, кто может сопровождать ее в Новый Орлеан. Она собиралась выступать перед членами какой-то организации под названием "Лига молодежи штата Луизиана".

– Я сам отвезу вас, миссис Даллас, – ответил я.

– В этом нет необходимости, полковник. – Голос ее звучал холодно.

– Я был бы только рад услужить вам, миссис Даллас.

– Хорошо. Тогда, если можно, постарайтесь заехать за мной ровно в девять.

Я положил трубку и почувствовал, как похолодели у меня руки. Наконец-то! Я старался, лез из кожи вон, и ничего не получалось. А тут как манна небесная. Как прорыв на фронте. Наконец-то мне повезло.

В ожидании у дверей ее дома я приказывал себе: "Не подавай виду! Не торопись!" Но сделать это было нелегко.

Дверь отворилась, она вышла. Я приложил два пальца к козырьку:

– Доброе утро, миссис Даллас.

– Доброе утро, полковник. Позвольте еще раз сказать, что я ценю оказанную мне честь.

Эти слова, будь они сказаны другим человеком, могли бы что-то означать.

Конечно, событие это было из ряда вон выходящим. Начальник полиции за рулем – все равно что генерал с двумя звездами на погонах за шофера. Но я позволял себе делать все, что мне хотелось. Я сам диктовал себе, как себя вести.

Я открыл заднюю дверцу и протянул руку, чтобы помочь ей сесть. Но она не дотронулась до моей руки. И в машине она не заговорила. Я попытался было что-то сказать, она вежливо ответила, и на этом наш разговор прервался. Если бы я стал продолжать, то получилось бы, что я навязываюсь.

Однако кое-что я придумал. Я так пристроил зеркало заднего обзора, что вместо дороги мне стало видно заднее сиденье (вести машину мне это не мешало, потому что у меня на крыле было еще одно зеркало), и, чуть повернув голову, мог видеть ее ноги, а если повезет, то и еще кое-что.

Огромная черная машина мчалась вперед, отщелкивая мили, а я через каждые десять секунд поглядывал в зеркало. Сначала мне были видны только обтянутые коричневым нейлоном ноги ниже колен, на которые она старательно натягивала юбку, но вскоре она откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза, может, засыпая, а может, и нет. И когда через несколько миль она на самом деле уснула, подвинувшись, чтобы устроиться поудобнее, юбка приподнялась и над нейлоном забелела полоска кожи.

От возбуждения меня бросило в жар. Я понимал, что веду себя как последний идиот или как двенадцатилетний мальчик, но после столь долгого ожидания был счастлив и этим. И я продолжал поглядывать то в зеркало, то на серую ленту дороги.

Еще через несколько миль она задвигалась, теперь уже в глубоком сне, и мой взгляд заметался от дороги к зеркалу и обратно, пока наконец не приковался, помимо моего желания, к зеркалу. И только услышав шуршанье колес по гравию, усилием воли я пришел в себя, вывернул руль и снова очутился на асфальте.

Раздался ее голос:

– Что-нибудь случилось, полковник?

– Чуть не переехал опоссума. Это вас разбудило?

– Да ничего.

На этом разговор закончился.

В Новом Орлеане на Джексон-сквер я стоял в толпе, зорко следя, чтобы ничего не случилось, смотрел на тех, кто слушал ее, и думал, какие они дураки, если принимают все ее речи за чистую монету.

Человек, у которого голова хоть немного работает, знает одно: мир делится на тех, кто правит, и на тех, кем правят, на тех, кто распоряжается, и на тех, кто подчиняется. Но дуракам этого не понять.

Поэтому они ей верили. Может, в ту минуту она и сама верила, не знаю. Она стояла, воздев к небу руки, а толпа внизу бесновалась, сметая своим шумом, как наводнением, все на своем пути.

* * *

В девять часов вечера мы отправились обратно. Весь день она провела в беседах и встречах с этими юнцами.

Мы ехали по сент-джонскому округу. Уже много миль не было видно ни одного огонька. Кроме убегающей во мрак узкой серой ленты дороги, желтый свет фар время от времени выхватывал темные заросли приземистых деревьев, растущих по краю болота.

Я знал, где мы едем.

– Миссис Даллас, – чуть повернув к ней голову, позвал я, – хотите чего-нибудь прохладительного?

– Выпить? Господи, конечно, но где?

– Я знаю одно место как раз здесь.

Я повернул, замедлил ход и остановился возле маленького дома, смотревшего на болото желтыми квадратами окон. Я знал, что там внутри: дощатый пол, прилавок с бакалейными товарами и маленький бар с большим выбором превосходных напитков.

– Сейчас принесу.

Я вышел из машины и вернулся с двумя стаканами напитка, который я счел самым подходящим в данной ситуации.

– Можете сесть здесь, – сказала она, взяв стакан. Она произнесла эти слова словно по обязанности, но я поспешил воспользоваться приглашением.

Я уселся рядом с нею на заднем сиденье. Бледный свет, который излучали окна дома, растворялся во мраке. Сильно пахло болотом – оно окружало нас со всех сторон и, казалось, было готово вот-вот поглотить.

Она отпила из стакана.

– Мне так хотелось пить.

– Мне тоже.

– Надеюсь, полковник, вас не задержат за употребление спиртного во время езды. – В ее голосе звучала только вежливость, но я успел заметить насмешку на ее лице.

– Может, на этот раз мне посчастливится уйти от ответственности.

Она подняла стакан, и я услышал, как она жадно пьет. Я тоже отпил и посмотрел на нее: нас разделяло всего несколько дюймов. Я мог протянуть руку и дотронуться до ее руки или обнять ее, а то и одним сильным движением прижать к себе.

Она заметила, что я смотрю на нее, и, отодвинувшись, сказала оживленно:

– А здесь делают совсем неплохие коктейли.

– Это место уникальное в своем роде.

Интересно, что она будет делать, если я дотронусь до ее локтя.

– Надеюсь, вам было не очень скучно сегодня, полковник?

– Ни в коем случае.

– А я думала, скучно.

Что звучало в ее голосе?

– Нет, нет.

Поощряет?

Попробуй.

Я положил руку ей на плечо, она отодвинулась, но я, хоть и понял, что поступаю глупо, был уже не в силах остановиться. Я обнял ее и прижал к себе. Она попыталась вырваться, потом вдруг обмякла, я резко наклонился вперед и вдруг услышал звук пощечины, ощутил боль, и оранжевые круги замелькали у меня перед глазами. Я почувствовал, что вот-вот набегут слезы, понял, что веду себя как последний дурак, и на мгновенье совсем взбесился. Я попытался снова обнять ее, но тут она сказала совершенно спокойно:

– Негодяй! Сейчас же перестаньте!

Я опустил руки.

Секунду я смотрел на белое во мраке лицо и чувствовал, как горю от стыда.

– Простите. – Мне следовало извиниться, ссылаясь на то, что сдержаться было выше моих сил. – Ради бога, простите. Я потерял голову. Я не должен был так поступать.

– Еще бы! – Меня злило, что она совершенно спокойна. – Но, может, хорошо, что это произошло, потому что теперь мы можем свободно выложить карты на стол. Послушайте, полковник, вы зря стараетесь. Я знаю, чего вы добиваетесь. Этого не будет никогда. Забудьте обо мне. Вы интересный мужчина и можете получить любую женщину, какую пожелаете. Перестаньте ходить за мной. Зря тратите время.

– Что вы, миссис Даллас! – Я хотел сказать, что у меня даже мысли такой не было, но, увидев в свете луны ее лицо, промолчал, повторив только: – Простите меня.

– Пожалуйста, полковник. – Она была совершенно спокойна: ни гнева, ни досады. – Будем считать, что мы поняли друг друга.

У дверей особняка она сказала:

– Спокойной ночи, полковник.

– Спокойной ночи, миссис Даллас, – ответил я, и дверь за ней закрылась.

Я слышал, как щелкнул замок, и стоял, глядя на большой дверной молоток на белой полированной поверхности.

ТОММИ ДАЛЛАС

Падали и улетали уносимые ветром листки календаря. Я ждал очередного хода Ады и Сильвестра и старался забыть, что нахожусь в состоянии ожидания. Я много ездил – в Новый Орлеан, Хьюстон, Флориду, – всегда находил в этих поездках что-то интересное, и порой мне удавалось забыться.

Но я знал, что ход этот будет сделан. И действительно, в мае, примерно через год после выборов, они приняли решение.

– По-моему, лучше прямо поговорить с Роналдом, – сказал Сильвестр.

– А если он не согласится? – спросила Ада.

– Он прежде всего бизнесмен. И стоит ему убедиться, что он у нас в руках, он пойдет на сделку.

– А как его, так сказать, прибрать к рукам? Скупить его векселя?

На лице Сильвестра появилось выражение, какое бывает на лицах статуэток Будды, только не доброе, а злое.

– Моя дорогая, я приобрел его векселя больше года назад.

Они вызвали его в особняк для объяснения. Когда он вошел в маленькую гостиную Ады, то дрожали и все три его подбородка, и обтянутый белой сорочкой живот. Мы поздоровались и обменялись замечаниями о том, что на улице ужасно жарко. Ада сказала, что, по ее мнению, Батон-Руж – самое жаркое место на земле. Нет, возразил Хадсон, не Батон-Руж, а Шривпорт и Даллас. Затем в комнате воцарилась вязкая, как мазут, тишина: слышно было, как тикают часы на камине, как где-то в доме хлопнула дверь.

– Итак, джентльмены, – начал Хадсон, – о чем же вы хотели со мной поговорить?

Он улыбался одновременно и по-младенчески невинной, и жесткой улыбкой. Это был человек хладнокровный, напугать его было нелегко.

Он знал, что его ждет, не сомневался я. Вот так на танцах: делают свои па, но помнят, что это всего лишь танец.

Поскольку Хадсон заговорил первым, Сильвестр не преминул откликнуться.

– Роналд! – На его лице отразилось глубокое раздумье. – Нас все время мучает одна проблема. Мы пришли к выводу, что только ты способен нам помочь.

– Буду рад. – Хадсон сделал очередное па. – Если это в моих силах, разумеется.

– По-моему, в твоих. – Сильвестр помолчал, и его лицо снова стало задумчивым. – Видишь ли, Ронни, вот какое дело. Нам страшно нужна твоя должность. Вот-вот произойдут кое-какие события, Ронни, и она нам ужасно нужна.

– Гм... гм... – Лысая голова склонилась, три подбородка сомкнулись, а голос был само сочувствие. – Да, сэр, мне понятна ваша проблема. Определенно понятна.

– Мы надеялись, что ты сумеешь выручить нас, – весело сказал Сильвестр.

Хадсон кивнул. Лицо – сплошное участие.

– Мне очень бы хотелось помочь вам, сэр. Да, сэр, правда, хотелось бы. Но я просто не представляю, как это сделать.

– Фи, Роналд, как ты можешь так говорить? Я просто не понимаю. – Голос Сильвестра был сама озабоченность. – Мы считали, что, поскольку у тебя в твоем бизнесе сейчас так много затруднений, ты даже рад будешь избавиться от этой должности.

Вот как делаются дела. Никогда не говори прямо. Сначала прояви участие.

– Спасибо тебе за заботу, Сильвестр. – Хадсон сказал это так, будто искренне верил в эту заботу. – Поверь, я ценю твое участие. Только я и вправду не знаю, чем могу помочь.

– Я понимаю твои чувства, Ронни. – Опять сплошная озабоченность. – Но я полагал, что новый большой контракт и новые затруднения в строительных подрядах... – Он замолчал и махнул рукой, указывая куда-то вдаль.

– Новые затруднения?

Сильвестр был воплощенная вежливость.

– Разве ты не знаешь, Ронни? – наигранно вежливо удивился он. – А я-то был уверен, что знаешь.

Он вынул из кармана пиджака пакет и передал его Хадсону. Я понял, что в этом пакете. Это были скупленные Сильвестром векселя Хадсона на 700 000 долларов.

Хадсон почтительно принял в руки векселя и принялся их перелистывать.

– Гм... Гм... – дружески мычал он, перебирая их. – Гм... Гм... – Он сложил бумаги в пакет и, щелкнув по нему пальцем, подержал секунду, а потом передал обратно Сильвестру. – Да, сэр. – Он был настроен очень дружелюбно. – Да, сэр, мне понятна ваша мысль.

Сильвестр склонил голову – сама обходительность – и не сказал ни слова.

– Определенно понятна, – мягко подтвердил Хадсон. – Так вот, насчет нового контракта... – И тут он умолк.

Сильвестр снова разыграл безграничное удивление.

– Но через пару месяцев начнут искать подрядчика на строительство новой психиатрической лечебницы. А я-то думал, что при твоих источниках информации, Роналд, – он расхохотался, будто они шутили друг над другом, – именно ты и сумеешь получить этот подряд. Если, конечно, ты вправе его получить, поскольку твоя нынешняя должность, естественно, этого не допускает.

Хадсон секунды две смотрел куда-то в пространство.

– Ты, пожалуй, прав, – задумчиво сказал он. – Я действительно буду порядком занят. Я вроде сразу-то и не сообразил, как я буду занят. – Живот его заколыхался от утробного смеха. – Да, не сообразил.

Он вынул из кармана перо и бумагу и принялся писать.

– Итак, состояние моего здоровья неожиданно ухудшилось, Сильвестр. И я полагаю, что лучше всего, если я подам в отставку по причине плохого здоровья.

– Мне очень грустно слышать это, Ронни. Боюсь только, тебе это припомнят, если ты решишь баллотироваться в следующий раз. – В его словах крылось обещание. – Вот, например, если бы твоя жена захворала...

Хадсон медленно и торжественно закивал головой.

– Бедная моя жена! У нее как раз сейчас неожиданно объявился какой-то женский недуг. – Он покачал головой, как будто она вот-вот должна была умереть. – Ни с того ни с сего. Надеюсь, ты поймешь меня, Сильвестр, но человек прежде всего обязан думать о своей семье.

Ни он, ни Сильвестр не позволили себе улыбнуться. Сильвестр только склонил голову.

– Мы понимаем.

– Я всегда был хорошим семьянином, Сильвестр, – закивал Хадсон.

Его толстый живот опять заколыхался, а потом заурчал от хохота, и Сильвестр вторил ему своим сухим кашлем, который должен был изображать смех. Оба хохотали до упаду, каждый на свой лад.

– Ты настоящий бизнесмен, Ронни, – подытожил Сильвестр.

* * *

Наконец-то она добилась того, чего хотела, решил я. Но не тут-то было. Она только начала добиваться, и я перестал строить какие-то иллюзии на свой счет. Для нее и Сильвестра я был не более чем ковриком для вытирания ног. Они просто не замечали меня. Что же сделать такое, чтобы заставить их заметить меня? Что?

Ушел Сильвестр, за ним исчезла и Ада. Она не вернулась и к ужину – это называлось обедом, – что, собственно, было явлением вполне обычным. Я теперь виделся с нею только от случая к случаю. Она приходила поздно и по вечерам уходила на какие-то свидания. Но мужчина здесь замешан не был. Когда у женщины роман, это сразу можно учуять. Нет, просто она рвалась к власти – разумеется, настолько, насколько позволял Сильвестр, – и только это волновало ее.

Поздно она вернулась и в тот вечер. Было уже почти девять, когда я услышал, как хлопнула дверь, а потом ее шаги в холле. Она вошла в гостиную: в чем-то из синего шелка, она выглядела на миллион долларов. Она по-прежнему много тратила на тряпки, а деньги-то это были мои.

– Привет! – сказала она вполне дружелюбно.

– Привет! – отозвался я. – Как дела? Все сидела в кабинете?

– Да. Приезжали мои ребятки из "Лиги молодежи", и я должна была их принять.

Ребятки! Гангстеры, а не ребятки! Все малолетние преступники в штате были членами этой команды длинноволосых. Как ей это удалось, не знаю, но она сумела их так обработать, что любое ее слово было для них приказом. Она вила из них веревки. Клянусь богом, я тоже был бы не прочь иметь при себе такую организацию.

– Понятно.

Я посмотрел на нее. Она была дьявольски хороша в своем обтягивающем, как чулок, синем шелковом платье. Лицо у нее было белое, без единой морщинки, а золотистые волосы, как всегда, красиво уложены. Я вспомнил, как когда-то думал, что умру, если не дотронусь до них. Черт побери, все проходит.

Нет, она ни с кем не была. Уж что-что, а была женщина в объятиях другого или нет, я могу сказать точно. Нет, не была.

– Налей мне что-нибудь, – очень вежливо попросила она.

– Пожалуйста, – не менее вежливо ответил я. Теперь мы были только взаимно вежливы.

Она отпила сразу полстакана. Я взглянул на нее. Виски было почти неразбавленным.

– Ну как, губернатор? – спросил я.

– Прекрасно. – Ее щеки вспыхнули при этом слове, но она ничего не сказала.

Я тоже выпил с ней сначала один виски, потом другой, а затем налил только себе.

Я опять взглянул на нее. Она выглядела отлично. Она показалась мне такой, какой была два года назад, и два года превратились в две минуты. Потом они стали двумя веками, и я возненавидел ее. Я ненавидел и одновременно желал ее, а больше всего мне хотелось заставить ее заметить меня. Мне хотелось ударить ее, причинить ей боль, сделать что-нибудь такое, что заставило бы ее признать мое существование.

Я поставил стакан и направился к ней.

Чуть нахмурившись, словно недоумевая, смотрела она на меня, и вдруг глаза ее расширились – она поняла. Она начала отступать, но было уже поздно. Я схватил ее и притянул к себе. Она застыла, упершись руками мне в грудь, но я был сильнее, я прижал ее к себе и принялся целовать, чувствуя сквозь шелк тепло и упругость ее тела. И вдруг я почувствовал, что она больше не сопротивляется.

Я поднял ее и понес на диван.

– Нет, – сказала она. – Не здесь, глупый.

– Нет, здесь, – сказал я.

Много позже она приподнялась и стала рассматривать меня.

– Знаешь, – сказала она, – а в тебе что-то есть.

– Совершенно справедливо.

Еще никогда за последние шесть лет я не чувствовал себя столь превосходно. Кое-что мне все-таки удалось.

После этого я порвал с блондинкой из секретариата и все время проводил с Адой. Она несомненно была гораздо лучше других. Я уже многое забыл, знаете, как забываешь, когда ничто не может напомнить, но теперь все вернулось, я вспомнил и старался наверстать упущенное.

Иногда я приоткрывал дверь ее кабинета и подмаргивал ей, и она подмигивала мне в ответ, дотрагиваясь кончиком языка до губ, и я знал, что мы пойдем домой вместе и мне не придется ждать.

Чертовски смешно вот так терять голову из-за жены. Из-за собственной жены. Но зато я заставил ее признать, что я существую. Что я не пустое место. Я смотрел в зеркало и видел в нем человека. И когда пришло время, мне ничуть не было жаль назначить ее вице-губернатором.

СТИВ ДЖЕКСОН

С верхних ступеней лестницы я смотрел вниз на стреловидные верхушки вечнозеленых кустов, на бледные в неровном свете желтых прожекторов лица людей, собравшихся на лужайке перед бронзовым Хьюи. Это были молодые лица, нетерпеливые, требовательные, яростные лица толпы, а не просто людского сборища, толпы, стеной стоявшей за Аду.

Я говорил в микрофон:

– Назначение миссис Даллас происходит под перекрестным огнем, который ведут политические деятели и пресса. Ее муж, губернатор Томми Даллас, предложил ей второй по значимости пост в штате Луизиана. История Луизианы не помнит случая...

Говоря, я смотрел на прыгающие и изгибающиеся над головами, то вздымающиеся вверх, то ныряющие вниз белые плакаты: "ДАЕШЬ АДУ!", "АДА ЛУЧШЕ ВСЕХ!" "АДА – ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ ВЕЛИКИХ!" А на других было написано: "ЛИГА МОЛОДЕЖИ ЛУИЗИАНЫ".

Я посмотрел на разрубленное надвое лучом прожектора непроницаемое и благородное лицо Хьюи, навеки запечатленное в бронзе, а потом перевел взгляд на украшенный лентами трон, воздвигнутый на вершине лестницы для Ады Даллас. Шесть часов назад я – проверенный друг, бывший любовник и телекомментатор – сидел напротив нее за столом в ее новом кабинете.

– Пусть эти мерзавцы кричат, что хотят, – сказала она. – Я уже здесь. Пусть вопят изо всех сил.

Она явно была довольна собой и даже не скрывала этого. "Наконец-то я на верном пути, – безошибочно говорил ее вид. – Все, что было прежде, только мешало, но теперь все препятствия устранены, и вам предстоит либо убраться с дороги, либо примириться с последствиями".

Это было днем, а теперь уже наступил вечер, прожекторы бросали тусклый свет на темную лужайку, лишь вершина лестницы была ярко освещена, и мы ждали Аду.

Толпа кричала: "Ада! Ада!" – а я знал, что она стоит в башне и выйдет именно тогда, когда нужно, ни секундой раньше, ни секундой позже.

Крики становились все громче, толпа волновалась, и только я подумал: "Сейчас!" – как в круге желтого света возникла она. Я не видел, как она подошла. Она появилась там, словно материализовавшись из пустоты, и стояла, торжествуя, вскинув вверх руки. Толпа разразилась нечленораздельным воплем.

Вы понимаете, это происходило не во дворце спорта, на лужайке собралось несколько сот человек, но впечатление все равно было огромным.

Затем Ада заговорила. В ее словах не было ничего значительного. Я не слушал ее слов, я слушал ее голос и смотрел на ее лицо. Такое выражение я видел и прежде, на других лицах: на лице с усиками на фоне свастики в кинохронике, на гладко выбритом лице под треуголкой на картинах, изображающих баталии, и на лице длинноносой лысоголовой скульптуры, изваянной из белого мрамора два тысячелетия назад.

Это было – как бы получше сказать – выражение собственной полноценности. Как будто тому, на чьем лице оно покоилось, было предсказано, что его подъем будет безостановочным, что ничто не помешает ему достичь верховной власти, стать первым в мире и что нынешний момент – это лишь начальный шаг триумфального марша. Когда-то и я не сомневался в себе, но было это давным-давно, и уже ничего не осталось в памяти.

Ада же испытывала такое ощущение сейчас. И, посмотрев на нее, я понял, что оно не пришло к ней здесь на митинге и не исчезнет никогда. Теперь мне стало понятно то благоговение, которое испытывали члены "Лиги молодежи штата Луизиана". Мы все верили, что ей уготована необыкновенная судьба. И я понял, как нелепо выглядело бы, если бы она предпочла меня даже за много лет до этого.

Она говорила, а они выкрикивали лозунги и трясли своими плакатами. Я больше не видел глупых лозунгов, я видел только молодые хищные лица и огонь, который она зажгла в их сердцах. Они были целиком в ее власти.

В эту минуту я вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот теперь она в полной безопасности, что никто никогда не узнает о Мэри Эллис из Мобила и о ста долларах за ночь (семьдесят пять, если вам повезет).

Она попросила меня встретиться с нею попозже. И как верный друг и бывший любовник, я ответил согласием.

* * *

В моем «бьюике» мы переехали через реку, остановились, я достал сверток с сандвичами и две бутылки с виски и содовой. Она жадно ела и пила. Я видел и слышал, как она глотает.

– Ничто так не возбуждает аппетит, как общение с простым народом, а?

Мои слова прозвучали как насмешка. Я вовсе этого не хотел.

У нее был полный рот. Она взглянула на меня, проглотила и сказала отчетливо:

– Ничто. И сравнивать не приходится. Там были сплошные сопли-вопли.

– Пожалуй, да.

– Знаешь...

Она замолчала, и это слово так и осталось висеть в воздухе. Я помнил, что сам определил условия моих с ней отношений. Если я не участвовал более полно в ее жизни, то это моя собственная вина. Я мог изменить условия в любую минуту. То есть я мог немного увеличить свои весьма ограниченные права. Нет, не буду.

Незачем превращаться в полное ничтожество.

– Извини, – сказал я.

Она улыбнулась и положила руку мне на плечо.

– Чепуха. Не терзайся угрызениями совести.

Я ощутил тепло ее голоса и улыбки и подумал, что стоит лишь ласково протянуть руку, как она тотчас прильнет ко мне. Я почувствовал, как мышцы мои отвердели, а рука чуть приподнялась с сиденья, но в ту же секунду упала обратно.

– Ты и вправду держалась отлично, – сказал я веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций голосом друга, который занимает позицию наблюдателя.

Она, разумеется, заметила и мое движение, и то, что я убрал руку. Лицо ее стало хмурым, и она ответила таким же веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций тоном:

– Благодарю. Все, кажется, прошло превосходно. Уж очень отзывчивая аудитория.

– Да, они реагировали на каждое твое слово.

Она улыбнулась уже совсем по-иному и с гордостью подтвердила:

– Реагировали отлично.

– И что же дальше? – Теперь я был в безопасности.

– А ты не знаешь?

– Станешь губернатором? После очередных выборов?

– На следующих выборах, – кивнула она.

Ее уверенность была забавной.

– Считаешь, что это в твоих силах?

– Если бы не считала, не стала бы тратить время. Или точнее, если бы Сильвестр не считал, он не стал бы тратить время.

– Чего он добивается?

– Разве ты не помнишь его слова? – Ее голос был тусклым. – На пленке? Он хочет за свой вклад получить двойную прибыль. Сначала на Томми, потом на мне. По его мнению, женщина – сейчас самая подходящая кандидатура. – Она помолчала. – Он все продумал. Мне остается только заучить свою роль. – Она старалась говорить беспечно, но это ей плохо удавалось.

– Вот, значит, как обстоят дела?

– Вроде этого. Но не совсем, как в случае с Томми. Он по крайней мере позволяет мне, – в ее голосе снова зазвучала насмешка, – спорить с ним. Если бы ты слышал, как мы спорим!

– Мысль назначить тебя вице-губернатором принадлежат Сильвестру?

Она коротко рассмеялась.

– Так он думает. А может, позволяет мне думать, что это моя идея. На самом деле, вероятно, придумал это он. Как часть его генерального плана.

Я ничего не сказал, и она продолжала голосом еще более резким в своем насмешливом оживлении:

– А знаешь ли ты, что в его плане вышла небольшая осечка? Совсем небольшая. Со мной. Видишь ли, на некоторое время я несколько отошла от дел. Я расстроилась из-за того, что заставила Марианн Ленуар размозжить себе черепную коробку. Знаешь ли ты, что это дело моих рук? Это был мой триумф. – Она улыбнулась, глаза ее блестели, видно было, что она вот-вот заплачет. – Мой величайший триумф. Но после этого политика перестала меня интересовать. После этого я, если можно так сказать, утратила вкус к игре в политику.

– Хватит, – сказал я.

– У него нашлось лекарство. Доктор Сильвестр Марин умеет лечить любое заболевание.

– Хватит, – повторил я, положив руку ей на плечо. Мне хотелось успокоить ее, утешить. Но она быстрым движением высвободилась из-под моей руки.

– О нет, Стив. – Она явно смеялась надо мной. – Будь осторожен. Никакой интимности. Никаких вольностей. Не забывайся, Стив.

Я откинулся на спинку сиденья. С минуту мы оба молчали.

Затем она сказала совершенно спокойно:

– Извини, я несколько заговорилась.

– Ничего, переживу.

– Конечно, переживешь. Ни восторгов, ни боли. Почему бы нам не сделать еще одну попытку?

* * *

На мосту, вознесенном над медленной, цвета тусклой меди рекой, я снова взглянул на нее. Ее золотоволосая голова покоилась на подушке сиденья, красивое лицо было бледным и спокойным. Интересно, подумал я, что таится за этой маской, какое горючее выводит эту женщину на орбиту борьбы со вселенной?

Вскоре мы снова очутились на полуосвещенных, вымерших улицах города.

– Домой? – спросил я и неловко добавил: – В особняк?

– Нет, – ответила она. – Я должна взять свою машину. Довези меня до Капитолия.

Когда мы свернули к темному и пустому паркингу, я увидел ее машину, стоявшую в одиночестве: даже неподвижная, она казалась длинной и быстрой и при свете звезд мерцала, отливая золотом.

Я остановился.

– Не вылезай. – Не успел я двинуться, как она уже открыла дверцу. Но на мгновенье замешкалась. – Спасибо за виски. – Я увидел во тьме, как сверкнули в улыбке ее белые зубы. – Спокойной ночи, Стив. Извини, что я тебе нагрубила.

Она наклонилась ко мне и запечатлела на моей щеке легкий, как дыханье, поцелуй. Затем она вылезла и, сказав еще раз "спокойной ночи", пошла к своей машине, стуча каблуками по бетону. Я подождал, пока не заработал мотор, – мало ли что может случиться, – и видел, как желтая машина скользнула во тьму.

Я доехал до конца аллеи и, прежде чем свернуть, еще раз посмотрел на башню. Черным остроконечным силуэтом уходила она в ночное небо, устремляясь куда-то далеко, к звездам.

Я остановился на углу, посмотрел направо и налево и сделал поворот. Машины Ады уже не было видно.

* * *

Когда оглядываешься в прошлое на цепь связанных между собой событий, ты склонен считать, что они так и следовали одно за другим. В действительности же это вовсе не так, в это же время произошла еще куча разных эпизодов, которые не имели никакого отношения к той цепи, но тем не менее сыграли значительную роль в твоей жизни. Та цепь – лишь одна из нитей, из которых соткана наша жизнь. Но когда смотришь назад под определенным углом, то тебе видится эта нить.

За месяцы, последовавшие за назначением Ады вице-губернатором, в моей жизни было много перемен. У меня завязался роман с рыжеволосой вдовой из Венесуэлы – я познакомился с нею в самолете из Каракаса, куда летал на открытие новой авиалинии, – из-за нее я чуть не лишился своей квартиры после бурной сцены, во время которой я служил мишенью для бутылок, сковород и пепельниц. Я получил повышение по службе, став главным в передаче последних известий у нас на студии, и соответственно увеличение в жалованье. И продолжал выпуск собственного тележурнала, для которого еженедельно сочинял помимо текста к хроникальным событиям и сценарий документального фильма. Из нескольких десятков подобных произведений я помню, например, интервью с убийцей полицейского, которое состоялось за два дня до его казни на электрическом стуле. Я часто играл в теннис на кортах новоорлеанского теннисного клуба, проводил свободные дни на побережье, но, оглядываясь назад, на эти месяцы, вспоминаю только Аду.

А она с головой ушла в политику. Ни с того ни с сего она вдруг объявила себя совестью общества – к этой ее роли не сразу удалось привыкнуть. Она не говорила ничего нового, все это уже было сказано и Хьюи Лонгом, и кое-кем из президентов, но, ораторствуя, она выдавала эти речи за собственные мысли, и избиратели слушали ее взахлеб.

Я бывал на многих из ее выступлений и порой после них беседовал с нею. Она объясняла мне с полной искренностью – а может, и нет, – в чем состоял их с Сильвестром стратегический план. Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов.

– Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я.

– А что же еще? – скривила она губы.

Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия.