355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Верт Уильямс » Ада Даллас » Текст книги (страница 17)
Ада Даллас
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 23:56

Текст книги "Ада Даллас"


Автор книги: Верт Уильямс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

ТОММИ ДАЛЛАС

После долгих месяцев лежания я наконец-то вновь обрел способность передвигаться и на время забыл обо всем остальном. Я бродил по террасе, мне казалось, будто я хожу на чужих ногах, не принадлежащих мне. Знакомым было лишь ощущение гипсового панциря на спине и шее. Все же это был я.

Осторожно, маленькими шажками ходил я взад и вперед, поминутно останавливаясь и чувствуя, как постепенно начинают работать мои мышцы. Это было ощущение, о существовании которого я давно забыл. Словно заново родился.

По газетам я следил за деятельностью Ады: за ее публичными выступлениями, отменой торгового налога, всякими демонстрациями и прочим. На первый взгляд, она высилась над всеми, словно несокрушимая скала, но я-то знал, как обстоит дело в действительности. Я знал, где находятся нити, кто их дергает и что при этом чувствует человек. Его выдают за героя, но он знает, что за спиной у него палочка с нитями и что кто-то дергает их в нужный момент. Сознание того, что сам по себе он ничто, заставляет его страдать. Это заставляло страдать и меня, а сейчас – еще сильнее – Аду. У меня хватило сил выдержать до конца. Сумеет ли выдержать Ада?..

Вскоре после того, как ко мне вернулся голос, газетчики буквально атаковали меня, засыпая вопросами. Они торчали в палате все отведенное врачами время и спрашивали, а я с неизменной любезностью твердил одно: "К сожалению, не располагаю достаточной информацией, чтобы дать исчерпывающий ответ. Вы же видите, ребята, я нахожусь в больнице, давно оторвался от дел..."

С репортерами полезно беседовать, даже когда тебе нечего сказать. Есть люди, которые этого не понимают. Например, Эрл Лонг. До чего он не любил с ними разговаривать!

Я принял журналистов и в тот день, когда покидал больницу. Моя беседа с ними свелась к заявлению, что я уезжаю для поправки здоровья и на прощание желаю Аде всяческих успехов в ее ответственной работе. Находившаяся тут же Ада облобызала меня в знак расставания – специально для фоторепортеров.

– Ты и тут не можешь не показать себя, а, дорогуша? – шепнул я, прижимая ее к себе.

Ада чуть отодвинулась и смотрела на меня с нежной улыбкой, пока вокруг то и дело вспыхивали блицы фоторепортеров.

– Любимый, не забывай, что о тебе молится весь штат, – громко сказала она и ушла из палаты в сопровождении свиты журналистов и фотокорреспондентов.

* * *

Я снял коттедж на северном побережье Флориды, за Мобилом, по дороге к Панама-Сити, – один из коттеджей, удаленных и друг от друга, и от населенных пунктов, заброшенных в пески, белые как снег и горячие как ад. Здесь никто не мог нарушить моего уединения. Со мной поселился санитар-массажист, или как там их называют. Что и говорить, было бы куда приятнее заполучить вместо него ту хорошенькую сиделку. Но, признаться, я еще не чувствовал себя в форме.

Санитар Эрл, похожий на заросшего черной шерстью медведя, казался подростком, хотя ему, наверно, уже стукнуло тридцать пять. Он постоянно носил одну и ту же форму – белые брюки и белую футболку, плотно облегавшую его атлетический торс. На ходу он подтягивал живот и выпячивал грудь; по вечерам я слышал, как он пыхтит в своей комнате, занимаясь штангой и гимнастикой. Хорошее настроение никогда не покидало его, он ни минуты не давал мне скучать, хотя был несколько простоват (то же самое, вероятно, он думал обо мне). Санитар мне нравился, однако я пожелал бы ему чуточку поменьше бодрости и оптимизма. Возможно, они входили в его обязанности. Раньше он работал в первоклассных клиниках, знал свое дело и хорошо ухаживал за мной.

Коттедж состоял из трех комнат (моей, санитара, гостиной), кухни и туалета. Дом стоял на самом берегу, на небольшой возвышенности, и, сидя у огромного, во всю стену, окна в гостиной, оборудованной кондиционером, я мог видеть волны Мексиканского залива, набегающие на белый песок. Я мог спокойно сидеть у окна и без конца созерцать мир, совершенно не соприкасаясь с ним. Какое это сулило наслаждение – сидеть просто так в прохладной комнате и не двигаться, никуда не спешить. Однако я заставлял себя выходить, чтобы больше бывать на воздухе, загорать, чувствовать, как уходит из тела болезнь и как здоровье вливается в него подобно хмельному вину. Когда начинаешь с нуля, то ощущаешь каждый дюйм на пути к поправке.

Раз в неделю из Таллахасси приезжал врач.

– О, да вы уже молодец, – сказал он однажды. – Вы умеете плавать?

– Как вам сказать? Призов не беру, но...

– Вам надо ежедневно заниматься плаванием. Это ускорит окончательное выздоровление.

По существу, мне пришлось заново учиться плавать. Я нашел неподалеку уютную, укрытую от волн лагуну и почти месяц в ней барахтался. Доктор оказался прав. Здоровье у меня быстро шло на поправку.

Сидя у окна, я часто наблюдал за купальщиками, видел, как они удаляются от берега все дальше и дальше, а потом, отчаянно размахивая руками, возвращаются на гребнях волн к берегу.

Присмотревшись, я решил, что со временем ни в чем не буду уступать им – надо только научиться сочетать свои движения с ритмом волн.

Однажды Эрл вернулся из города с пачкой газет из Батон-Ружа. Он бросил их на кушетку рядом со мной и сказал:

– Вы, я думаю, не прочь узнать, что творится на белом свете.

– Конечно, не прочь.

Признаться, меня не очень интересовало, что творится на белом свете, да кое-что я знал и без того. Знал, например, что Ада взяла кое-кого в работу.

Я развернул одну из газет и сразу понял, почему Эрл проявил такую любезность. На первой полосе красовался огромный снимок Ады, присутствующей на церемонии открытия нового здания суда в Драй-Пронге. На самом краешке фотоснимка примостился полковник Роберт Янси. Сильвестра не было.

– Эта девочка выглядит замечательно, – заметил Эрл.

– М-да....

– Интересная женщина!

– М-да...

– Уж тут-то вам здорово повезло, босс.

– Да, да! Еще как повезло!

СТИВ ДЖЕКСОН

После отмены торгового налога Ада почти целый месяц ничего не предпринимала. Однако это бездействие напоминало затишье перед бурей. Воздух неподвижен и тяжел, и над вами словно нависает молот. Вы видите, как в барометре падает и падает тоненькая ниточка ртути, чувствуете запах шторма и ощущаете в воздухе электричество, хотя оно еще не сверкнуло молнией. Вы видите, чувствуете, ждете под мрачным, опускающимся небом и знаете, что ждать придется недолго.

Вот и это затишье оказалось непродолжительным. Прошло около месяца, и оно словно взорвалось и разлетелось тысячью осколков. Шторм разразился внезапно и охватил всю Луизиану: началась кампания по избранию Ады губернатором.

Я наблюдал за развитием событий издалека, подытоживая явления и примечая разрушения. Правда, я частенько разговаривал с Адой. Мы по-прежнему чувствовали связывающие нас узы. Но Ада еще тверже, чем раньше, подчиняла нашу взаимную привязанность тому, что считала своим долгом. "Между нами ничего не изменилось, – казалось, говорило ее поведение, – но у меня есть более важные дела. Кстати, не забудь, что ты сам поставил наши отношения в определенные рамки".

Те отношения, что существовали между нами, приняли такой оборот, какой может существовать, не изменяясь, долгие годы. Я когда-то знал в Коннектикуте одинокого мужчину и замужнюю женщину, которые поддерживали именно такую связь в течение четырнадцати лет, не делая ни единой попытки ее изменить. Затем однажды, когда ее муж уехал в город, в доме возник пожар, мужчина бросился спасать женщину, и, пока пожарные заливали водой другую часть дома, они вспомнили про любовь.

На свидания со мной Ада приходила утомленная, лишенная воли и энергии, напоминая спортсмена, только что закончившего бег на длинную дистанцию. Однако когда она появлялась перед толпой или перед телевизионной камерой, активность в ней начинала бить ключом. Много раз я видел ее и в ослепительном, холодном свете юпитеров, и под яркими лучами солнца, и в вечерних сумерках. Но слышал всегда одно и то же:

– Вы же знаете, как они пытались поступить с вами!

– Они хотели предать вас!

– Они пытались лишить вас того, что по праву принадлежит вам!

– Я никогда не позволю им этого!

– Я никогда не допущу!

И всякий раз аудитория отвечала ей ревом, напоминавшим рев моря во время шторма.

Так было везде – одна и та же речь с небольшими вариациями, одна и та же реакция толпы, хотя и с некоторыми различиями – в зависимости от состава и местности.

Вот центр округа Уинн в деревенской глуши, где родился Хьюи Лонг; раскаленное бело-синее небо над возбужденным человеческим стадом; красно-коричневые морщинистые лица, синие рабочие комбинезоны, рубахи цвета хаки, клетчатые бумажные платья. Все жадно ловят каждое ее слово, все верят ей, как не верили никому после смерти Лонга в 1935 году, когда доктор встретился с сенатором в коридоре.

Вот набережная в порту Морган-Сити. Мачты и нок-реи рыбацких судов, покачивающихся на волнах подобно черным крестам на фоне голубого неба; полуденный, насыщенный горячим солнцем воздух; отдающий мускусом запах только что пойманных и уже гниющих креветок и креветок, еще ожидающих своей очереди в прохладной мгле под сине-зелеными волнами Мексиканского залива; дочерна загорелые лица с черными усами и черными бачками, крики: "A-da! Ma chere! Eh la-bas!"[2]2
  А-да! Душка! Вон она! (франц.)


[Закрыть]

Новый Орлеан... Самодовольные лица всезнающей золотой молодежи. Прически "конский хвост" и ежик, яркие пиджаки и модные платья. Сосредоточенно внимающие фанатики. Их лояльность ни у кого не вызывает сомнений.

Богалуса. Нестерпимая вонь бумажных фабрик, отчего лишаешься слуха и зрения, и лица рабочих, обращенные к Аде.

Одна и та же картина во всех городах и городках: белые лица, старые домашние платья, застиранные воротнички и засаленные галстуки, испачканные маслом и бензином комбинезоны рабочих заправочных станций, блузки официанток; напряженные лица людей, отчаянно пытающихся постичь смысл происходящего.

Район Рейлроуд-авеню в Батон-Руже. Шоколадно-коричневые лица, грошовые стандартные сорочки, ярко-красные в желтую полоску майки, дешевые пиджаки, кричащая расцветка сатиновых блузок, темные лица "освобожденных" рабов, в эти минуты почти счастливых и радостно приветствующих Аду.

Женские клубы. Дамочки (в возрасте от тридцати до шестидесяти) в нарядных платьях с искусственными драгоценностями, поставленные перед труднейшей дилеммой, явственно читаемой на их невинных, обильно напудренных лицах. Их мужья утверждают, что Ада опасная смутьянка, а она вот перед ними, и нет у нее ни рогов, ни копыт, и она так мило улыбается за чашкой кофе. "Что вы! Она же душка! Совсем как мы!"

Правда, так говорили в женских клубах, не признанных высшим светом Нового Орлеана. В самом же городе – точнее, в том замкнутом кружке, который назывался светским обществом Нового Орлеана, – положение Ады ничем не отличалось от положения парии в Калькутте, внезапно оказавшегося на посту мэра.

В течение трех лет после того, как Ада, тогда еще просто жена губернатора, предприняла неудачную попытку быть принятой в "высшем свете" Нового Орлеана, между ней и этим светом шла открытая война, служившая предметом многочисленных насмешек и острот, – на приемах и балах передаваемых, однако, шепотком и с оглядкой. Память о докторе Смите, о де Нэгри и о полковнике Бартлете была еще свежа.

Но были в городе и другие клубы и сотни различных кружков и групп, куда входили тысячи скромных, простых женщин. Их члены, если и попадали в светскую хронику "Таймс-Пикэн", то только в связи с выходом замуж, да при этом могли рассчитывать не больше чем на три строки. Как ни забавно, подобная дискриминация вызывала у них протест. Они не хотели безропотно принимать ее как нечто ниспосланное небом. Поэтому-то Ада была близка и понятна им. В ее победе они видели свою победу. Я читал это на ненакрашенных лицах простых женщин.

Долгое время Ада тщательно скрывала, что родилась и выросла в трущобах, но после своей неудачной попытки сделала плебейское происхождение одной из козырных карт в игре. В глазах земляков Ада стала чуть не новым Георгием Победоносцем. Во время одного из ее выступлений я толкался в толпе и наслышался немало лестных для нее восклицаний:

– Хороша, хороша, ничего не скажешь!..

– Нет, вы только послушайте! Вот режет, вот режет!..

– О, она еще покажет себя этим бюрократам!..

– Да, да, ждать долго не придется!..

Разумеется, я видел лишь то, что происходило на сцене, но не видел режиссера этого представления – Сильвестра Марина.

Я всюду следовал за Адой как тень. Меня восхищали каждый ее жест и каждое ее слово, когда она бывала в обществе, на людях, и я жаждал получить от нее хоть какие-нибудь крохи, когда мы оставались наедине и она становилась сама собой.

Как-то вечером в местечке Бьюрас, к югу от Нового Орлеана, она заметила меня в толпе и дала знак, чтобы я к ней зашел. Двадцать минут спустя я уже стучался в дверь ее комнаты в мотеле.

Мне сразу бросилось в глаза, что Ада выглядит не такой, как всегда, словно она сняла с себя панцирь. Ее лицо выражало беспокойство и что-то еще – не то раскаяние, не то просто усталость. Я мысленно спросил себя: отчего бы это? Может, без всяких причин? Может, в этот вечер ей вспомнились давно ушедшие дни? Как бы то ни было, передо мной стояла совсем не та женщина, которую я только что видел в свете прожекторов. И меня охватило странное чувство нереальности происходящего, которое всегда появлялось, когда она казалась мне другой.

– Привет, Стив, – Ада протянула мне руку, с трудом сдерживая волнение.

– Здравствуй, – ответил я.

Какой-то миг мы молча смотрели друг другу в глаза, потом я сказал:

– Хорошая речь.

– Да? Спасибо.

– Публика отлично ее приняла.

– Да? Спасибо, – повторила она, и в комнате снова наступило тяжелое молчание. "Сегодня мы не очень надежно защищены друг от друга", – мелькнуло у меня.

– Хочешь выпить?

– С удовольствием.

Ада подошла к туалетному столику, на котором стояли бутылка, лед и стаканы.

– Разбавлять придется водой.

– Вот и прекрасно.

Мы выпили и обменялись несколькими банальными фразами, перемежая их долгими паузами. Меня неудержимо влекло к ней, и я понимал, что уже проделал большую часть пути. Ада отвела было взгляд, но вдруг резко повернулась и с мольбой взглянула на меня.

– Стив!

– Да?

У меня мгновенно созрело решение сделать все, что бы она ни попросила, зародилась надежда, что она еще раз захочет, чтобы я вернулся к ней на условиях, уже мною однажды отвергнутых.

– Да нет, ничего... – пробормотала Ада, снова бросая меня от надежды к разочарованию. Что ж, если теперь уже ничего нельзя изменить, виноват в этом только я сам.

Ада отвернулась, я с тоской и печалью смотрел на ее профиль, на морщинку в уголке губ. Ее раньше не было. И вдруг... Ада посмотрела мне прямо в глаза, и на лице ее я увидел все-все, что хотел увидеть.

– Прошу тебя, вернись ко мне! Ты так мне нужен...

Мы оба понимали: вернуться к ней я могу лишь на ее условиях. Вместо ответа я нежно привлек ее к себе. Я не стал ее целовать, я просто держал ее в объятиях, и Ада наконец тоже обняла меня, и мы замерли. Не успел я полностью осознать все счастье этой минуты, как раздался быстрый стук в дверь.

– Боже! – прошептала Ада и резко отстранилась.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел полковник Роберт Янси.

Причина его внезапного появления не вызывала сомнений. А взгляды, которыми они обменялись, прямо-таки кричали, что он ее любовник. Заметив меня, Янси нахмурился. Ада уловила мой взгляд и покраснела. На ее лице боролись гнев, сознание своей вины и мольба.

Впрочем, все мы тут же взяли себя в руки.

– Я заглянул на всякий случай, узнать, не потребуюсь ли я вам, – обратился Янси к Аде.

Благодарю вас. – Ада со злобой посмотрела на полковника, а потом опять с мольбой на меня. – Уж если вы пришли, не откажитесь по крайней мере выпить. Мы с мистером Джексоном уже выпили.

– Мне пора идти, – сказал я.

– Прошу вас, не уходите! – Ада жестом остановила меня, всем своим видом говоря: "Пожалуйста, смирись и с этим. Я бессильна что-либо сделать..."

– Нет, я должен уйти. – Я вовсе не собирался делить ее и с Томми Далласом, и с Сильвестром Марином, и с избирателями, а теперь и с полковником Робертом Янси.

– Что ж, в таком случае спокойной ночи. – Теперь и лицо и голос Ады совершенно ничего не выражали.

– Спокойной ночи.

Не замечая перед собой дороги, я шел к машине и думал, что сегодня потерял Аду в третий раз. И хватит! Теперь я позволю себе лишь наблюдать ее издалека. Как ни старался я возненавидеть ее, у меня ничего не получилось. Вот Янси – другое дело. Я сразу же возненавидел полковника Роберта Янси.

РОБЕРТ ЯНСИ

Мне хотелось самому водить машину Ады во время ее поездок по штату, но, как начальник полиции, я мог лишь изредка позволять себе подобное удовольствие. Зато я организовывал для нее полицейский эскорт, следил за порядком на дорогах по маршрутам ее поездок, а иногда и сам в своей служебной машине ехал впереди. Изредка, повторяю, мне удавалось занимать место водителя в ее машине. Поездки Ады не входили пока в программу предвыборной кампании, поэтому, как губернатор, она имела право на такую привилегию.

Мы тщательно скрывали свои истинные отношения. Я почти не разговаривал с ней на людях, лишь иногда появляясь в нужных местах и в нужное время. Так уж устроен человек, что не может не насплетничать о всякой симпатичной цыпочке, словно созданной для постельных утех; ну, а если она к тому же постоянно на виду, тут уж и вовсе не оберешься разговорчиков. А ведь Ада была губернатором. В этом-то и самый смак!

Формально она все еще носила нечто вроде траура по Томми Далласу, превратившемуся без малого в живой труп. Бедняга! Знал ли он подоплеку того, что с ним произошло? Догадывался ли, кто все это подстроил? А если и знал и догадывался, то что мог сделать? Он здорово пострадал. Жаль, конечно, я ведь хотел только как следует припугнуть его.

Так вот, мы с Адой постоянно соблюдали осторожность и осмотрительность. Потому-то мне и не нравилось, что этот мерзавец с телевидения Стив Джексон видел нас вместе в мотеле Бьюраса.

– Не беспокойся, – сказала Ада. – Он друг, ему можно доверять.

– Работая в полиции, прежде всего уясняешь, что доверять нельзя никому.

– А я еще раз говорю: не беспокойся. Стив хороший человек.

– Что ж, тебе виднее. Кстати, он, в сущности, ничего и не видел.

В тех редких случаях, когда я, нарушая протокол, управлял ее машиной, Ада беззастенчиво командовала мною.

– Поезжай медленнее... – Или: – Не так быстро... Следуй вон по той дороге... Я хочу поехать вон там... – приказывала она. Хотя иногда это значительно удлиняло путь.

Ада хотела показать, что она старший из нас двоих. Черт возьми, обычно я беспрекословно выполнял ее распоряжения. Хотя чуть с ума не сходил от злости. Я всегда или почти всегда выполнял распоряжения Ады.

Как-то она велела поехать по одной дороге, а я умышленно свернул на другую, хуже, но короче.

Ада заметила, и ее лицо буквально побелело от гнева, как в тот раз, в коридоре.

– Черт бы тебя побрал! Не смей никогда этого делать! – прошипела она. – Каждое мое распоряжение – закон для тебя, слышишь?

– Послушай лучше ты. Выкинь из головы, что можешь командовать мной. Никогда! И не забудь, мы с тобой одного поля ягоды.

– Но и ты не приказывай мне!

– Я не приказываю. Мы не можем приказывать друг другу. Помни, у нас у обоих рыльце в пушку.

Я нажал на педаль, и 380 лошадиных сил помчали нас со скоростью управляемой ракеты. Навстречу все быстрее и быстрее неслись белая дорога и зеленый необъятный мир, и мы были на самой вершине его, а машиной, уносившей нас, управлял я.

СТИВ ДЖЕКСОН

Целый год Ада носилась по штату словно фурия, выступала с предвыборными речами, хотя официально предвыборная кампания началась лишь месяца за два до проведения демократами первичных выборов. Против Сильвестра и Ады выступали те же самые лица, что и против Сильвестра и Томми Далласа в свое время. На этот раз, хотя кандидат была женщина, шансы оппозиции расценивались гораздо ниже, чем четыре года назад.

Ленуар опять выступал как ставленник так называемых "реформистов". Вначале, когда публика еще находилась под впечатлением от самоубийства его жены, он пользовался некоторым успехом. Но провал кампании за отзыв Ады отрицательно сказался на его популярности. Ада и Сильвестр сумели внушить публике, что за спиной Ленуара стоит крупный капитал. Что вполне соответствовало действительности. Джек Мур снова выдвинул свою кандидатуру с единственной целью – подороже продать потом голоса своих сторонников во время вторичных выборов. Баллотировалось еще несколько человек – либо ради рекламы, либо из тех непонятных соображений, которые заставляют безнадежных кандидатов заведомо безнадежно добиваться успеха на выборах.

Итак, Ленуара поддерживали некоторые весьма солидные капиталисты, несколько групп, ратовавших за "реформы" в штате, и большинство газет. Сильвестр и Ада противопоставили им коалицию из шерифов, профсоюзов, "Старых кадровиков" из Нового Орлеана, владельцев крупных картежных синдикатов, собственников небольших фирм и хорошо отлаженную политическую машину Сильвестра. Ада обещала избирателям свой вариант "Нового курса", для финансирования которого собиралась повысить налоги на бензин, нефть, серу и лес. Платить их предстояло фирмам, оперировавшим на территории штата, но с конторами, расположенными в других штатах. Естественно, что намерения Ады встретили почти всеобщее одобрение.

Эти фирмы не пожалели средств для поддержки Ленуара, но союзники Сильвестра тоже не ударили лицом в грязь, так что Ада не нуждалась в деньгах на предвыборную кампанию.

Теперь Ленуару помог бы лишь какой-нибудь сенсационный ход, который произвел бы на избирателей впечатление разорвавшейся бомбы. Несомненно, следовало ожидать, что наступит момент, когда кто-то выступит и поведает о мобилском эпизоде, но пока этого никто не делал, и кампания протекала в полном соответствии с тем, что Ада называла генеральным планом Сильвестра.

Мне волей-неволей приходилось принимать какое-то участие в этой кампании, поскольку я должен был освещать ее по телевидению. Но с Адой я не обмолвился ни словом и даже не приближался к ней. На одном из митингов я на минуту оторвался от своего блокнота и взглянул на платформу, с которой Ада смотрела на меня. Она улыбнулась, и я невольно улыбнулся ей. Но тут же снова склонился над своими заметками.

* * *

День выборов в Новом Орлеане. Бары закрыты до шести часов, и одного этого достаточно, чтобы все казалось каким-то особенным. Деловая активность почти замерла, в городе было тихо. Оживление наблюдалось лишь на избирательных участках да в штабах кандидатов, которые еще недавно разбрызгивали свою энергию, как сифон воду.

В шесть часов голосование заканчивается, бары распахивают свои двери, по мостовым и тротуарам сплошным потоком движутся люди. Подобно островкам, в этом потоке остаются лишь места, где ведется подсчет голосов.

Часов в восемь, когда стали вырисовываться первые итоги, я в сопровождении операторов с телевизионной камерой предпринял объезд штабов каждого из кандидатов.

Штаб Ленуара находился в банкетном зале отеля "Сент-Чарлз". Прежде всего мне бросилась в глаза большая классная доска, установленная под углом в сорок пять градусов. Рядом стоял Ленуар, а поодаль еще человек пятьдесят. Они молчали, и вид у них был довольно пришибленный. Я заметил также, как помят и запачкан белый костюм Ленуара. Он весь вспотел и то и дело вытирал лоб скомканным платком.

На его лице застыли обида и возмущение, как у мальчишки, внезапно обнаружившего, что его любимый пруд, где он обычно купался, засыпан щебнем, а бойскаутский отряд распущен навсегда.

Я понимал, что мой вопрос покажется глупой шуткой, но все же спросил в микрофон:

– Мистер Ленуар, вы уже составили хотя бы общее представление об исходе выборов?

Ленуар даже не взглянул на меня. Он смотрел на доску, на которой какой-то лысый в пропотевшей сорочке человек в колонке, отведенной сент-бернардскому избирательному участку, только что записал цифры с результатами голосования. Две крупные капли пота проступили на лбу Ленуара, возмущение на его лице сменилось неверием.

Ленуар продолжал молчать, и, чтобы скрыть паузу, я быстро сказал в микрофон:

– Мистер Ленуар знакомится с только что полученными данными по очередному избирательному участку и... – Я произнес еще несколько фраз.

Потом я схватил его за рукав, знаком показал: "Телевидение!" – и поднес микрофон к его губам. Ленуар вперил в меня бессмысленный взгляд. Но тут же пришел в себя.

– Все это мошенничество и вздор! – крикнул он, и выражение его лица снова изменилось. Он напоминал благочестивого человека в церкви, который собрался помолиться, но, оглянувшись, увидел, что за спиной у него совершается языческий обряд.

Я посмотрел на цифры из сент-бернардского участка: 2018 за Аду, 123 за Мура, 21 за Ленуара.

– Мошенничество и вздор, – повторил Ленуар, но теперь не в микрофон, а самому себе. – Да там у меня одних друзей больше двух десятков. Мошенничество! Сплошное надувательство!

За подобные заявления по телевидению нас могли привлечь к ответственности как за клевету, и я быстро перестроился.

– Скажите, вы надеялись на иные результаты?

Сделав над собой нечеловеческое усилие, он ответил:

– Разумеется. Но я все же убежден, что народ Луизианы еще докажет свою веру в принципы добропорядочного управления.

– Благодарю вас, мистер Ленуар, – сказал я.

Он проиграл, и по его лицу было видно, что он знал это.

* * *

Арнольд, адвокат из Северной Луизианы, даже не побеспокоился организовать у нас в городе свой штаб. Поэтому я отправился прямо в помещение, где расположился со своим аппаратом Джек Мур, старый профессиональный политикан, обычно продававший голоса тех, кто голосовал за него.

Мне показалось, что я попал на поминки: плотное, как туман, молчание царило в комнате, и чье-то обращенное ко мне "Да?" прорезало его подобно лучу прожектора.

В комнате собралось человек десять, все мужчины, за исключением низенькой, плотной блондинки с сединой в волосах – жены Мура. Они сидели растерянные и ничего не понимающие, с видом людей, застигнутых страшной катастрофой. Сам Мур приткнулся в дальнем углу, и на его жирном лице отчетливо читались ужас и сознание своего провала.

Мне сразу стало ясно, что между Ленуаром и Муром есть и еще нечто общее, кроме поражения. Каждого из них подвели их личные божества. Хотя, разумеется, молились они разным богам.

Начиная беседу с Муром, я чувствовал себя гробовщиком.

– Мистер Мур, что вы можете сказать о ходе избирательной кампании?

– Что, что? – шепотом спросил он.

– Что вы можете сказать о ходе избирательной кампании? – повторил я.

Мур взглянул на меня, и я понял, каких усилий стоит ему собраться с мыслями.

– Я... я... – хрипло начал он. – Сейчас еще слишком рано подводить окончательные итоги... Я... Да, да, миссис Даллас значительно опережает остальных кандидатов. Однако по многим избирательным участкам результаты еще неизвестны; я отказываюсь признать себя побежденным и не могу сказать ничего определенного, пока не подсчитают все голоса.

Глядя на Мура, можно было подумать, что его незаслуженно оскорбило все человечество. Он не верил в такую чепуху, как истина, справедливость, и даже в счастливый случай. Он и не надеялся победить. Не хотел этой победы и совершенно не собирался участвовать во вторичных выборах. Он хотел лишь, чтобы вторичные выборы состоялись, и тогда он мог бы продать голоса своих сторонников одному из кандидатов за круглую сумму в двадцать тысяч долларов, как утверждали понаторевшие в таких делах люди.

И вот теперь приятная перспектива испарилась раз и навсегда, как испарилась и надежда вернуть деньги, израсходованные на предвыборную кампанию, а это означало в целом потерю сорока тысяч долларов. Верная, казалось бы, сделка сорвалась.

В восемь часов тридцать шесть минут, через два с половиной часа после закрытия избирательных участков, выяснилось невероятное. В первом же туре голосования Ада Даллас избрана губернатором Луизианы.

Штаб избирательной кампании Ады находился в отеле "Монтлеоне" на Ройял-стрит, но ни ее, ни Сильвестра, ни полковника Роберта Янси я здесь не застал. Они отправились в Батон-Руж, в особняк губернатора.

В соответствии с традицией роль хозяина взял на себя член законодательного собрания Алва П. Будэн, надутый и напыщенный по этому случаю, как петух. Я вручил ему микрофон, и он не заставил себя уговаривать.

– Народ сказал свое слово. Теперь Луизиана и наш губернатор пойдут вместе рука об руку.

Его похожее на брюкву лицо было необыкновенно торжественным, все видели, как он гордится тем, что именно ему выпала честь выступить с этим важным заявлением.

Вечер выдался хлопотливый, и мне удалось вернуться домой лишь после полуночи. Я долго лежал в темноте, не смыкая глаз. Я пытался угадать, что в эти самые минуты делает Ада. Была одна из тех ночей, когда никакое снотворное не помогает.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю