Текст книги "Ада Даллас"

Автор книги: Верт Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Я спросил, не может ли Стив Джексон навестить меня. Он явился на следующий день. Щелкнул замок, дверь, висящая на хорошо смазанных петлях, бесшумно отворилась.

Вошел он. Вообще-то в камеру смертников не допускались посетители. Наверное, решили, что беды большой не будет.

Дверь закрылась, лязгнув металлом о металл. С секунду он не двигался с места, исчерченный тенями от оконной решетки. Он не знал, что сказать.

– Садитесь, – пригласил я.

Он сел на стул у изножья койки и посмотрел на меня. В нем не было ни злобы, ни радости при виде меня здесь.

– Не испугались, а? У входа?

– Нет. – Он не сводил с меня взгляда, серьезного, без ненависти, и не щурился от удовольствия, чувствуя себя победителем.

– Я хотел видеть вас, – сказал я.

– Да.

– Я должен вам кое-что сказать.

– Да.

Он не отводил глаз. Что звучало в его голосе? Жалость?

– В тот вечер я был намерен убить вас. Она помешала мне. По-моему, она знала, что делает.

Я помолчал.

– Я решил, что вам приятно будет об этом узнать.

– Я знаю, – ответил он.

Я опустил глаза, потом снова посмотрел на него. На его лице не было жалости; это было скорей – как бы это сказать? – участие. На его лице было написано: вместо тебя мог бы быть я.

А может, мне только показалось.

– И еще одно, – сказал я. – Вы на самом деле собирались рассказывать об этом в своей программе?

– Нет, – качнул он головой. – У меня и в мыслях этого не было.

– А вы говорили Аде про это?

– Говорил.

– Она мне не сказала. Знала, что нам ничего не грозит, но мне не сказала. Не помешала мне, нет, заставила меня считать, что вы расскажете.

Он молчал.

– Даже сказала, что подаст в отставку, если уйду я. Надо было, наверное, поймать ее на слове, – засмеялся я. – Я виноват, – заключил я. И помолчав, добавил: – Может, и не во всем.

– Не во всем, – согласился он. Я понял, что он имеет в виду. Он отвел глаза. – Такое может случиться с каждым.

– Не выдумывайте.

Секунду он молчал.

– Я не выдумываю, – отозвался он. – Я был готов помочь ей убить Сильвестра.

– Но вы этого не сделали, – сказал я. – Поэтому не вам судить.

– Верно.

– Кроме того, это было бы совсем другое.

– Разве? – Он подошел к окну и посмотрел в небо. – А по-моему, нет.

За дверью появился надзиратель. Он и так уже дал нам лишнее время. Но двери пока не открыл и не велел заканчивать свидание.

– Тем не менее, – сказал я, – мне хотелось, чтобы вы знали.

– Спасибо. – Он встал. – Вам сообщили, что я просил о смягчении наказания?

– Нет. А почему?

Он смотрел не на меня, а на стену или куда-то вдаль.

– Потому что, – сказал он не глядя, – потому что я был готов помочь ей в убийстве. Мне просто повезло, что мои услуги не понадобились. Все мы одинаковы.

– Не выдумывайте, – повторил я. – Для этого нужно сказать "да" и держать потом ответ.

Его взгляд издалека вернулся ко мне.

– Вы в это верите? – спросил он.

– Я это знаю.

Я услышал, как повернулся ключ, звонко щелкнул замок. Я встал, он тоже, мы протянули друг другу руки.

– Спасибо, что пришли, – сказал я. – Прощайте.

– Прощайте.

Он ушел, и дверь с лязгом захлопнулась, снова щелкнул замок.

Все. Теперь итоги были окончательно сбалансированы.

* * *

Прошло, казалось, минут пять, а на самом деле, наверное, час или два, как к дверям моей камеры кто-то подошел. Это были шериф с двумя надзирателями. Они стояли, словно окаменев, а на лицах застыло торжественно-испуганное выражение. Шериф сунул ключ, снова металлически щелкнул замок, и дверь широко распахнулась. Взглянув на меня – глаза его смотрели грустно с изрезанной морщинами физиономии, – шериф сказал:

– Ну, генерал, пора!

Надзиратели, не поднимая взгляда, встали у меня по бокам, и мы прошагали футов, наверное, пятнадцать до крохотной комнатушки, которую называли "канун-камерой". Перегородка делила ее поперек на переднюю и заднюю половины. За перегородкой размещались койка и параша. А в передней половине – два стула. Напротив перегородки – окно. Шериф открыл дверь в перегородке, я вошел, и он закрыл и запер ее за мной. И тогда надзиратели торжественно уселись на стулья.

И пошла моя последняя ночь.

Мне стало страшно, по-настоящему страшно. Но зато я перестал чувствовать себя виноватым.

Может, именно это я всю жизнь искал и к этому стремился. Может, я и хотел понести наказание. А может, я просто хотел заплатить за то, что совершил, а это отнюдь не то же самое, что быть наказанным. Говорят: да, я это купил, дайте мне счет, вот вам деньги. Я несу ответственность за все, что совершил, я признаюсь. И не только признаюсь, я подтверждаю, что все это совершил я, а теперь давайте мне счет. И в этом, возможно, нет большого отличия от того, что говорит священник: "Я глубоко сожалею об оскорблении, нанесенном Тебе..."

Пора было ужинать.

– Что хотите съесть? – спросил один из надзирателей.

И я попросил бифштекс с жареной картошкой и кусок яблочного пирога.

Меня мучил страх. Живот у меня свело, руки дрожали. Я попытался преодолеть этот страх, но ничего не получилось.

– Хотите выпить? – спросил надзиратель.

Он налил виски в бумажный стаканчик – стеклянный мне не доверяли – и просунул его в квадрат перегородки.

Словно огонь пробежал по моим внутренностям, мне стало лучше.

После еды я повеселел. Мясо разрезали заранее и дали мне деревянную вилку, но я и с ее помощью подмел все подчистую. Еще никогда в жизни я не был так голоден.

И так напуган. Страх рос. Зато долгов за собой я не чувствовал. Я привел все в порядок, подытожил все сомнения. Однако страх не отпускал меня, и оставалось только надеяться, что я с достоинством встречу свой конец.

А я не умер. Мне рассказывали, что в действительности ты умираешь еще в ту последнюю ночь, а сама эта штука – всего лишь завершающий штрих, так ведь и случилось с Джорджем.

Но я не умер.

Надзиратели вели себя весьма порядочно. Они были готовы выполнить любую мою просьбу. Попроси я тишины, они не проронили бы ни слова. Они были готовы включить радио, почитать мне или поиграть со мной в карты.

Мы побеседовали о том, о сем, а когда заговорили про футбол, один из них было сказал:

– На будущий год.

Он замолчал, и вид у него был самый разнесчастный.

– Да ладно, – вынужденно рассмеялся я.

Шла ночь. Время и замерло, и летело. Мой мир теперь навечно составила квадратная комната с лампочкой под потолком. И эта вечность иссякала.

– Который сейчас час? – спросил я.

– Двенадцать часов три минуты, – взглянув на часы, ответил надзиратель.

– Хотите еще выпить?

– Конечно.

Мне передали второй бумажный стаканчик.

Буквально через минуту я снова спросил, который час, и мне ответили: "Два пятнадцать", а еще через секунду я посмотрел в окно и сквозь переплеты решетки увидел, что небо чуть-чуть посветлело.

Быстро наступил рассвет. Небо стало серым, но звезды еще сверкали желтыми алмазами. А потом исчезли и звезды, и небо подернулось розовой пеленой. И я смотрел, как в последний раз в моей жизни восходит солнце.

СТИВ ДЖЕКСОН

Утром я проснулся от кошмаров, которые мучили, давили, терзали мой мозг, и сел на постели. Я был в 703 номере отеля при Капитолии. Теплый, желтый луч солнца лежал поперек кровати. Я взглянул на часы: десять часов двадцать восемь минут. Я вспомнил все.

Двадцать восемь минут назад должны были казнить генерала Роберта Янси. Полмиллиона получасов ушло в ничто с тех пор, как он родился, но последние полчаса тянулись для него дольше, чем все вместе взятые, потому что в начале этого получаса он был еще жив, а в конце мертв уже в течение нескольких минут.

Я снова лег и закрылся подушкой от безжалостного света.

Какой прок от того, что равнодушная (а может, дрожащая?) рука рванула рычаг, вспыхнула красным светом целая панель огней, что-то тихо и безжалостно загудело? Возмездие восторжествовало. Зло наказано. Но кому от этого легче?

Может быть, Янси. Парадоксально, но именно Янси. Ибо он осознал смысл прожитого и принял ответственность за содеянное. Он окинул взглядом свою жизнь и осудил ее. Он заклеймил свои поступки и смирился с их последствиями. Все это я видел в нем, когда накануне посетил его.

А что сделал я?

Вчера вечером я сел в машину и поехал на запад от Нового Орлеана и Батон-Ружа. Ночь стояла безлунная. Я промчался по высокому мосту над темной рекой, через долину, напоенную сладким ароматом, к расплывчатому пятну горизонта. Но горизонт отступал все дальше и дальше. Как я ни убегал, все равно я не мог уйти от мысли о том, что произойдет в окружной тюрьме в десять утра. Поэтому я повернул, не останавливаясь, и помчался обратно на восток, где небо уже начало бледнеть, потом розоветь и наконец заалело. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда я въехал на стоянку при "Капитол-хаузе", вошел, опустошенный и усталый, в вестибюль отеля и зарегистрировался. Поднявшись в номер, я разделся, сбросив одежду прямо на пол, лег и тотчас же уснул.

Но ночью я что-то понял, или решил, или просто до меня дошло, а то и все вместе. Янси помог мне в этом.

Я перестал ненавидеть себя за то, что случилось с Адой. Я сделал выбор, а потом дал задний ход, и это может произойти с каждым.

Я оказался частью того, что адвокаты называют "причинной обусловленностью", которая завершилась смертью на ступенях Капитолия. Но источником этой обусловленности была сама Ада. Возможно, другого конца для нее и не существовало.

Цена оказалась выше, чем я думал. Цена оказалась чересчур высокой.

Но я несу полную ответственность за свои поступки. И за тот выбор, что я сделал.

У меня появилось ощущение, что завершилось нечто, начавшееся давным-давно, еще до Ады, до моего Ничто, даже до того, когда при наличии четырех тузов в меня угодил осколок снаряда.

* * *

Я ничуть не удивился, когда, спустившись в тот день на лифте в вестибюль, увидел там Томми Далласа. Да и чего удивляться? В этом отеле можно было встретить множество знакомых. А особенно, когда в штате происходило какое-нибудь важное событие, как и, пожалуй, в этот раз. Кроме того, вероятно, сама судьба пожелала, чтобы мы встретились.

Как только я вышел из кабины лифта, он повернул голову в мою сторону и отыскал меня взглядом. Он ждал меня. Интересно зачем. Может, поговорить об Аде с единственным, кроме него, человеком, который тоже играл какую-то роль в ее жизни. Мы были в некотором смысле родственниками.

Мы смущенно поздоровались. Про Янси не было упомянуто ни словом.

– Мне сказали, что вы здесь, – начал он. – Нам не пришлось встретиться в Новом Орлеане, и я решил разыскать вас в Батон-Руже.

– А в чем дело? – спросил я.

– Пошли чего-нибудь выпьем.

Мы вошли в бар, сели за столик в углу, нам подали виски.

– Я намерен снова баллотироваться, – взглянув на меня через стол, сказал он. – В губернаторы.

Я не удивился, но сделал вид, что удивлен.

– Ну что ж, желаю удачи.

– Мне нужна ваша помощь.

– Моя? Вы же знаете, что я во время предвыборной кампании держу полный нейтралитет.

– Я говорю не о кампании. После выборов.

– Вы уверены, что вас выберут?

Он покраснел.

– Я понял, о чем вы думаете, – усмехнулся он. – Но меня и правда выберут.

– А что вам нужно от меня?

– Я бы хотел иметь вас, так сказать, в советниках.

– Меня? Но я никогда не занимался политикой. За каким чертом я вам понадобился?

– Я знаю, что вы не занимались политикой. Но меня не это интересует. Мне просто нужен хороший совет. Вам понятно, о чем я говорю?

– Нет, не понятно. О чем?

– Мне нужен человек, который смотрел бы на меня со стороны, помогал поддерживать порядок. Лицо, так сказать, незаинтересованное.

– Бить ваших мальчиков по пальцам, если они начнут капризничать?

– Именно. Иногда такой, как вы, может сделать гораздо больше, чем я сам. Я буду поддерживать с вами тесный контакт. – Он опять усмехнулся. – Вы будете чем-то вроде моей совести. – Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Я вас кем-нибудь назначу. В какой-нибудь комитет.

– О боже! – отозвался я. – Меня!

Все это я уже когда-то слышал. Что-то в таком духе говорила и Ада, в шутку, по-моему. Ну не смех ли?

– Ну и ну! – покачал я головой. – Шутить я тоже умею не хуже других. А вы не боитесь, что я заставлю вас ходить по струнке?

– По струнке? Нет, по струнке я ходить не умею.

– Тогда напрямик, и не шатаясь.

Он протянул мне руку и был явно горд тем, что вроде доказал что-то самому себе.

Я поехал назад в Новый Орлеан. Облака, которые уже давно заволокли небо, вдруг нависли прямо над шоссе и разразились дождем. Словно миллионы автоматов, застучали тяжелые струи по крыше машины и асфальту. В боковое стекло мне была видна пелена воды, окутавшая темно-зеленое болото, а впереди лило так, что щетки на ветровом стекле не справлялись со своей работой. Мне казалось, будто я сижу в снегоочистителе под темным, сумеречным небом, хотя было всего четыре часа.

Сквозь щель в боковом стекле в машину потянуло свежестью; и меня почему-то охватило чувство грусти, одиночества и какой-то отчужденности. Наконец я выбрался из низины и ехал мимо полей, где дождь был не такой сильный. Возле новоорлеанских пригородов он совсем перестал. В черном небе ярко светилась красно-бело-зеленая неоновая реклама придорожной закусочной, прохладный воздух был чист и прозрачен, желтый свет уличных фонарей отражался в мокром асфальте. Я въехал в город.