Текст книги "Пятый дневник Тайлера Блэйка"

Автор книги: Вероника Сазонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Запись двадцать пятая

«Запись двадцать первая. Дневник пятый.

Карли пошла в школу. Я волновался, что это повлечет за собой проблемы. Сам я никогда не учился в школе и не знаю, что это такое. Карли стала видеть других детей, заводить друзей. Общение с людьми дает ей четко понять, что я не такой как все. Я боюсь. Боюсь, что она разлюбит меня. Я боюсь показаться ей ненормальным, сумасшедшим, больным.

Но она пока любит меня. А я – ее. Я готов отдать за нее жизнь, только если она попросит. Ах, если бы она знала, как я люблю ее!

Иногда ее учительница провожает ее домой, это помогает мне не отвлекаться от моей новой композиции. И вновь я никак не мог придумать для нее название. Это было уже четырнадцатое мое собственное сочинение, но окромя номера я никак не могу придумать название к нему.

Однако я надеюсь, что получу за него чуть больше, чем за номер 12. Я готовлюсь к этому концерту и Карли меня вдохновляет как ничто другое.»

Тайлер вернулся из «Белого Лебедя» на два часа раньше обычного. Директор ресторана был недоволен, но Альберт смог уладить ситуацию, уверив его, что концерт для его напарника очень важен. И тем не менее, Блэйк был внутренне очень рад, что ему удалось поскорее вырваться из этого ресторана и спастись от этих неприятных взглядов тех господ, что там проводили свое время. Они ему не нравились. Не нравились до такой степени что он мог бы поклясться даже в том, что ненавидит их.

Уже дома, когда Тайлер разулся, он первым же делом хотел проверить свою сестру, которая должна была вернуться из школы час назад. Не увидев ее, Блэйк было запаниковал и даже хотел броситься к телефону, но поуспокоился, когда увидел на столике записку. Карли написала, что ее позвала к себе подруга и что она вернется от нее в четыре и что ее проводит мама этой самой подружки-одноклассницы.

Тайлеру было первое время сложно смириться с тем, что его сестра заводила друзей и много времени проводила, играя с другими девочками на улице или дома. Но эту ревность приходилось все сильнее притуплять со временем. Приходилось понимать, что Карли, в отличие от Тайлера, была «нормальной», она была веселой, умела располагать к себе и это проявлялось у нее уже в детстве, а значит не стоило и удивляться, что девочка будет заводить немало товарищей и будет общаться с ними. Однако Тайлер все равно искренне верил, что любила она только его.

Дочитав записку, Тайлер кивнул сам себе, судорожно вздохнув, и машинально поглядел на часы, что висели над кроватью. Без пяти четыре. Но где же Карли?

А часы продолжали идти своим ходом, не сбиваясь со своего привычного ритма. Тиканье их разносилось по всей комнате, от чего с непривычки начинала болеть голова. Но не у Блэйков. Тайлер жил в этом доме едва ли не с рождения, не говоря уже о Карли. Часы были одним из немногих источников звука в этой квартире. Увы, но для Тайлера была дорогой роскошью даже радио, а о телевизоре не могло идти и речи, его-то могли позволить только настоящие счастливчики.

Пять минут показались Тайлеру пятью годами, пока он ждал свою сестру. Но вот послышался скрип входной двери, от которого Тайлер буквально подпрыгнул на месте и в прыжке же развернулся. Кто там? Вор? Наемник? Или Блэйк просто забыл прикрыть дверь, из-за чего зашел случайный прохожий?

Однако все эти глупые мысли прервались в тот же миг, как Тайлер увидел Карли и облегченно вздохнул. Это было слишком очевидно. Однако сознание Тайлера порой создавало слишком уж нереальные иллюзии для него и предположения, которые заставляли его дрожать от ужаса.

Карли. Эта милая семилетняя девочка с черными короткими волосами, одетая в темный свитер и полосатый длинный шарф, который был ей еще большим. Но что поделать? Тайлер не особо разбирался в одежде, хоть и старался одевать Карли в куда более приличные вещи, чем те, в которых он ходил сам. Взять те же галстуки. Какой сегодня был на Блэйке? Сине-зеленый в крапинку. Может быть, Альберт был прав, когда говорил о том, что его другу стоит прекратить носить галстуки «вырезанные из старой скатерти». Шутку Блэйк не оценил, но для виду похихикал. Альберт вообще был любителей найти какой-то изъян в своем лучшем друге и обязательно в шутливой форме подчеркнуть его. Он долго смеялся над Тайлером, когда те были подростками. Его отчего-то смешили его заикания. Но как бы это не было обидно в детстве, потом Тайлер понял, что его юмор совершенно безобиден и, мало того, некоторые шутки были действительно смешными. Тайлер понимал, что таким способом Улам проявлял свою привязанность. Показывал ему, что не боится обиды Тайлера, ведь как можно обижаться на дружеские шутки?

− Тайлер! – послышался звонкий голосок Карли, которая, сняв ботиночки, бросилась к старшему брату в объятия. − Ты тут не соскучился без меня? – рассмеялась девочка и взглянула в вечно испуганные глаза Тайлера.

Блэйк растрепал рукой волосы на голове своей сестры и улыбнулся. Тонкий голосок Карли был совершенно немузыкальным, в нем не было мелодичности и было ясно, что девочка не обладает никаким слухом. Тайлер слышал ее пение и еле сдержался, чтобы не поморщиться. Однако именно этот голос и именно этот смех были для него лучшей мелодией, которую он готов был слушать вечно. Ведь где, как не в них выражалась такая же сильная любовь, как в самом лучшем музыкальном произведении композитора? Это была та самая любовь, которую называли частичкой души, вкладываемой во что-то. И именно душу вкладывал в свою игру музыкант, в свое строение архитектор и именно эту душевную любовь Тайлер слышал каждый раз, когда Карли звала его по именем или ласково называла «братик».

− Не… Не особо, − как обычно, с трудом проговорил он и отпустил сестру. − Н-ну? Как…

− Все нормально, − не дождавшись, когда Тайлер закончит, уже ответила Карли. − А новостей нет. День был скучный и даже без оценок. А ты как? Дядя Альберт сегодня зайдет?

Тайлер выпрямился и потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки (виной тому была сутулость Блэйка, из-за которой порой ему было так сложно нормально выгнуть спину), после чего вновь опустил взгляд на сестренку.

– Н-нет, Карли. Дядя… Альберт занят.

– Ну ладно, – немного расстроенно протянула Карли, с которой Альберт порой играл, когда приходил в гости. Он со временем стал не просто лучшим другом Тайлера, но и хорошим другом для Карли. Ведь если бы не он, на вряд ли бы ее удалось устроить в школу. Блэйк был многим обязан ему. Слишком многим.

На самом деле Тайлер, конечно же, не одобрял того, что его сестренка играет в то время, когда Альберт пришел к Тайлеру по какому-нибудь вопросу, а ей самой нужно делать уроки. Но Улам так не считал, по его словам, пока ей меньше десяти лет, она имеет полное право играть сколько пожелает, да и в начальных классах особо трудных заданий никогда не задают. Тайлер, к сожалению, в сложности заданий не разбирался. Для него лаже простая задачка по математике, где нужно было вычислить количество конфет у двух друзей казалась неимоверно сложной. Может быть, поэтому помогать Карли в плане учебы он не мог и порой даже звонил Альберту по вопросу о том или ином задании?

– Д-да… Что… по урокам? – Тайлер кивнул на рюкзак Карли, что лежал на кровати.

– Я все сделала, когда пришла со школы, – улыбнулась девочка и уселась на свою кровать. Этот небрежный и совершенно простой жест говорил о том, что Карли не врет. – А когда у тебя концерт?

Тайлер покачал головой. Он ведь чуть совсем не забыл, зачем вернулся домой раньше времени!

Очень скоро в Большом зале G должен был состояться концерт Третьего симфонического оркестра, который проходил раз в два месяца. Именно Третий оркестр всегда первым играл новые композиции Тайлера. Ему сложно было доверить это другим людям, ведь к этой команде и слаженному коллективу он привык, потому что сам зачастую играл с ними. Вот и в этот раз решил играть в их составе, решив, что дирижировать доверит старому Лэсли, что делал это всегда еще до того, как в оркестре стал периодически появляться Блэйк. Он и Тайлер были далеко не друзьями, но уважали друг друга.

Собственно, потому Тайлер и вернулся домой раньше времени. Ему нужно было репетировать собственное же произведение. Четырнадцатое сочинение, как он сам называл его. Увы, но у гения музыка совершенно не было фантазии на то, чтобы придумать название к собственным симфониям или сонатам. И хотя музыка его будоражила сознание, играя на самых далеких струнках воображения, сам Блэйк гением себя не считал. Для него все это было через чур лестно. Как-то неправильно.

– Ч-через… Неделю, – глотая слова, ответил Блэйк своей младшей сестре и улыбнулся.

– Кстати, – вдруг сказала Карли, бережно доставая скрипку из футляра своего брата, которую и протянула ему в руки. – Я уже говорила, кем хочу стать, когда вырасту?

– Не… Нет, – пробормотал Блэйк, осторожно принимая скрипку. В мыслях его промелькнула мысль, что лучше бы ее работа никак не была с музыкой. Она была не музыкантом. Хотя, танцевать, возможно, она смогла бы. Балерины всегда ценились в Музыкальной Академии.

– Я буду механиком! – заявила девочка и расправила плечи. – У нас все девочки хотят быть какими-нибудь танцовщицами, актрисами и кем-либо подобным. А я буду механиком, вот.

– Это… Похвально, – немного удивленно заулыбался Блэйк.

С одной стороны, он понимал, что его сестра еще поменяет решение не раз, но он уже был горд, что его малышка с таким энтузиазмом смотрит в далекое будущее.

Карли чуть склонила голову в знак благодарности и тут же выпрямилась. Девочка поудобнее села на свою кровать и посмотрела на старшего брата, ожидая, когда тот начнет играть.

Тайлер кивнул сестренке, как всегда делал с Уламом (как правило, он делал это каждый раз в знак того, что сейчас же начнет игру) и, поставив скрипку под подбородок да поднеся смычок к струнам, принялся за игру. Осторожно перебирая пальцами струны на грифе, играл сначала медленную негромкую мелодию, наслаждался ею сам, словно скрипка эта играла сама по себе, а сам он был здесь совершенно не при чем. Музыкант играл, ускоряя темп и в то же время начиная перебирать пальцами быстрее и быстрее, чтобы успевать за каждой нотой, которая была в его голове. К счастью или к сожалению, у Блэйка была прекрасная память, и некоторые нотные записи он помнил настолько хорошо, что они под рукой были ему и не нужны. Особенно если это были его собственные записи. Играя их, можно импровизировать. И именно эта импровизация порой давала возможность раскрыть мелодию, эту историю, передаваемую музыкой, совершенно по-новому.

Карли, на которую старший брат старался не смотреть, дабы от музыки не отвлекаться, сидела и, довольно улыбаясь, слушала музыку. Девочка любила, когда Тайлер начинал играть на скрипке дома, для нее это было очередным развлечением и в то же время большим удовольствием, хотя она и не понимала ни единой нотки. Знала бы она как порой тяжко дается музыканту его работа!

Но даже при сильной усталости Тайлер никогда не отказывал Карли в том, чтобы она послушала его игру на скрипке. Слишком уж он любил ее, чтобы не пойти на уступки. Тем более ему это ничего не стоило. К тому же, учитывая, какую любовь он испытывал к игре, для него было вдвойне в удовольствие сыграть для Карли.

Блэйк закончил игру, опустив скрипку, положил одну руку на сердце и поклонился Карли, словно перед самым настоящим зрителем из зала. Сестра радостно заулыбалась и захлопала своими маленькими ручками.

– Браво!

Запись тридцатая

«Запись тридцатая. Дневник пятый.

Ты лишь книжка и не способна осознать, скольких усилий мне стоит писать сейчас. Обычная бумага, сложенная в мягкий переплет. У тебя не трясутся руки, и ты не знаешь, что такое сон. Ты никогда не будешь видеть сон, прекрасный сон, полный всего самого лучшего, о чем ты только мечтала. Ты не видела таких снов, а потому тебе неведомо, каково это, когда что-то прекрасное внезапно прерывается самым страшным в жизни кошмаром. Хочется проснуться, но это невозможно, приходится досматривать все это до конца, прочувствовать каждую…

Прости, снова я рву эти страницы. Я оказался жесток к тебе, но и ты пойми меня. Меня, того, к кому судьба оказалась жестока. Того, кому суждено видеть этот сон теперь снова и снова.

Это как музыка. Такая нежная, плавная и тихая, заставляющая погрузится в нее, словно в глубокий и бездонный океан эмоций и спокойствия, и внезапно эта мелодия прерывается грубейшей и громкой фальшью. Ожидаемо ли это? Я не знаю. Я никогда не видел океана и сомневаюсь в его существовании. Но жизнь порой преподносит сюрпризы.»

Город G идеальный город для идеальных людей. Идеал! Вслушайтесь в это слово. Вслушайтесь в его холодную прямоту, в это бездушие. Идеал – это то, что создается, чтобы быть прекрасным для всех или хотя бы терпимым. Но идеал – это именно то, что не имеет души. Невозможно вложить душу во что-то, подарить любовь и при этом не задеть никого. Именно таким и был этот город и люди, населяющие его. Они не умели любить. Они были равнодушны и не могли пожертвовать даже частичку своей души своему делу или другим людям. Но естественно такими были не все. Далеко не все жители G действовали как сплоченный часовой механизм из холодного металла. Были те, кто могли похвастаться совестью или душой. Но они этого не делали, потому что людей душевных и совестных хвастовство не интересовало. Ну а город не интересовали они. Здесь душа была по сути своеобразной болезнью, изъяном, который люди скрывали подальше от чужих глаз под масками улыбок и фальшивого смеха.

Не так давно Карли исполнилось десять лет, и она начала жаловаться на то, что у нее болит голова. И ее старший брат счел бы ее симулянткой, которой просто не хочется ходить в школу, но она всегда с большим рвением стремилась туда, туда, к своим друзьям, к новым знаниям и большому миру. Тайлер позволял ей ходить в школу до тех самых пор, пока жалобы ее не стали учащаться, а простой дневной сон, который, как казалось, от боли спасал, не превратился для девочки в своеобразный наркотик, от которого ее порой было сложно оторвать, и доза становилась все больше и больше. Она порой засыпала так крепко, что Блэйку требовалось только пятнадцать минут на то, чтобы ее разбудить, а на то, чтобы поднять с кровати и вовсе все полчаса. Карли отказывалась есть, она почти ничего не пила и хотела только спать.

Так продолжалось две недели, а потом Тайлер по настоянию Альберта все же пошел со своей сестрой в больницу. Там она отчаянно клевала носом и едва ли не уснула, уронив свою головку на плечо старшего брата, пока они ждали своей очереди на осмотр.

В городе было мало хороших людей, но были хорошие мастера своего дела. Но лишь хорошие. Люди – музыкальные шкатулки. Они могли играть правильную мелодию, безусловно, красивую, но в ней не было бы музыки. Был бы четкий ритм, нужный темп, но не было бы той самой музыки, которая вызывала бы экстаз, которую хотелось бы слушать снова и снова.

Тайлеру повезло, он и Карли числились под крылом врача лучше тех, которые были, увы, большинством среди людей, посвятивших себя медицине. Доктора Арчибальда Клауса Тайлер знал еще с рождения и был бесконечно благодарен ему за все то, что он делал для его семьи. Этот невысокий старик с редкой сединой всегда знал свое дело и посвятил ему всю свою жизнь. Он отдал ему душу, как милые девушки отдавали свою невинность возлюбленному.

И именно к Арчибальду и пришел Тайлер на следующий день, когда Карли была дома под присмотром Альберта, который согласился посидеть с ней о начала вечерней смены, если Тайлер задержится или «снова решит посетить мир иной».

Когда Блэйк зашел в кабинет старого доктора, то не увидел на его лице привычной доброй усмешки, которую видел с детства каждый раз, заходя туда. Арчибальд, увидев Тайлера, тут же отвел глаза, которые наполнились какой-то страшной тоской, будто он вот-вот должен был сообщить Блэйку самую страшную новость в его жизни, но никак не решался. Тайлер хотел списать это на усталость и на старческую сентиментальность доктора, но его мысль об этом быстро развеялись, когда он сел в кресло.

– Мне очень жаль, мистер Блэйк.

Тут-то и стало ясно, что опасения о той самой страшной новости подтвердились. Тайлер готов был слушать, хотя и сердце его уже екнуло и очутилось где-то в пятках от страха, а на висках выступил холодный пот от напряжения. Он знал, что врачи сожалеть не умеют, им приходилось заглушать это чувство ради того, чтобы спасать жизнь другим, но в голосе доктора Клауса слышалось искреннее и глубокое сожаление. Блэйк надеялся, очень слабо надеялся, что та «ужасная новость» ничто иное, как его разыгравшееся воображение. Но надежда была так же слаба, как и тихий голос старого врача.

– Врождённый и прогрессирующий некробиоз головного мозга.

– А м-можно… узнать… что это? – пробормотал Тайлер, который смутно догадывался, что то, что он услышит далеко не обрадует его, но все еще надеялся на лучшее! Он надеялся!

Арчибальд склонил голову и сложил руки, тяжело вздохнув и взглянув на Тайлера из-под своих очков в толстой оправе. Его лицо побледнело, а сам он невольно отчего-то начал потеть. Блэйку от этого зрелища стало совсем плохо. Его и без того всегда распахнутые от неведанного страха глаза наполнились слезами. Что это был за немыслимый кошмар? Что за слова должен будет сказать сейчас Арчибальд?

На несколько секунд весь кабинет было наполнено тяжелым свинцовым молчанием, которое, как казалось самому Блэйку, нарушал лишь стук его собственного сердца.

– В народе эта болезнь называется Ловец снов, – прервал тишину доктор Клаус. – Без операции люди, подверженные ей редко доживают до двадцати лет, мистер Блэйк, а без профилактики не выдерживают и двенадцати. Мне очень…

Следующего слова Тайлер не понял. Он не слышал. Он немощно открывал рот, но не мог издать ни звука, от накатившей на него волны боли и страха. Тайлер сидел и всеми силами пытался выдавить из себя хоть слово, обращаясь скорее к самому себе, но мог выдавить лишь слезы. Нескончаемый поток слез, который обжигал ему щеки, а после острым и леденящим холодом пронзал в самое сердце. Осознание того, что ему сказали пару секунд назад, вдруг отступило. Отступило все и Блэйк в ужасе на долю секунды понял, что у него останавливается сердце и что он больше не видит расплывчатого образа Арчибальда перед собой. Он видел лишь пелену мрака, которая внезапно охватила его, обняла со спины и утащила прочь.

Тайлеру хотелось остаться в этой тьме. Ему нравилась эта манящая пустота, ему нравилось тонуть в ее объятиях, забывая обо всем на свете. Можно было бы променять весь мир на этот блаженный покой. Здесь не нужны были чувства, никаких эмоций, никаких проблем, лжи или грязи, только покой. Вечный сон. Сон без кошмаров.

Из дурманящей пустоты Тайлера вырвали очень грубо и резко. Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос сильнее, чем мог бы сделать это самый сильный бугай. Не требовалось разбивать человеку до крови лицо, чтобы выбить его из своего сознания, и чтобы причинить ему боль. Блэйк закашлялся и одним рывком сел на полу, откашливаясь от мерзкого запаха, от холода и душащих его слез.

В один момент у Тайлера рухнуло все, рухнуло все, ради чего он жил. И этот момент показался ему кошмарным сном, так что обморок почудился скорее сладкой реальностью. Это били лишь иллюзии. Вот она была реальность. Жестокая реальность, которая, играя свою завораживающую мелодию вдруг стала фальшивить и насиловать слух. Насколько сильной должна быть боль в сжавшемся сердце, чтобы разорвать его на части? Тайлер считал, что он был близок к этой боли. Он совершенно не сопротивлялся, когда Арчибальд сунул ему в рот и заставил выпить успокоительное. Он готов был даже позволить поднять себя и для этого старику хватило бы пары секунд. Как и Тайлеру хватало этой пары секунд, чтобы вскочить на ноги и даже не обратить внимания на боль в спине.

Это был его первый рывок. И он надеялся, что не последний. Он искренне надеялся и клялся себе внутри, что не позволит себе упасть. Он не позволит себе упасть. Он знал, что не даст себе потерять единственного любимого человека, самого любимого и самого лучшего человека, какого Блэйк только знал в этом темном мире. Не позволит он погасить тот свет, что маленькая девочка зажгла в его душе, как истинный гений музыки не позволяет себе закончить коду, когда ему больно. Он умрет, но сыграет последние ноты.

– С-сколько? Какая… сумма нам п-потребуется? – голос Тайлера звучал тихо, но он был готов дать руку на отсечение, что в тот момент он говорил так твердо, как никогда и почти не заикался.

Блэйк осознавал, что та сумма денег, которую назовет доктор, повергнет его в шок. Однако и он понимал, что больной любовью человек не перед чем не остановится, чтобы спасти свою любовь. Особенно, если это была любовь отца к ребенку. И хоть Тайлер не был отцом Карли, он знал, что испытывал к ней именно ту любовь, которой не даст угаснуть даже в самые худшие моменты своей жизни. Он никогда не поставит на ней крест и в тот день он делать этого не собирался тем более!

***

Скрипучая от каждого движения раскладушка в ту ночь держала на себе одного из немногих в городе G, кто не спал в поздний час. Тайлер лежал на спине, сложив руки с переплетенными между собой пальцами на груди. Он был настолько погружен в свои мысли, что не слышал даже тиканья часов над своей головой. Ему было совершенно не до них и даже не до крохотной трещинки на потолке, рядом с которой малыш-паук плел себе свое уютное гнездышко. Тайлер, как и его сестра, спокойно относился к паукам, хотя порой и пугался, если они возникали перед его глазами слишком уж неожиданно. Впрочем, это было неудивительно, ведь он пугался всего, что его окружало и вовсе не от отвращения. Сложно было испытывать отвращение ко всему миру, а равнодушие – легче простого.

Но на тот момент Блэйк испытывал равнодушие и страх далеко не ко всему. Он погрузился в полное понимание того, что жизнь его перевернулась вниз головой и придется привыкнуть к этому.

Карли умирала. Одной лишь этой фразы хватало, чтобы у Тайлера потекли слезы, которые стекали по вискам к ушам, пока он лежал на спине и молча смотрел в потолок. Он мог бы разрыдаться и впасть в истерику, мог бы отдаться тьме и бессознательному покою, мог бы, наверное, просто покончить с собой. Наверное, он мог бы. Но он просто лежал. Лежал и думал о том, что на то, чтобы раздобыть ту сумму, которая была необходима, чтобы излечить болезнь Карли, была слишком нереальна для него. Разве можно было заработать такую огромную сумму простому музыкантишке, который едва ли мог позволить себе купить новые ботинки. Он тратил все на Карли, он готов был голодать ради того, чтобы раздобыть лишний кусок еды для нее. У него было совсем мало одежды, которую он носил еще с тех пор, когда еще была жива его мать. Бережное отношения к вещам научило Тайлера делать так, что даже его лиловый пиджак не выглядел на свои годы. А все это было ради чего? Ради того, чтобы можно было одеть Карли. Чтобы купить ей игрушек, книжек, тетрадей или карандашей. Она росла и развивалась и это она должна была увидеть жизнь, а не Тайлер. Ему, человеку, переступившему порог тридцатилетия, надеяться было не на что. Но ом мог подарить надежду своей сестре. Он хотел ей ее подарить, но тех денег, что он зарабатывает ему никогда не хватит. Нужно будет тратится на лекарства, которые прописал доктор Клаус, нужно будет отправить Карли в хороший колледж. Нужно будет пытаться жить дальше, хотя дальше так же, как раньше, уже точно не получится. На вряд ли даже Альберт сможет помочь. Он и без того поддерживал Блэйков в материальном плане как мог, и требовать от него большего было бы просто извращением.

Можно ли было представить себе кошмар хуже? Тайлер даже не помнил, как добрался до дома и как он смог так стойко продержаться в компании Карли, делая вид, что ничего не случилось. Наверное, нечастая игра в оперных постановках все-таки научила его актерскому мастерству.

Тайлер понимал, что он не мог даже встать. Он весь дрожал так, будто пил весь день, а руки и ноги казались ему свинцовыми, совсем тяжелыми и лишенными сил даже на то, чтобы взять в руки смычок. Ему на минуту казалось, будто умирал он сам. Медленно, унизительно и мучительно.

Карли знать правду было совсем не нужно. Ей не нужно было лишний раз беспокоится, доктор сказал, что это может вызвать сильную головную боль. Но он совсем не осознавал, наверное, в тот момент, какую боль испытывал Тайлер. Конечно, ведь у него, у Арчибальда, было трое здоровых взрослых сыновей, он не терял ни одного из них. А Тайлер был к этому близок и с каждой секундой, как ему казалось, чувствовал, что становился все ближе к тому, чтобы потерять свою возлюбленную сестренку.

Он не знал, как будет смотреть ей в глаза.