Текст книги "Буржуа"
Автор книги: Вернер Зомбарт
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
Переселения
Я бы считал для себя необычайно привлекательной задачу написать всю историю человечества с точки зрения иноземца и его влияния на ход событий. Действительно, мы наблюдаем с зари истории, как в малом и большом влиянию извне следует приписывать своеобразное развитие народов. Идет ли речь о религиозных системах или технических изобретениях, о формах будничной жизни или о модах и одеждах, о государственных переворотах или биржевом устройстве – всегда или по меньшей мере очень часто мы находим, что побуждение исходит от иноземцев. Так, и в духовной (и общественной) истории буржуа-иноземец играет чрезвычайно крупную роль. Беспрерывно в течение европейского средневековья и в еще больших размерах в позднейшие столетия семьи покидают свое исконное местожительство, чтобы в другой стране устроить свой очаг. И это как раз те самые хозяйствующие субъекты, которых мы во многих случаях должны признать выдающимися носителями капиталистического духа, основателями и двигателями капиталистической организации. Стоит поэтому проследить те связи, которые, несомненно, имеют место между переселениями и историей капиталистического духа. Прежде всего факты (363). Мы можем различать единичные и массовые переселения.
Единичные переселения, в основе которых лежит, следовательно, тот факт, что по индивидуальному поводу семья (или несколько семей) меняет свое местожительство, т. е. переселяется в другую страну или в другую местность, – такие переселения бывали, конечно, во все времена. Нас здесь интересуют те из них, с которыми связано какое-нибудь движение вперед капиталистического духа, а таковые мы вправе предполагать тогда именно, когда мы встречаемся с эмигрантами как с носителями высшей формы хозяйственного оборота или как с основателями новых промышленных отраслей. Я имею в виду в первом случае «ломбардов» и других итальянских денежных менял, которые в течение позднего средневековья занимаются своим делом во Франции, в Англии и других местах; и я напоминаю о том, как среди других отраслей промышленности в средние века и позднее иноземными пришельцами была развита особенно шелковая промышленность. И притом развита в капиталистическом смысле (так как переход ремесленников с одного места на другое нас в этой связи совершенно не касается).
Так, например, мы узнаем следующее о влиянии эмиграции уроженцев Лукки на развитие венецианской шелковой промышленности:
«Новый фазис развития наступил с эмиграцией купцов и рабочих шелковой промышленности из Лукки, когда эта отрасль промышленности только и достигла полного расцвета; одновременно коммерческий элемент выступил более на первый план: купцы сделались руководителями производства; они передавали свое собственное сырье мастерам для переработки в различных стадиях производства» (364). И о генуэзской шелковой промышленности: «Подобно тому как в Венеции с эмиграцией уроженцев Лукки, в Генуе шелковая промышленность пережила большой подъем только благодаря братьям Перолерии и другим купцам, привлекшим в начале XV столетия к себе на службу рисовальщиков узоров из Лукки. Им даже вообще приписывалось введение шелковой промышленности. Одновременно тогда был введен новый социальный строй в генуэзской шелковой промышленности – именно капиталистическая домашняя промышленность, которая нашла свое выражение в основании шелкового цеха в 1432 г.» (365).
В Болонье, как полагают, в 1341 г. неким Багоньино ди Барчезано из Лукки была основана, быть может, первая современная фабрика-шелкопрядильня, «в которой одна-единственная машина делала работу 4000 прядильщиц» (366).
Лионская шелковая промышленность ведет свое происхождение равным образом от итальянских пришельцев, которые вначале, наверное. занимались ею в чисто ремесленной форме. Для нас интересно, что переход к капиталистической организации в XVI в. опять-таки обязан инициативе двоих иноземцев (367).
То же самое действительно и относительно швейцарской шелковой промышленности: в 1575 г. Пеллигари основывают шелковую мануфактуру с 15, позднее с 30 работниками: «производство с 15 или 30 подмастерьями было до тех пор неслыханным даже в выделке бумаги и в типографском деле» (368); то же самое и в австрийской шелковой промышленности (369).
Шелковая промышленность только главный пример; наряду с нею бесчисленные отрасли промышленности основывались то там, то здесь, то немцами, то голландцами, то итальянцами в чужих странах, и притом по большей части всегда в момент перехода их к капиталистической форме (370).
Еще сильнее, однако, чувствуется влияние иноземцев на ход хозяйственной жизни в тех случаях, когда дело идет о массовых переселениях из одной страны в другую. Таких массовых переселений мы можем с XVI столетия, в котором они начинаются, различить следующие три группы:
1) переселение евреев;
2) переселение преследуемых за религию христиан, в особенности протестантов;
3) колонизация заморских стран, особенно Соединенных Штатов Америки.
Я хочу со всею краткостью – так как подробнее изложение фактического элемента отклонило бы нас от прямого пути нашей мысли – дать необходимейшие указания о ходе тех переселений, поскольку без этих указаний нельзя обойтись, чтобы доставить себе приблизительно верное представление о внешним путем устанавливаемом значении названных передвижений.
1. Переселения евреев (371)
Евреи – странствующий народ со времен вавилонских. Те пространственные перемещения еврейского народа, которые здесь преимущественно имеют значение, начинаются с конца XV столетия, когда, как предполагают, 300 000 евреев из Испании эмигрировали в Наварру, Францию, Португалию и на восток. Значительная часть этих испанских евреев переселилась в Англию, Голландию и в немецкие города Франкфурт-на Май-не и Гамбург (тогда как в то же время много верхненемецких, а также итальянских городов изгнали своих евреев). Со времени казацких преследований в XVII столетии начинается затем уход восточных евреев из Польши, куда они в течение средних веков бежали из всех стран земли. Этот процесс распыления русско-польских евреев принял довольно медленное течение, когда к концу XIX столетия кратер внезапно опять выбросил большие массы: те бесчисленные сотни тысяч, которые в последние десятилетия искали себе убежища в Новом Свете. В общем, речь идет в этом исходе восточных евреев о движении миллионов. Потеря, понесенная одними только областями восточной части Пруссии из-за эмиграции евреев, за время только с 1880–1905 гг. составляет свыше 70 000 человек.
Что же касается той решающей важности роли, которую евреи играли в истории современного капитализма, направления и объема влияния, оказанного ими на развитие капиталистического духа, то все это мы в ходе настоящего изложения неоднократно имели случай выяснить. Кто стремится узнать больше, того я снова должен просить обратиться к моей книге о евреях, основное содержание которой как раз сводится к выяснению того, что участие евреев в создании в особенности высококапиталистического духа было весьма значительным.
2. Переселения христиан
Переселения преследуемых за религию христиан, в особенности протестантов (372), приняли с наступлением Реформации характер массовых переселений. Все, пожалуй, страны отдавали и принимали эмигрантов, но известно, что наибольшие потери понесла Франция и что другие страны приняли больше французских эмигрантов, чем потеряли своих жителей. Точное цифровое установление объема этих переселений невозможно. Но можно с уверенностью сказать, что дело шло о многих сотнях тысяч, которые – только внутри границ Европы – переменили свою родину, потому что не хотели менять своей веры. Число одних только тех протестантов, которые после отмены Нантского эдикта (1685) покинули Францию, Вейс (373) оценивает в 250–300 000 (из 1 000 000 вообще протестантов, живших тогда во Франции). Но переселения начались уже в XVI столетии, и Франция была не единственной страной, из которой исходила эмиграция. Однако дело не столько в том, чтобы знать, на сто тысяч больше или меньше принимало тогда участие в переселениях, сколько в том, чтобы уяснить себе значение, которое эти переселения имели для обновления хозяйственной жизни (что нас здесь интересует). А его легко учесть, если взять на себя труд проследить деятельность эмигрантов в странах их назначения. Тогда выясняется, что они повсюду принимали живейшее участие в строительстве капитализма и что в банковом деле и особенно в промышленности все страны обязаны пришельцам значительным шагом вперед; доказывать это в отдельных случаях значило бы писать хозяйственную историю XVII и XVIII столетий. Но я все же хочу по меньшей мере выделить некоторые важные факторы, знакомство с которыми безусловно поможет читателю хотя бы в некоторой степени уяснить себе крупное участие преследовавшихся за религию переселенцев в строительстве капитализма.
Германские государства принимали, как известно, беглецов более крупными массами из Австрии, Шотландии и Франции. Шотландцы и французы преимущественно имеют значение в качестве представителей капиталистического духа.
Шотландцы приходили в течение XVI и XVII столетий в Восточную Пруссию и Познань большими группами. Они были реформаторского и католического исповедания, но в обоих случаях они покидали свою родину, так как не могли выносить притеснений за свою веру. (Мы помним, что эта народная волна выбросила на прусский берег и предков Иммануила Канта: Kant-Cant!). Шотландцы в Восточной Пруссии были в большинстве «зажиточными и интеллигентными» и считались опасными конкурентами (374). Но они устремлялись и внутрь страны: к концу XVI столетия мы находим постоянные шотландские колонии в Кракове, Бромберге, Познани; везде шотландцы были из видных купцов. В начале XVI столетия более половины познаньских крупных купцов были шотландцами; еще в 1713 г. из 36 членов купеческого сословия их было 8. В одной петиции познаньских купцов к графу Гойму от II августа 1795 г. сказано (375):
«Город Познань был обязан своим прежним блеском и размерами своей торговли тем из своих обитателей, которые эмигрировали из Шотландии и, сохранив многие привилегии, устроились здесь в качестве купцов».
Беглецы из Пфальца и Голландии, реформаторы и меннониты, заложили основы крефельдской шелковой промышленности (сразу организованной на капиталистических началах). Члены эмигрировавшей около 1688 г. семьи фан-дер-Лейен должны считаться основателями шелковой промышленности в Крефельде. В 1768 г. фирма Фридр. и Генр. фан-дер-Лейен давала занятие 2800 человекам в шелковой промышленности (376).
Голландские были (наряду с европейскими) руководящими банкирскими домами имперского города Франкфурта-на-Майне.
Известна роль, которую французские эмигранты играли в немецкой хозяйственной жизни XVII и XVIII столетий: они здесь повсюду большей частью только закладывали основания, главным образом капиталистической промышленности, и отдельные крупные отрасли торговли (как, например, шелковыми товарами) держали почти целиком в своих руках.
Важнейшие колонии французских refugies116 находились (377) в курфюршестве Саксонском, во Франкфурте-на-Майне, в Гамбурге, Браун-швейге, ландграфстве Гессенском (Кассель!) и – главным образом – в Бранденбурге-прусском. Число принятых в царствование Фридриха-Вильгельма I и Фридриха III французов оценивается в 25 000, отсюда в один Берлин – 10 000 (378). Les refugies вводили повсюду систему «des manufactures reunies»117, или, как бы мы сказали, капиталистической домашней промышленности, особенно в производстве шерстяных материй; так, в Магдебурге (в 1687 г. Андрэ Валантэн из Нима и Пьер Клапарэд из Монпелье давали занятие 100 рабочим у ткацких станков и 400 прядильщицам), в Галле, Бранденбурге, Вестфалии, Берлине – и в производстве шелка. Другими отраслями промышленности, обязанными французам своим основанием или дальнейшем развитием в капиталистическом духе, были производство чулок, шляп (в 1782 г. – одним французом в Берлине основывается первая шляпная фабрика с 37 рабочими) (379), кожевенное, перчаточное, писчебумажное, игральных карт, льняного масла, туалетных мыл (в 1696 г. одним французом в Берлине устраивается первая фабрика туалетного мыла (380), свечей, стекла, зеркал и др. (381)).
Среди 386 членов суконного и шелкового цеха в Берлине еще в начале 1808 г. находится не менее 81 французского имени (382).
Голландия со времени отделения семи провинций была убежищем всякого рода беглецов. «La grande arche des fugitifs»118, – называл ее уже Бейль (383). Религиозный интерес отнюдь не всегда был решающим; голландские штаты принимали тех, чье присутствие обещало им выгоду для торговли и промышленности: язычников, евреев, христиан – католиков и протестантов (384). Так, в царствование Марии Тюдор в Голландию переселилось 30 000 англичан-протестантов; во время Тридцатилетней войны – много немцев, во время испанского деспотического владычества (т. е. уже в XVI столетии) – валлоны, фламандцы, брабантцы из испанских Нидерландов; со времени изгнания евреев из Испании, как мы уже видели, – много евреев; с XVI и особенно в XVII столетии – большое количество французских протестантов, число которых к концу XVII столетий оценивалось в 55–75 000 (385).
Интересно теперь констатировать, что и в этой стране иноземцы приняли особенно активное участие в «подъеме хозяйственной жизни», т. е. в закладке основ и распространении капитализма. Насколько сильно, в частности, биржевая торговля и спекуляция была продвинута вперед евреями, которые в XVII и XVIII столетиях почти исключительно господствовали на амстердамской бирже (386), я подробно выяснил в моей книге о евреях. Но и другие иммигранты заняли вскоре выдающееся место в торговле и промышленности. Так, например, мы встречаем француза, «гениального и неутомимого» Бальтазара де Мушером, в качестве основателя торговых компаний вместе со своим братом Мелькиором, который также был знаменитым коммерсантом (387).
Но особенно умелыми – как и везде почти – французские эмигранты оказались во введении новых капиталистических отраслей. Писатель-современник в XVII столетии констатирует, что свыше двадцати различных родов мануфактур были введены в Голландии этими refugies (388). Расцвет Амстердама другой писатель того времени приписывает влиянию иностранцев (389). Наряду с Амстердамом из них извлекали выгоду главным образом Лейден и Гаарлем (390). Промышленными отраслями, насаждавшимися французскими refugies, были, как обычно, прежде всего текстильная (шелковая) промышленность, затем шляпочное дело, бумажное производство, книгопечатное дело (391). Мы можем также ясно наблюдать: как всегда, именно переход к капиталистической организации должен быть приписан влиянию иностранцев: вплоть до XVII столетия ремесло остается довольно неприкосновенным; затем появляются – особенно во второй половине века – контракты городов с иностранными предпринимателями: в 1666 г. договор магистрата гор. Гаарлема с одним англичанином на предмет устройства зеркальной фабрики, в 1678 г. с И.И. Бехером на предмет основания шелкосучильни и т. д. (392).
Что и в Англии капиталистическое развитие значительно двинуто вперед иноземными пришельцами – менее общеизвестно, но все же не может подлежать сомнению. Пусть даже останется нерешенным, насколько глубокие следы оставили в английской хозяйственной жизни итальянцы, наводнившие Англию в XIV столетии. Такой серьезный знаток, как Кеннингэм, видит, например, в первых английских объединениях капиталистов подражания итальянским образцам (393). Но несомненно, пришельцы XVI и XVII столетий, в частности, выходцы из Голландии и Франции, провели глубокие борозды в хозяйственной жизни Англии. Их число значительно: в 1560 г. уже 10 000, в 1563-м – даже 30 000 Фландрийских беглецов нашли будто бы приют в Англии (по сообщению испанского посла). Пусть эти цифры и преувеличены, но мы все же можем принять, что они не далеко расходились с действительностью, как это подтверждают достоверные статистические данные: перепись лорд-мэра Лондона от 1568 г. показывает 6704 иностранца в Лондоне, из них 5225 нидерландцы; в 1571 г. в Норвиче – 3925 голландцев и валлонов, в 1587 г. они составляют большинство – 4679 – населения (394). Существуют верные свидетели, утверждающие, что от этих нидерландцев начинается история английской промышленности. Еще значительнее было число французских беглецов, переселившихся в Англию, особенно в XVII столетии. Оно согласно оценивается Бэйдом, Нулем, Кеннингэмом в 80 000 приблизительно, из которых около половины будто бы переселилось далее в Америку. И притом в Англию отравлялись именно более богатые гугеноты (395).
Иноземные пришельцы проявили свой предпринимательский дух в самых различных отраслях торговли и промышленности, для которых они во многих случаях сделались пионерами. Главным образом ими были введены шелковая промышленность, тканье вуали и батиста, ковровое производство, выделка шляп; раньше шляпы поставлялись из Фландрии – les refugies основывают мануфактуру для изготовления валяных шляп и fhrummed hats в 5-м и 6-м годах царствования Эдуарда VI; бумажное производство: изготовление papier de luxe119 введено в 1598 г. немцем Шпильманом; согласно стихотворению Томаса Черчьярда, он дает занятие 600 лицам; стекольная промышленность: в 8 и 9 годы царствования Елизаветы дана привилегия Антони Вину и Джону Кэру (нидерландцам) на 21 год для устройства стекольных заводов, «чтобы изготовлять стекло по образцу французского, бургундского и голландского»; в 1670 г. венецианцы устраивают большую фабрику зеркальных стекол; производство железной проволоки: в 1662 г. введено голландцами; красильное дело: в 1577 г. португалец Перо-Вас-Девора показывает английским красильщикам окраску при помощи индиго, в XVII столетии фламандец Кееплер вводит знаменитое тканье красных сукон, другой фламандец – Бауэр приводит (1667) окраску шерсти в цветущее состояние; ситценабивная промышленность: в 1690 г. введена одним французом; производство кембрика: в XVIII столетии введено в Эдинбурге одним французским реформатом; standard-industry Англии: хлопчатобумажная промышленность основывается иностранцами в Манчестере; часовое производство: голландцы изготовляют впервые часы с маятником, которые называются Dutch clocks; план водопровода для Лондона делается итальянцем Дженелли; компания немецких предпринимателей занимается в XVI столетии добычей медной руды и медеобрабатывающей промышленностью; шеффильдское производство ножей становится знаменитым лишь благодаря фламандцам, и т. д. в длинном ряде отраслей (396).
Какое сильное влияние оказали иноземные переселенцы на общее Развитие швейцарского народного хозяйства, мастерски изобразил уже Трауготт Гееринг в своей прекрасной книге о торговле и промышленности города Базеля (1886 г.), десятая глава которой трактует о «Локарнцах и гугенотах».
3. Колонизация заморских стран
Народные движения, созданные эмиграцией из Европы в течение последних двух столетий, превосходят по размерам и распространению до сих рассматривавшиеся массовые переселения в огромной степени. Уже к концу XVIII в. число людей, навсегда покинувших Европу, чтобы искать своего счастья в Новом Свете, достигает двухсот тысяч человек: одна только немецкая эмиграция XVIII столетия оценивается Каппом в 80-100 000. Но главный поток течет только начиная с 30-х годов: с 1820–1870 гг., по американской иммиграционной статистике, всего эмигрировало в Соединенные Штаты 7 553 865 лиц. Этот итог распределяется по странам происхождения таким образом, что Великобритания и Германия вместе составляют около двух третей общего числа (3 857 850 и 2 368 483), тогда как на далеком расстоянии следует Франция (245 812), Швеция и Норвегия (153 928) и Китай (109 502), а остальные страны не достигают ста тысяч. В последующие десятилетия эмиграция в Соединенные Штаты еще усилилась: она составила с 1871–1900 гг. приблизительно 12 млн, так что мы можем обозначить число переселившихся в течение XIX в. из Европы в Соединенные Штаты круглой цифрой в 20 млн человек (397).
Как известно, за последнее поколение национальные состав эмигрантской массы коренным образом изменился: основное ядро составляют более не великобританцы и немцы, а итальянцы, славяне и евреи. Для разбираемой здесь проблемы эта новая эмиграция значения не имеет.
Остается теперь выяснить здесь, что «дух», которым исполнены обитатели Нового Света (его мы можем считать показательным для всех остальных областей колонизации), есть ярко выраженный капиталистический дух, так как я уже констатировал то, что, в сущности, знает каждый читатель, что американцы являются представителями этого духа в его высшей пока что законченности. Я замечу только еще, что душевный строй американского экономического человека является нам в его теперешнем виде уже в то время, когда в Европе еще сильно преобладал дух раннего капитализма. Все сообщения из третьего, четвертого и пятого десятилетий XIX в., целой уймой которых мы обладаем из самых достоверных источников (Токвиль! Шевалье! Фр. Леже!) (398), согласно рисуют нам образ американца того времени в таких красках, что мы едва ли можем провести принципиальную разницу между хозяйственным образом мыслей тогда и теперь: первенство приобретательских интересов – бессмысленный труд – безусловная, безграничная, беспощадная нажива – величайший экономический рационализм: характерные черты высококапиталистического духа, которые нам теперь достаточно знакомы, встречаются уже в образе американца перед гражданской войной.
* * *
Если мы, таким образом, наблюдаем, что иноземец – пришелец – проявляет особенно ярко выраженный капиталистический дух, безразлично, в каком месте:, в старых ли культурных государствах Европы или в новых поселениях; безразлично до известной степени, какой религии и национальности, ибо мы видим, что евреи и европейцы, протестанты и католики проявляют одинаковый дух, когда они являются иноземцами (французы в Лузиане в середине XIX столетия ни в чем не уступали англосаксам штатов Новой Англии (399)), то мы должны прийти к предположению, что это социальное обстоятельство – переселение или перемена родины – как таковое является основанием для более сильного развития капиталистического духа. И отсюда возникает для нас задача объяснить переселение (в здесь описанном смысле) как источник этого духа.
Мне кажется, что гораздо легче объяснить влияние, оказываемое переселениями, если дать себе отчет в процессах, ведущих к переселению. Тогда тотчас же становится заметным, что при всякой подобной перемене места дело идет о процессе отбора, в котором те или иные капиталистические разновидности переходят к эмиграции. Капиталистические разновидности, т. е. либо уже развитые в капиталистических хозяйствующих субъектов, либо наиболее предрасположенные к тому (обладающие соответствующими задатками) личности. Те индивидуумы, которые решаются на эмиграцию, являются – в особенности или, быть может, только в прежние времена, когда всякая перемена места и особенно всякое переселение в колонию еще было смелым предприятием, – наиболее энергичными, с сильной волей, наиболее отважными, хладнокровными, более всего расчетливыми, менее всего сентиментальными натурами; безразлично, решаются ли они на переселение вследствие религиозного или политического гнета или из стремления к наживе. Именно гнет на родине, как мы уже могли констатировать, есть лучшая подготовительная школа к капиталистическому развитию. Посредством же эмиграции из этих угнетаемых опять-таки отбираются те, которым надоело путем приспосабливания и унижения сохранять свое существование в родной стране. Что и в отношении их происходит «отбор» наиболее годных (в разумеемом здесь смысле), мы усматриваем уже из того факта, что значительная часть преследуемых по религиозным или политическим основаниям не решается эмигрировать, а старается лучше приспособиться дома: большая часть гугенотов (четыре пятых) осталась во Франции, равным образом много евреев оставалось на востоке в течение столетий, пока не двинулось опять с места.
Быть может, можно также констатировать, что в общем те племена, в которых капиталистические разновидности сильно представлены, и составляют настоящие странствующие народы: этруски (ломбарды), евреи, шотландцы, другие германские племена (из которых образовывались во Франции гугеноты), алеманы (швейцарцы) и т. д.
Само собой разумеется, что высоко развитые еще до эмиграции капиталистические типы, отравляясь в чужие страны, одним своим распространением мощно способствуют (экстенсивному) развитию капиталистического духа; каждый такой эмигрант действует там, куда он попадает, как бродило на окружающую среду. Тогда как, с другой стороны, те Страны, которые утрачивают этих капиталистически предрасположенных индивидуумов, по необходимости должны ощутить ослабление капиталистического напряжения: Испания и Франция! Но то, что нас прежде всего интересует, – это вопрос, способствует ли и чем пребывание на новой родине – «чужбина» как таковая – расцвету и усилению капиталистического духа.
Если сводить это, без сомнения, имеющее место влияние к одной существенной причине, то можно сказать: переселение развивает капиталистический дух путем ломки всех старых жизненных навыков и жизненных отношений, которая является его следствием. Действительно, нетрудно свести те душевные процессы, которые мы наблюдаем у чужеземца, к одному этому решающему факту; к тому факту, следовательно, что для него родня, земля, народ, государство, в которых он до тех пор был заключен своим существом, перестали быть действительностью.
Если мы видим, что приобретательские интересы получают у него преобладание, то мы тотчас же должны понять, что это совершенно не может быть иначе, так как деятельность в других профессиях для иноземца невозможна: в старом культурном государстве он исключен из участия в общественной жизни, колониальная страна вообще еще не имеет других профессий. И всякое уютное существование невозможно на чужбине: чужбина пуста. Она как бы лишена души для пришельца. Окружающее не имеет для него никакого значения. Самое большее, он может использовать его как средство к цели – приобретательству. Этот факт представляется мне имеющим большое значение для выработки психики, стремящейся только к приобретению. Это в особенности действительно в отношении нового поселения на колониальной почве. «Наши ручьи и реки вертят мельничные колеса и сплавляют плоты в долины, как и шотландские; но никакая баллада, никакая самая простая песня не напоминает нам о том, что мужчины и женщины и на ее берегах находили друг друга, любили, расставались, что под каждой крышей в ее долинах переживались радость и горе жизни» (400) – эта жалоба американца раннего времени ясно выражает, что я имею в виду. Это наблюдение, что единственное отношение янки к окружающему есть отношение чисто практической оценки с точки зрения полезности (или по крайней мере было таким прежде), уже часто делалось, особенно теми, которые посещали Америку в начале XIX столетия.
Они не смотрят на землю, говорит один, «как на мать людей, на очаг богов, на могилы отцов, но только как на орудие обогащения». Для янки, говорит Шевалье, не существует поэзии мест и материальных предметов, которой они ограждаются от торговли. Колокольня его деревни для него как всякая другая колокольня; самую новую, лучше выкрашенную он считает самой красивой. В водопаде он видит только водную силу для движения машины. Лёгер уверяет, что обычный возглас американцев, когда они в первый раз видят Ниагарский водопад, это: «О всемогущая водная сила!» И их высшая похвала сводится к тому, что он стоит наравне со всеми остальными водопадами на земле по двигательной силе.
Для переселенца – это в одинаковой мере действительно как для эмигранта, так и для колониста – не существует прошлого, нет для него и настоящего. Для него существует только будущее. И раз уже деньги поставлены в центр интересов, то представляется почти само собою разумеющимся, что для него единственный смысл сохраняет нажива денег как средство, с помощью которого он хочет построить себе будущее. Наживать деньги он может только путем расширения своей предпринимательской деятельности. И так как он является отборно годным, отважным, то его безграничное влечение к наживе немедленно перейдет в неутомимую предпринимательскую деятельность. И эта последняя, таким образом, также непосредственно вытекает из отсутствия ценности у настоящего, переоценки будущего. Ведь и ныне основной чертой американской культуры является ее незаконченность, ее творимое становление: все устремлено в будущее.
«И он не знает, как
Овладеть всеми сокровищами.
Счастье и горе становится фантазией.
Он голодает среди изобилия;
Будь то наслаждение, будь то мука —
Он откладывает все на следующий день,
Знает только будущее
И так никогда не кончает».
Иноземец не ограничен никакими рамками в развитии своего предпринимательского духа, никакими личными отношениями: в своем кругу, с которым он вступает в деловые отношения, он встречает опять только чужих. А как мы уже констатировали, приносящие выгоду дела вначале вообще совершались лишь между чужими, тогда как своему собрату помогали; взаймы за проценты дают только чужому, говорит еще Антонио Шейлоку, так как только с чужого можно беспощадно требовать назад проценты и капитальную сумму, когда он их не уплачивает. Правом иноземцев было, как мы видели, еврейское право свободной торговли и промышленной свободы. Только «беспощадность», которую проявляют к чужим, могла придать капиталистическому духу его современный характер.
Но и никакие вещественные рамки не поставлены предпринимательскому духу на чужбине. Никакой традиции! Никакого старого дела! Все должно быть вновь создано, как бы из ничего. Никакой связи с местом: на чужбине всякое место одинаково безразлично или, раз выбранное, его легко меняют на другое, когда оно дает больше шансов наживы. Это опять в особенности действительно в отношении поселений в колониальных землях. «Если кто раз из-за наживы предпринял это необычайно рискованное дело: покинул свое отечество и переехал через океан… все, что принадлежит ему, поставил на карту; ну, тогда он из-за новой спекуляции сравнительно легко предпримет и новое переселение» (Рошер).
Вследствие этого мы уже рано встречаемся у американцев с этой лихорадочной страстью к новообразованиям: «Если движение и быстрая смена ощущений и мыслей составляют жизнь, то здесь живут стократно. Все – круговорот, все – подвижность, вибрирующая живость. Попытка сменяет попытку, предприятие – предприятие» (Шевалье).