355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вернер Зомбарт » Буржуа » Текст книги (страница 15)
Буржуа
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:56

Текст книги "Буржуа"


Автор книги: Вернер Зомбарт


Жанры:

   

Культурология

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Так же мало, как и художникам, наши предпринимательские натуры родственны ремесленникам, рантье, эстетам, ученым людям, наслаждающимся жизнью, моралистам и т. п.

В то же время они, напротив, имеют много общих черт с полководцами и государственными людьми, которые – и те и другие, в особенности государственные люди, – в конечном счете ведь тоже приобретатели, организаторы и торговцы. В то же время отдельные дарования капиталистического субъекта хозяйства мы встречаем в деятельности шахматиста и гениального врача. Искусство диагноза дает способность не только излечивать больных, но в той же мере заключать успешные дела на бирже.

2. Мещанские натуры

Что и так же часто мещанин сидит в крови, что человек является «от природы» мещанином или все же склонен к тому, чтобы им стать, – это мы все представляем самым ясным образом. Мы осязаем совершенно ясно сущность мещанской натуры, нам знаком своеобразный аромат этой человеческой разновидности совершенно точно. И все же является бесконечно трудным, даже, может быть, невозможным при нынешнем состоянии исследования этой области, указать особые «наклонности», основные черты души в отдельности, которые предопределяют человека как мещанина. Нам придется поэтому удовлетвориться тем, что мы несколько более точно отграничим своеобразную мещанскую натуру и главным образом противопоставим ее натурам, покоящимся на иной основе.

Кажется почти, что отличие мещанина от немещанина выражает собою очень глубокое различие существа двух человеческих типов, которые мы в различных исследованиях всегда все-таки вновь находим как два основных типа человека вообще (или по крайней мере европейского человека). Именно люди бывают, как это, может быть, можно было бы сказать, либо отдающими, либо берущими, либо расточительными, либо экономными во всем своем поведении. Основная людская черта – противоположность, которая была известна уже древним и которой схоластики придавали решающее значение, – luxuria или avaritia68. Люди или равнодушны к внутренним и внешним благам и отдают их в сознании собственного богатства беззаботно, или же они экономят их, берегут и ухаживают за ними заботливо и строго смотрят за приходом и расходом духа, силы, имущества и денег. Я попытаюсь отметить этим, пожалуй, ту же самую противоположность, которую Бергсон хочет выразить обозначениями homme ouwert и homme dos.

Оба эти основных типа: отдающие и берущие люди, сеньориальные и мещанские натуры (ибо само собою ведь разумеется, что один из этих основных типов я вижу в мещанской натуре) – стоят друг против друга как резкие противоположности во всякой жизненной ситуации. Они различно оценивают мир и жизнь: у тех верховные ситуации, субъективные, личные, у этих – объективные, вещные; те от природы – люди наслаждения жизнью, эти – прирожденные люди долга; те – единичные личности, эти – стадные люди; те – люди личности, эти – люди вещей; те – эстетики, эти – этики; как цветы, без пользы расточающие свой аромат в мир, – те; как целебные травы и съедобные грибы – эти. И эта противоположная предрасположенность находит затем выражение и в коренным образом различной оценке отдельных занятий и общей деятельности человека: одни признают только такую деятельность высокой и достойной, которая делает высоким и достойным человека как личность; другие объявляют все занятия равноценными, поскольку они только служат общему благу, т. е. «полезны». Бесконечно важное различие жизнепонимания, отделяющее культурные миры друг от друга, смотря по тому, господствуют ли те или другие воззрения. Древние оценивали с точки зрения личности, а мы – мещане – оцениваем вещно. В чудесно заостренной форме выражает Цицерон свое воззрение в словах: «не то, сколько кто-нибудь приносит пользы, имеет значение, а то, что он собой представляет» (243).

Но противоположностей все еще есть больше. В то время как немещане идут по свету, живя, созерцая, размышляя, мещане должны упорядочивать, воспитывать, наставлять. Те мечтают, эти считают. Маленький Рокфеллер уже ребенком считался опытным счетоводом. Со своим отцом – врачом в Кливленде – он вел дела по всем правилам. «С самого раннего детства, – рассказывает он сам в своих мемуарах, – я вел маленькую книгу (я называл ее „счетной книгой“ и сохранил ее доныне), в которую я аккуратно заносил мои доходы и расходы». Это должно было сидеть в крови. Никакая сила в мире не побудила бы молодого Байрона или молодого Ансельма Фейербаха вести такую книгу и – сохранить ее.

Те поют и звучат, эти беззвучны: в самом существе, но и в проявлении тоже; те красочны, эти бесцветны.

Художники (по наклонности, не по профессии).– одни, чиновники – другие. На шелку сделаны те, на шерсти – эти.

Вильгельм Мейстер и его друг Вернер: тот говорит как «дарящий королевства»; этот – «как подобает лицу, сберегающему булавку»; Тассо и Антонио69.

Тут нам, однако, как бы само собой напрашивается наблюдение, что различие этих обоих основных типов в последней глубине должно покоиться на противоположности их любовной жизни. Ибо ею, очевидно, определяется все повеление человека, как верховной, невидимой силой. Полярные противоположности на свете – это мещанская и эротическая натуры.

Что такое «эротическая натура», можно опять-таки только почувствовать, можно постоянно переживать, но вряд ли можно заключить в понятия. Быть может, слово поэта скажет нам это: «эротическая натура» – это Pater Extaticus, который ликующе восклицает:

 
Вечный пожар блаженства,
Пламеняющие узы любви,
Кипящая боль в груди,
Пенящееся наслаждение богов.
Стрелы, пронзите меня,
Копья, покорите меня,
Палицы, размозжите меня,
Молнии, ударьте в меня,
Чтобы ничтожное
Все улетучилось,
Сияла бы длящаяся звезда,
Вечной любви зерно…
Чтобы ничтожное все улетучилось…70
 

«Я страдал и любил, таков был в сущности образ моего сердца». Все ла свете ничтожно, кроме любви. Есть только одна длящаяся жизненная ценность: любовь.

В зерне – любовь полов, в ее излучениях – всякая любовь: любовь к богу, любовь к людям (не любовь к человечеству). Все остальное в мире – ничтожно. И ни для чего на свете любовь не должна быть только средством. Ни для наслаждения, ни для сохранения рода. Наставление: «Плодитесь и размножайтесь» – содержит глубочайшее прегрешение против любви.

Эротической натуре одинаково далеки как нечувственная, так и чувственная натура, которые обе прекрасно уживаются с мещанской натурой. Чувственность и эротика – это почти исключающие друг друга противоположности. Мещанской потребности порядка подчиняются чувственные и нечувственные натуры, но эротические – никогда. Сильная чувственность может – будучи укрощенной и охраняемой – оказаться на пользу капиталистической дисциплине; эротическая предрасположенность противится всякому подчинению мещанскому жизненному порядку, потому что она никогда не примет заменяющих ценностей вместо ценностей любви.

Эротические натуры существуют чрезвычайно различных масштабов и столь же, конечно, различных оттенков: от святого Августина и святого Франциска с «прекрасной душой» идут они вниз бесконечными ступенями до Филины и проводящего свою жизнь в любовных приключениях будничного человека. Но даже и эти в существе своем коренным образом непригодны для мещанина…

И для развития мещанства в массовое явление имеют значение скорее обыкновенные натуры, чем превышающие обычную величину.

Хороший домохозяин, как мы это можем совершенно общо выразить, т. е. добрый мещанин, и эротик в какой бы то ни было степени стоят в непримиримом противоречии. В центре всех жизненных ценностей стоит либо хозяйственный интерес (в самом широком смысле), либо любовный интерес. Живут, либо чтобы хозяйствовать, либо чтобы любить. Хозяйствовать – значит сберегать, любить – значит расточать. Совершенно трезво высказывают эту противоположность древние экономисты. Так, например, Ксенофонт полагает (244):

«К тому же я вижу, что ты воображаешь, что богат, что ты равнодушен к наживе и в голове у тебя любовные дела, как будто бы ты это так мог себе позволить. Поэтому мне жалко тебя, и я боюсь, что тебе еще очень плохо будет житься и что ты попадешь в злую нужду».

«Хозяйкой мы сделали на основании подробного испытания ту особу, которая, как нам казалось, могла особенно соблюдать меру в отношении еды, питья, сна и любви». «Не годны к хозяйствованию влюбленные».

Совершенно сходную мысль высказывает римский сельскохозяйственный писатель Колумелло, советуя своему хозяину: «держись подальше от любовных дел: кто им предается, тот не может думать ни о чем другом. Для него есть только одна награда: удовлетворение его любовной страсти, и только одно наказание: несчастная любовь» (245). Хорошая хозяйка не должна иметь никаких мыслей о мужчинах, а должна быть «a viris remotissima»71.

Все это здесь могло и должно было быть только намечено. Подробные изыскания породят более глубокие и широкие познания. Я не хотел оставить невысказанной мысль, что в конечном счете способность к капитализму коренится все же в половой конституции и что проблема «любовь и капитализм» и с этой стороны стоит в центре нашего интереса.

Для ответа на вопрос об основах капиталистического духа достаточно констатировать, что, во всяком случае, существуют особенные буржуазные натуры (скрещение предпринимательских и мещанских натур), т. е. люди, предрасположение которых делает их способными развивать капиталистический дух быстрее других, когда на них воздействуют внешний повод, внешнее возбуждение, эти люди затем скорее и интенсивнее усваивают стремления капиталистического предпринимателя и охотнее принимают мещанские добродетели; они легче и полнее усваивают экономические способности, чем иные, чужеродные натуры. При этом, конечно, остается неизмеримо широкий простор для переходных ступеней между гениями предпринимательства и мещанства и такими натурами, которые являются совершенно пропащими для всего капиталистического.

Мы должны, однако, отдать себе отчет в том, что проблема, освещению которой здесь мы себя посвящаем, не исчерпывается вопросом, одарены ли как буржуа отдельные индивиды или нет. За этим вопросом встает, напротив, другой, более важный: как в крупных человеческих группах (исторических народах) представлены буржуазные натуры; многочисленнее ли, например, они в одних, чем в других; можем ли мы вследствие этого – так как мы ведь хотим объяснить развитие капиталистического духа как массового явления – различать народы с большей или меньшей способностью к капитализму, и остается ли это национальное предрасположение неизменным или может с течением времени – и благодаря чему – изменяться. Только когда мы ответим еще и на этот вопрос, обсуждению которого посвящена следующая глава, мы сможем иметь обоснованное суждение о биологических основах капиталистического духа.

Глава шестнадцатая
Предрасположение отдельных народностей

Рассуждения, приведенные нами в предыдущей главе, убедили нас, что каждому проявлению капиталистического духа должно соответствовать естественное, в крови заложенное предрасположение.

Обзор фактического развития, которое капиталистический дух пережил в течение европейской эпохи истории, привел нас к убеждению, что развитие это совершилось у всех народов, но что у различных народов ход его был различен, будь то по разнице в степени мощности или же в различной пропорции смешения находившихся налицо разных составных элементов капиталистического духа. Отсюда мы можем вывести заключение, что, следовательно:

1. Все народы Европы обладают предрасположением к. капитализму.

2. Различные народы обладают им в различной степени. Точнее говоря, это положение вещей выражается в следующем: когда мы говорим: народ обладает предрасположением, то это означает, что в народе имеется налицо соответственно большее число человеческих типов (вариантов), которые со своей стороны обладают предрасположением, о котором идет речь.

Установленное нами только что означает, следовательно:

1. Все народы обладают предрасположением к капитализму, значит, в народах Европы в ходе их развития оказалось налицо достаточное количество капиталистических вариантов (как мы можем сокращенно говорить – вариантов, которые были способны проявить капиталистический дух), чтобы вообще повести к развитию капитализма.

2. Народы обладают этим предрасположением в различной степени, значит:

а) они обладают по отношению к данному количеству населения различными количествами капиталистических вариантов: «процентное отношение» этих последних, как мы обычно говорим, различной высоты, – или же и одновременно: отдельные варианты обладают предрасположением к капитализму в различной степени – количественно различное предрасположение;

б) характер их предрасположения различный: у одних народов больше вариантов, обладающих предрасположением к тому, у других – больше таких, которые предрасположены к иному составному элементу капиталистического духа – качественно различное предрасположение.

Как мы должны теперь – чисто биологически – представлять себе возникновение этих в равной мере имеющихся налицо или различно распределенных капиталистических вариантов?

Исключается мнение, что предрасположение к капиталистическому духу было «приобретено» в ходе истории, т. е. что упражнение в капиталистических способах действия вошло с течением времени в кровь и вызвало здесь изменения организма. Против этого следует прежде всего возразить, что такая гипотеза противоречит принятому нами за несомненный факт, что ничего не может быть упражняемо, к чему уже заранее не имеется «предрасположение». Но если даже принять, что первое проявление имело место, несмотря на отсутствие предрасположения, то остается – по современному состоянию биологического исследования – все же невероятным, что это проявление привело к предрасположению (246). Мы должны были бы, следовательно, считаться с длительным применением во всей утонченности без имевшегося к тому предрасположения, что также противоречит всему современному знанию.

Мы принуждены, таким образом, принять предположение первоначального или, как мы могли бы его назвать, пра-предрасположения народов. Его мы можем представить себе в двояком виде: либо как одинаковое, либо как различное. Если мы предположим его одинаковым, то мы должны будем сводить все различия, которые образовались в ходе истории, к более сильному или более слабому, или неравномерному, упражнению первоначальных задатков и к соответствующему процессу отбора. В противном случае мы обойдемся без этой вспомогательной конструкции. Теоретически оба случая мыслимы. Факты исторической действительности говорят, однако, за то, что имело место различное пра-предрасположение европейских народов, по крайней мере в тот исторический момент, относительно которого мы впервые имеем заслуживающие доверия сведения о них. Предположение такого различия необычайно облегчает объяснение исторической смены событий, только путем его мы достигаем правильного понимания многих соотношений, вследствие чего за совершенным отсутствием основательных доказательств противного я кладу его в основу настоящего исследования. Тогда получается примерно следующая картина. Племена или народы, из которых составляется европейская семья народов, обладают капиталистическим предрасположением частью ниже, частью выше среднего уровня. Те народы, которые обладают им ниже среднего уровня, заключают в себе, правда, также капиталистические варианты (это мы должны предположить, так как нет народа, в котором капиталистический дух вообще не нашел бы развития), но в таком небольшом количестве и с такой незначительной силой предрасположения, что развитие капиталистического духа застревает в первых же зачатках. Народы, обладающие предрасположением выше среднего уровня, напротив, заключают многочисленные и хорошие капиталистические варианты, так что при прочих равных условиях капиталистический дух быстрее и полнее достигает развития. Насколько необходимым является предположение различного по силе первоначального предрасположения, становится ясным уже здесь: как же могло бы быть иначе объяснено, что народы с равными или почти равными условиями достигли таких совершенно различных степеней развития в отношении капиталистического духа. Ибо какое же различие условий развития существовало, например, между Испанией и Италией, между Францией и Германией, между Шотландией и Ирландией? Позднейшие исторические события в жизни этих стран нельзя причислять к условиям их развития, так как они сами опять-таки находят себе объяснение только в различном основанном предрасположении. Или станут отрицать, что каждый народ имеет то государство, ту религию, те войны, которых «он заслуживает», т. е. которые соответствуют его особенностям?

Совершенно так же за правильность нашего предположения первоначального различного предрасположения говорит то обстоятельство, что мы наблюдаем, как обладающие слабым или сильным предрасположением народы (наоборот) при различных внешних условиях жизни переживают одинаковые этапы развития. Это действительно и в отношении явственно высказывающегося среди обладающих сильным предрасположением народов различия по характеру их капиталистического предрасположения: и оно приводит при совершенно разнородных условиях к одинаковым по существу жизненным проявлениям.

К народам со слабым капиталистическим предрасположением я причисляю прежде всего кельтов и некоторые германские племена, как, например, готов (совершенно неприемлемо считать «германские» народы принципиально обладающими одинаковым предрасположением; они могут иметь некоторые общие основные черты, которые отличают их от совершенно иного характера народов, как, например, от евреев, но между собою они выказывают, в особенности что касается их хозяйственного предрасположения, необычайно крупные различия: я не знаю, какое может быть большее различие в предрасположении к капитализму, чем, например, между готами, лангобардами и фризами).

Везде, где кельты образуют большинство населения, дело вообще не доходит до настоящего развития капиталистического духа: верхний слой, дворянство, живет в широком сеньориальном стиле без всякой склонности к бережливости и мещанской добродетельности, а средние слои коснеют в традиционализме и предпочитают самое маленькое обеспеченное местечко неутомимой наживе. Кельты – горцы в Шотландии (247), главным образом шотландское дворянство: это рыцарское, любящее междоусобицы, несколько донкихотское племя, которое еще и ныне держится за свои древние традиции кланов и поныне почти не затронуто капиталистическим духом: the chief of the clan72 чувствует себя еще и ныне старинным феодалом и ревниво оберегает свои фамильные драгоценности, когда ростовщики давно уже начали растаскивать его домашнюю утварь.

Кельты – это те ирландцы, недостаток «хозяйственности» в которых во все времена составлял предмет жалобы капиталистически настроенных судей. Те ирландцы, которые даже в вихре американской хозяйственной жизни по большей части сохранили свое размеренное спокойствие, и за океаном так же стремятся лучше всего спастись в безопасную гавань какой-нибудь службы.

Кельты составляют сильную примесь к французскому народу, и представляется весьма правдоподобным свести ту склонность к рантьерству, ту «язву погони за должностями», с которой мы познакомились как с общепризнанной чертой французской народной души, к кельтской крови, которая течет в жилах французского народа. Происходит ли от этой крови и тот размах, тот «elan»73, который мы также встречали у французских предпринимателей чаще, чем где бы то ни было еще? Джон Лоу только во Франции нашел настоящее сочувствие своим идеям: было ли это кельтское в его натуре, которое принесло ему это сочувствие? Предки Лоу по отцу были lowlander'ы (евреи?), с материнской стороны он вел свое родословное древо от дворянских фамилий горцев (248).

Кельтов мы, наконец, находим как составную часть смешанного из них – иберов (совершенно некапиталистического народа, который был даже чужд очарованию, оказываемому золотом на все почти народы) и римлян, туземного народа, который вестготы нашли, когда они заселили Пиренейский полуостров (249). Это они и готы задерживали, наверное, развитие капиталистического духа после того, как мощь его исчерпала себя в ряде героических и полных приключений походов за добычей. Все лица, помогавшие распространению капитализма в Испании и Португалии, не принадлежали, наверное, ни к одному из этих обоих племен, а были еврейской или маврской крови.

Но нас интересуют больше, чем народы слабо предрасположенные, европейские нации с сильным капиталистическим предрасположением.

Среди них опять ясно различают две группы: те народы, которые обладали особенными задатками к насильственному предпринимательству крупного размаха, к разбойничеству, и те, способности которых относились, напротив, к успешной мирной торговой деятельности и которые имели также (вследствие или по крайней мере в связи с этим предрасположением) склонность к мещанству. Я назову первую группу народами героев, а вторую – народами торговцев. Что эти противоположности были не «социальной» природы, как это предполагают без проверки во всех подобных случаях наши фанатики «среды» (так как ведь никакие различия не должны корениться в крови, ибо иначе никак нельзя было бы осуществить в будущем возлюбленного идеала равенства), обнаруживает взгляд, брошенный на историю этих народов. Она учит нас, что расположение общественных слоев никоим образом не может служить основанием для различного направления духа, так как оно в большинстве случаев само является результатом совместной жизни тех обоих противоположно предрасположенных народов; она учит нас также и тому, что народы торговцев никогда ни в одном социальном слое не создавали героев (в самом широком смысле), само собой разумеется, только в ту эпоху западноевропейской истории, в которую они вступают со своим твердо установившимся национальным характером.

К народам героев, которые, следовательно, даже в мир хозяйства вносили черты героизма, насколько это возможно, которые давали тех вполне или наполовину военных предпринимателей, так часто встречавшихся нам в эпоху раннего капитализма, принадлежат прежде всего римляне, которые ведь для Италии, частей Испании, Галлии, Западной Германии являются важной составной частью национального тела. То, что нам известно о характере их коммерческой деятельности, носит вполне черты насильственного предприятия, покоится всецело на мысли, что и хозяйственный успех должен быть завоеван главным образом мечом.

«Союз римского и тесно к нему примыкавшего в чужих странах итальянского купечества распространился скоро на самые значительные пункты в зависимых (!) землях, в Африку и Нумидию, в Грецию и на Восток. Везде они образовали особую привилегированную компанию, которая давала чувствовать свое политическое (!) и хозяйственное превосходство не только на чужбине, но отраженным образом и на родине. Неоднократно республика должна была предпринимать поход, потому что с римскими купцами за границей случилось что-нибудь неприятное, даже когда они бывали неправы» (250).

Здесь также следовало бы напомнить о той оценке, которую древние давали различным видам предприятия: она та же самая, которая впоследствии появляется у англичан и французов: the shipping merchant считается членом «общества», потому что он больше воин, чем торговец, а настоящий «торговец», the tradesman, the marchand – нет. Цицерон в своем часто цитируемом отзыве о приличии одной и неприличии другой деятельности дал совершенное выражение внутренней противоположности духа, одушевляющего оба вида предприятия, говоря: «крупную торговлю, охватывающую целые страны и доставляющую товары с мирового рынка, чтобы распределять их между жителями, не обманывая их и не заговаривая им зубы, отнюдь не следует совершенно отвергать» (251). «Не обманывая их и не заговаривая им зубы» – так переводит Отто Нейрат: «sine vanitate impertiens» – вольно, но метко. В моей терминологии: быть предпринимателем-завоевателем – это еще куда ни шло, но быть предпринимателем-торговцем – недопустимо для человека, который сколько-нибудь себя уважает.

К римлянам присоединяются затем некоторые из германских племен, очевидно одушевленные тем же духом: это прежде всего норманны, лангобарды, саксы и франки. Им, поскольку не римлянам, венецианцы и генуэзцы, англичане и немцы обязаны своим, будь то разбойничим, будь то землевладельческим предпринимательством.

Но достичь настоящего понимания своеобразного предрасположения этих племен мы можем только путем сравнения их с такими народами, которые, правда, в такой же степени, но иным образом были приспособлены к развитию капитализма: с народами торговцев, в которых, следовательно, прежде всего дремала способность делать приносящие выгоду дела путем мирного заключения договоров при помощи ловкого воздействия на противную сторону, но также и при помощи передававшегося из рода в род счетного искусства. Какие европейские народы развили главным образом эту сторону капиталистического духа, мы уже видели: это флорентийцы, шотландцы и евреи. Здесь дело идет о приведении доказательств того, что своеобразное проявление себя в действии у этих народов в историческое время вероятно, ибо выяснить больше, чем вероятность, нам не позволяет дошедший до нас материал доказательств, – должно быть сводимо к своеобразным первичным задаткам, которыми они или достигшие внутри их преимущественного господства элементы обладали уже при самом вступлении их в историю.

То, что сделало флорентийцев торговцами, более того – первым величайшим народом торговцев средневековья, это была текшая в их жилах этрусская и греческая (восточная) кровь.

Насколько этрусская природа через эпоху Рима сохранилась в жителях Тосканы, для выяснения этого мы лишены всякой возможности оценки. Согласно мнению хороших знатоков дела, именно город Флоренция будто бы только в значительной степени утратил свой этрусский характер (252). Что этрусская кровь важный составной элемент флорентийской крови – в этом нет никакого сомнения. А этруски (253) наряду с финикийцами и карфагенянами были как раз настоящим «торговым народом» древности, деловое поведение которого, насколько мы о нем знаем, было такое же, какое впоследствии отличало флорентийцев: центр тяжести их торговли, начиная с V, самое позднее – с IV столетия, лежал в мирной сухопутной торговле именно с севернее их живущими народами. Эту торговлю они продолжали и по колонизации страны римлянами, которые сами долгое время презирали всякую торговлю и позволяли туземному населению спокойно вести дальше привычную торговлю.

Общий дух этого народа торговцев лучшие знатоки характеризуют как рациональный, как «практический» по существу своему:

«Этим практическим духом проникаются с древнейших времен религиозные идеи… древняя фантазия… принуждается здесь быть последовательнее и заключается в более узкие рамки; создается обладающая тесной внутренней связью система… боги и люди соединяются в государство, и между ними заключается договор, в силу которого боги в постоянном общении с человеком предостерегают его и руководят им, но, случается, бывают также вынуждены уступить сильной человеческой воле. Из идей этого общения… образуется порядок общественной и обыденной жизни, который с достойной удивления последовательностью проводится и в, по-видимому, незначительных вещах и выражает принцип стремящегося к положительному народа: что правило есть всегда самое лучшее» (254).

Интересно также узнать, что этруски были в сильной степени церковно-религиозным народом (255), как впоследствии флорентийцы и как оба других торговых народа раг excellence: шотландцы и евреи.

Над этрусским слоем расположился в течение римской эпохи мощный слой азиатов, которые совершенно несомненно были исполнены того же духа, какой одушевлял этрусков, когда они в качестве торговцев пришли в Италию.

«Во Флоренции число греков или уроженцев Передней Азии было велико; из 115 надгробных памятников языческого времени 21 надпись носит 26 греческих имен, и среди 48 эпитафий, которые хранят для нас память о флорентийских христианах первого века, находятся девять на греческом языке; на другом памятнике, от которого сохранился лишь небольшой обломок, содержится греческая буква в единственном (латинском) слове, которое на нем есть; еще на одном погребенный обозначен по своей национальности как малоазиец… Явится, пожалуй, вполне правильным… отнести все эти записи… к переднеазийским торговцам и их родным…» Еще другие указания имеются на «то значительное положение, которое греческий элемент занимал в флорентийской христианской общине…». «Еще во II столетии пресвитер (вопрошал при крещении), на каком языке подвергающийся крещению будет исповедовать Христа, после чего один аколит74, держа в руках мальчика, возглашал символ по-латыни, а другой, держа девочку, по-гречески» {256).

Если справедлива гипотеза (257), что берега Шотландии заселены выходцами из Фрисландии, то это было бы превосходным подтверждением факта, что своеобразное предрасположение шотландцев есть первичное предрасположение. Ибо о фризах нам известно то, что они в самую раннюю эпоху считались «умными, ловкими торговыми людьми» (258). Нам следовало бы, значит, отыскивать в Англии влияние римско-саксо-норманнского, а в Нижней Шотландии – фризского национального элемента, и мы могли бы без всякой натяжки объяснить различие предрасположения этих обеих частей Великобритании, исходя из различных задатков, заложенных в крови.

Но фризы наложили печать своего характера еще на другой народ, о котором мы также знаем, что он сворачивает на путь торгашества и мещанско-счетного образа жизни: на голландцев, так что мы, пожалуй, с некоторым правом можем рассматривать фризов как специфический народ торговцев среди германских племен, рядом с которым потом становится на равном праве племя алеманнов, из которого произошел торгашеский народ швейцарцев.

В длинном ряде доказательств я полагаю, что установил несомненно тот факт, что особое предрасположение евреев, встречающееся нам в тот момент, когда они начинают оказывать решающее влияние на развитие капиталистического духа, т. е. примерно с XVII столетия, есть первичное предрасположение, по крайней мере в том смысле, в каком нас этот факт здесь исключительно интересует; что это предрасположение было таким же самым, когда евреи вступили в западноевропейскую историю. Я отсылаю читателя к изложению этого вопроса в моей неоднократно упоминаемой мною книге «Евреи и хозяйственная жизнь» и заимствую оттуда вывод: евреи также народ торговцев по крови.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю