Текст книги "Современный итальянский детектив. Выпуск 2"

Автор книги: Вьери Раццини

Соавторы: Лаура Гримальди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Или же, опершись руками на письменный стол, заводил какие-то дурацкие, никому не нужные разговоры.

– Тебе выпала честь принадлежать к знатному роду, и это в известной мере накладывает на тебя обязательства. Твое поведение должно быть безупречно, чтобы у людей не возникало ни малейшего повода для сплетен.

В окружении Энеа все предпочитали иносказания и недомолвки ясности и определенности, однако сам он так и не выучился этому Эзопову языку. Поэтому сидел и терпеливо ждал, когда его шеф либо соизволит высказаться без обиняков, либо удалится, предоставив ему наконец заняться работой.

Кроме династических обязанностей, казалось, особенно занимала нотариуса еще одна тема – женщины. Тут его намеки уже становились более прозрачными, а порой и жестокими.

– Когда-то и я был молод, – говорил он, – и, поверь, отлично помню терзания плоти. Ты, мой милый, тоже уж не мальчик и должен сознавать, что не принадлежишь к тому типу мужчин, от которых женщины теряют голову. Ты умен, воспитан, благороден, но ведь ты и сам, наверное, слышал, что не это их притягивает.

К тому же Коламеле всячески внушал ему, что разница в возрасте между мужчиной и женщиной не должна превышать десяти лет, в чем сам был непоколебимо убежден, не давая на этот счет никаких пояснений. Это аксиома, считал он, и всякому мужчине, по его мнению, следовало задуматься, что удерживает рядом с ним женщину, которая намного его моложе. Еще куда ни шло, если он это сознает и открывает кошелек, лишь когда сам находит нужным, но в большинстве случаев девчонке удается так вскружить голову своему содержателю, что тот готов пуститься во все тяжкие, потерять рассудок.

Энеа понимал, к чему он клонит, и не сомневался в том, что все это говорится из добрых побуждений, однако ему и в голову не пришло всерьез прислушаться к доводам нотариуса. Он лишь кивал из вежливости, бормотал что-то похожее на согласие и дожидался окончания нотации.

20

Спокойствие, обретенное после беседы с Коламеле, покинуло Матильду еще до того, как она переступила порог дома. Ей вдруг представился чудовищный скандал, о котором говорил нотариус, проклятие всему старинному роду, напечатанное огромными черными буквами на плакатах и выставленное у газетных киосков. В воображении представал убийца, привязанный к кровати четырьмя ремнями в одиночной камере без окон – такую будущность в случае поимки напророчил ему Энеа, – совершенно потерявшее разум существо без лица и без имени, но все же чем-то глубоко родное ей, Матильде.

Казалось, все это она уже пережила наяву, репортеры осаждают дом, суют ей в рот микрофоны, соседи показывают на нее пальцами, как на невиданное чудовище, мучительно долго длится процесс, где на все лады склоняют имена ее, и сына, и покойного Нанни.

В этот вечер по телевизору она впервые увидела фоторобот, составленный полицией на основе показаний одного свидетеля, который утверждал, будто видел мельком убийцу. Квадратная голова, маленькие, близко посаженные глаза, скошенный лоб с большими залысинами. Матильда оторопела: ничего общего с Энеа, скорее, похож на мужа Каламбрины.

Со дня последнего преступления прошел ровно месяц, и новое событие всколыхнуло людей. Под почтовым ящиком возле отделения связи, опять-таки в районе больницы Санто-Джованни, нашли вторую пулю.

Она оказалась того же калибра, что и первая. Итак, все сомнения рассеялись: преступник специально напоминал о себе. Устав физически и морально, он, может быть, сам того не сознавая, наводил на свой след, с тем чтобы его остановили.

Только одна газета наперекор всем высказала иное предположение. Первую пулю преступник якобы обронил нечаянно на стоянке больницы. Она могла, к примеру, выпасть у него в машине в вечер убийства, когда он заряжал пистолет, а потом, выходя, нечаянно вытолкнул ее ногой. Теперь же, заметая следы, он подбросил вторую.

Почтовое отделение не относилось к Сан-Доменико ди Фьезоле. Но однажды в отсутствие Матильды и Саверии пришел пакет для Энеа, и почтальон оставил извещение, что можно получить пакет именно там. Энеа забрал его сам, сказав, что все равно едет в больницу.

Матильда вчитывалась в описание пуль и ощущала смутную, засевшую в мозгу догадку, которая никак не желала оформиться. Что-то глубоко внутри не давало покоя. Она, как всегда, решила не думать об этом.

Теперь по утрам она долго лежала в постели, натянув на голову одеяло. Притворялась, что спит, пока Энеа не уходил. Поначалу сын посылал Саверию, чтоб выяснить, ждать ее к завтраку или нет, но спустя несколько дней привык. Служанка же все выспрашивала, что с ней, уж не захворала ли, а Матильда ссылалась на бессонницу: мол, засыпаешь лишь под утро.

Она как бы ушла в себя: слова, обращенные к ней, часто не доходили до сознания, предметы отказывались повиноваться. Бессонница и в самом деле изводила ее, на ночь она стала принимать полтаблетки снотворного, потому что уже не было сил прислушиваться к шагам над оранжереей.

Энеа как-то заметил ей:

– Если не ошибаюсь, ты глотаешь всякую гадость перед сном. Конечно, не мое дело давать тебе советы, но все же хочу напомнить: от снотворных притупляется память.

– Тебе хорошо говорить, – с раздражением отозвалась Матильда. – Ты ночью спишь, а я проваляюсь в постели и целый день потом хожу разбитая.

– С годами необходимость в сне все меньше, – возразил Энеа. – Уверяю тебя, мне хватает трех-четырех часов, чтоб выспаться.

Известие о второй найденной пуле газеты продолжали муссировать на первой полосе в течение нескольких недель. Как водится, возникали новые версии. К примеру, было выдвинуто предположение, что маньяк теперь экономит пули. Без малого за тридцать лет на шестнадцать своих жертв он израсходовал пятьдесят штук. Нынче же полиция установила засады во всех магазинах, где торгуют оружием, поэтому не сегодня-завтра убийца останется ни с чем. Вот он и решил сменить пистолет на нож, когда убивал парочку в Боскетте.

Криминалисты и психиатры в один голос заверяли, что преступник страдает Эдиповым комплексом в гипертрофированной форме: двойственное отношение к женщинам и острая ненависть к мужчинам. Его стремление застигать врасплох влюбленные парочки говорило, с одной стороны, о бессознательном отвращении к половому акту и, с другой – о полной неискушенности в области секса.

Много внимания уделялось и его фетишизму, ведь, вырезая куски кожи на лобке и груди, он вел себя как самый настоящий фетишист. Знал, что жировой слой не сохраняется даже в спирту и формалине, и подготавливал останки для хранения. В подтверждение этой гипотезы на месте последнего убийства нашли обрезки жировой ткани.

При всем при том речь в данном случае идет не о дубильщике кож или охотнике, а именно о человеке образованном, читающем эротическую литературу – отнюдь не порнографию (в качестве примеров приводились «Одиннадцать тысяч палок» Аполлинера и «Сочинения» маркиза де Сада).

Энеа спустился позвонить в бар под конторой. Теперь он был окончательно уверен, что секретарша нотариуса подслушивает его разговоры, а в мастерской у Джорджа телефона не было. В баре набилось полно народу, стоял невообразимый шум. Кассирша смерила его пристальным взглядом (лицо было ей знакомо) и тут же отвела глаза.

– Алло, Каламбрина?

– Господи, неужели Энеа!

– Да, это я.

Он вдруг пожалел о своем порыве. Каламбрина, чего доброго, подумает, что он пытается переложить на ее плечи груз, который обязан нести сам.

Каламбрина словно почувствовала его замешательство и сама приступила к делу:

– Ну, раз звонишь ты, значит, что-то случилось не с тобой, а с Матильдой? Что?

Может, он немного преувеличивает, начал объяснять Энеа, но ему кажется, что за последнее время мать сильно сдала. Не выкроит ли Каламбрина часик, чтоб навестить ее и уговорить показаться врачу? Художница обещала, но почему-то это совсем не успокоило Энеа.

Он вошел в кабину лифта с тем, чтобы подняться обратно в контору, хлопнул застекленными дверцами, постоял секунду в нерешительности, потом снова открыл их. Впервые он решил не явиться утром на работу. Интерес к делу в последнее время угас, а поведение патрона и вся обстановка в конторе донельзя его раздражали. Выйдя на улицу, Энеа опять немного помедлил, хотя уже знал, куда направляется.

Звоня в дверь однокомнатной квартиры на улице Ренаи и слыша, как поворачивается в замке ключ, он невольно улыбался. Но улыбка застыла на лице, когда он увидел перед собой волосатого, совершенно голого парня. Тот бросился в комнату и юркнул под одеяло рядом с Нандой. А Энеа так и остался стоять на пороге, не позаботившись закрыть дверь. Девушка оторвала голову от подушки.

– Ну, чего стал? Входи быстрей – холод собачий!

Энеа запер за собой дверь и облокотился спиной о косяк.

Видя его растерянность, Нанда фыркнула. Потом выскользнула из-под одеяла, тоже в чем мать родила, и бросила парню:

– Убирайся, хозяин пришел.

Тот глухо ругнулся, но встал, нацепил на себя какое-то грязное тряпье и тут же вышел, помахав Энеа рукой на прощанье.

– Хочешь кофе? – спросила Нанда, натягивая красный халатик, который он купил ей, когда она лежала в больнице.

Энеа не ответил.

– Чего это ты пришел в такое время? – поинтересовалась девушка. – Разве тебе не надо на службу?

На столе лежали шприц, ложка и половинка лимона. Нанда проследила за взглядом Энеа.

– Надеюсь, ты понял, что ничего страшного не произошло, – пробурчала она. – Вчера вечером мы ширнулись и продрыхли, пока ты нас не разбудил. Марио совсем замерз – ему некуда было идти.

Поскольку Энеа продолжал молчать, Нанда медленно переместилась в угол кухни, взяла с плиты грязную кофеварку, вытряхнула кофейную гущу в раковину, размазала руками по дну, невидящим взглядом посмотрела на маленькую сушилку. Потом подошла к нему вплотную, заглянула в глаза.

– Знаешь, – пробормотала она, – уж лучше бы мне умереть.

– Ну, не знаю, не знаю, – сказал Джордж, поглядев на Энеа поверх очков. – Я всегда считал, что лучше смерть, чем одиночество, однако же всему есть предел. Если б ты смог… – Он опять посмотрел и покачал головой. – Но нет, ты не сможешь.

Они сидели в трактире «У Джино», и англичанин ложкой уплетал фасоль, склонившись над тарелкой так низко, словно боялся, что еда убежит.

– Я говорю, всему есть предел. – Он перетирал фасолины языком, стараясь не дотрагиваться до них зубами. – Так что ты думаешь делать? Собственно, ты ведь с самого начал знал, что она собой представляет.

Энеа был так расстроен, что не мог вымолвить ни слова, только в отчаянии взирал на Локриджа, как будто тот мог ему хоть что-нибудь объяснить. Хотя и понимал, что все сентенции англичанина скорее касаются отношений того с Лукой, чем их с Нандой.

– Разве может человек смириться с тем, чего не понимает? – наконец выдавил из себя Энеа. – А я, ей-Богу, не понимаю.

– Естественно! Это типичная наша ошибка. Мы хотим, чтобы люди, другие, не такие, как мы, подстраивались под нашу культуру, наше воспитание и тому подобное – а это иллюзия. Может, для Нанды лечь в постель с первым попавшимся парнем так же естественно, как для меня есть вот эту фасоль.

– Но она сказала, что хочет умереть.

– Возможно, это и было искренне, но только в тот момент. Она была верна себе, когда кололась и спала с этим типом, а когда пришел ты, пыталась быть не такой, какая она на самом деле, а какой ты хотел бы ее видеть.

– И что же мне делать?

– Ничего. Положись на случай – другого выхода нет. – Джордж перестал жевать, помолчал немного и добавил: – Мы только зря суетимся, волнуемся, строим планы, а потом выступает на сцену его величество Случай – и все летит в тартарары.

21

– Профессор! Профессор!

Доно Монтерисполи притворился, будто не слышит, и быстро открыл дверцу машины. Он еще раньше краешком глаза увидел Каламбрину Сенсини, выходящую из библиотеки «Риккардиана», а с нею встречаться ему не хотелось. Не потому, что шел он от любовницы (на этой оживленной улице Джинори вечно с кем-нибудь столкнешься), просто Каламбрину он терпеть не мог. Во-первых, она всегда выглядела как чучело – какие-то шали, рюшечки, оборочки, жуткие береты, – а к тому же эта ее беспардонность, идиотская манера резать правду-матку – есть от чего взбеситься!

Доно сел в машину и уже собирался захлопнуть дверцу, но тут подоспела Каламбрина и без церемоний просунула внутрь голову.

– Профессор, – сказала она, запыхавшись, – мне очень нужно с вами поговорить.

Доно Монтерисполи неохотно вышел и попытался изобразить что-то вроде поклона. После чего уже стоял строгий, надменный и несгибаемый.

– Профессор, я должна вам сказать, что очень тревожусь за Матильду и Энеа.

Они остановились на проезжей части и мешали другим машинам, которые отчаянно сигналили, проносясь всего в нескольких сантиметрах. В конце концов Доно сообразил перевести Каламбрину на тротуар. От ветра лицо ее раскраснелось; черты еще больше заострились.

– Матильда сходит с ума из-за Энеа, – продолжала она, – а тот беспокоится за мать. Но поговорить друг с другом начистоту они не решаются, и ситуация день ото дня все тяжелей. Если и дальше так пойдет, добром это не кончится, я уверена.

Взгляд Доно Монтерисполи небрежно и даже слегка вызывающе блуждал по сторонам: профессор явно не желал прислушаться к речам этой сумасбродки.

– Простите, я не совсем понимаю, о чем речь.

– Не прикидывайтесь. Вы прекрасно понимаете, что у Матильды с Энеа что-то неладно. Я бы даже сказала, в доме какая-то нездоровая атмосфера. Внешне они оба всегда старались соблюдать приличия, но, как вы знаете, психическое напряжение имеет свойство накапливаться и рано или поздно становится заметно посторонним. Энеа недавно мне позвонил и сказал, что у матери со здоровьем не в порядке. Я начинаю расспрашивать, а она толкует о сыне, дескать, он очень странно себя ведет.

Доно Монтерисполи впервые посмотрел Каламбрине прямо в глаза и с убийственной вежливостью спросил:

– И что вы предлагаете?

Та принялась нервно теребить косу. Она в душе не больно жаловала профессора Монтерисполи и, не будь Матильда ее лучшей подругой, давно бы уже высказала этому хлыщу все, что о нем думает.

– Если бы я могла что-то решать, – выпалила Каламбрина, – то немедленно бы разлучила их. Либо Энеа отправила в какой-нибудь другой город, либо Матильду – в кругосветное путешествие. Но поскольку я не имею права вмешиваться, то обратилась к вам, чтобы вы приняли меры.

– Кто? Я? – Доно Монтерисполи удивленно пожал плечами.

– У меня дурное предчувствие, – заявила Каламбрина, изо всех сил стараясь не замечать его насмешливого тона. – Если мы оставим все так, как есть, то случится что-то страшное – помяните мое слово! – Она не осмелилась признаться, что вчера вечером раскинула на Матильду карты и той в будущем дважды выпала смерть.

– С вашей стороны очень мило проявлять такую заботу о моих родственниках, – заговорил профессор. – Но, по-моему, вы несколько драматизируете ситуацию. Матильда – вполне здравомыслящая женщина, за долгие годы у нее выработался свой стиль жизни. Энеа же образованный и обеспеченный человек, у него есть интересная работа и дом, где он чувствует себя полным хозяином. Правда, в его организме имеются довольно серьезные расстройства некоторых органов, но, поверьте, мы это строго контролируем. Так что успокойтесь, синьора Сенсини, ничего страшного не случится. – Он опять слегка наклонил голову и двинулся к машине.

Энеа едва скользнул взглядом по заголовку газеты, вывешенной на киоске: «Жертва наркомании бросается в Арно с Понте Веккьо», – и никак не связал этот заголовок с Нандой. Поскольку статьи он не читал, то под «жертвой» почему-то представил себе мужчину. Но если бы прочел, все равно не подумал бы о Нанде. Имя Фердинанды Колуччи ничего бы ему не сказало, он даже не помнил, называла ли ему девушка когда-нибудь свою фамилию и уж тем более говорила ли, что зовут ее Фердинанда. Для него она была лишь Нандой.

Поэтому он в который раз отправился на поиски, не зная, что ее уже нет в живых.

Они договорились встретиться с ней в три часа на площади Синьории, чтобы пойти в клинику. С некоторых пор Нанда снова стала жаловаться на боли в печени. Энеа долго уговаривал ее показаться врачу и наконец добился согласия. После этого они два дня не виделись, так как ему пришлось уехать с Коламеле из Флоренции к одному больному клиенту для составления проекта договора о продаже недвижимости. Но перед отъездом он позвонил Нанде, назначив точное время.

В четыре ее все еще не было. В половине пятого Энеа начал проявлять первые признаки беспокойства: Нанда никогда не отличалась пунктуальностью, но полтора часа – это уже слишком. Может, она, как всегда, в последний момент передумала?

Еще минут десять он потоптался на месте, потом зашел в бар выпить горячего молока. Но ни на минуту не отходил от стеклянной двери, чтобы ненароком не пропустить девушку. Выйдя из бара, Энеа снова принялся расхаживать по площади. К пяти часам он окончательно продрог и чувствовал ломоту в коленях и пояснице. К врачу они все равно уже опоздали, а где искать Нанду, он понятия не имел. Знал только, что после очередной шутки, которую она с ним сыграла, на улице Ренаи наверняка ее не найдет.

Носиться по городу не хотелось, возвращаться домой – тоже: что-то еще скажет мать, увидев его дома в такое время!.. Но в конце концов холод и усталость сделали свое дело, и он поехал в Сан-Доменико, решив, что сразу же поднимется к себе в кабинет.

Однако, к его удивлению, Матильды дома не оказалось. Саверия сообщила ему об этом, затем протянула листок бумаги.

– Вам три раза звонил какой-то синьор Маццакане! – воскликнула она, радуясь, что наконец-то смогла передать послание. – Просил срочно позвонить вот по этому номеру.

Энеа пошел в гостиную звонить и удивился, услышав в трубке чей-то шепот: он был уверен, что звонил Альдо на службу.

– Моя фамилия Монтерисполи, – сказал Энеа. – Могу я поговорить с синьором Маццакане?

Альдо, подойдя к телефону, пробормотал сдавленным голосом:

– Вы слышали, что с Нандой?

– Нет, а что?

Последовала короткая пауза, показавшаяся ему вечностью.

– Она умерла, – выдохнул наконец Альдо. – Я здесь, у ее родителей. И вы, если хотите, приходите, им будет приятно с вами познакомиться.

Энеа тотчас вышел и взял такси. Но добирался очень долго: на дорогах были пробки. Новое четырехэтажное здание находилось почти у окраины, на улице Менабреа. Перед домом и на всех балконах цветы.

Дверь открыла мать Нанды. Хрупкая, элегантно одетая женщина, в глазах ни слезинки.

– Проходите, прошу вас.

Просторная гостиная была обставлена мебелью в стиле чиппендейл; в буфете на полках сияло начищенное серебро. Большое окно задернуто прозрачными шторами, а поверх них красовался ламбрекен из красного камчатного бархата, такого же, как и обивка на креслах и диванах.

Из кресла, завидев его, поднялся Альдо Маццакане, подошел и протянул руку. Седой мужчина в углу дивана, напротив, не шелохнулся, только внимательно поглядел на Энеа.

– Мы знаем, сколько вы сделали для нашей дочери, – прошептала мать Нанды, – и благодарны за это.

Все сели, помолчали несколько минут, потом женщина встала, подошла к бару, отделанному внутри зеркалами, вынула оттуда бутылку и четыре стакана.

– Так вы, значит, не читали газет? – обратился Маццакане к Энеа.

Тот покачал головой.

– Тогда вам, наверно, хочется узнать, как это случилось. – И стал рассказывать, сдержанно, то и дело посматривая на отца Нанды, словно боясь, как бы тому не стало плохо. – Позавчера она вышла из дома часа в три ночи. Соседка слышала, как отпирали дверь. Бросилась она с Понте Веккьо, но тело обнаружили за много километров вниз по течению. Вчера утром, в семь часов. В кармане нашли завернутое в целлофан удостоверение личности и номер телефона ее родителей. Так что опознание не составило труда.

– А где она теперь? – спросил Энеа.

– В морге. – Альдо Маццакане еще понизил голос. – Будет вскрытие.

Дни, оставшиеся до похорон, Энеа провел в квартире родителей Нанды, а ночами бродил по городу. Перед рассветом ненадолго заглядывал к себе домой, потом снова уходил.

На кладбище он держался поодаль от остальных; взгляд его блуждал по бесконечным памятникам. Народу было немного: только он, Альдо Маццакане, мать, отец и еще одна девушка, ходившая вместе с Нандой в школу и жившая этажом выше. Энеа пришел с букетиком маргариток, которые поначалу хотел бросить на гроб, но потом, передумав, вложил в руку матери.

Когда все закончилось, Альдо Маццакане пригласил его пойти выпить чего-нибудь. Он отказался. Остановил проезжавшее такси и поехал на улицу Ренаи, где два дня и две ночи просидел в кресле возле кровати. Спал или нет – не помнил и вообще потерял счет времени, все было как в тумане. На третьи сутки услышал стук в дверь и, сделав над собой невероятное усилие, пошел открывать. Ноги едва передвигались, тело ныло. Он ничуть не удивился, увидев перед собой Джорджа Локриджа.

– Я был уверен, что ты здесь! – воскликнул англичанин. – Почему мне не сообщил? Я узнал случайно, от одного из ее старых приятелей. Тут же позвонил тебе, но мать сказала, что уже два дня тебя не видела. Она в отчаянии, но пока, к счастью, не решилась обратиться в полицию. Поехали, надо ее успокоить.