Текст книги "Современный итальянский детектив. Выпуск 2"

Автор книги: Вьери Раццини

Соавторы: Лаура Гримальди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

8

– Ну дай, ну что тебе стоит? – кричала Нанда в трубку. – Деньги у меня есть, я сама к тебе приду.

– Лавка закрыта! – отрезал «толкач».

– Так я домой приду, тебе даже выходить не надо! Ну только одну дозу, слышишь?! Остальное, если понадобится, я сама достану.

– Напрасный труд – дома у меня все равно ничего нету. Пока…

– Стой, не вешай трубку! Я… я тебе все, что захочешь…

– Да пошла ты! Кому ты такая нужна – смотреть противно!

– Дерьмо!

– Сама дерьмо! А кстати, возьми да попроси товару у того бугая, что за тобой бегает. Да передай ему, не забудь, что он мне еще заплатит за мордобой. – Он повесил трубку.

И тут Нанда впервые задумалась о том, что́ связывает ее с Энеа.

Прежде она как-то не анализировала своих чувств, считая, что это не столь уж важно. Конечно, особых симпатий этот увалень вызывать не может, зато, если повезет, она у него чего-нибудь выудит, чтоб облегчить свои страдания. На этот случай у нее была заготовлена душещипательная история с изнасилованием – во всяком случае, с другими она всегда срабатывала. Чтобы очередной осел выложил денежки, ему надо преподнести нечто неординарное и желательно поскабрезнее. У нее имелись три такие байки, и она их выдавала с учетом слушателя. Как правило, Нанде сочувствовали, давали денег, иногда их даже хватало на лечение в клинике – короткую передышку перед тем, как все начать сначала. На женщин особенно действовала история о грудной девочке, которая осталась одна в доме, когда мать-крестьянку затянуло в трепальную машину. Мужчин же больше впечатлял рассказ об отце-насильнике. И Энеа наверняка его бы проглотил, если б Альдо не открыл ему глаза.

Поначалу она думала, что Энеа положил на нее глаз и рано или поздно за все его благодеяния придется расплачиваться. Нанду это не особенно смущало, ведь с кем только не случалось ей спать в ее бродяжьей жизни – подумаешь, одним старым боровом больше… Но Энеа как будто и не думал требовать награды. Наоборот, вел себя так, словно она делает ему одолжение, принимая помощь.

Наконец Нанда сама решила отплатить, уселась к нему на колени, и тут вышел конфуз. К замешательству, которое она испытала, странным образом приплеталась нежность. Она-то полагала, импотенты ничего не чувствуют, но Энеа от сознания, что может доставить удовольствие ей, был, казалось, наверху блаженства. Позже она убедилась, что эти ласки дают ей огромную власть над ним. Такого девушка до сих пор не знала и за это сладостное ощущение была благодарна Энеа больше, чем за что бы то ни было.

После первой неудавшейся лжи Нанда вообще перестала рассказывать о себе: лгать не позволяло внезапно зародившееся в душе уважение к Энеа, а правда была слишком нелицеприятна.

Если Энеа давал деньги – хорошо, а если нет, она сама шла их добывать. На этот счет у них был как бы негласный уговор. Хотя Энеа постоянно твердил о своей готовности вытащить ее из этой грязи, спасти от «стервятников», как он их называл. Нанду это порой даже раздражало. Ну как ему втолковать, что она сама выбрала свою судьбу и вполне ею довольна! Почему он не хочет понять, что ее спасение не в красивых фразах, а в дозе героина и, если надо, она будет кружить по ночному городу, как сова, пока не достанет ее?

Однако душой она не до конца очерствела и в спокойные моменты, когда в ящике стола лежал пакетик, сознавала, что должна чем-то отплатить Энеа за его заботы – не просто ласками, а чем-то еще. Тогда она загодя делала себе укол, чтобы он не видел ее мотающуюся голову и бессмысленный взгляд, а перед его приходом принимала душ.

Нанда никогда не спрашивала, откуда у него деньги. Даже если он добывает их не вполне законным путем – это его личное дело, он взрослый человек и в состоянии сам решить, как себя вести. Энеа упоминал о том, что работает в нотариальной конторе, но в подробности не вдавался. Нанда часто склонялась к мысли, что он владелец конторы или по крайней мере компаньон – ведь он так прилично выглядит. Но тогда отчего у него все время проблемы с деньгами?..

Она иногда встречала его в городе, но решалась подойти, только когда он уже удалялся на достаточное расстояние от своей конторы, а до этого незаметно следовала за ним и наблюдала, как он широко и неуклюже шагает, погруженный в свои мысли. Наконец, убедившись, что их никто не увидит, она подбегала сзади и хватала его за руку. И всякий раз Энеа, вздрогнув от неожиданности, заливался счастливым смехом.

Но сегодня Нанда была в отчаянии: и деньги есть, а обратиться не к кому. Чувствуя, как внутри просыпается демон, она решила отбросить приличия и позвонить Энеа на службу.

А тот в это время стоял и заглядывал через плечо Андреино Коламеле, листавшего страницы акта о передаче прав на собственность нескольких домов с земельными участками. Если верить матери, у нотариуса в молодости были очень красивые руки и он постоянно жестикулировал, чтобы все могли ими любоваться; да и вообще он был сложен как олимпийский бог. Теперь же суставы пальцев распухли по причине артрита, спина сгорбилась, а некогда густые, блестящие волосы лепились седыми с желтоватым оттенком клочьями вокруг высокого черепа. Энеа никак не мог представить Андреино Коламеле статным красавцем – мать, наверно, преувеличивает, а если нет, то уж лучше и в юности не блистать красотой, чем превратиться на склоне лет в такую вот развалину.

Когда нотариус, одобрительно кивнув (Энеа, как всегда, отлично справился со сложной задачей), отложил голубую папку, дверь приоткрыла секретарша и, получив позволение войти, нерешительно остановилась перед длинным черным столом с ножками в форме львиных лап. На лице ее были написаны сомнение и замешательство.

– Синьора Монтерисполи просят к телефону, – произнесла она, поджав губы. – Я сказала, что он занят, но дама настаивает.

– Может, это Матильда? – предположил Коламеле, вопросительно глядя на Энеа.

Но Энеа каким-то чутьем понял, что это Нанда, хотя та еще ни разу не звонила ему на работу.

– Не знаю… Может быть, – поспешно ответил он и бросился в свой кабинет.

Сняв трубку, он и вправду услышал задыхающийся голос девушки. Нанда сказала, что звонит снизу, из бара, что больше терпеть не может и вскроет себе вены, если он ничего не придумает.

– Не волнуйся, я скоро, – прохрипел охваченный тревогой Энеа. – Ты потерпи, я только запру стол и сейчас же иду.

Он даже не заметил, что секретарша стоит на пороге и бесцеремонно подслушивает.

– Надеюсь, ничего страшного? – елейным голосом проговорила женщина, перехватив его на выходе из кабинета.

Энеа вздрогнул и не сразу нашелся, что ответить.

– Нет-нет, спасибо. Всего-навсего прорвало трубу, и мама не знает, что делать.

– Ой, надо же! – удивилась секретарша. – А я ее не узнала. Передайте ей от меня большой привет.

Нанда поджидала его у дверей бара. Энеа еще не видел ее в таком состоянии: черты лица как-то сразу обострились, а глаза сверлили его мощную фигуру, словно два буравчика.

– Никого нет, все куда-то подевались, – тут же выложила она свои новости, схватив его за лацканы плаща. – Я дозвонилась только одному из этих подонков, но он не дает.

Энеа тащил ее за собой по улице, а она все что-то бормотала, намертво вцепившись в руку. Несмотря на раннюю весну, туристский сезон уже начался, на тротуарах толпились люди, мешая быстро идти.

– Я знаю почему! – кричала Нанда. – Полиция повсюду рыщет из-за этого скота, который ходит по городу и убивает всех подряд! Не поймают ведь все равно, а мы, значит, должны страдать! Короче, факт тот, что все попрятались и товара нет.

– Тсс! – Энеа приложил палец к губам: на них оборачивались прохожие.

Нанда повисла у него на локте, дрожа всем телом: она понимала, что это еще не кризис, что ей просто страшно остаться без героина, но взять себя в руки не могла. Энеа, нахмурясь, шагал вперед и думал, что же предпринять. Но тут девушка подсказала выход:

– Надо куда-нибудь поехать – в Прато, например, или в Пистойю. У тебя есть машина? На машине мы бы мигом добрались.

Энеа вдруг пришло в голову, что если он сейчас пойдет у нее на поводу, то впредь уже никогда и ни в чем не сможет отказать. Надо бы соврать, мол, машина сломана, мелькнула мысль. Но Нанда, словно угадав его намерения, снова завела свою песню о том, что вскроет себе вены, и наконец-то все кончится, и что уж лучше бы ее прикончил маньяк, вместо того чтоб убивать невинных юнцов.

– Успокойся, да успокойся же! – шептал Энеа. – Что-нибудь придумаем, вот увидишь. Но ты должна мне обещать: это в последний раз, потом ты с этим покончишь.

Нанда усердно закивала, и тогда он отправил ее домой, на улицу Ренаи, сказав, что заедет за ней на машине. Она попыталась было воспротивиться:

– А вдруг ты обманешь? Нет уж, я с тобой! – Ее дрожь уже напоминала судороги. – Ну возьми меня с собой, пожалуйста! Я где-нибудь спрячусь и буду тихонько сидеть, так что меня никто не увидит, ну прошу тебя!

Но Энеа все-таки настоял на своем. Оставшись один, он подумал о том, что скажет матери, и у него пропала всякая охота идти домой. Не лучше ли попытать счастья у Джорджа Локриджа, ведь перед его лавкой всегда стоит старый драндулет, который вроде на ходу.

Энеа повезло: англичанин оказался дома и дал ему машину.

9

Зима пришла и ушла, а город и окоченевшие оливковые деревья на холмах, казалось, никак не могли оттаять. Но Матильда и в холода не изменила своей привычке выходить из дома по утрам, часов в десять, укутавшись в старую каракулевую шубу и толстый шерстяной шарф. Она двигалась обычно на север не в силах налюбоваться плавными очертаниями холма, поднимавшегося до самого Фьезоле. Проходя по площади, останавливалась взглянуть на изящный портик церкви Св. Доминика и небольшую колокольню. И, бывало, доходила до улицы Рочеттини или еще дальше, до Фьезоланского аббатства.

Ей часто делали комплименты: «Вы так молодо выглядите!» И она знала, что этим во многом обязана ежедневным долгим прогулкам. Действительно, кожа у нее была все еще гладкая, упругая, хотя в последнее время – она отмечала это, глядясь в зеркало, – щеки чуть-чуть обвисли, а возле рта залегли резкие складки – признак душевной борьбы.

Становилось теплее, в воздухе веяло весной. Пришло время наведаться в Импрунету – проветрить дом и спросить отчета с управляющего. Однажды утром Матильда сообщила о своем намерении сыну.

– Немного разберусь с делами, и поедем вместе, – ответил Энеа.

Матильда поглядела на него с недоумением. Какие дела, ведь он же перешел на полставки? Но спорить не стала, заметила только:

– Хорошо бы поскорей, дом, наверно, промерз насквозь. И мебель, и картины – все отсырело. Бьюсь об заклад, Анджолина за целую зиму ни разу окна не потрудилась открыть.

В Импрунете она собиралась, кроме всего прочего, устроить небольшую ревизию, поскольку происшедший недавно инцидент насторожил ее. Как-то вечером Матильда пригласила на ужин Андреино Коламеле и нескольких коллег покойного мужа и, накрывая на стол, не смогла найти в буфете антикварную салатницу, за что сделала строгий выговор служанке Саверии, заявив, что взыщет из ее жалованья.

– Это большая ценность, такие на бархате выставляют в антикварных магазинах.

Саверия ответила, что понятия не имеет, о какой салатнице идет речь, и Матильда еще пуще раскипятилась.

– Да если хотите знать, это вещь восемнадцатого века, работа французских мастеров, с редчайшей голубой росписью!

Саверия служила в доме уже больше двадцати лет и хорошо усвоила правила, которые следует соблюдать в отношениях с хозяйкой. Матильда, как госпожа, имела право давать волю своему гневу, а Саверия обязана была принимать это как должное, что и делала, памятуя о том, что здесь ее облагодетельствовали. Она перебралась на Север из Базиликаты[20]20
  Область на юге Италии, одна из самых бедных в стране.


[Закрыть], после того как двое ее сыновей обзавелись семьями во Флоренции, бросив вдовую мать на произвол судьбы. По годам Саверия еще вполне могла работать, к тому же гордость не позволяла ей сидеть у кого-то на шее, и, наведя справки, она узнала, что некая знатная дама ищет прислугу на целый день. Саверия выяснила адрес и явилась в дом без всяких рекомендаций. Матильда сразу сообразила, что такая служанка – просто подарок судьбы, но окончательного ответа не дала: сперва через друзей получила в квестуре необходимые сведения о женщине, о сыновьях и только потом наняла ее.

Матильда и Саверия обращались друг к другу на «вы», как было принято в старину, и вообще временами казалось, будто они разыгрывают какую-то пьесу минувшего века. Однако в тот день Матильда явно вышла из своей роли.

– Не притворяйтесь, что не помните, – отрезала она и, не рискнув открыто обвинить служанку в воровстве (что, по ее мнению, было совсем не лишено оснований), добавила: – Может, вы ее разбили, и теперь у вас не хватает мужества сознаться?

Разговор на повышенных тонах достиг ушей Энеа, и он решил вмешаться. Чтобы как-то успокоить мать и горничную, он высказал предположение, что салатница в Импрунете – там ведь тоже много посуды. Хотя этот довод ее совсем не убедил, Матильда, боясь, что зашла слишком далеко, сдала свои позиции.

– Ладно, посмотрим, – обронила она.

А салатницу-то продал сам Энеа. Дело было еще зимой. Нанда простудилась, сильно кашляла и пребывала в ужасной депрессии, грозя перерезать себе вены, если он не выпустит ее на улицу. Вот Энеа и пришлось снова обратиться к англичанину.

– Раз ты так спешишь, значит, ничего из картин продавать не стоит, – рассудил Локридж. – Времени нет на копию. Ну что ж, на этот случай подойдет что-нибудь из фарфора… Я знаю, у вас в буфете полно прелестных вещиц.

Так Энеа принес Локриджу салатницу и взял за нее ту сумму, которая требовалась Нанде, – ни лирой больше. Теперь дня на два девушка успокоится, да и ему самому нужна передышка.

В то утро Матильда по привычке взглянула на календарь, висевший на кухне: не забыла ли о чьем-либо дне рождения или другой дате (Все подобные события она каждый год аккуратно помечала в новом календаре). В этом году она уже послала цветы секретарше Андреино Коламеле, родившейся 20 марта, и подарила жене деверя к годовщине свадьбы кружевную салфетку ручной работы. Приближается и рожденье Энеа – последнее перед пятидесятилетием. Матильда уже придумала, что́ ему подарит – выпишет из Парижа издание поэтов Плеяды: Энеа давно хотел их иметь, да все как-то руки не доходили.

Пробегая глазами по числам, Матильда вдруг осознала: сегодня новолуние. Последнее убийство было совершено восемь месяцев назад, и за это время луна нарождалась несколько раз, но при мысли о сегодняшней ночи ее кольнуло недоброе предчувствие. Несколько секунд она пристально всматривалась в зловещую черную цифру, потом вздрогнула, словно сбросив с себя наваждение. Надо пойти прогуляться, это ее отвлечет. Она предупредила Саверию и отправилась на цветочный рынок подкупить растений для сада.

Вечером она засиделась допоздна, даже включила телевизор в маленькой гостиной, чего с нею уж давно не случалось. Энеа еще засветло укатил куда-то на мопеде, а она всегда за него волновалась. Представила, как он мчится по темной дороге, пригнувшись к рулю (по центру ведь не будешь кружить столько времени, следовательно, он, скорее всего, поехал за город). История со сдвинутыми скальпелями, а затем визит полиции настроили ее на сугубо подозрительный лад. А в самом деле, кто поручится, что Энеа не блуждает в этот поздний час по окрестным полям и рощицам? «Обследует местность» – как писали газеты.

Когда часы пробили час ночи, Матильда наконец легла. Из гостиной под дверь пробивался слабый свет, нарочно оставленный ею. Через какое-то время послышался стрекот моторчика – приблизился и затих. Потом шорох шин и шагов по гравию: Энеа заводил мопед в гараж. Громыхнула железная дверь; ноги в ботинках протопали к туалету, потом обратно и к лестнице, ведущей на второй этаж. Вот сейчас он снимет ботинки, аккуратно поставит их на деревянный пол, наденет тапочки. Но этого почему-то не произошло. Сверху не доносилось ни звука. Что он там делает?..

Матильда приподнялась на подушке, напряженно вслушиваясь в тишину. Было так тихо, что ей на миг почудилось, будто она слышит тяжелое, прерывистое дыхание и сдавленные всхлипы.

10

Фургон марки «фольксваген», оборудованный для путешествий, фары включены, в темноту новолунной ночи из радиоприемника во всю мощь несется рок-музыка.

Высокая ограда вокруг виллы заросла мхом, старые деревья протянули над нею ветви и почти касаются крыши фургона, припаркованного на площадке в нескольких метрах от дороги.

Внутри фургона двое. Белокурая голова высовывается из спального мешка; лица не видно, оно закрыто длинными волосами. Рядом на полу в одних трусах сидит парень, прислонившись плечом к тумбочке и возложив голые ноги на спальный мешок. Парень уткнулся в журнал и шевелит пальцами ног в такт музыке.

К фургону под прикрытием садовой ограды крадется человек, всматриваясь в светящиеся окошки, похожие на развешанные в ночи картины. По залпам рок-музыки он понимает, что там, внутри, развлекается молодая парочка.

Он приближается бесшумно, неуклюже размахивая длинными руками, приникает к борту «фольксвагена», заглядывает внутрь. Видит читающего юношу и фигуру с длинными светлыми волосами. Вынимает пистолет и, отступив на полшага, несколько раз стреляет через окошко в лежащую фигуру. Первая пуля попадает в голову, остальные в спину.

Полуголый парень в ужасе вскакивает и забивается в угол фургона. Несколько прыжков – и человек с пистолетом уже у противоположного окошка. Приставляет дуло к стеклу, стреляет. Пуля поражает юношу в челюсть, и он вопит, закрыв руками окровавленное лицо. Убийца распахивает дверцу, врывается внутрь и непрерывно стреляет – в руку, в лицо, в живот. Кажется, он готов изрешетить свою жертву.

Наконец, спрятав пистолет в карман, он обнажает острое лезвие и медленно за волосы переворачивает белокурую голову лицом к себе. Это тоже парень.

Человек резко выпускает добычу. В растерянности озирается. Замечает на полу журнал комиксов и наклоняется за ним. Подписи на немецком. А на картинках – любовные игры гомосексуалистов.

Потрясая в воздухе журналом, убийца бросается прочь из фургона, яростно рвет в мелкие клочья страницы и разбрасывает их вокруг.

Огромный, неуклюжий, разочарованный, он поспешно скрывается в ночи.

Наутро Матильда включила радио, но не услышала новостей, которых боялась. Днем и вечером тоже ничего не передавали ни по радио, ни по телевизору. Всякий раз, когда рука тянулась к приемнику, замирало сердце и невольно сжимались губы. К концу второго дня Матильда облегченно вздохнула: слава Богу, кажется, опять пронесло.

На третий день они с Энеа договорились поехать в Импрунету, и Матильда на какое-то время забыла про радио, телевизор и газеты.

Потому и не сразу узнала об убийстве двух молодых немцев. Их тела нашли в фургоне, неподалеку от Галлуццо. Место довольно глухое, и трупы обнаружили только спустя два дня, а сообщили на третий.

Матильда решила задержаться в имении и условилась с сыном, что тот приедет за ней в следующую субботу.

Дом был такой же большой и того же светло-желтого цвета, как и вилла. Его фасад был украшен портиком с колоннами, на фронтоне ярко выделялись четыре барельефа из цветной терракоты. С балкона на третьем этаже можно было увидеть реку Греве, протекавшую метрах в трехстах от дома, и высокую колокольню церкви Св. Марии-в-Импрунете. Вокруг, насколько хватал глаз, тянулись дубовые рощи.

Первым делом Матильда призвала к себе Анджолину, жену управляющего, чтобы та помогла открыть окна и прошлась пылесосом по всем комнатам. Благодаря надежной водопроводной системе и толстым стенам зима не нанесла большого ущерба, но воздух внутри стоял затхлый, и казалось, даже обивка диванов и кресел вся пропитана сыростью. Матильда не стала ничего себе готовить – только кофе сварила, – а обедать пошла неподалеку в тратторию одного своего крестника. Вернувшись, она распорядилась разжечь в гостиной камин.

Наутро Матильда проснулась с мыслью о салатнице: надо все-таки проверить, действительно ли она здесь, как предсказывал Энеа. Но едва Матильда накинула халат, как услышала под окном разговор Анджолины с Якопо, племянником булочницы, который каждый день завозил сюда хлеб по дороге в американский колледж, что на вершине холма.

– Убила бы его, как собаку! – кипятилась Анджолина. – И как таких земля носит! Ну что ему сделали эти бедолаги из фургона?! Обычные парни, правда ведь?

– Не знаю, не знаю, – отозвался Якопо (большим умом он не блистал, но за словом в карман не лез). – Обычными их, пожалуй, не назовешь. По телевизору так прямо и передали, ты что, не слыхала? Они же были того… гомики. – Он ухмыльнулся. – Маньяк и тот не стал их резать – видать, противно сделалось.

Матильда выглянула в окно.

– Вы о чем это? Я ничего такого не слышала.

Но уже поняла, что произошло, даже прежде, чем Анджолина рассказала ей подробности.

И, конечно, салатница вылетела у нее из головы.

В субботу утром Матильда обошла дом, закрыла ставни и окна во всем доме, кроме своей комнаты. Вещи были уже уложены, оставалось только дождаться Энеа. Но он что-то задерживался, и Матильда решила посидеть в саду, погреться на солнышке перед отъездом в город. Но два события помешали ей уехать в тот день.

Во-первых, позвонил Энеа и сказал, что неважно себя чувствует. Голос звучал как-то натужно и жалобно. Матильда стала расспрашивать и наконец выведала, что у сына случился приступ. К счастью, он в это время был на работе; ему сразу же вызвали «скорую» и отвезли в больницу, а оттуда позвонили дяде Доно, который примчался вместе с доктором Мориджи. В общем, ничего страшного. Сказали, что диабет у него нестабильный и надо всегда быть начеку. Главное – правильная диета. И потом, следует поменять тип инсулина. Слабой концентрации уже недостаточно, пора переходить на среднюю.

– Ты же, наверно, плохо питался эти дни, – проворчала Матильда, с трудом удерживаясь от желания прочесть ему нотацию о том, как надо беречь здоровье. Собственно, она сама виновата – оставила его одного так надолго. – Неужели ты не понимаешь, Энеа…

– Мама, умоляю тебя… – перебил он. – Может, послать кого-нибудь за тобой? Или дождешься, пока мне станет чуть-чуть получше?

– За меня не волнуйся. Я в крайнем случае на автобусе доберусь.

Энеа стал уговаривать ее задержаться на несколько дней: мол, свежий воздух пойдет ей только на пользу, – но Матильда не спешила с окончательным ответом.

Если б не тревога за сына, она и впрямь пожила бы тут подольше. Такой простор, красота, и дышится легко – не то что в городе. Даже кошмары, мучившие ее в последнее время, исчезли.

Она в нерешительности уставилась на свою дорожную сумку: то ли распаковывать ее, то ли нет. Может, и правда отложить отъезд на несколько дней? И вдруг под окном раздались топот и крик Анджолины:

– Ой, мамочки мои, мамочки мои!

Антонелла, шестилетняя внучка Анджолины, ужасная непоседа, напоролась на серп в саду и сильно поранила ногу. Надо было отвезти ее в больницу, и по умоляющему взгляду Анджолины Матильда поняла: она хочет, чтобы хозяйка тоже поехала. Ведь у нее все врачи знакомые.

Вернулись они только к ужину. Матильда уж было решила попросить управляющего отвезти ее во Флоренцию, но тут на площадке перед домом заметила незнакомую желтую машину. Передняя дверца была открыта, и на месте водителя, поставив ноги на подножку, сидел с отсутствующим видом какой-то старик. Матильда подошла, чтоб выяснить, кто он такой и что ему нужно. Но тот и слова не дал ей сказать.

– Матильда, дорогая, наконец-то! – заговорил он надтреснутым, старческим голосом, раскрывая ей навстречу объятия. – Ты совсем не изменилась, ей-Богу! Ты представить себе не можешь, как я счастлив снова увидеть тебя после стольких лет!

Матильда оторопела. Изо всех сил она пыталась припомнить, кто бы это мог быть, но память ничего ей не подсказывала. Синюшный цвет лица, редкие седые волосы, клочьями спускающиеся до плеч, на высохшем теле болтается непомерной ширины рубаха, глаз не разглядишь: они скрыты за толстыми стеклами очков.

– Да-а, судя по всему, ты меня не узнаешь, – проскрипел старик и натянуто улыбнулся. – Значит, я сильно одряхлел. Но как же тебе удалось так сохраниться, а? Конечно, ты намного меня моложе, но все-таки… Надо признать: искусство обогащает душу, но не помогает сохранить плоть.

И тут Матильду осенило.

– Джордж?

Когда они познакомились, англичанин совсем плохо говорил по-итальянски – с ошибками, еле-еле подбирая слова, а теперь и акцента почти не чувствуется.

– Он самый! Правда, от прежнего Джорджа остались кожа да кости. – И снова протянул руки для объятия.

Но Матильда этого как бы и не заметила. Жестом пригласила его в дом, предложила кофе. Джордж охотно согласился, и они прошли в просторную кухню со сводчатым потолком. Если не считать электрической плиты и холодильника, все здесь осталось как и полвека тому назад.

Матильда постелила на мраморном столе белую салфетку с красными цветами.

– Извините, что, кроме кофе, ничего не могу вам предложить. Я возвращаюсь во Флоренцию. Сегодня за мной должен был заехать Энеа, да приболел.

Не зная, рассказал ли ей сын о том, что они теперь видятся, Джордж задал ни к чему не обязывающий вопрос:

– Как поживает дорогой Энеа?

– Да вот, неважно.

Матильду обуревало любопытство: откуда англичанин узнал, что она здесь, зачем приехал. Немного поколебавшись, она спросила об этом напрямик.

Джордж рассмеялся.

– Да я просто проезжал мимо и увидел открытые окна. Ах, Матильда, ты все та же, вечная подозрительность! Это мы во всем виноваты, наша компания. Мы не стеснялись злословить при тебе, а ты впитывала наши разговоры как губка. Мы похвалялись, что хотим изменить мир, но в действительности просто давали выход своим мелким обидам, своим амбициям. Я во что бы то ни стало хотел доказать свою значимость в мире искусства, Нанни пытался оправдаться за свое богатство, Андреино думал только о карьере, а твой деверь Доно сходил с ума от ревности, глядя на тебя, на твое роскошное тело, которым наслаждается другой… – У него в глазах появилось мечтательное выражение, как у всякого, кто вспоминает об ушедшей молодости.

Матильде стало неловко. Англичанин затронул тайные струны в ее душе. Тогда, во время тех вечеринок у нее дома, не только деверь, но и все мужчины смотрели на нее с вожделением, ее это жутко нервировало, а Нанни все понимал и забавлялся.

Матильда поспешно перевела разговор на другую тему: а чем сейчас занимается Джордж? Пишет ли до сих пор свои чудные, подернутые легкой дымкой пейзажи? В них – хотя все это была Италия, Тоскана – чувствовалась ностальгия по английским туманам.

– Нет-нет, – откликнулся англичанин. – Настоящий художник не может стоять на месте, иначе он выдохнется, потеряет ощущение времени. А ты их еще помнишь, мои пейзажи?.. Нет-нет, с ними покончено. Вообще-то говоря, я ведь не Бог весть какой живописец и, когда понял это, решил заняться реставрацией. Вот работаю над древними шедеврами, возвращаю им колорит, свежесть и, знаешь, гораздо большее получаю удовольствие.

Иными словами, работаешь за гроши, подумала Матильда. К беднякам она всегда относилась с некоторой подсознательной брезгливостью, считая бедность категорией скорее умственной, нежели материальной. По ее глубокому убеждению, либо врожденная тупость, либо комплекс неполноценности не позволяли этим людям занять подобающее место в обществе, а они, вместо того чтоб найти применение своим способностям, сидят сложа руки и сетуют на судьбу.

За окнами уже смеркалось; стволы деревьев расплывались в темноте. Матильда начала раздражаться на себя за то, что никак не может принять решение: остаться в Импрунете или вернуться в город. Она поставила в раковину кофейные чашки, повернулась и вопросительно, не выходя за рамки хорошего тона, посмотрела на англичанина. Локридж сделал вид, что не понял намека. О том, что Матильда в имении, он узнал от Энеа и сразу сказал себе: такой случай упускать нельзя.

Он очень хорошо помнил всю коллекцию Монтерисполи, но, чтобы в будущем, когда Энеа вновь окажется в стесненных обстоятельствах, всякий раз делать правильный выбор, решил еще раз поглядеть на вещи и картины.

– Ты, кажется, собираешься домой? – осведомился англичанин. – Я почту за честь тебя довезти. Но только прежде… – Он замялся, вздохнул, медленно возвел глаза к потолку, одним словом, старательно изображал нерешительность. – Не знаю, тебе это, должно быть, покажется бесцеремонным, но коль скоро я здесь и кто знает, попаду ли сюда еще… то, может, ты позволишь мне вновь взглянуть на полотна, что утоляли мою юношескую жажду прекрасного в те времена, когда я, нищий мечтатель, приходил сюда, чтобы соприкоснуться с вечным искусством.

Хотя Матильде всегда действовала на нервы напыщенность его речей, эта просьба ее почему-то тронула, и она согласилась «быть его гидом», как он сам выразился. Ее ничуть не удивил повышенный интерес художника к «пинакотеке» – так Локридж именовал коллекцию картин Нанни.

– Помнишь вот это? – спросил он, останавливаясь перед пейзажем Розаи. Он снял очки и чуть ли не носом воткнулся в картину. – Прелесть! Прелесть! Это я настоял, чтобы Нанни купил его у наследников того маклера из Компьобби! Они, бедняги, и не знали, что у них в руках, потому Нанни картина досталась практически задаром.

Матильда кивнула, хотя и не помнила ни картины, ни связанной с нею истории. А Джордж, сделал вывод, что уж коли Розаи сошел ему с рук, то и со всем остальным как-нибудь обойдется.