Текст книги "Современный итальянский детектив. Выпуск 2"

Автор книги: Вьери Раццини

Соавторы: Лаура Гримальди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

6

– Слышал? – спросила Матильда сына, наливая себе из супницы первое. – Теперь розысками маньяка занимается специальное подразделение.

– Да слышал, слышал. – Энеа сел за стол, расправил на коленях салфетку. Он только что вколол себе инсулин, после чего надо было срочно поесть.

Но Матильде не хотелось, чтобы начатый разговор тут же иссяк. Она понимала: следует очень осторожно подбирать слова, иначе он по обыкновению замкнется в молчании, однако не нашла ничего другого, как признаться, что ее не оставляет мысль об искромсанных трупах.

– Наверно, у него очень острый нож. – Она немного помедлила и выпалила: – Или скальпель.

Энеа уставился в тарелку, ожидая, когда мать освободит наконец супницу.

– Ма, ты что, забыла: я после укола должен срочно что-нибудь съесть!

Матильда налила ему супу и стала есть сама, но хватило ее лишь на несколько ложек.

– Говорят, в городе по вечерам патрули. Останавливают всех подряд, особенно одиноких мужчин. Может, тебе лучше пока никуда не выходить? – Она украдкой бросила на него взгляд: интересно, как он на такое отреагирует, – но ничего не сумела прочесть на его лице. – Я очень нервничаю, когда тебя нет. – В ее голосе прозвучали непривычные, жалобные нотки.

– И зря, – процедил Энеа. – А они тоже хороши: нагоняют страху на людей, почище, чем преступник!

– Будь осторожен, Энеа! – предупредила Матильда. – Будь осторожен!

Он внимательно посмотрел на нее.

– По-моему, ты стареешь, ма. С чего это мне быть осторожным?

– С того самого! – отрезала Матильда, но на дальнейшие объяснения не отважилась и сменила тему. – Да, тут тебе письмо из Эдинбурга. От какого-то Морриса. Профессора Роберта Морриса из института парапсихологии. – Она тщательно промокнула салфеткой в уголках рта. – Где он только взял твой адрес!

Сын ответил, что сам ему дал карточку: его, дескать, очень заинтересовали опыты Морриса.

– Представляешь, он помещает в аквариум трех рыбок, а потом решает, какую первой вытащить из воды. Так она, веришь ли, предчувствует опасность и ведет себя совсем по-другому, нежели остальные две: вьется, мечется туда-сюда, как будто хочет обмануть судьбу.

– А ты, значит, всему этому веришь! – фыркнула Матильда.

– Я слишком мало знаю об этих опытах, но мне любопытно. Ведь известно, что человеческий разум до конца не использует всех своих возможностей и, может быть, удастся открыть этот потенциал с помощью парапсихологического воздействия.

– Может быть. А что взамен?

– Взамен чего?

– Ну, не знаю. Не бесплатно же они будут оказывать такие услуги. Наверно, потребуют какой-нибудь налог или вступительный взнос, а то, чего доброго, заставят участвовать в спиритических сеансах.

Энеа рассмеялся в ответ, а затем пустился в пространные рассуждения о том, какие безграничные возможности таит в себе человеческий разум, не скованный рамками привычного восприятия. Раз уж Артур Кестлер завещал свое состояние Эдинбургскому университету, чтобы основать кафедру парапсихологии, значит, этот предмет заслуживает по меньшей мере более пристального внимания.

– Ладно, – заключила мать. – Потом скажи хотя бы, сколько они запросят.

– Ты слишком недоверчива. По-моему, это утомительно – искать во всем подвоха.

– А мне кажется, осторожность еще никому не повредила, – убежденно заявила Матильда.

Ни мать, ни сын никогда не были фаталистами и очень удивились бы, скажи им кто-нибудь, что, когда он торопливо шагал по улице к площади Синьории, а она смотрела по телевизору репортаж о маньяке, над ними обоими нависло нечто вроде рока.

Энеа условился встретиться с Джорджем Локриджем на улице Ваккеречча, в полуподвальном помещении, которое тот именовал «моя лавка». После той первой встречи они с Локриджем виделись еще два раза: сперва по просьбе художника, потом опять случайно (по крайней мере так думал Энеа), на улице Кальцайоли, где пролегал его маршрут в контору Коламеле.

Джордж Локридж, человек опытный, сразу подметил в сыне своих старых приятелей затаенную тревогу, и ему не составило большого труда определить, чем она вызвана. В светских кругах это называют «стесненными обстоятельствами». Допытываться, зачем Энеа деньги, ему и в голову не пришло – своих забот по горло. А кроме того, он всегда считал, что денежные неурядицы легкопоправимы – надо только не быть рабом условностей и приличий.

Англичанин начал издалека. Расспросил про работу, про мать («О-о, это одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо знал!), потом завел речь о былых счастливых днях на вилле в Импрунете и мало-помалу добрался до висевшей там некогда коллекции картин. Энеа сообщил, что они с матерью на вилле почти не бывают, а коллекция осталась там в большом зале на втором этаже, чем привел Локриджа в страшное возбуждение.

– Картины – они же как люди! – не выносят одиночества и боятся темноты. Что будет с красавицей, если запереть ее в сырой комнате и зашторить все окна? Она же зачахнет. А картины тем более.

– Да нет, – улыбнулся Энеа, – жена управляющего регулярно открывает окна и все там проветривает, а мы с мамой раза два в год тоже наведываемся посмотреть, все ли на месте.

– Так я ведь не об этом! Ну как можно спрятать от всех, схоронить в глуши восхитительные пейзажи Палицци или портреты Пиччо! Уж лучше б музею подарили! Держать красоту в плену – преступление! К тому же это слишком большие ценности не только в художественном, но и в материальном смысле, чтобы вот так пренебречь ими. А может, вы что-нибудь уже продали?

– Нет-нет, – заверил Энеа, – все картины на месте, все до единой.

– А две прелестные флейты… помнишь, те французские? – не унимался англичанин. – Ведь это семнадцатый век, если не ошибаюсь. Твой отец, помнится, хранил их на веранде, внутри маленького буфета в стиле Георга Третьего, и все боялся, как бы не испортились.

– И они целы, – ответил Энеа.

Джордж Локридж одну за другой вспоминал ценные вещи из коллекции Монтерисполи: изумительные сервизы китайского фарфора, серебро работы Георга Йенсена и многое другое.

– Да, одной такой вещицы хватило бы, чтобы решить все финансовые проблемы десяти семей. – Он дружески потрепал Энеа по плечу. – Ты, конечно, в деньгах не нуждаешься, но если вдруг…

Энеа невнятно пробурчал, что в деньгах все нуждаются, и Локридж не замедлил за это ухватиться:

– Любопытно взглянуть, как сохранился тот маленький городской пейзаж Розаи – высокие дома, улица и две мужские фигуры, как бы заслоняющие собой все остальное. Это я уговорил твоего отца купить, когда владелец умер, а наследники и не представляли, какое состояние у них в руках.

Сперва у Локриджа возник план взять картину на время, якобы для того, чтобы найти достойного покупателя, а после возвратить Энеа копию. Но с другой стороны, подумал он, махинация может выгореть только один раз, ведь Энеа вырос среди этих картин и, конечно же, обнаружит подделку, даже весьма искусную. Лучше, пожалуй, качать из него деньги понемногу, скупая картины по дешевке: на это он, скорее всего, пойдет.

Англичанин не ошибся в своих расчетах, и теперь Энеа шел к нему за выручкой от продажи и за копией, которую назавтра собирался отвезти в Импрунету и повесить на стену взамен подлинника между «Двуколками» Фаттори и «Видом на Арно» Де Тиволи.

Едва он вошел в полутемную каморку, Локридж вручил ему обернутую старой газетой копию и пачку банкнотов.

– Вот, все готово. Не стоит благодарности. Поаккуратнее с ней: краски уже высохли, но все-таки не очень-то прижимай.

Он дал Энеа раз в двадцать меньше настоящей стоимости, но сумма тем не менее была приличная, иначе Энеа мог бы разочароваться в таком сотрудничестве. Однако и баловать его тоже не следовало. Надо же и себя вознаградить за труды – ведь сколько он провозился с этой копией!..

Энеа вышел из лавки в полной уверенности, что больше не увидится с Джорджем Локриджем. Полученных денег ему хватит, чтоб заплатить за квартиру и разобраться с Нандой. Он еще надеялся, что девушка согласится на лечение. А там будет видно.

Запыхавшись, Энеа примчался на улицу Ренаи, но своей возлюбленной не застал и бросился искать по всему городу. Дошел до Борго Пинти, обежал площадь Донателло, затем направился к Порта-делла-Кроче. Шагал широко, размашисто, вытянув вперед яйцевидную голову и напряженно сверля глазами темноту подворотен.

Когда он нашел наконец Нанду, уже светало. Девушка привалилась к стене под колоннадой Лоджа-дель-Грано: глаза ее были закрыты, руку перетягивал медицинский жгут. Рядом стоял какой-то тип, тощий, в черном рабочем халате, с перекошенным от злобы лицом, и пинал ее ногами куда попало, тряс за плечи, бил головой об стенку.

– Не притворяйся, шлюха, что ты в отключке! Все равно не уйдешь, пока не выложишь монету! Один раз я лопухнулся – дал товар в долг, но уж теперь я тебя не выпущу! Раскошеливайся давай, пока череп не проломил!

Не помня себя, Энеа схватил его за шиворот, приподнял и хорошенько встряхнул. Тот задергался в воздухе, словно пустой мешок, голова у него болталась во все стороны – вот-вот оторвется. Нанда, что-то, видно, почувствовав, чуть приоткрыла глаза и простонала:

– Энеа, помоги встать! Отведи меня домой!

На просьбу оставить в покое «толкача» он бы не отреагировал, но самой Нанде он не мог отказать в помощи, поэтому выпустил свою жертву. «Толкач» рухнул наземь и больше не подавал признаков жизни. А Энеа заботливо обнял Нанду и так, прижимая рукой, придерживая под мышками, повел на улицу Ренаи.

Дома он уложил девушку на кровать, развязал жгут на руке и, когда уже укрывал одеялом, заметил шприц, зацепившийся за рукав футболки. Энеа поднес шприц к глазам и вдруг осознал, что сам пользуется точно таким же, вкалывая инсулин. И на несколько минут застыл в неподвижности, ощущая ком в горле.

7

Вот уже много лет Матильду неотступно преследовали мысли о смерти. В какой-то момент – теперь она затруднялась сказать, когда именно, – ей вдруг расхотелось строить планы на будущее: осуществить их все равно не хватит времени.

Однажды она прочитала в газете о том, как машина сбила «пожилую даму»; вычислив, что та на несколько лет моложе ее, Матильда посмотрела на себя как бы со стороны и пришла к выводу: жизнь кончена.

Поэтому она спокойно переносила известия о смерти ровесников, ведь и сама она уже пребывает в «зоне риска», как выразился бы Нанни, говоря о каком-нибудь пожилом пациенте. Но мысль о неожиданной, насильственной смерти пугала ее, поскольку она давно приготовила себя к тому, чтобы тихо умереть в своей постели, видя у изголовья священника и сына, надевшего подобающую скорбную маску (она не сомневалась, что хотя бы короткий период траура будет соблюден).

Однако сдвинутые с места скальпели заставили Матильду представить смерть совсем в ином обличье, нежели мирное угасание в постели под успокаивающее бормотание молитв. Недаром газеты только и кричат о кровавом насилии, уже унесшем столько молодых жизней…

Матильда в задумчивости подошла к камину и уставилась на футляр со скальпелями. Легонько подтолкнув его указательным пальцем, сдвинула сперва на несколько сантиметров влево, затем чуть вправо – чтобы пряжка точно совмещалась с черным пятном на мраморе. И вдруг, словно решив проделать опыт, взяла футляр, повернулась спиной к камину, отошла, а потом, снова подойдя, положила скальпели на прежнее место… Хотя нет, не на прежнее: пряжка оказалась слева от пятнышка, точь-в-точь как в тот, первый раз, когда это насторожило Матильду. Она живо представила себе, как подобные движения проделывает ее сын.

Энеа с детства имел пристрастие ко всяким режущим инструментам. За обедом никто так ловко не мог разделать курицу; Нанни всегда обращал внимание гостей на эту способность сына. «Глядите, – говорил, – режет так, будто знает анатомию, пожалуй, лучшего ассистента мне в операционной не найти». А Энеа однажды посмотрел на отца – у него даже глаза покраснели от возбуждения – и выпалил: «Попробую с удовольствием». «Да ну?! – расхохотался Нанни. – Хирургом решил стать? Так и быть, придержу для тебя местечко в клинике».

Вот ведь в чем был весь ужас: охотник на юные парочки тоже очень умело орудовал ножом! Ему впору быть мясником, писали газеты, гравером, а то и хирургом – с такой профессиональной уверенностью кромсает он груди и лобки своих жертв… И к тому же он меткий стрелок – попадает в цель с первого выстрела, чем всегда отличался Энеа.

Матильда отошла от камина, стараясь унять разыгравшееся воображение. Надела пальто и направилась к двери: может быть, прогулка избавит ее от похоронных мыслей…

Однако, двигаясь к площади, она осознала, что не в силах сосредоточиться ни на чем ином. Казалось, и весь город живет слухами о маньяке: вот у газетного киоска собралась группка людей, горячо обсуждающие последние новости в этом деле. Матильда с неприязнью подумала, что их точно обуял какой-то азарт, – просто удивительно, как такие убийственные подробности не внушают им ни смущения, ни страха!

Она ускорила шаг, едва заметным кивком ответив на приветствие киоскера, и тут вдруг столкнулась с Мариано Пиццоккери: тот стоял и ждал, когда она его заметит. Матильда вежливо, но сухо улыбнулась и хотела было обойти его стороной, но Мариано, вытянув руку, загородил ей дорогу.

– Вы стали затворницей, соседка, я что-то совсем вас не вижу. Наверно, только это чудовище может выманить вас из берлоги.

– Ничего подобного, – возразила Матильда, – я почти каждый день выхожу, скорее уж, это вы обленились.

Мариано Пиццоккери до пенсии работал страховым агентом, а потом уступил место сыну и с тех пор целыми днями сидел дома в кресле, строчил на больших белых листах миниатюры в стихах и в прозе. Правда, его творчество пока не нашло почитателей, но сосед не отступался: декламировал свои опусы всем кому не лень, нередко и Матильда попадалась в ловушку. То он подловит ее на прогулке, когда та усядется передохнуть под каштанами у каменной ограды Фьезоланского аббатства, то явится прямо домой, и ей поневоле приходится слушать.

Но в это утро такая опасность ей не грозила. В последнее время Пиццоккери помимо литературного дара открыл в себе незаурядную способность к аналитическому мышлению и вбил себе в голову, что не кто иной, как он, разоблачит таинственного убийцу. Поэтому сейчас он взял Матильду под локоть и, пытаясь попасть в ногу, стал на ходу излагать свою версию:

– Заладили: «неуловимый, неуловимый», – тоже мне иголка в стоге сена! Будь у полиции голова на плечах, давно бы поймали, уверяю вас. Надо сначала сузить круг подозреваемых, а потом одного из них припереть к стенке с помощью улик. – Пиццоккери обожал газетные штампы: «сузить круг подозреваемых», «припереть к стенке с помощью улик» – это были его излюбленные выражения, он и сам не замечал, как сыпал ими направо и налево. – Главное, – продолжал Мариано, – что он живет один – в этом нет сомнений даже у полиции.

– Один? – переспросила Матильда, приостанавливаясь. – Один, говорите?

– Разумеется! – Пиццоккери был весьма польщен вниманием такой женщины, как Матильда Монтерисполи, и, чтобы не потерять инициативу, затараторил: – А с кем, по-вашему, он может жить? До подобного состояния человека доводит только отчужденность от всего мира… От-чуж-ден-ность, ясно вам?

Сочтя молчание знаком согласия, он еще крепче вцепился в локоть Матильды и двинулся дальше, печатая шаг. Теперь уже она была вынуждена приноравливаться к его походке.

Они миновали больницу Камерата и пошли вниз по улице Пьяццола, зажатой с обеих сторон высокими замшелыми оградами вилл. Ветви столетних дубов заслоняли солнце. Матильда внутренне содрогнулась и пожалела, что свернула в этот тенистый уголок. Тем более уже похолодало, и ноздри защекотал запах влажной земли.

– Как вы думаете, – не унимался Пиццоккери, – сколько у нас в городе одиноких мужчин? Тысяча? Две?..

Матильда, семеня рядом, снова была вся внимание.

– Если он действительно живет один, – нерешительно вставила она, – тогда, пожалуй, задача облегчается.

– Так я и говорю – круг сужается! Я уже послал письмо со своими соображениями и в полицию, и в магистратуру. Но мое расследование на этом не кончается. Вторая улика: он стреляет как настоящий снайпер, словно родился с пистолетом в руке. Более того… – Мариано остановился, заглянул Матильде в глаза, как бы пытаясь донести всю важность сообщения, которое собрался сделать, и понизил голос до шепота. – Я не удивлюсь, если это полицейский, – прошептал он. – Ведь калибр-то у него какой?.. Калибр табельного оружия! Да-да! – Пиццоккери энергично закивал и почти что потащил Матильду дальше. – Другая гипотеза: он мог служить в войсках особого назначения. За это говорят и его рост, и быстрота реакции.

Матильда все время слушала затаив дыхание. Но наконец опомнилась и замедлила шаг, решив, что и так уже потеряла с Мариано Пиццоккери слишком много времени. Но остановить соседа было не просто.

– Сами посудите – ведь чего проще проверить в городе все пистолеты двадцать второго калибра!

– А почему вы думаете, что он непременно из нашего города? Разве местный станет пользоваться табельным пистолетом? Это же большой риск!

– Ну как вы не понимаете! – отмахнулся Пиццоккери. – В данном случае речь не идет о нормальном человеке. А маньяк, как правило, пренебрегает опасностью… Я вам больше скажу: я просто уверен, что он ходит себе спокойно в какой-нибудь тир и тренируется. Без постоянной тренировки так не стреляют.

Матильда наконец остановилась и решительно высвободила руку: она умела при необходимости быть резкой.

– Спасибо за компанию, но мне уже пора. Всего доброго.

Мариано остался стоять с раскрытым ртом, глядя вслед крупной фигуре, удаляющейся по направлению к церкви Св. Доминика.

Дома Матильда прошла в кабинет Нанни и села в жесткое кожаное кресло перед окном. До недавнего времени ее любимым местом было уютное кресло в гостиной, выходящей на веранду. Там она подсчитывала расходы, составляла сметы на ремонт своих домов, проверяла отчеты управляющего имением Импрунета или просто пролистывала газеты. Теперь же ее почему-то все чаще тянуло в кабинет покойного мужа. Может быть, потому, что в незапамятную пору эта комната составляла предмет вожделений Энеа. Сын буквально часами просиживал там – перебирал книги, взвешивал каждую на ладони, словно определяя ее значимость, расставлял обратно по полкам в строго обдуманном порядке, долго возился с каждым томом. Матильда была уверена, что он все их прочел, а некоторые даже подробно изучил или «вобрал в себя» (иначе не скажешь, видя, как низко он склоняется над страницами). Однажды Энеа озадачил ее вопросом: можно ли считать книги отца своими?

«Конечно», – ответила она; тогда Энеа стал заново разбирать библиотеку и ставить на книги свой экслибрис. Он заранее заказал этикетки, и теперь они лежали перед ним в картонной коробке – маленькие прямоугольники с графическим изображением, сделанным сепией на светло-сером фоне. «Крик» Мунка[19]19
  Мунк, Эдвард (1863—1944) – норвежский живописец и график, отображавший в своем творчестве мотивы одиночества, тревоги, смерти. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть], подумала Матильда, вглядываясь в черты человека, разинувшего рот в дикой гримасе страха, к горлу его был приставлен длинный острый нож (эту деталь наверняка добавил из озорства сам Энеа). Книги с экслибрисом сын потом перенес этажом выше, в свой кабинет, и сейчас на полках зияли пустоты, словно от выпавших зубов.

Матильда закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. В голове навязчиво прокручивался обрывок утомительного разговора с Мариано Пиццоккери. Сосед сделал заключение, что убийца, возможно, служил в особых войсках, но Энеа по болезни вообще был освобожден от военной службы. Правда, бывший страховой агент предположил еще, что этот человек посещает тир.

Энеа с детства хорошо стрелял. Сначала его учил Нанни, а потом управляющий имением, отец нынешнего. Матильда до сих пор помнит, как мальчик стоял с вытянутой рукой, сосредоточенно целился, уверенно поражал в самую середину подвешенную на стволе дуба мишень, а затем отступал на шаг и, наморщив лоб, ждал одобрений.

Умом, способностями Энеа пошел в отца, но радости от этого Нанни было мало. Он слишком поздно заметил отклонения, препятствовавшие нормальному развитию мальчика, и вмешательство врачей уже не смогло остановить процесс. Оставалось принимать сына таким, какой он есть, и гордиться его немногочисленными достоинствами. Именно отец посоветовал ему для тренировки ходить в тир. Энеа послушался, но однажды признался, что такая стрельба его не увлекает, слишком уж легко это дается. Другое дело – стрелять по живой мишени…

То, что Энеа преуспевал в учебе, воспринималось в семье как должное – род Нанни всегда этим славился, – а вот в такой снайперской меткости действительно было что-то сверхъестественное, какая-то аномалия.