Текст книги "Загадочные края (СИ)"

Автор книги: Вера Ковальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Завернув за угол маленького, обшарпанного храма и проехав небольшим переулком, они снова выбрались на простор широких улиц – путь действительно оказался кратким, и Ингрид благосклонно кивнула мальчишке. Тот задорно и довольно усмехнулся. Дома здесь были выше, доходило до шести этажей, и каждый этаж ступенькой нависал над предыдущим – земля в городе была дорога. Было также много складов – крепких, сбитых либо из толстенных бревен, либо даже сложенных из камня.

А дальше закипела такая дикая солянка из людей и животных, что Ингрид даже на миг забеспокоилась – ей показалось, что тут на лошадях нипочём не проберешься. Но офицер из императорской гвардии взял инициативу в свои руки и просто ломанулся сквозь толпу, помогая себе зычным голосом. Тот, кто не хотел быть затоптанным, отскочил, по остальным – Ингрид поняла – плакали только домашние, и жаловаться никто не будет. Звучало это ужасно, но так уж было.

На рынке продавали всё, что только можно пожелать. Дочь графа остановилась у тех рядов, где торговали бижутерией, в основном местной, и даже что-то купила себе, покорённая наивной простотой изделия, потом там, где продавали оружие – тут уж заинтересовались все, кроме Эльгинн. Мужчины со знанием дела гладили клинки, не забывая и о работе, он поглядывали по сторонам. Ингрид же любовалась, не отвлекаясь ни на что.

Здесь продавались мечи любой формы – прямые, изогнутые, утяжелённые к концу, сбалансированные в точности по гарде либо же на пол-ладони, а то и на ладонь ниже. Один такой она покрутила в руке, чуть не уронила и, рассмеявшись, положила обратно. Её больше всего занимали лёгкие клинки с узким лезвием – не шире двух пальцев – и притом с долом по всей длине, что прибавляло прочности и убавляло веса. Её можно было понять – не обладающая сколько-нибудь значительной силой, она была ловкой и подвижной, а этими преимуществами нельзя было пренебрегать.

Торговец, поняв, чего хочется богатой покупательнице, подозвал слуг, и они натащили из запасников столько прекрасных мечей, что Ингрид, собиравшаяся только посмотреть, не устояла и купила целых два, надеясь, что хоть один-то окажется хорош. Офицер же, глянув на её покупки, пожал плечами.

– Оба хороши. Этот торговец дрянью не торгует.

– Что радует, – пробормотала она.

Возле рядов с тканями она не стала останавливаться, только приметила, какую красоту там можно купить, и решила съездить на следующий день, с матерью.

А потом потянулись ряды палаток. Рабов редко держали на морозе, поскольку в этом случае пришлось бы одевать их тепло, а это стоило денег. По нынешним временам, когда в столице стало тесно от рабов, привезённых с Терры, их часто выставляли прямо на улице, бросив какое-нибудь тряпьё. Ингрид шла мимо рядов стынущих на снегу людей, и её терзала жалость. Но что она могла сделать – у её отца просто не хватило бы денег купить всех, кто тут продавался, а завтра ведь привезут ещё. Да и куда их всех девать.

К счастью, снаружи держали немногих, только тех, у кого была своя тёплая одежда или кто выглядел достаточно крепким. Дочь Сорглана подходила к каждой небольшой группе и спрашивала:

– Среди вас есть врач?

– Нет, – отвечали ей, с завистью глядя на хорошую одежду и меховой плащ. – Может, внутри есть…

Она шла дальше, оскальзываясь на сбившемся в лёд снеге, а её коня вели в поводу за ней. Мелькали лица – небритые, мятые, измученные, часто она узнавала соотечественников, но испуганно отводила глаза – если она приведёт целую толпу рабов, то куда они их денут? Их и разместить-то будет негде. Но если её попросят – она знала – не устоит и купит. Но никто не просил. Большинство, наверное, от холода, усталости и растерянности погрузилось в состояние глубокого ступора.

– Среди вас есть врач?

– Есть. – Немолодого щуплого мужчину била дрожь. Он пытался завернуться в рваный кусок шерстяной ткани, но толку от этого было мало. – Я врач.

– Мне нужен кардиолог.

– Нет, я не кардиолог. Я хирург. – Он посмотрел на неё пустыми глазами. – Не знаю, есть ли здесь кардиологи.

– У моей матери больное сердце. Вы сможете что-нибудь для неё сделать?

– Не знаю, – честно ответил он. – Я же не знаю, что с вашей матерью. Да ещё и без лекарств, без хорошей диагностики… Не знаю.

Она посмотрела на него – он уже отчаялся. Здешняя жизнь явно была ему не по плечу. И теперь, ради того чтоб быть честным, он терял, может быть, единственную надежду на приличную жизнь. Ингрид вздохнула и достала кошелек.

– Сколько? – спросила она торговца.

Столковались быстро, и она пошла дальше, не теряя надежды разыскать нужного специалиста. Вместо кардиолога ей предложили специалиста по лечебному массажу. Впрочем, отказаться от покупки массажиста она также не смогла, но не из жалости, а по причинам практическим. Раздумывая, как бы убедить маму согласиться на массаж, она села в седло и предложила возвращаться. Стоит, наверное, заехать сюда попозже. А пока сгодится и хирург. Он, в конце концов, оканчивал медицинский институт и должен что-то уметь. Уж он, даст бог, поможет при приступе, пусть даже и без лекарств. Она подала мальчишке-гиду полновесную серебряную монету, выслушала его благодарности и отправилась назад.

В дворцовых покоях её встретил недовольный отец.

– Ты могла бы немного подождать меня. Или Канута, он тоже вернулся. Не подобает девушке твоего происхождения ездить по столице одной.

– Одной? – ахнула Ингрид. – Да со мной была целая толпа народу! Охрана, да к тому же служанка.

– Слава Богам, что ты не собралась туда без сопровождения. Но в следующий раз чтоб подобное не повторялось. Мать слишком тебе потакает.

– Отец, я вполне могу обойтись без нянек, – раздраженно начала она, но в следующий момент её перекинули через отцовское колено, да так быстро, что девушка успела только неразличимо пискнуть.

Сорглан пару раз хлопнул её пониже спины.

– Смотри мне, чтоб больше не пререкалась, дочка! Договорились? Есть вопросы, которые не обсуждаются. Вопрос безопасности из них. Поняла?

– Отпусти!

– Я пока ещё глава твоей семьи, твой отец. Делай как положено, или мне придётся тебя запирать. Ладно?

– Ну ёлки, отпусти! – взвизгнула Ингрид, барахтаясь, как жук, перевёрнутый на спину. – Ну пожалуйста.

Сорглан ещё раз шлепнул её и поставил на ноги.

– Ладно?

– Да что ж такое!..

– Не слышу, ладно?

– Да зачем это всё нужно, я же соображаю что делаю…

– Так как, ладно ли?

– Ну хорошо, хорошо!

– Вот и прекрасно. – Он почесал подбородок указательным пальцем. – Иди ужинать.

И подмигнул ей. И в самом деле, в этой возне было больше забавы, чем назидания.

После ужина Ингрид упросила мать позволить врачу осмотреть её, и хирург, отогревшийся у камина, переодетый в сменную одёжку слуги Сорглана, наевшийся наконец и подкрепившийся горячим чаем, принялся выслушивать сердце красной от смущения женщины. Он также воспользовался принесённым Ингрид тонометром и, выйдя от Алклеты, только пожал плечами.

– Она уже немолода, – сказал он. – Сколько ей?

– Пятьдесят шесть.

– Понятно. Сердце пошаливает, нужно бы провести нормальную диагностику: электрокардио, эхо, узи, подобрать лечение, но я, право, теряюсь… Кроме того, давление высоковато. Вы не знаете, у неё всегда такое было?

– Откуда мне знать? Я обзавелась этим прибором в конце лета, а с ней знакома всего полгода.

– С вашей матерью? – непонимающе переспросил он.

– Она мне приёмная мать. Но разве это так существенно?

– Нет. Состояние женщины внушает обеспокоенность, это я могу понять.

– Господи…

– Я сделаю что смогу, но вам нужно будет поискать лекарства. На этом рынке, кажется, всё можно купить. А если не будет, то нужно как-нибудь… Заказать или отправить кого-то. Женщине нужно полноценное питание, поменьше жирного, побольше овощей и фруктов, а в первую очередь – полный покой. Никаких треволнений. И лучше вам, конечно, обзавестись специалистом. Поищите, должен встретиться хоть один.

– Разумеется, я постараюсь. И вам трудоустройство обещаю. – Она улыбнулась. – В мире, где мужики кромсают друг друга мечами и прочими режущими предметами, хирург всегда будет нужен.

– Это даёт мне надежду.

Он шутил, но чувствовал себя явно не лучшим образом. Покосившись на пот, выступивший у него на лбу, она с опаской спросила:

– А вы случайно не больны?

Он провёл рукой по щеке.

– Насколько я понимаю, температура есть.

– В таком случае идите ложитесь. Эльгинн покажет вам, где… Эльгинн, устрой… Э-э, как вас зовут?

– Валентин Михайлович.

– Знаете, забудьте здесь о своём отчестве, вас не будут понимать. И учтите, что очень скоро вам подберут имя в местном духе.

– Я уже понял. – Он попытался улыбнуться, но толком не смог, и девушка поняла, что ему на самом деле худо.

Следующий день Ингрид провела в покоях – попеременно у матери и у себя. У себя она расшивала бисером маленькую сумочку, которая должна была подойти к её бальному платью и послужить косметичкой (она лелеяла надежду, что сможет ввести подобные вещицы в обиход), а у матери разбирала наряды. Хельг громко гремел своими инструментами в соседней маленькой комнатке, отведённой под спальню слугам, и это служило поводом для множества шуток. Он обещал непременно наладить турбинку к вечеру, но работа, похоже, затягивалась.

Ингрид хотелось снова поехать в город, но и Канут, и Сорглан были заняты делами, а она не решалась их сердить. В конце концов, оставался ещё один день, и, если на рынке продаётся хоть что-нибудь подходящее, она сможет купить это и день спустя, перед самым балом. Кроме того, как она поняла по объяснениям матери, Самайн и в королевском дворце встречали в традиционных одеждах, и в расчёт не шло даже то, что гости были из самых разных областей, где чтили свои традиции и носили очень разные наряды.

– Сможешь увидеть много всего интересного, – пообещала дочери Алклета. – Когда-то империя представляла собой с десяток мелких государств.

– А раньше – с сотню различных племен. Да?

– Говоришь о незапамятных временах? – Графиня рассмеялась. – Я бы сказала – с тысячу. Ты плохо себе представляешь размеры империи.

– Совершенно верно. Но интересно будет посмотреть.

По этому случаю снова были вынуты жёсткие от вышивки рубахи и шерстяные юбки – и то, и другое, слава всем Богам, гладить было не нужно. Ингрид перебирала складки и думала о том, что этот мир, хоть и похожий на её родину, всё же развивается, кажется, куда мудрее. Здесь традиции не считаются стыдным пережитком, и, пусть в виде обрядов, но соблюдаются аккуратно, и даже в императорском дворце можно увидеть знать, совершенно серьёзно носящую национальные костюмы.

Вечером пришёл Канут – усталый, грязный и голодный – он принёс Ингрид леденцов и несколько собольих шкурок.

– Это самые лучшие, с голубым оттенком.

– На манто? – обрадовалась она.

– Что такое манто?

– Такая накидка на бальное платье.

– Я, конечно, мало что понимаю в женских нарядах, тебе решать. Отец сказал, что ты хочешь поехать в город.

– Уже поздно. – Она подошла и отодвинула гобелен, прикрывающий окно. У всех этих гобеленов было самое практическое значение – они сдерживали холод и сквозняки, идущие от больших окон с плохо пригнанными стеклами. Днём гобелены снимали, чтоб снова повесить, когда наступала темнота, словом, они заменяли шторы и были пусть менее удобны, зато, наверное, куда функциональнее – за счёт своей плотности.

За окном лежал заснеженный парк, а над ним кромка стены – и небо, усыпанное звёздами, как крыло бабочки – пыльцой. У самой стены дворца горели костры (их не решались жечь в парке), Ингрид едва понимала их смысл, но, наверное, он был. Огонь высвечивал ближайшие деревья, покрытые белым от корней до кончиков веток, и на тёмно-синем фоне они были особенно красивы. Огонь танцевал, а потому можно было подумать, что ветки шевелятся.

Канут подошёл и встал у неё за спиной так близко, что она чувствовала его дыхание на своих волосах.

– Не вздумай, – произнесла она тихо.

– Что?

– Меня обнимать.

– Я не коснулся тебя.

– Но собирался.

– Нет.

– Значит, очень хотел.

Он долго молчал.

– Ты говоришь об этом так уверенно, словно и не предполагаешь, что ошиблась, – произнес очень спокойно.

– Я знаю, что права. Не обижайся, но твоё желание просто щекотало мне кожу. Я предпочла сказать.

– Ты опасная женщина. – Прозвучало это со смешком.

– Может, этот факт примирит тебя с действительностью. – Она разглядывала заснеженные деревья, жалея, что не может это всё запечатлеть на бумаге – для этого нужен особый талант.

– Я и так уже смирился.

Они ещё немного постояли в проёме окна, пока Ингрид не начала продрогать. Она обняла себя за плечи.

– Так что, поедем завтра? – спросила она брата.

– Поедем, что ж. Тебе нужны украшения и ткани на платье.

– Иронизируешь? Мне нужен утюг.

– А что это?

– Предмет, с помощью которого одежду можно погладить.

– Зачем?

– Как зачем? – Ингрид опешила. – Ну… Ну, чтоб она была гладкой. Зачем ещё?

Канут внезапно наклонился, поцеловал её в шею и стремительно вышел. Она обернулась, посмотрела ему вслед, прижимая руку к шее там, где он её поцеловал. А потом отпустила гобелен и села за стол, к своему вышиванию. Если мать или отец узнают, они будут очень недовольны, и Кануту предстоит неприятный разговор. Что ж, значит, не узнают.

Она укладывала бисеринку к бисеринке и любовалась тем, как они искрятся на шёлке. Ей доставляла удовольствие эта неторопливая работа, которая оставляла простор для мыслей. Можно было поразмышлять о чём-нибудь, помечтать, а можно позвать Нину и попросить её почитать. Нина уже пообещала, что научит Эльгинн читать, но пока сама охотно развлекала госпожу и её дочь, тем более что читала она отменно. Ингрид нравилось слушать свои любимые произведения в её исполнении тогда, когда сама не могла читать, например в минуты занятия рукоделием.

Зашла Алклета и подсела полюбоваться вышивкой, а заодно и послушать чтение. Она читала плохо, по складам и только местную скоропись, которая употреблялась для официальных документов, но слушать чтение любила.

17

Следующее утро было последним утром перед Самайном. Суета наполнила дворец до крыш едва ли не с первых петухов, да такая жаркая, что Ингрид, какую бы нелюбовь она ни питала к ранним подъёмам, была вынуждена встать до света. Эльгинн тоже суетилась, хоть и старалась делать это потише, бегала служанка Алклеты, а слуги и оруженосцы отца и брата гремели чем-то металлическим. Неужели в самом деле перебирали оружие и доспехи? На черта это потребовалось перед праздником?

Ингрид встала, принялась натягивать одежду – ту, в которой обычно ездила верхом. По местным меркам мужская одежда на женщине была не особо-то прилична, но допускалась, если в том была необходимость. Осталось закутаться в тёплый плащ и спрятать на теле кошелёк. Вообще-то здесь было принято носить кошелёк на поясе, но дочь Сорглана предпочитала приспосабливать деньги на шее, откуда их труднее украсть. Мешочек с парой горстей серебра тяжеловат, тонкий ремешок натирал кожу, но лучше уж принять меры предосторожности и потерпеть, чем потом сожалеть о потере.

Постучавшись в косяк (ещё одно нововведение Ингрид, которая терпеть не могла, когда к ней вламывались без предупреждения), вошёл Канут – он тоже оделся, но, как заметила сестра, до непривычного роскошно. В окно (а его больше не закрывал сдвинутый в сторону гобелен) целыми потоками вливался солнечный свет, и под его прикосновениями мех, которым была оторочена суконная, крытая шёлком куртка, искрился, словно драгоценность.

– Что это ты так разоделся? – спросила Ингрид, затягивая ремень.

– Чтоб не брать большого эскорта. Возьмём пару сопровождающих, но каждый должен понимать, что мы – знатные люди.

– А зачем нужно, чтоб это все понимали?

– Нужно. Кроме того, никому не придёт в голову дурная мысль на тебя напасть, если рядом будет такое разодетое чучело, как я.

– Тогда зачем тебе это? – Она показала на рукоять его меча – тяжёлого, не дуэльного, боевого.

– Ты что, думаешь, я могу выйти из дома без оружия? Вот своё оружие оставь. Присутствие подобной вещицы на поясе у женщины наводит на мысль, что за неё некому постоять.

– Может быть я, конечно, женщина благоразумная, но не настолько. Всю жизнь мечтала таскать на поясе что-нибудь железное, боевое.

– Тогда возьми секиру, – благожелательно посоветовал Канут. – Или протазан. А лучше всего дубину – она выглядит очень солидно.

– Дошутишься у меня! – пригрозила Ингрид.

Эскорта и в самом деле не было. Ингрид пожалела и не взяла с собой служанку, у которой было много дел – приготовить и привести в должный вид наряды госпожи, почистить старинные украшения, обувь, кроме того, помочь служанке Алклеты, да и себя не забыть – Самайн слуги справляли не хуже, чем господа, даже, пожалуй, веселее и свободней. Зато брата и сестру ждали два осёдланных коня – белый и чёрный, из тех трёх, подаренных. Ингрид не удержалась, подошла и погладила благородное животное по вороной холке – мерин фыркнул, потянулся к её ладони мягкими губами.

– Красавец.

– Да уж… Смотри, аккуратнее, – Канут сел в седло. – У императора всё должно быть лучшим, это понятно – лучшие женщины, лучшие лошади, лучшие драгоценности.

– Да уж как водится. В путь?

Перво-наперво Ингрид, будто бы желая испытать стойкость брата, потянула его в лавки, где продавались ткани. Она копалась в отрезах, болтала с торговцем о достоинствах каждой материи, а он со стоическим терпением подпирал стену и не говорил не слова, даже не намекал, насколько ему всё это скучно. За что и был вознаграждён посещением павильона оружейников – гигантского массивного строения на привилегированной окраине рынка, где изготавливали любое оружие на заказ. Теперь пришёл черёд Ингрид скучать, поскольку разговор быстро перешёл на вопросы ей непонятные и неинтересные. Правда она быстро нашла выход, и один из оружейников – молодой рябоватый парень, взиравший на неё с искренним восхищением – принялся развлекать девушку разговором о кинжалах и стилетах, а это было уже кое-что.

– Куда теперь? – спросил Канут, когда они всё же выбрались наружу.

– Туда, где можно купить всякие террианские штучки. Знаешь, где это?

– Легко узнать. – Он вынул из пояса монетку и кинул её первому попавшемуся оборванцу. Достал вторую. – Эй, любезный, где тут торгуют купцы, возящие всякие иномирянские диковинки?

Способ оказался безошибочным, и уже через пять минут, которые понадобились, чтоб пробраться сквозь толпу, Ингрид копалась в наваленном на прилавки добре. Здесь валялось грудами то, что хоть немного заинтересовало находников, всё больше мелкое, вроде берестяной шкатулки или красивого пузырька из-под витаминов. Нашла там Ингрид и кое-какие полные пузырьки и коробки и, не разбираясь, отложила в сторону, хотя зачем бы, скажем, ей был нужен инсулин? Торговцы, сгребавшие всё что под руку попадётся, не имели представления о террианских лекарствах и гнались в первую очередь за внешним видом. Для уверенности они подозвала продавца.

– Ты грамотный? – Ничего не смогла с собой поделать, заговорила с ним высокомерно и была немедленно обнадёжена низким поклоном.

– Да, моя госпожа.

– Мне нужно вот это. – Она подала ему кусок грубой бумаги, где Валентин выписал разборчиво и чётко латинские и русские названия необходимых лекарств. – Очень нужно. Хорошо заплачу.

Ингрид обернулась к брату и взяла у него кошелёк. Высыпала на прилавок с полтора десятка крупных серебряных монет. Глаза у торговца оценивающе сузились.

– Я заплачу в пять раз больше, когда привезешь, – сказала она, глядя ему в глаза. – А если сумеешь раздобыть за месяц или раньше, то в десять раз больше. Ну как? Возьмёшься?

– Само собой, благородная госпожа. Я снаряжаю корабль в конце недели. Надеюсь, что мы вернёмся к концу месяца, мне и самому это выгодно. В десять раз больше, говорите? Постараюсь, постараюсь, само собой.

– Всё это можно найти в магазинчиках, над входом в которые написано «Аптека» и стоит такой вот знак. – На обороте бумажки она нарисовала аптекарский символ.

– Постараюсь, как же. – Он сгрёб монеты с прилавка. – Могу ли я предложить вам ещё что-нибудь?

– Непременно, – согласилась суховато (Канут уже объяснил ей, как нужно держаться, чтоб тебя боялись и уважали). – Я сделаю обширный заказ, но сперва, конечно, посмотрю, что у тебя можно найти сейчас.

– Само собой. Эй! – он окликнул слугу. – Проводи госпожу в запасники.

А дальше Ингрид и Канут азартно копались в террианском добре, время от времени поглядывать на небо, чтоб ни в коем случае не опоздать. В конце концов она откопала себе утюг, небольшой магнитофон и уйму всякой мелочи вроде тефлоновых сковородок и столовых принадлежностей. Удалось среди груды насыпанных, как чечевица, компакт-дисков найти несколько хороших фильмов. Со вздохом восторга Ингрид выудила их из груды. Канут лишь с любопытством поднял бровь.

– Ещё какая-то приятная музыка?

– Нет. Не музыка. Хотя вещь тоже приятная. Тебе понравится… Я беру всё это. Сколько возьмёшь за доставку?

– Поторопимся! – сказал Канут. – Уже скоро начнёт смеркаться.

– Вижу. Уже иду.

Повсюду в городе гуляли, из трактиров и корчемных домов доносились радостные крики, смех и иногда крики спорящих – хоть скандалить и мешали, но у хмельных людей без споров не всегда обходится. На улицу из дверей прямо под копыта коней вываливались хмельные горожане, и те, кто ещё только допивал свою порцию пива, сидра или эля. Праздник в городе шёл полным ходом, нищие заканчивали трудовой день – по случаю Самайна им подавали особенно щедро – а встречавшиеся по дороге верховые в роскошных одеждах знати торопились домой либо к государеву замку. День подошёл к своему завершению, и скоро должно было начаться чествование ночи полнолуния.

Самайн считался переломным моментом от осени к зиме, когда засыпает природа и хранящие человека силы, а враждебные ему существа, также отдыхающие зимой, торопятся натешиться. Считалось, что в ночь Самайна легко можно встретить в лесу альву (если, конечно, рискнёшь покинуть дом), или подземных трудяг-гномов, а если, встретив, угостишь их вкусным пивом, сваренным из ячменя этого урожая, то можешь рассчитывать на щедрый подарок, например меч, скованный из истинного железа. С другой стороны, не было ничего опасней – по поверьям, конечно – чем вот такая попытка. Человек в эту ночь был беззащитен перед властью иного, волшебного мира, не помогали ни обереги, ни заклинания, только сила собственного духа и смекалка. А настоящие герои – это признавали даже самые отчаянные юнцы – встречаются редко.

Чтоб закрыться от враждебных или просто непонятных человеку сил, горожане вывешивали из окон полотенца с вытканными на них священными символами, укладывали под порог мечи, у кого были, а у кого не было – просто кухонные ножи. Выставляли на улице у дверей или калиток корчажки с молодым пивом или – самые щедрые, самые богатые – с вином, а кроме того блюдца с угощением – с пирожками, печеньем, сдобой. Лакомились этим обычно городские нищие, но угощение всё равно выставлялось будто бы для нелюдей и духов.

Канут и Ингрид спешили по улочкам города обратно к замку; она перебирала в памяти те украшения, которые надо не забыть надеть, а он думал, что рискнул бы отправиться на всю ночь Самайна в горы, надеясь встретить альва из Властных, понравиться ему либо же оказать услугу – и выпросить себе любовь Ингрид и возможность жениться на ней. Чтоб стала она, например, не его сестрой, а, скажем, сестрой Хлодара, или какой-нибудь посторонней женщиной. Или, к примеру, чтоб ему довелось купить её на рынке – размечтался Канут – освободить и жениться. Хотя – тут же охолодила его мысль – Ингрид, похоже, из таких, что благодарность не так уж легко заставит её любить. Ингрид – с характером.

В покоях их уже ждали отец и мать, и, понятно, слуги с приготовленной одеждой. До самого утра надлежало ходить в одеждах, освященных временем и традициями.

Ингрид влезла в расшитую рубашку, зашнуровала корсаж и затянула юбку – Алклета была уже наряжена и с охотой помогала дочери, хотя это могла бы делать и Эльгинн. Ещё перед отъездом хозяйка выделила горничной хорошего льняного полотна и шерсти, и девушка справилась за время путешествия – расшила рубашку так, как было принято у неё на родине. Так что теперь Эльгинн красовалась новым нарядом, и Алклета отпустила её – праздновать вместе с другими слугами.

Когда Ингрид затянула на талии кованый пояс и приспособила на место другие украшения, мать бросила ей шубу, отделанную мехом выдры – дорогим и на диво красивым.

– Мы выходим на улицу? – удивилась дочь.

– Выходим. Надевай меховые сапожки, я тебе приготовила.

Подмораживало. Влажный холодный воздух покусывал лицо и у многих заставлял слезиться глаза. Деревья и декоративные кусты парка стояли заснеженные, они белели на фоне тёмно-синего неба, хотя их почти ничто не освещало. Придворные и знатные гости императора красовались роскошными мехами, одеяния же их, как и у семьи графа Бергденского, были сшиты строго в соответствии с обычаями.

Здесь были те, кто вёл свое происхождение от кочевых племён – и мужчины, и женщины носили кожаные штаны, удобные для сидения в седле, и шерстяные рубашки (длина зависела от пола и возраста), украшенные нашитыми шнурами из конского волоса. Были потомки земледельческих племен в разнообразных крашеных тканях, расшитых… Чем только ни расшитых – и бусами, и бисером, и мелкими полудрагоценными камешками, и речным жемчугом, и лентами-косоплётками. Были люди в тканой одежде, пушистой от густо нашитого меха, и Ингрид поняла, что их предки были в первую очередь охотниками. Были те, чья одежда вообще поставила её в тупик – она не смогла определить материал. Самым последним вышел государь, закутанный в меха чёрных соболей – Ингрид уже научилась различать. Он неспешно повернулся, сделал знак рукой – и вокруг погасли все огни.

Тьма не была бессветной – снег освещал не хуже, чем полумрак перед рассветом, и Ингрид видела всё, что творилось кругом. Вперёд вышел высокий худой мужчина, одетый во что-то белое – на груди у него лежала серебряная большая пиктораль с загадочным символом – легко можно было узнать жреца той же веры, что и священнослужитель в Бергденском святилище, проводивший обряд усыновления. Он резко воздел руки к небу и принялся что-то громко возглашать – всё тот же язык, которого Ингрид не понимала без хотя бы частичного перевода, Алклета же не решалась что-либо ей подсказать. Голос у жреца оказался звучный, чистый, хоть и низковатый, но он разносился так далеко, что его слышали не только графы и бароны, но и слуги, сгрудившиеся поодаль.

Внезапно откуда-то из глубины ночного полумрака зазвучал высокий то ли женский, то ли детский голос – сперва слов было не разобрать, но потом Ингрид поняла, что это песня-обращение детей к родителям – Богам. Постепенно в кружево затейливой мелодии вплёлся ещё один голос, ещё один – и уже не меньше десятка пели о красоте мира, о своей благодарности за дарованное. Песня была так проста и вместе с тем так красива, что без труда увлекала сердца, и при была она древней, рождённой умом и талантом всех предыдущих поколений, потому столь совершенная.

То здесь, то там среди придворных находились те, кто тоже желал присоединиться к этому хору, и они начинали напевать, не слишком громко, но от души. Ингрид прислушалась – мелодия, хоть и сложная, была подчинена строгой последовательности, и, после двух повторений без труда подхватив её, она тоже запела, без слов, поскольку не знала их, но звучно, так как была уверена в себе. Раньше она здесь не пела, да ещё столько незнакомого народу вокруг, Ингрид жарко покраснела. Но никто не обращал внимания ни на достоинства её пения, ни на недостатки, и это немного успокоило.

Смолкло пение, и снова прозвучал голос жреца – он вскинул ладони над головой так, что откинулись к плечам широкие рукава, открыв тонкие, изящные, как у женщины, руки. Слова, проговариваемые чётко и звучно, были немного похожи на слова латинского языка, и Ингрид на короткий миг вообразила, что находится на странной католической службе, может быть, самых первых лет христианства. Небо наливалось густой, почти чёрной синевой, высыпали звёзды, блёклые в соседстве с взошедшей полной луной, и белоснежные силуэты заснеженных деревьев тоже казались голубоватыми.

Махнув рукавами, как странными крыльями, жрец выкрикнул что-то, и внезапно в самой середине парка вспыхнул огонь – один из приготовленных костров был зажжён в ту самую минуту, которая и была предусмотрена традицией. Это стало самым началом действа, и в следующие минуты костры стали загораться цепочкой по спирали, приближаясь всё ближе и ближе к стенам дворца.

– Слава пламени животворящему! – крикнул жрец уже вполне понятно.

– Слава пламени животворящему! – повторили за ним все присутствующие от императора до последнего слуги.

– Слава пламени животворящему, хранящему, оберегающему, дару небесному, сыну Солнца и отцу предначальному, родителю нашему! Чествуйте, чествуйте!

И все ликующе закричали, потому что обряд, от благополучного хода которого зависело общее благосостояние в будущем году, завершился должным образом. В темноте прозвучали первые аккорды танцевальной музыки – где-то там надёжно были спрятаны музыканты. Так что казалось, будто сама ночь рождает мелодию. Знатные господа вперемежку со своими слугами бросились к кострам, похватали горящие головни – и началось веселье.

По поверьям, если что и могло отогнать зло, то только огонь или искренняя радость, а в сочетании – особенно. Потому-то праздник и требовал того и другого. Во время праздников, словно возвращая ныне живущих в былые времена, ненадолго стирались грани между знатью и простолюдинами, и граф не гнушался входить в «танец круга», держа за руку служанку. Только рабы не допускались на эти общие праздники, глубокой чертой отделённые от свободных. Эта традиция тоже пришла из глубины времён, поскольку изначально рабами делали только чужаков.

Но невольники всё-таки появились чуть позже, принесли огромные подносы с лакомствами и кувшинами тёмного до черноты пива и коричневого ликёра. На первом месте среди угощений были всевозможные копчения, мясо и рыба в соусах, тёмных от различных приправ и пряностей, ржаное печенье и мясо морских моллюсков. Ингрид пристроилась за один из столов, расставленных вблизи костров, и принялась пробовать все, что там было. Повар императора был подлинным мастером своего дела – оторваться сама она не смогла.

Но через некоторое время к ней подскочил Канут и, не слушая возражений, потащил сестру танцевать.

– Давай, Ингрид, поесть всегда успеешь!

– Тебе бы поголодать как следует, по другому бы говорил, – проворчала она, пристраиваясь к цепочке танцующих.