Текст книги "Загадочные края (СИ)"

Автор книги: Вера Ковальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Наконец собрались, в трюм загрузили огромные сундуки с платьем, утварью, драпировками и коврами, небольшие ларцы с украшениями и длинные сундучки, предназначенные под оружие. Остаток места заняли припасы, поскольку с собой брались и варенья, и соленья, и даже копчёности в количествах достаточных, чтоб лакомиться всю зиму. Сорглан выбрал тех дружинников – немного, не больше двухсот – кто должен был идти с ним. Предполагалось, что этого хватит, коль скоро местные корабли ходили не только на вёслах, но и под парусами. Взяли слуг – горничную госпожи Алклеты, маленькую хохотушку Эльгинн, которая должна была прислуживать Ингрид, слугу Сорглана и оруженосцев отца и сына. Остальные слуги должны были обеспечить комфорт на новом месте.

Ясным осенним утром они все наконец-то взошли на борт Соргланова флагмана, гребцы сели на вёсла – отходить от пристани на парусах не всегда удобно, редко когда удаётся сделать это с лёгкостью – и берег начал таять вдали. Ингрид стояла на корме и смотрела назад, на горы, медленно становящиеся из серых голубыми. Она куталась от пронизывающего ветра в плотный суконный плащ, подбитый шерстяным полотном, но не уходила. Ей казалось почему-то, что в туман уходит какая-то часть её жизни – во многом счастливая, в чём-то горестная, но дорогая для неё. Она пыталась понять свои ощущения, чтоб сообразить, что навело её на эту мысль, но не смогла. Может, по какой-то причине она никогда больше не увидит это место, это ли она предчувствует? Нет, не это, должно быть. Но что тогда? Она отмахнулась от этих мыслей. Наверное, снова глупость какая-нибудь, дурацкая женская чувствительность. Желание во всём видеть символ. Не стоит обращать внимание.

К дочери подошёл Сорглан. Махнул рукой в сторону горизонта.

– Хорошо идём, верно? К завтрашнему вечеру подойдём к Соно́ре.

– А что это?

– Остров у входа во фьорд Грена. В Грене у меня живёт троюродный брат, у него заночуем.

– А где заночуем сегодня?

– У одного голого островка. Он единственный позволяет к себе пристать, и там всегда останавливаются. – Он рассмеялся. – Не волнуйся. Я этот путь знаю как собственный горд, не будет такой ночи, когда ты ляжешь спать голодной.

– Я этого не боюсь. Я могу и всухомятку есть. Но лучше, конечно, тёплое.

– Само собой. – Он поднял голову и глубоко вдохнул. Казалось, он на глазах молодеет, палуба корабля вернула его в те времена, когда он вёл войны и ходил в походы. Ингрид слышала, что во времена его молодости положение Империи было неустойчиво, и приходилось много воевать. – Хорошо идём. Верно?

– Я в этом не разбираюсь. – Она смущённо улыбалась.

Сорглан улыбнулся в ответ и направился обратно, на нос. Он отдавал какие-то распоряжения, но, не зная ни одного местного морского термина, его дочь понимала только местоимения и предлоги. И мало интересовалась, потому что всё равно нельзя постичь премудрость управления кораблём за одно-единственное путешествие, кроме того, не хотелось кого-либо отвлекать от дела. Ингрид спустилась с кормы и прошла к мачте – там слуги раскинули низенький, но при этом широкий шатёр, сшитый из шкур морских котиков и подбитый волчьим мехом – там женщины могли проводить дневное время. На флагмане были каюты, убранные уютно, снабжённые всем необходимым, так что там можно было ночевать, но уж больно тесные. Их было всего три – для графа и супруги и по одной Кануту и Ингрид. Все остальное внутреннее помещение занимал вместительный трюм и то, что можно было сравнить с кубриком за неимением более подходящего аналога – там спали бойцы, свободные от гребли и дозора, если приходилось ночевать не на земле, а на борту. Приближённые слуги ночевали с хозяевами (только своего Сорглан каждую ночь прогонял в общее помещение), остальные – где придётся.

Эльгинн оказалась приятной собеседницей и компаньонкой, она не надоедала госпоже своим обществом, умея почувствовать, когда стоит удалиться. Она, в недавнем прошлом простая служанка, очень ценила своё новое положение и больше всего боялась, что ею останутся недовольны. В жизни ей приходилось по-всякому, когда плохо, когда и очень плохо, а особенную неприязнь она питала к мужчинам. При одной мысли, что кто-то из них приберёт её к рукам, она смертельно бледнела и не могла сдержать нервную дрожь. Ингрид обстоятельно рассказала ей историю своих злоключений, пообещала, что не даст в обиду ни одному мужчине, и поняла, что сможет пользоваться её доверием. Эльгинн льнула к ней, чувствуя понимание и сочувствие, которое необходимо каждому.

Теперь Ингрид нечего было делать. Она либо читала, пристроившись в шатре, либо смотрела на море и проплывающий мимо берег. Иногда брала инфал, играла и пела, и гребцы в такие часы гребли почему-то дружней и веселей. Песни ей приходили на ум всё больше раздумчивые и медлительные, наверное потому, что ритм их лучше всего подходил к ритму движений весел. Она пела негромко, пока ближайшие гребцы не начинали оглядываться и просить погромче, чтоб всем было слышно, и тогда пение её перекрывало плеск воды.

Горячее они ели дважды в сутки – утром, перед отплытием, и вечером, пристав к берегу, но в течение дня Ингрид могла подогреть себе воды для чая на небольшой жаровенке, всегда полной рдеющих углей – Эльгинн следила за этим. Перекусить же можно было чем угодно, что нашлось бы в трюме – Ингрид брала хлеб, копчёное мясо или рыбу и мёд, который прекрасно умел утолять голод. Она ложилась на мягкие шкуры в шатре и иногда незаметно засыпала над своим импровизированным обедом, а потом так же незаметно просыпалась, догадываясь, что спала, только по застывшему чаю.

Путешествие было довольно однообразным, но Ингрид не скучала, потому что всегда могла заняться если не чтением, то вышиванием, шитьём или ещё каким-нибудь чисто женским делом. Алклета с тревогой наблюдала за дочерью, но с каждым днём все более убеждалась, что и в этой жизни она чувствует себя вполне комфортно.

– Эти переходы по морю требуют много времени и довольно скучны, – сказала она ей как-то.

– Мне всегда мечталось путешествовать по морю, – беззаботно отозвалась Ингрид. – Разве это скучно? Такое море, такое небо…

– Да уж, – заулыбалась графиня.

Вторую ночь они ночевали в гостях у троюродного брата Сорглана, носящего баронский титул и находящегося в вассальных отношениях с братом. Баронство было маленькое, как выражался сам его владелец – «На одной ножке стоять!», но зато ему принадлежали небольшие копи, где добывалась медь. Он принял Сорглана и его семью радушно, посетовал, что не может вместе с ними отправиться ко двору, и снабдил ещё кой-какой провизией на дорожку. На десятую ночь дошли до северной оконечности мыса Вейд, а ещё через пару дней пристали к берегу у входа во фьорд самого западного вассала Сорглана и дальше уже следовало мимо чужих земель. Граф не думал, что на него может кто-нибудь напасть, но доспехи и оружие были на всякий случай подняты из трюма в хозяйскую каюту, где всё это добро ещё раз просмотрели и привели в готовность. Чем дальше на юг, тем граф внимательней разглядывал горизонт – мало ли что.

Потом мимо замелькали береговые селенья – чем южнее, тем больше и чаще – горы стали пониже и слегка отступили от береговой линии. То и дело открывались широкие треугольные (основанием к морю) долины, где уже облетала разноцветная листва, и глаз радовали ладные домики, окружённые плодовыми садами. Начали встречаться и города – неплохо укреплённые с моря и защищённые стенами с суши. Сорглан называл Ингрид каждый встречающийся городок и обещал, что по пути назад, в Бергден, они непременно побывают в каждом.

– Не теперь, – даже пояснил. – Иначе не успеем до праздника к императорскому двору.

– Да я понимаю. – Помолчав, она добавила: – Когда-то у нас верили, что в этот период года нельзя находиться в море.

– Почему? – заинтересовался граф.

– Ну… Древнее зло, оно…

– Глупости, – нетерпеливо перебил Сорглан. – Древнее зло может настичь где угодно – и на море, и на суше. Неважно, где ты находишься. Но нас ждёт большое празднество во дворце. Ты, конечно, хочешь попасть на него?

– Мне любопытно.

Корабли прибавили ходу, теперь всё чаще они шли и на вёслах, и под парусами. В самом деле лёг первый снег, потянуло морозцем, и моряки тревожно смотрели в небо по ночам, высчитывая день полнолуния.

– Успеваем, – сказал наконец граф. – Даже с небольшим опережением. У нас будет дня три. Ты рада, милая? – И прижал к себе жену.

– Понятное дело. – Она мягко освободилась от его объятий – не потому, что не хотела обниматься, а потому, что вокруг было много народу. – Будет куда удобней неторопливо разобрать одежду, а не нестись, сломя голову, во всём нечищеном и мятом представляться ко двору.

– Вот что я ещё не купила! – внезапно вскричала Ингрид. – Утюг нам нужен! Утюг!

Столица предстала перед её зачарованным взглядом ранним утром морозного дня, когда в воздухе висела тончайшая ледяно-обжигающая водная взвесь, которой тяжко было бы дышать любому, кто не привык. Домики и крупные строения в туманной рассветной дымке были словно белокаменные, а царящий над густо застроенным городом замок с готическими башенками и высоченным шпилем донжона напоминал волшебные чертоги.

Указав в его сторону рукой, Сорглан сказал:

– Там императорский дворец. Величественно, правда?

– Красиво. А где мы будем жить? У тебя в столице есть дом, или ты будешь снимать?

– Вот ещё. Мы остановимся во дворце – привилегия родственников императора… Ну, сойди вниз. Мы пристаём.

Места у пристаней было немного, и потому к одной из них подошёл только флагман. Остальные корабли должны были пристроиться уже один к одному, как отдельные звенья в цепи, а суда с грузом на продажу Канут повёл совсем к другой, к торговой пристани, которая не была защищена и лежала как бы за чертой города, зато была рассчитана на очень большое количество крупных кораблей. Пока сбрасывали парус и убирали снасти, Ингрид следила за сборами. Алклета с некоторым замешательством оглядела её – для удобства дочь была одета по-мужски, в лён, сукно и шерсть, да ещё кожаные сапоги.

– Может, переоденешься? – спросила графиня. – Всё-таки столица. Я приготовила тебе бархатное платье.

– Мам, как ты представляешь я буду спускаться в платье со шлейфом по сходням? – прыснула Ингрид. – Ничего со столицей не случится, если я доберусь до дворца в таком виде.

– Но это не очень прилично… – Алклета пыталась подобрать подходящие слова, которыми можно уломать своенравную дочь. – А со сходней тебя снесёт отец, если ты опасаешься.

– Не надо. Я могу спуститься и сама. Но только в таком виде. Ну, мам, ничего не случится, если я немножко нарушу традиции. Меня тут всё равно никто не знает, позора не получится.

– Как хочешь, – со вздохом согласилась графиня. Подобное окончание споров матери и дочери уже входило у них в привычку.

Сходни были установлены, и первым на пристань сошёл граф. Его поприветствовал чиновник, а какой – Ингрид не разобрала. Они о чём-то переговорили, после этого чиновник ушёл куда-то, а Сорглан махнул своим. Девушка спустилась по сходням (это была всего лишь узкая толстая доска), стараясь не попасть ногой на неустойчивую часть, и спрыгнула на пристань. Пристань была гранитная, сложенная из гигантских блоков, незнамо как доставленных и обработанных, хотя кое-где камень дополняло дерево – там, видимо, где основную часть причала всё-таки решили расширить.

Вокруг сновали люди, они что-то несли, искали кого-то или бежали по своим загадочным делам, их было много – солдат в замшевых рубашках, на которые надевался доспех, гребцов с купеческих судов, мелких торговцев, грузчиков и попрошаек. Ингрид оглядывалась не так, как Алклета – уверенно, привычная к мельтешению больших городов. Графиня же, выросшая и по большей части жившая на приволье Бергденского графства, чувствовала себя здесь очень неуверенно. Дочь взяла её за локоть.

– Сейчас будет экипаж, – подойдя, сказал Сорглан. – Хотя ты, Ингрид, кажется, можешь ехать верхом.

– Да.

– Накинь плащ. Простынешь. Алклета, милая, ты проследи за разгрузкой багажа – его отвезут чуть позднее, так что деньги и драгоценности надо взять с собой.

– Я возьму. – Графиня послушно повернулась к кораблю, с которого уже несли сундуки и футляры. Ингрид присоединилась к ней, следя, чтоб платья, оружие и ценные вещи ставили в центр груды, откуда их трудней утянуть. Разгрузка продолжалась довольно долго, не меньше двух часов, и за это время на пристани выросла огромная куча скарба.

Расталкивая толпу, подошли четыре факельщика, которым предстояло сопровождать экипаж, предназначенный для семьи графа Бергдена – они размахивали незажжёнными факелами, как символами своего статуса, и заодно импровизированным оружием. Старший из них, видимо, отвечавший за встречу, низко поклонился Сорглану, затем посигналил рукой – и к нему подвели трёх прекрасных коней с густыми, длинными, свободно заплетёнными гривами и хвостами, лоснящихся и явно породистых. Белый, чёрный и серый в яблоках. Они изгибали шеи, наверное, пытаясь избавиться от узды, но не зло, а изящно. Ингрид залюбовалась благородными животными, подошла поближе, чтоб погладить белого, как и полагается, сбоку – она как-то читала, что именно так и следует.

– Его величество приказал привести этих трёх коней, – сказал факельщик, – на случай, если кто-либо из вашей семьи, граф, захочет проехаться до замка верхом. И если кони придутся вам по вкусу, то император велел вам взять их в дар.

– Я благодарю его величество, – слегка поклонившись, ответил Сорглан. – Его кони прекрасны, и я никак не могу отказаться от такого подарка. – Он оглянулся. – Ингрид? Ну как, ты решила всё же ехать верхом?

– Да. – Она подошла ещё ближе, ощупала седло и легко поднялась на спину белого. Тот немного забеспокоился, затанцевал, выгибая шею, будто пытаясь дотянуться до неё, пощупать губами её сапог. Натяжением узды Ингрид попыталась смирить коня и подвести его поближе к отцу. Не сразу, но получилось. – Ну, как?

– Ты прекрасно смотришься. – Граф без напряжения сел верхом после того, как помог жене подняться в экипаж. Алклета по случаю прибытия в столицу нарядилась в новое бархатное платье и потому при всём желании не смогла бы ехать в мужском седле.

Дверцы экипажа плотно прикрыли, и все они поехали по улицам города в сторону императорского дворца, сопровождаемые десятью воинами из личной гвардии императора – эти ждали у выезда с пристани. Ингрид пристроилась за отцом, и потому конём ей не нужно было управлять – он шёл сам такой гладкой рысью, которой она ещё не видела. Она ехала и разглядывала сопровождающих – бойцы были облачены в одинаковые доспехи и одинаковые чёрные нарамники поверх них, расшитые багряным – цвет императорской власти. Лица были почти неразличимы под шлемами – даже нащёчники и стрела меняют черты почти неузнаваемо, не нужно и забрала. Судя по комплекции, воины были отборные, все высокие, мощные и широкоплечие.

Город был большой, Сорглан объяснил дочери, что он продолжается и по другую сторону огромного то ли холма, то ли уже целой горы, только пологой. Домики в этой части городка были всё больше трёх-, четырёх-, иногда пятиэтажные, основания и первый этаж сложены из камня, а остальные этажи – из дерева. Встречались и дома, облицованные каменными плитами до самой крыши, но эти принадлежали людям богатым. Семейство следовало по улицам, где селились в основном состоятельные горожане, а потому было чем полюбоваться по пути. И богачи, и те, кто всё же считал деньги, старались украшать свои жилища – кто резными деревянными наличниками, а кто и каменным кружевом, вышедшим из-под руки настоящего мастера. Встречались барельефы, вделанные в стены, и даже скульптуры, но куда реже, стояли они в нишах и изображали, видимо, почитаемых богов.

Попались по дороге и два храма – небольшие, ладные, в стиле, смешивающем романский и готический. Эта строгость и монолитность строения, притом воздушная лёгкость украшений, окон и дверей, внушала уважение и очаровывала.

Замок оказался возведён в лучших традициях подобных построек – три круга стен и, наконец, заключённый в каменный овал целый парк, изобилующий красивыми павильонами, которые были построены значительно позже, чем стены или дворец. Маленький кортеж прошёл через трое ворот, потом по дороге, опоясывающей парк, и остановился у широкой каменной лестницы, ведущей к парадному входу.

Ингрид неловко спешилась. Она оглядывалась, любуясь необычной для неё, немного напоминающей готическую, архитектурой, плавными линиями строений и их деталей. Дворец был пятиэтажным, с двумя крыльями, с изящными колоннами и стрельчатыми окнами, хотя на фасадах можно было видеть и прямоугольные, и квадратные, и даже круглые. Парадный фасад, обращённый к парку, был слегка вогнут, лестница полукруглая, а над пятым этажом возносились в небо шпили нескольких небольших башенок.

– Красиво? – спросил, подойдя, Сорглан.

– Очень.

– Не цепляйся за узду, коня заберут. Идём.

Ингрид поспешила за отцом к ступеням, она боялась потеряться. Сорглан же держался непринуждённо, он помог супруге выбраться из экипажа, где с ней ехали обе горничные (им помогли выйти слуги, которые подбежали забрать лошадей).

– Идём, – повторил граф. – Ты устала, Алклета?

– Немного. Ничего…

– Ингрид?

– Я-то нет. С чего мне уставать? Вот поспать бы я не отказалась.

Граф рассмеялся.

– Мы почти на месте. Надеюсь, нам приготовили те же покои?

Им навстречу вышел немолодой – лет пятидесяти на вид – человек в чёрном одеянии с одним тонким красным кантом – немного мрачноватый, задумчивый, но одновременно до странного величественный – и коротко кивнул.

– Его величество будет рад видеть вас сегодня вечером на балу.

– Сегодня бал? – охнула графиня.

– Да, миледи. – Он перевёл взгляд своих странных, удлинённых глаз на Ингрид. Взгляд оказался очень сильным, выворачивающим душу, и она не стала пытаться выдержать его, отвела глаза. – Приветствую вас здесь от имени моего господина, императора.

– Благодарю, Альдар, – Сорглан вежливо кивнул.

– Рад тебя видеть, Сорглан. Прошу вас. – Альдар развернулся и пошёл ко входу.

– Кто он? – тихонько спросила Ингрид.

– Официально всего лишь распорядитель. Он стал им после того, как потерял возможность сражаться. Он один из ближайших друзей императора и боевой сподвижник его отца. Я бился под его началом ещё когда был семнадцатилетним юнцом, а потом мы ходили в бой вместе.

– Да уж, на распорядителя он не слишком похож. – Ингрид покачала головой. – А почему он больше не может сражаться?

– Его не однажды ранили, а последний раз повредили сухожилие на правой руке. Ты, конечно, не заметила, но он ею почти не владеет. Да, это не такая уж беда для военачальника, но и возраст давал о себе знать. Ему почти семьдесят.

– Сколько? – изумилась Ингрид. – Я бы дала ему лет пятьдесят. – И покраснела, потому что Альдар обернулся, кривовато усмехаясь, вполне ясно давая понять, что по крайней мере часть сказанного слышал.

Покои, выделенные графу Бергденскому, состояли из семи разноразмерных комнат, одну из них, совсем крохотную, зато угловую и с балкончиком, выделили Ингрид. Обстановки было немного – кровать с балдахином, стол, два лёгких кресла, сундук для одежды – но зато обилие гобеленов могло поразить кого угодно. Это были и тканые, и вышитые полотнища с искусно выведенными узорами и картинами, самыми разнообразными, на все вкусы. Ковров не было, и потому гобелены застилали пол, укрывали стены, а не только висели в оконных проёмах, как здесь было принято.

Эльгинн поспешила за госпожой, она приняла от неё плащ, стянула с её ног сапоги и убежала, чтоб разузнать, что да как. А Ингрид повалилась на мягкую постель, прикрытую шёлковым одеялом, и задремала – она не любила тек рано вставать, как пришлось в этот день.

15

После полудня принесли обед – паштеты, популярный у местных суп с овечьим сыром, гуся и жареную свинину в каком-то замысловатом, очень вкусном соусе. Обедали в общей гостиной, где слуги, едва разыскав одну из скатертей, наспех накрыли стол. С императорского стола предложили также вино – пряное, сладкое и густое – но Алклета и Ингрид предпочли самодельный чай, а Сорглан обошёлся без того и другого. Канут не пришёл, задержался на грузовых кораблях, да его и не ждали раньше вечера. Ингрид жевала паштет с хлебом и думала, каково ему, бедняге, без обеда и на ветру. Но дело надо было делать, и теперь от Канута зависело, насколько хорошо будут сохранены богатства Бергдена. Впрочем, Сорглан безоговорочно доверял сыну.

После обеда слуги принесли несколько сундуков с платьями, и Алклета открыла их своим ключом, висящим в связке на поясе. Нужно было всё вынуть, пересмотреть и по возможности разгладить – здесь это делали деревянной планкой, приспособленной к ручке и, конечно, делали плохо. Графиня должна была также подобрать одеяния для мужа и сына, а это тоже было нелегко. Всё, что было привезено, вытряхнули прямо на пол, на чистые гобелены, на столы и сундуки. Сорглан, чтоб не смущать женщин и не мешаться в дело, в котором ничего не хотел понимать, ушёл куда-то – он планировал вернуться перед самым балом и надеть то, что подберёт ему жена. Он никогда не спорил, что надеть.

– Хоть ванну прими, пап! – закричала ему вслед Ингрид, но он ничего не ответил.

Они перебрали все платья, привезённые с собой, и распределили, что когда надевать. На этот бал Ингрид выбрала голубое с белым – оно шло ей, и можно было надеяться, что первое впечатление, произведённое ею, будет вполне благоприятным. Она почему-то волновалась о том, что подумают о ней при дворе, должно быть, потому, что была террианкой. Конечно, родство через обряд было для местных не менее священно, чем кровное. Но всё равно…

Прежде чем наряжаться в платье, следовало, как оказалось, натянуть на себя уйму одёжек – глубоко декольтированный корсаж со сборками и три холщовые юбки с оборками из тонкого льна – они должны были держать объём юбки – хуже, чем кринолин, совсем не так пышно. Но кому нужна особенная пышность? Она чертовски неудобна и красива очень условно.

Ингрид помогла матери облачиться в алое платье, сама затянула на ней все шнурки и ремешки, которые нужно было затягивать горничной, усадила делать прическу. Она легко расчесала её пушистые, истончившиеся со временем волосы и позволила Эльгинн, которая это умела, завить их с помощью нагретого стержня. Алклета сидела молчаливо и смирно, доверяя дочери. Ей было, в общем-то всё равно, что сделают с её волосами, потому что считала себя слишком старой для вычурных причёсок. Она считала, что волосы можно просто убрать под вуаль и не возиться с ними.

Но её дочь думала иначе. Из сундука со своими платьями она извлекла небольшой сундучок и достала оттуда тщательно припрятанные, собранные с трудом всевозможные косметические средства – фиксирующий гель, разные кремы, помаду, пудру и множество маленьких красивых плоских коробочек. Косметику купцы везли сюда как ароматические вещества, поскольку вся она была ароматизирована, а о настоящей косметике здесь пока ещё не знали. Кроме того, коробочки были красивые, а выковыривать из них плотно пригнанные ванночки с сухими тенями и румянами торговцы считали излишним, а часто даже и не успевали посмотреть, что же они прихватили. Ингрид скупала всё, что ей попадалось, из подобных средств, поскольку не знала, удастся ли купцам раздобыть что-то получше. Заказ на всякий случай оставила.

Она развернула мать лицом к свету и принялась осторожно наносить крем. Пользоваться косметикой она умела ровно настолько, насколько любая её современница, но этого было вполне достаточно, чтоб подчеркнуть красоту Алклеты, которая постепенно уходила в глубину взгляда, но всё ещё была заметна. После крема настал черёд пудры, придавшей коже гладкость, которой уже не было, и замаскировавшей часть морщин, а это разом омолодило графиню лет на пять. Ингрид припудрила также шею и грудь матери, ту её часть, которая была видна в вырезе декольте, и снова вернулась к лицу. Она не рисовала его, как было принято в средние века у неё на родине, на маске белил, покрывающих лицо, а действовала по привычному сценарию. Да и работать было легко – всего лишь подчеркнуть бледной помадой линию губ, немного расплывшуюся, но обворожительную тридцать лет назад, всего лишь провести чёрные линии по верхнему веку, глазам добавить выразительности с помощью синеватых теней – в тон платью – всего лишь вернуть на щёки румянец, который притушило время. После этого Ингрид аккуратно уложила завитые локоны и украсила причёску тонким ободком диадемы.

Она сдёрнула платок, прикрывающий бело-золотые кружева и тёмно-синий бархат на груди матери, и залюбовалась результатом. Графиня выглядела не больше чем на сорок пять лет, и было бы меньше, если б она не смотрела так испуганно снизу вверх. Её красота впервые за много лет вернулась в черты – та красота, что способна была покорять молодых и старых в годы её юности.

– Встань, мама. Может, потуже затянуть нижний корсаж? Он плотный, и это не будет заметно.

– Затяни, если хочешь. Но я не понимаю, зачем ты так возишься. И что ты так долго делала с моим лицом?

– Подожди. Повернись. – Ингрид распустила шнуровку верхнего платья и затянула талию нижнего. – Не туго?

– Хорошо. Можно и сильней.

– Не надо. Вот так хорошо. – Она зашнуровала платье, ещё раз критически оглядела мать со всех сторон и вздохнула. – Ну, я не профессиональный визажист, сделала что могла. – И принесла большое зеркало.

Долгие минуты Алклета рассматривала себя, не отрываясь и не произнося ни слова, и Ингрид испугалась, что сделала что-то не так.

– Ты хочешь сказать, – тихо и медленно произнесла графиня, – что это я?

– Да, мам.

Ещё несколько мгновений тишины.

– Да, это я, – прошептала Алклета. – Это я. Но такой я была много лет назад. Боги Всемогущие, как ты это сделала?

Ингрид вздохнула с облегчением.

– Это просто. Я тебя потом научу. Нравится? Вот и хорошо. Поторопимся, отец, наверное, уже оделся и ждёт нас.

– А ты?

– Да мне-то теперь совсем просто подготовиться! – Она уже была наряжена в нижнее платье – бледно-голубое, гладкое, с минимумом отделки – и теперь принялась торопливо натягивать поверх белое, из тонкой вуали, расшитой кружевом и серебряным шнуром. Эльгинн, подбежав, принялась помогать.

Причёску уложили быстро, куда сложней было укрепить в волосах розетки, и пока Эльгинн трудилась над этим, Ингрид, пользуясь маленьким круглым зеркальцем в пудренице, быстро наложила косметику – совсем чуть-чуть, незаметно, только на глаза. Она считала, что достаточно хороша, и раскрашивать ей себя не нужно.

Всё то время, которое ушло у Ингрид на своё лицо и причёску, госпожа Алклета рассматривала себя в зеркале и не могла оторваться. Только один раз оглянулась, когда дочь тоже взялась за косметику, проследила за ловкими, привычными движениями, наносящими краску на веки, и опять отвернулась. Своя внешность занимала её больше.

Один взгляд в отнятое у матери зеркало, пара движений по складкам, и всё, туалет завершён.

– Идём, мам.

Графиня с трудом оторвалась от созерцания своего лица, подобрала юбки и последовала за Ингрид, нервно оправляя локоны. Она чувствовала себя так, словно это был первый в её жизни бал.

Сорглан ждал в гостиной. Он уже успел натянуть сине-зелёный камзол поверх свежей рубашки и даже причесался, хотя считал всю эту возню с внешностью излишней. Естественней всего ему была самая простая одежда, но и в такой, нарядной, он держался уверенно и с должным достоинством в противоположность тем баронам, которые в шелках и бархате напоминают коров под седлом.

Он обернулся и замер. К нему шла его жена, но такая молодая, такая прекрасная, какой он уже почти её не помнил. Он любил Алклету такой, какой она была, и такой, какой стала, но её лицо, дышащее красотой, напомнило ему собственную молодость, а она была ему дорога, как всякому человеку. Алклета рдела под восхищённым взглядом мужа и становилась всё красивее – ничто так не красит женщину, как любовь. Сорглан потянул к жене руки.

– Алклета, милая… – Он деланно нахмурился, покосился на дочь, улыбающуюся во весь рот. – Сегодня ночью, пожалуй, вам следует ждать меня к себе, графиня.

Алклета покраснела.

– Да, милорд.

– Теперь же… Идёмте, наконец. Невежливо опаздывать.

Ингрид, подбирая юбки, последовала за отцом и матерью. Только теперь она приметила меч на боку у отца – не его боевой, тяжёлый, с простой, почти ничем не украшенной рукоятью, а лёгкий, с красивой узорной гардой и крупным зелёным камнем, вставленным в перекрестье. «Дуэльный», – догадалась Ингрид. При императорском дворе было запрещено боевое оружие за исключением особенных случаев, либо дворян, имеющих особые привилегии, но дуэли разрешались и совершались исключительно на таком вот лёгком оружии, который давал больше шансов сохранить жизнь. Конечно, бывали здесь и поединки (различия между дуэлями и поединками Сорглан втолковывал дочери довольно долго, но всё, что она поняла – поединки предпринимались по поводам куда более серьёзным, чем дуэли), и на боевом, тяжёлом оружии, но исключительно за пределами замка.

Они прошли множеством коридоров и роскошных зал, залитых светом множества свечей, и вступили в огромную залу – в высоту не менее трёх обычных этажей, украшенную колоннами и арками. Стены были выложены белым мрамором и украшены коваными серебряными накладками со вставками из хрусталя – красота, которой Ингрид не ожидала здесь увидеть. Она оглядывалась, любуясь изысканностью и очарованием интерьера, но отец тянул её за собой, и она пошла, продолжая вертеть головой.

Пол был выложен мраморными плитами всех оттенков белого и светло-серого, а потолок отделан то ли хрусталём, то ли хорошо отшлифованным гранёным стеклом, он отражал свет свечей, и потолок переливался. Огромные стрельчатые окна были забраны изящными коваными решётками и закрыты затейливо вырезанным стеклом. Мебели было мало, только низенькие столики чёрного дерева, заставленные блюдами с закусками и бокалами вина, и небольшие креслица, расставленные возле стен. Ещё Ингрид углядела в противоположном конце лестницу, ведущую, видимо, на одну из галерей. В зале топилось три камина из четырёх, и, может быть, потому было довольно тепло.

Вдоль стен ходили люди в роскошных одеяниях, блистающих вышивками и драгоценностями, многие приветствовали графа Бергденского короткими поклонами, но он, не останавливаясь, прошёл мимо всех и преклонил колено перед креслом в дальнем от входа краю залы. Здесь всё было залито светом нескольких десятков больших свечей и согрето самым великолепным камином.