Текст книги "Торжище брака"
Автор книги: Вера Крыжановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
VI
Когда Тамара переехала в город и окончательно устроилась в своей квартире на Торговой улице, она снова стала хлопотать о работе. Напрасно друзья советовали ей отдохнуть месяца два, молодая девушка объявила, что уже совершенно оправилась, и просила их только помочь найти занятия в мастерской какого-нибудь художника-портретиста, так как такая работа больше ей нравилась и гораздо лучше оплачивалась, чем переводы и разрисовка вееров.
Баронесса и адмирал деятельно принялись за поиски, но все усилия их были напрасны. Всюду наталкивались они на совершенно неожиданные препятствия. По своей наивности Тамара и ее покровители воображали, что достаточно одного таланта, чтобы обеспечить успех художнику. После целого ряда неудач им пришлось убедиться, что не талант, а известность – заслуженная или нет – дает хлеб и славу. Тамара начала уже было приходить в отчаяние, когда однажды вечером баронесса Рабен, смущаясь, сказала ей:
– Дорогое мое дитя, я должна сообщить тебе об одном предложении, которое страшно мне не нравится, но которое я считаю своим долгом передать тебе. Ты знаешь, с какими трудностями мы встречались на каждом шагу, стараясь достать тебе работу портретистки. Дело в том, что твое имя никому не известно, и целая фаланга посредственных художников преграждает тебе путь. Реклама необходима! Ну так вот, всегда находятся люди, не стыдящиеся, пользуясь затруднительным положением артиста, приобретать себе почти даром художественные вещи.
– Понимаю! Нашелся кто-нибудь, кто желает, чтобы я написала с него портрет из-за рекламы? – спросила с горечью Тамара.
– Ты угадала. Я часто встречаю у моей невестки госпожу Хлапонину, жену очень богатого горного инженера. Эта особа мне страшно антипатична, но если бы ты знала, какая у нее масса знакомых! Вчера она объявила мне, что видела твою работу и согласна служить тебе моделью… «Если Ардатова согласна написать с меня портрет, я стану рекомендовать ее и позволю выставить его на ближайшей выставке. Конечно, я не могу заплатить за него, но достаточно уже и того, что я доверюсь совершенно неизвестной художнице. Полотно я приготовлю и согласна платить за ее извозчиков». Я знаю, что это ужасно неприятно, но, тем не менее, почти советую тебе принять предложение. Ты можешь выставить портрет известной особы, о тебе заговорят, и, таким образом, ты создашь себе рекламу, которой недостает и без которой ничего нельзя сделать.
После минутного размышления Тамара согласилась. Она не жалела труда, лишь бы только создать себе имя и добиться независимого положения.
Все остальное было условлено через посредство баронессы, и в назначенный для первого сеанса день Тамара отправилась к Хлапониной. Ящик с красками и другие принадлежности она отослала еще накануне вечером. Хлапонина имела роскошную квартиру на Литейном. Это была высокая толстая немка лет сорока с очень обыкновенным лицом, но множеством претензий. Она встретила Тамару в домашнем костюме и тотчас же провела ее в просторную гостиную, которая должна была служить мастерской. Здесь, на небольшом возвышении, покрытом ковром, неподалеку от большого венецианского окна, освобожденного от занавесок и цветов, был приготовлен мольберт. С изумлением увидела молодая девушка огромный холст, натянутый на деревянную рамку.
– Этот холст слишком велик для обыкновенного портрета, – сказала Тамара. – Чтобы заполнить его, нужно нарисовать портрет в натуральную величину.
– А что, вы хотели написать одну только голову, и то в уменьшенном размере? – вскричала, вспыхнув, Хлапонина. – А я нарочно выбрала для себя роскошный костюм и приготовила такой большой холст, чтобы дать вам возможность выказать во всей силе вашу технику в изображении материи! Для этого нужно, чтобы была видна часть моей юбки. Кроме того, большая картина всегда скорее обращает на себя внимание на выставке.
Подавив свое неудовольствие, молодая девушка не сделала ни одного возражения и остановила поток слов просьбой поскорее начать сеанс. Очень довольная Хлапонина ушла переодеваться, обещая с ужимками молодой девушки быть готовой через полчаса. Грустная и задумчивая Тамара бросилась в кресло и погрузилась в свои печальные мысли.
Чьи-то шаги и звон шпор в соседней комнате оторвали ее от размышлений. Она обернулась и сквозь открытую дверь увидела какого-то офицера, который ходил по комнате, останавливаясь перед всеми зеркалами и каждый раз поправляя что-нибудь на себе. Через несколько минут он вошел в комнату, где у мольберта сидела Тамара, и, не обращая ни малейшего внимания на молодую художницу, сел в кресло, удобно вытянув ноги.
Этот недостаток самой обыкновенной вежливости заставил сильно забиться сердце молодой двушки, и очаровательное личико ее страшно побледнело. Поспешно схватив какой-то иллюстрированный журнал, она сделала вид, что очень занята чтением, хотя сама не сводила глаз с зеркала, в котором отражалась фигура офицера.
Это был высокий худой молодой человек восточного типа, его длинное бледное лицо было обрамлено небольшой темной бородкой, а голова выстрижена под гребенку; маленькие черные глаза светились холодным самодовольством. Вся его фигура выражала какое-то высокомерное презрение.
Сложенные на груди руки были костлявы и некрасивы, но зато ноги, обутые в блестящие сапоги, аристократически изящны и, видимо, составляли предмет его гордости. В общем, это был очень красивый мужчина, хоть и отличавшийся усталым видом и казавшийся старше своих лет.
Со своей стороны, офицер тоже с любопытством рассматривал девушку в трауре, бесстрастное лицо которой отличалось большим достоинством. Хлапонина наговорила ему, что из филантропических побуждений заказала свой портрет одной бедной художнице, чтобы дать ей заработать денег и создать себе имя. Она не назвала Тамару и даже не замечала, что открыто эксплуатирует безвыходность молодой девушки.
Шелест шелкового платья и восторженные восклицания положили конец молчанию, царствовавшему в мастерской. Протянув обе руки, Хлапонина подошла к офицеру. Тот не обратил никакого внимания на ее восторженное состояние и небрежно поцеловал протянутую ему руку.
– Я к вашим услугам, – сказала она, обращаясь к Тамаре. – Кажется, вы еще не знакомы? Князь Эмилий Феликсович Флуреско. Тамара Ардатова.
Они сдержанно поклонились друг другу. Имя Флуреско было совершенно не знакомо молодой девушке. Что же касается князя, то ему была известна история Ардатова, которого он не раз встречал в кругу богатых финансистов.
«А! Так вот его дочь, – подумал он, – вынуждена пользоваться своим талантом, чтобы зарабатывать хлеб».
Между тем Хлапонина села в приготовленное кресло и заняла кокетливую позу. При первом взгляде на нее какая-то внутренняя дрожь охватила Тамару. Всеми фибрами своей артистической души возмущалась она этой моделью, так и напрашивавшейся на карикатуру.
Хлапонина нарядилась в атласное платье изумрудного цвета, которое очень не шло к оливковому цвету ее лица. Декольтированный до последней степени приличия корсаж открывал мясистую шею и толстую спину, страшно стянутую корсетом; гирлянда водяных цветов спускалась с плеча и проходила наискосок через весь корсаж, что еще более увеличивало размеры и без того уже чересчур развитого бюста. Шелковый бантик, заменявший рукава, оставлял обнаженными толстые руки, испещренные синими жилами и красными пятнами. Одетая в скромное платье, эта женщина могла еще иметь приличный вид, но в роскошном бальном туалете она была просто отвратительна. Хлапонина ничего об этом не подозревала и считала себя очаровательной.
С глубоким вздохом Тамара принялась за работу, тогда как Хлапонина с воодушевлением стала беседовать с князем. Погруженная в свое занятие, молодая девушка не вникала в их разговор, но скоро невозможно стало не обращать внимания на то, о чем они так оживленно беседовали. Краска стыда залила ее щеки. Князь и Хлапонина с колкостью, достойной Ювенала, перебирали последние сплетни. Беззастенчивые рассказы, сопровождавшиеся сомнительными шуточками, безостановочно следовали друг за другом. Тамара почувствовала истинное облегчение, когда сеанс, наконец, закончился и она могла остаться одна.
Во все последующие дни работы над портретом князь аккуратно являлся к каждому сеансу. Вызывающее кокетство Хлапониной и вольное обращение с ней князя скоро дали понять Тамаре, какого рода отношения существовали между ними. Ее присутствия нисколько не стеснялись, совершенно забыв про молодую художницу, по-видимому, ничего не замечавшую и никогда не вмешивавшуюся в их разговор; но Тамара страшно страдала от такого отношения к себе, и ею иногда овладевало страстное желание бросить кисти и работу и бежать отсюда прочь. Смотря на князя Флуреско, молодая девушка часто спрашивала себя, как этот молодой и красивый мужчина мог полюбить такую вульгарную женщину, с губ которой никогда не срывалось ни одного умного слова и как нравственные, так и физические качества которой оскорбляли всякое эстетическое чувство. А между тем ее общество, несомненно, нравилось ему, так как он целые часы проводил в разговоре с ней.
Тамаре еще ни разу не приходилось встречать подобных людей – настоящий продукт так называемого большого света. Она – тщеславная, чувственная натура, без всяких принципов, видящая одну цель в жизни – удовольствия; он – усталый, холодный, стремящийся к пороку, который один только еще развлекал его.
Ни титул, ни происхождение не могут сохранить благородства души. Оставаясь наедине с Тамарой, князь молчал и старательно избегал ее чистого и гордого взгляда. С ней он не находил темы для разговора.
Часто изучая свою модель, на лице которой отражались животные чувства, Тамара передала на портрете это сходство, причем настолько сохранила чувство меры, что сатира не бросалась в глаза, хотя и не ускользала от внимательного наблюдателя.
Молодая девушка почувствовала большое облегчение, когда портрет был окончен, но не так-то легко было отделаться от Хлапониной, которая, не замечая, как ее охарактеризовали, была в восторге от своего изображения. Шелк на платье блестел, цветы были как живые, а вызывающий страстный взгляд казался ей очаровательным. Под влиянием первого впечатления она решила написать подобный портрет князя Флуреско. Тамара начала было отказываться, но Хлапонина настояла на своем, и девушка вынуждена была уступить.
– Хорошо, – сказала она, – я напишу портрет князя, если вы этого так желаете, но прошу: в моем присутствии выбирайте, пожалуйста, темы для разговора.
Хлапонина рассмеялась.
– Боже мой, что за щепетильность! В наше время в приличном обществе молодые девушки зачитываются романами Золя и восторгаются натуралистическим направлением литературы. Теперь совсем не принято разыгрывать из себя наивную девочку, но раз вы этого желаете, мы будем разговаривать как дети.
– Я буду очень признательна вам за это, – ответила с улыбкой молодая девушка.
Скрепя сердце начала Тамара портрет князя, который был ей антипатичен, и на этот раз уже намеренно придала ему самодовольное выражение сатира, появлявшееся на его лице во время болтовни с Хлапониной. Ей даже удалось передать нервное подергивание рта – следствие сильных нервных головных болей, которыми так часто страдал князь.
Когда оба портрета были окончены, адмирал и баронесса приехали посмотреть на них. Долго и внимательно рассматривали они работу Тамары и, наконец, с улыбкой переглянулись. Вечером за чаем у баронессы Рабен Сергей Иванович заметил, смеясь:
– Ах, Тамара, ты великая, но злая художница!.. Ха-ха-ха!.. Ведь ты нарисовала сатира и вакханку! Но только когда твои модели поймут, как отлично ты их охарактеризовала, вряд ли они останутся довольны!
– Боже мой, крестный! Это вовсе не я, а моя кисть, возмущенная подобными моделями, изобразила их в таком виде, – возразила Тамара, не разделяя веселого настроения своего крестного отца. – Только признаюсь тебе, что создавать себе имя такой ценой в тысячу раз тяжелей, чем быть поденщицей или судомойкой.
Молодая девушка постоянно была озабочена и грустна. Большая работа, только что оконченная, не принесла ей пока еще ничего, кроме усталости, так как, чтобы не терять бесполезно время и приобрести необходимые для жизни деньги, она должна была посвящать все вечера и часть ночей переводам. Правда, портрет князя Флуреско должен был быть оплачен, но роковая случайность помешала Тамаре получить условленные 150 рублей. Произошло это таким образом: когда князь принес деньги Хлапониной, чтобы она передала их молодой художнице, та была сама стеснена в денежном отношении. Ее модистка настойчиво потребовала уплаты, хоть и по частям, отказываясь в противном случае закончить костюм, который был необходим для костюмированного бала. Недолго думая, Хлапонина отдала модистке деньги, предназначенные для Тамары, рассчитывая их возвратить, как только муж пришлет обычную сумму… Не беда, если художница и подождет несколько недель.
К несчастью, когда Хлапонина получила от мужа деньги, у нее было столько новых расходов, что она никак не могла уплатить своего долга. Затем она забыла про него, а Тамара была слишком горда, чтобы выпрашивать даже то, что принадлежало ей по праву.
В данную минуту новых заказов не было, но адмирал и баронесса очень рассчитывали на выставку, которая должна была обратить внимание публики на блестящий талант молодой девушки. Эти надежды, впрочем, не осуществились, и выставка не дала ожидаемых результатов. Несколько знатоков живописи восхищались работой Тамары, один из листков мелкой прессы посвятил ей несколько строк – но этим дело и кончилось. Тем не менее имя молодой девушки стало кое-кому известно, и появились небольшие заказы. Конечно, она мечтала о другом, но, может быть, трудным было только начало.
Тамара постоянно проводила два вечера у баронессы Рабен, но категорически отказывалась бывать у нее в дни приема, ссылаясь на свой траур. Она предпочитала проводить время в обществе Веры Петровны и барона Лилиенштерна, постоянного их собеседника, когда у баронессы не бывало гостей.
Госпожа Рабен мало выезжала этой зимой, так как очень страдала от сильного ревматизма в ноге. Муж ее, за исключением приемных дней, все вечера проводил в клубе. Поэтому баронесса была очень рада обществу двух своих любимцев, оживленный разговор которых развлекал ее. Тамара и барон мало-помалу сделались большими друзьями. Пораженные на пороге жизни тяжелым несчастьем, они естественно должны были симпатизировать друг другу, а сходство вкусов и взглядов еще больше сближало их.
Между тем готовилось новое испытание гордости Тамары. Ее пригласили написать портрет одной молодой особы, которую она некогда встречала в свете и с которой была тогда в довольно дружеских отношениях.
Евгения Стакова была молодой барышней лет двадцати пяти, большой кокеткой, не отличавшейся особенным умственным развитием, но и не злой. Она радушно встретила Тамару и по-прежнему обращалась с ней, как с подругой, поверяя ей с необыкновенной откровенностью все свои маленькие тайны, разочарования и надежды на будущее. Эта молодая девушка была всегда влюблена в кого-нибудь, но ее бесчисленные планы замужества вечно не осуществлялись из-за какой-нибудь несчастной случайности. Тамара в душе очень удивлялась ее мягкому сердцу и не понимала, каким образом можно любить раз двадцать подряд все с тем же увлечением и огнем. Но удивление ее достигло крайней степени, когда она узнала, что Евгения, по-видимому, решила трудную проблему – любить трех человек зараз.
Как ни невероятной казалась эта вещь, однако приходилось ей верить, видя расположение и внимание, расточаемые Евгенией Стаковой трем своим поклонникам. Она флиртовала с таким искусством, что они никогда не встречались в ее доме друг с другом. Один из этих претендентов на руку молодой девушки был Пфауенберг, немедленно уходивший, как только появлялась Тамара, так как не мог выносить ясного взгляда девушки, которую так беспощадно оклеветал.
Второй был морской офицер, два раза в неделю приезжавший из Кронштадта, и, наконец, последний – профессор пения, числившийся при консерватории. Это был самый симпатичный из всех и по-настоящему влюбленный, что, впрочем, не мешало тому, что на него менее всего обращали внимания, несмотря на его вздохи и пылкие взгляды. Предпочтение, очевидно, отдавалось Пфауенбергу и моряку.
Сначала Тамара молча забавлялась этой тройной интригой, но скоро одно неожиданное обстоятельство испортило ее веселое настроение. Отец Евгении стал постоянно присутствовать на сеансах, причем оказывал чересчур большое внимание хорошенькой художнице. Стакову было около шестидесяти лет. Он считался очень богатым человеком и владел, кроме прекрасного дома, в котором жил, еще большим имением в одной из центральных губерний. Несмотря на сдержанность Тамары, он становился все более и более любезным. Однажды, придя в комнату, служившую мастерской, молодая девушка застала его там одного. Евгения еще не окончила своего урока пения. Тамара молча поклонилась и занялась приготовлением своих кистей и палитры. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука обняла ее за талию, а страстный голос прошептал ей на ухо:
– Божественная Тамара Николаевна, позвольте вас любить, и вам не нужно будет больше работать! Золото, любовь – все я положу к вашим ногам!
Тамара быстро обернулась назад и в эту минуту заметила исчезавшую за портьерой голову Евгении. Вся вспыхнув, она смерила пылающим взглядом старого ловеласа, который, нисколько не смущаясь, смотрел на нее масляными глазами. Ему не надо было дожидаться ответа молодой девушки, так как он прочел в этих глазах презрение и отвращение к себе. Взволнованный, с лицом, покрывшимся красными пятнами, этот старый Дон Жуан исчез, пробормотав какое-то извинение.
Несколько минут спустя вошла сконфуженная Евгения и молча заняла свое место. Тамара взяла кисти и принялась за работу. За все время сеанса они не обменялись ни единым словом; только уже окончив работу и убирая краски, Тамара объявила:
– Я не могу больше приходить к вам писать портрет, Евгения Львовна. Может быть, вы согласитесь приезжать к баронессе Рабен: мне понадобится еще всего лишь несколько сеансов.
Евгения горячо поцеловала ее:
– Дорогая Тамара Николаевна, не принимайте так близко к сердцу поступок моего отца. Он неисправим и не может хладнокровно видеть хорошенькую женщину. К тому же он больше не побеспокоит вас, так как завтра уезжает в Тулу. Его присутствие необходимо в нашем имении, и он пробудет там около пятнадцати дней.
Скрепя сердце Тамара согласилась продолжать сеансы у нее и торопилась как можно скорей окончить портрет.
Несколько дней спустя она заметила, что Стакова чем-то сильно взволнована. Она была очень нервна, озабочена и, казалось, со страшным беспокойством чего-то ожидала, о чем, против обыкновения, ни слова не говорила.
Однажды, придя в назначенный час, Тамара не застала Евгении дома. Старая кухарка объявила ей, что барышня совершенно неожиданно куда-то уехала. Не сказав ни слова, Тамара занялась отделкой аксессуаров. Немного погодя вернулась Евгения, сильно возбужденная и чем-то, по-видимому, очень рассерженная. Она объявила, что не может сегодня позировать, но умоляла молодую девушку остаться, так как очень хочет кое о чем попросить ее. Через полчаса приехал моряк. Стакова увела его в свой будуар для какого-то таинственного совещания, длившегося очень долго и бывшего необыкновенно бурным, так как оттуда часто доносились громкие возгласы. Затем офицер уехал, красный, как рак, а с Евгенией сделался истерический припадок, и ее всячески старались успокоить Тамара и бедная кухарка-старуха. Их взаимные усилия увенчались успехом гораздо скорей, чем можно было ожидать, так как больная внезапно вскочила с дивана, вытерла слезы и подбежала к зеркалу, перед которым стала поправлять свою прическу.
– Сейчас придет мой профессор пения. Нужно приготовиться к уроку, – объявила она пораженным женщинам.
Более чем когда-нибудь желая поскорей отделаться от портрета, Тамара снова принялась за работу, но этот день готовил ей еще один, последний, сюрприз. Вместо того чтобы петь, Стакова мирно беседовала со своим профессором. Скоро она вошла под руку с ним к Тамаре и представила его как своего жениха, причем объяснила, что они давно уже любят друг друга, но отец противится этому браку. Теперь же, пользуясь его отсутствием, она хочет тайно обвенчаться. Со слезами на глазах умоляла она молодую девушку, чтобы та согласилась быть свидетельницей при их бракосочетании. Тамара наотрез отказалась принять какое бы то ни было участие в подобной истории. Евгения очень рассердилась и в тот же вечер отослала ей деньги за портрет. Тамара же после узнала, что свадьба все-таки состоялась.
Три недели спустя после этого случая Тамара встретила в гостином дворе Кулибину, которая по-прежнему поддерживала отношения со своей подругой по пансионату. Упрекнув Тамару, что та так редко бывает у нее, Кулибина объявила, что увезет ее к себе обедать, и молодая девушка волей-неволей должна была согласиться. После обеда разговор случайно перешел на Евгению Стакову и на ее свадьбу.
– Известны тебе подробности этой свадьбы? – спросила Надя, смеясь, как безумная. – Нет? Ну так слушай. Это действительно замечательно. Во-первых, Стаковы совершенно разорены. И имение, и дом – все уже давно заложено и перезаложено. Вероятно, Евгения предвидела близкую катастрофу, так как решила во что бы то ни стало устроиться прежде, чем истина всплывет наружу. Поэтому она с замечательным искусством вела интригу между Пфауенбергом, моряком и профессором пения, решив принять предложение того, кто первый объяснится ей в любви. Только она не подозревала, что Пфауенберг и моряк какими-то путями узнали о настоящем положении дел и только и думали о том, как бы благородно ретироваться. Откуда она узнала, что ее отец везде, где только можно, старается достать денег – я не знаю, но она решила поскорей покончить со всем. Однажды утром она лично отправилась к Этелю Францевичу, надеясь, может быть, скандалом заставить его жениться на себе. Я не могу тебе сказать, что произошло между ними, но только Пфауенберг энергично выпроводил ее. Вернувшись домой, она имела объяснение с моряком, но и тот не попался на удочку. Тогда она атаковала профессора, который легко позволил взять себя приступом. Вероятно, она наговорила ему сказок про отца, который будто бы противится этому браку, так как они тайно обвенчались в Павловске. И было самое время: восемь дней спустя милый папаша удрал за границу, увозя с собой остатки состояния и опереточную певицу.
– Но откуда ты все это знаешь? – спросила с удивлением Тамара.
– Помнишь Лизу Негри? Она еще была в параллельном классе? Теперь она замужем за кузеном Евгении. Она-то и рассказала мне всю эту историю.
– Боже мой! Какой недостойный расчет!.. Какое забвение собственного достоинства! – заметила со вздохом Тамара. – Вся эта купля и продажа напоминает мне прежние невольничьи рынки: бедный, как милостыни, выпрашивает, чтобы взяли его, ни во что не ставя свои личные качества; богатый же продает себя с аукциона. И на подобном фундаменте основывают такой важный и святой союз, в котором одна любовь должна иметь значение! Неужели эту безумную Евгению не беспокоит, что скажет муж, узнав, что его обманули?
– Великая вещь, что он скажет после свадьбы!.. Впрочем, говорят, что Стакова откладывала все, что только могла. Немного бы заключалось браков, если бы все были так же непрактичны, как и ты!
– Да сохранит меня Господь от подобного союза. Я лучше буду работать до конца моих дней, но сохраню свою независимость, – гордо ответила молодая девушка.
Этот случай произвел на Тамару очень неприятное впечатление. Ее артистическая деятельность, на которую возлагалось так много надежд, день ото дня становилась для нее все тягостнее. Главное, угнетало то, что она вынуждена была бывать в самых разнообразных семействах и подвергаться обращению, возмущавшему ее до глубины души. Одни смотрели на нее, как на работницу; другие предполагали, что бедная и красивая девушка обязательно должна забыть предрассудки и считать хорошими все средства для добывания денег. Между тем наступило лето, и обитатели столицы, подобно перелетным птицам, рассеялись во все стороны. Баронесса Рабен, с состраданием и беспокойством глядя на болезненную бледность некогда румяного личика Тамары, настоятельно потребовала, чтобы она с детьми провела несколько месяцев в ее имении близ Ревеля. Молодая девушка согласилась и пробыла там до конца августа.
Надо было снова приниматься за работу, но портреты сделались ей ненавистны. Тамара уже думала опять заняться разрисовкой вееров и переводами, когда неожиданно получила постоянное занятие, дававшее достаточно средств для ее скромной жизни.
В Петербурге жил один итальянец-художник, стяжавший себе громкую славу как замечательный портретист. Эрколь Бельцони был до такой степени завален заказами, что совершенно не мог один выполнять их все, и уже подумывал выписать к себе из Рима одного из своих друзей-художников, когда случайно встретился с баронессой Рабен. Та, узнав об этом, предложила ему в сотрудницы Тамару.
Это предложение улыбалось молодому итальянцу, так как в душе он опасался, как бы его друг, составив себе при его помощи имя, не открыл бы собственное ателье и не стал бы конкурировать с ним. Посмотрев работы Тамары, он больше не колебался и в тот же день предложил молодой девушке работать в его мастерской. Тамара с радостью согласилась, так как это избавляло ее от необходимости бегать из дома в дом. Половина же той цены, которую брал Бельцони за картины, выходившие из его ателье, составляла несравненно большую сумму, чем та, что платили за случайные портреты.
Жена художника, Карлотта, и сам Бельцони скоро очень полюбили любезную и скромную девушку, изящные манеры и неутомимая деятельность которой очаровали их. Узнав ее историю и понимая, как тяжело было молодой девушке зарабатывать свой хлеб, они всячески старались облегчить ее положение. Так, обширная мастерская была разделена на две части драпировкой, за которой работала Тамара, не подвергаясь любопытным взглядам посетителей. Бельцони старался поручать ей писать портреты детей и пожилых дам, чтобы избавить от столкновения с мужчинами. Тамара была от души признательна за такую деликатность и находилась в самых лучших отношениях с молодыми супругами и доброй Стеллой, сестрой художника, занимавшейся их хозяйством.
Относительное спокойствие воцарилось в измученной душе молодой девушки. Работа не была уже ей противна. Избавленная от необходимости заниматься переводами, Тамара стала изредка посещать концерты. Пользуясь свободными вечерами, она чаще приходила к баронессе Рабен, где почти всегда встречалась с Магнусом Лилиенштерном, нередко приносившим ей сочинения по истории и археологии. Тамара с глубоким интересом просматривала эти книги, не замечая взглядов, бросаемых на нее молодым человеком.
Видя спокойное и веселое настроение молодой девушки, госпожа Рабен попросила ее присутствовать на приемах. Несмотря на уверения Тамары, что для нее тягостны такие многолюдные собрания, баронесса настаивала:
– Я люблю тебя как свою собственную дочь, в качестве которой прошу помочь мне принимать гостей, так как в мои годы это становится очень тяжело. К тому же я люблю, когда молодежь весело болтает и развлекается, а замкнутая жизнь, какую ты ведешь, вредно действует на ум и здоровье.
Тамара не сочла себя вправе дольше противиться и, подчиняясь желанию баронессы, стала аккуратно являться к ней каждый понедельник. Траур избавлял ее от лишних расходов на туалеты. Видя ее в обществе любезной и улыбающейся, можно было подумать, что она совершенно утешилась в потере состояния и окончательно примирилась с необходимостью зарабатывать свой хлеб. Тамара была слишком хороша собой и умна, чтобы оставаться незамеченной в обществе. Ее интересные суждения, знания, остроумные ответы и ядовитые, хотя всегда справедливые, замечания оживляли общество. Мужчины и женщины, молодые и старые, охотно группировались вокруг нее, и для каждого находилась любезность, улыбка и интересная тема для разговора. Но эта любезность была одинакова в отношении всех. Нельзя было заметить, чтобы она отдавала хоть малейшее предпочтение кому-нибудь из встречавшихся ей молодых людей. Со всеми она говорила с одинаковым увлечением, но как только разговор кончался, казалось, совершенно забывала про своего собеседника. Тамара с признательной улыбкой принимала все приглашения, но никогда ими не пользовалась.
Однажды Тамара была одна у баронессы, страшно страдавшей от своего ревматизма.
– Я должна побранить тебя, Тамара! – сказала госпожа Рабен. – Уже давно я собираюсь это сделать!
– За что, дорогая Вера Петровна? Чем вы недовольны мной? – спросила молодая девушка, прислонясь головой к плечу баронессы.
Та с любовью похлопала ее по щеке.
– Да, я недовольна тобой! Ты совсем не стараешься нравиться мужчинам, бывающим у меня. Между ними есть люди, которые представляют очень приличную, даже блестящую партию, и тебе следует позаботиться создать себе прочное положение.
Тамара страшно покраснела.
– Создать себе положение! Другими словами, во что бы то ни стало нужно продать себя и неизбежно подчиниться деспотичному обращению, так как я бедна?
– Ты, как всегда, преувеличиваешь! Конечно, многие охотятся исключительно за приданым, но далеко не все. Сотни бедных девушек выходят замуж, множество мужчин женятся на женщинах только потому, что искренно любят их. Почему и ты не могла бы возбудить в ком-нибудь истинной любви?
– Потому что мне недостает именно того, что одно только может нравиться людям нашего общества, – сказала Тамара, причем на лице ее появилось жесткое и презрительное выражение. – Прошли те времена, Вера Петровна, когда женщина привлекала к себе своей красотой, умом и добродетелью. Теперь она царствует, опираясь на рубли и свою распущенность. Если женщина не может подкупить мужчину богатством, она должна развлекать его скуку свободой обращения. Пусть она будет некрасива, груба, невежественна. Это ничего не значит! Чем свободней она себя держит, чем меньше у нее предрассудков, тем более она нравится. Я же скучна и ничтожна! Я недостаточно деморализована и недостаточно богата, чтобы нравиться всем этим господам. Вооруженная только собственным достоинством, сознанием долга и любовью к труду, как я могу найти дорогу к их сердцу! Поэтому я и отказалась, раз и навсегда, от мысли когда-нибудь покорить их сердца и, по правде сказать, делаю это без всякого сожаления, так как ни один из них мне не нравится. Все они, как две капли воды, походят друг на друга своей мелочностью, жадностью и отсутствием сердца.
