Текст книги "Торжище брака"
Автор книги: Вера Крыжановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
– Бояться?.. О, нет!.. Я счастлива, что могу остаться с господами, которых люблю… Не плачьте же, моя бедная, маленькая Тамара, старая Шарлотта все перенесет вместе с ребенком, которого носила на руках, и я чувствую, что в конце концов Господь все устроит хорошо!
Старая женщина хотела поцеловать руку молодой девушки, но та привлекла ее к себе и крепко обняла.
– Итак, к общему удовольствию мы остаемся вместе! Теперь, моя добрая Шарлотта, подумаем о делах. Завтра утром соберите все серебро, хрусталь и прочее. Все это надо будет продать, оставив только самое необходимое.
При этих словах лицо экономки омрачилось.
– Да, если б только еще оставалось серебро! – сказала она, сдерживая гнев. – Вот уже четыре года, как все серебро, даже принадлежавшее вашей покойной матери, то есть собственно вам, продано и заменено накладным.
Тамара побледнела. Она очень рассчитывала на серебро, от продажи которого думала выручить много денег.
– По какой же причине это было сделано? – спросила она экономку.
– Без всякой особенной причины! Барин с барыней решили продать и продали – вот и все.
– Ну, делать нечего! Теперь я попрошу вас, Шарлотта, отобрать и отложить в сторону все, что нужно нам для нашего хозяйства из посуды, столового белья, кухонной утвари и прочего. Все эти вещи, а также и те, которые я отберу, мы на днях отошлем на новую квартиру, пока у нас остаются еще свои лошади.
Оставшись одна, Тамара глубоко задумалась. Несмотря на всю горечь своего положения, она чувствовала себя гораздо спокойнее. Самоотверженная любовь Фанни и Шарлотты подействовали на нее благотворно. Насколько в эти дни бедные и простые служанки были выше пресловутых друзей ее общества и презренного жениха, так спешившего отделаться от нее! С отвращением она поспешила отогнать от себя мысль о них.
На следующий день все с раннего утра были на ногах, во всем доме царила лихорадочная деятельность. Пока Шарлотта хлопотала на кухне, Тамара при помощи Фанни и камеристки Люси начала составлять инвентарь гардероба покойной. Настоящий ужас охватил молодую девушку при виде целой груды всевозможных туалетов. Она поняла, что целое состояние должно было уйти на бесчисленные платья, бальные костюмы, накидки, дорогие кружева и цветы. И ради этих-то тряпок были принесены в жертву здоровье и жизнь отца, ее будущность и будущее бедных детей!
Тамара выбрала из этой груды несколько шелковых и шерстяных платьев, шляп и накидок и раздала их Шарлотте, Фанни и горничной. Затем она приказала отложить в сторону еще целые куски материи, кружев и некоторые другие очень дорогие при покупке вещи, за которые при продаже дадут самую ничтожную цену. А между прочим, они могли пригодиться и Тамаре, и детям. Все же остальное было пересчитано и перенумеровано.
В продолжение всех следующих дней Тамара так была поглощена хлопотами, что ей некогда было предаваться мрачным мыслям. Она даже с замечательным спокойствием выслушала адмирала, сообщившего ей, что большая часть бриллиантов Ардатовой оказались фальшивыми. Ее уже ничто не могло удивить со стороны Люси.
В доме кипела необычайная деятельность. Шарлотта, Фанни и лакей Иван были в постоянном движении; часто исчезали куда-то и снова появлялись в комнатах. Благодаря всем этим хлопотам в конце недели сияющая Фанни объявила своей молодой хозяйке, что в новой квартире все готово и она может переезжать туда, когда будет угодно. Тамара решила немедленно осмотреть дом, прежде чем перевозить больного, а кстати и отвезти туда детей, на которых удручающе действовала вся эта суета. Особенно Оля, еще слабая и страшно бледная от перенесенного ею нравственного потрясения, настоятельно нуждалась в отдыхе и покое.
Молодая девушка приказала запрягать карету и, забрав с собой детей, Фанни и няню Гриши, остававшуюся еще на несколько дней, отправилась в свое новое жилище.
Тамара еще никогда не видала окрестностей города в этом направлении. Усталым и печальным взглядом смотрела она на монотонный пейзаж, покрытый белой снежной пеленой, и маленькие покривившиеся домики, тянувшиеся по обеим сторонам шоссе.
– Вот наш дом, барышня!.. Посмотрите! – закричала Фанни, указывая рукой на левую сторону шоссе.
В указанном направлении тянулся большой сад, обнесенный деревянной изгородью. Сквозь обнаженные деревья виднелось довольно большое здание. Свернув с шоссе, карета остановилась у небольшого подъезда, украшенного колоннадой.
С тяжелым сердцем вошла Тамара с детьми в маленькую, чистую прихожую, где Иван снял с них шубы. В эту минуту прибежала Шарлотта и тотчас же повела молодую девушку осматривать дом. Тамара была приятно поражена уютной и удобной обстановкой.
– Внизу четыре комнаты, а наверху три. Последние я предназначила для нас и детей, чтобы никакой шум не беспокоил больного, – сказала Шарлотта. – Ну, как вы находите дом? Разве дурно я все устроила? Ни в чем нет недостатка, даже в коврах, – прибавила она с гордостью.
Пройдя в кухню, где на полках ярко блестела медная посуда, Тамара осведомилась, есть ли при доме погреб и какое-нибудь помещение для хранения провизии.
– О, есть отличный погреб, который я уже замкнула, а вот тут, в конце коридора, большая комната, которая будет служить мне кладовой. И все это заполнено, так как я привезла с собой из города остатки провизии и вина.
– И все это ты перетащила сюда?
– Конечно! Ведь не станете же вы продавать варенье, консервы, соленья, маринады? Что же касается вина, то лакеи, пользуясь беспорядком, уже начали было таскать его, но я живо положила конец этому, и вот теперь все здесь цело и сохранно.
Тамара улыбнулась и пошла за верной женщиной в верхний этаж. Там тоже все было весело и уютно, и молодая девушка с облегченным сердцем спустилась вниз. Конечно, здесь было довольно просто и бедно по сравнению с обширным и роскошным помещением, к которому она привыкла, но ведь и у Эвелины Эриксон было очень просто, а как она была там спокойна и счастлива! Тамару охватило страстное желание перебраться как можно скорее в этот дом и отдохнуть, наконец, вдали от шума и людей, от всех нравственных потрясений, которые пришлось испытать в последнее время, от суеты и беспорядка, которыми сопровождалось приготовление к продаже.
– А теперь выпейте стакан горячего чая и скушайте кусок пирога, который я испекла к вашему приезду, – сказала Шарлотта, провожая молодую девушку в столовую, где все было давно уже подано.
Чтобы не обижать добрую женщину, которая с таким жаром погрузилась в заботы о своем новом хозяйстве, Тамара выпила несколько глотков чая и съела кусочек пирога, хотя всякая пища была ей противна. Дети же, со свойственной им способностью чувствовать себя хорошо на всяком новом месте, были в отличнейшем расположении духа; они громко смеялись и весело болтали, отдавая должное пирогу Шарлотты.
– Ну, мне пора ехать, – сказала, вставая, Тамара. – Еще раз благодарю тебя, моя добрая Шарлотта. Присмотри за детьми, которых я оставляю здесь. Завтра утром мы перевезем сюда папу, а послезавтра вечером, я думаю, мне удастся перебраться и самой. Фанни возьму с собой; она мне еще понадобится там. Ну, дети, смотрите же: ведите себя хорошо!
Тамара вернулась в город немного успокоившись, но теперь новая забота сильно мучила ее. Ей предстояло выполнить тягостную обязанность – предупредить своего отца. С тяжелым сердцем вошла она в комнату больного и под благовидным предлогом удалила оттуда сестру милосердия. Оставшись наедине с отцом, Тамара со всеми предосторожностями, внушаемыми ей горячей любовью к больному, объявила ему о решениях, принятых ей и адмиралом, и объяснила необходимость завтра же оставить этот дом. Тяжелый вздох был единственным ответом Ардатова.
– Не волнуйся, дорогой папа! Пока мы вместе, мы везде будем счастливы, – сказала молодая девушка, нежно целуя больного. – Конечно, наша новая квартира не так роскошна, как эта, но ты там найдешь, по крайней мере, покой. Над тобой не будет висеть постоянно Дамокловым мечом наше разорение! Ты будешь жить хотя и скромно, но спокойно, и никто не будет проклинать тебя, так как все долги будут уплачены. У нас даже хватит денег, чтобы жить без забот. Освободившись от беспокойства, отнимавшего покой и сон и раньше времени покрывшего сединой твою голову, ты скоро поправишься. Только теперь поняла я ужасное состояние твоей души, которое прежде было для меня необъяснимо!
Горячие слезы текли по щекам Ардатова.
– Я не стою такой дочери, как ты, Тамара, – прошептал он. – Дурной отец и презренный расточитель, я принес в жертву вероломной женщине тебя и будущность моих детей!.. И, пригвожденный к кровати, я не в состоянии даже помочь тебе!.. На тебя одну, бедное дитя мое, падает вся тяжесть моих ошибок… – сильное волнение заставило его умолкнуть.
– Не обвиняй себя, папа! Живи только, и все будет хорошо! Если бы ты знал, как там хорошо и спокойно!.. Я уже перевезла туда детей, за которыми присматривает добрая Шарлотта, не пожелавшая расстаться с нами.
Со слезами на глазах она наклонилась к больному и положила руку на его пылающий лоб.
– Какой у тебя сильный жар!.. Будешь ли ты в состоянии выдержать завтра переезд на новую квартиру?
– Буду! Буду!.. Я хочу как можно скорее уехать отсюда, – вскричал больной. Затем, схватив руку Тамары, он спросил ее прерывающимся голосом:
– Тамара, где Люси? Не скрывай ничего от меня!.. Ведь она покончила с собой теми же самыми преступными руками, которыми толкнула нас в эту пропасть?
– Да, папа, только не осуждай ее!.. Сам Господь будет судить ее и потребует отчета в ее поступках. Для нас же эта смерть, может быть, и к лучшему. Она никогда не примирилась бы с бедностью и только сделала бы нас несчастными.
На следующее утро Ардатова, закутанного в шубы и одеяла, с большими предосторожностями вынесли в большую карету, где было устроено нечто вроде постели. Адмирал и сестра милосердия сели рядом с ним. Невозможно передать ужасное состояние души больного, когда он в последний раз переступил порог дома, в котором так долго жил. Один, покинутый толпой друзей и знакомых, которые некогда толпились под его гостеприимной кровлей, он уезжал отсюда навсегда, чтобы тихо угаснуть в бедности и забвении. И это несчастье он навлек на себя сам, принеся все в жертву эгоистичной и неблагодарной женщине, бессовестно эксплуатировавшей его и постоянно изменявшей ему.
С закрытыми глазами, с целым адом бессильного гнева в душе, неподвижно лежал он на подушках. Адмирал молча пожал ему руку. Печально глядел он на расстроенное лицо своего несчастного друга, читая на нем все чувства, волновавшие душу. После отъезда отца Тамара снова принялась за работу, просматривая списки и расставляя в порядке вещи, предназначенные для продажи.
Обширные комнаты приняли теперь печальный и заброшенный вид. С дверей были сняты портьеры, окна обнажены, цветочные горшки пусты. Свернутые в трубки ковры составили в один угол, а на столах и этажерках в беспорядке лежали и стояли статуэтки, ценные вазы, люстры, картины и тысяча других предметов, составлявших некогда гордость роскошного дома.
Среди этой беспорядочной обстановки, напоминающей какой-то магазин, прохаживалась одетая в траурное платье Тамара, отдавая приказания и делая кое-какие заметки. Шуршание шелкового платья заставило ее повернуть голову. С крайним удивлением она увидела Надю, которая со страшно взволнованным видом бросилась к ней на шею. Несколько минут они молча стояли обнявшись. Затем Кулибина громко вскричала.
– Бедная!.. Бедная моя Тамара! Откуда взялись у тебя силы перенести такое несчастье?.. И как ты изменилась!.. Скажи, не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
– Благодарю, добрая Надя, за твое посещение, доказывающее твою любовь ко мне. Теперь все уже сделано. К тому же я не одна: мне во всем помогает крестный отец. Что же касается сил – молодая девушка печально улыбнулась, – то их черпают в самом же несчастье, которое вынуждает быть энергичной.
– Скажи, пожалуйста, правду ли говорят, что твоя свадьба расстроилась? – после некоторого колебания спросила Надя.
– Да, правда.
– Анатолий Павлович нарушил свое слово? Какой негодяй!
– Боже мой! Его поступок весьма естественен. Как большая часть современных людей, он смотрел на брак как на коммерческую сделку, которая должна была доставить в его распоряжение известную сумму. Когда одна из сторон оказалась не в состоянии выполнить возложенных на нее условий, другая нарушила договор – это очень просто и ясно, как Божий день! Но перестанем говорить об этом! – При этих словах выражение ледяного презрения скользнуло по лицу Тамары. – Из всех потерь, перенесенных в последнее время, потеря Анатолия Павловича менее всех волнует меня. Разве можно сожалеть о человеке, которого уже не уважаешь?
Надя недоверчиво и удивленно посмотрела на нее, но не ответила ни слова. Поговорив еще немного, она простилась, извиняясь, что не может дольше остаться, так как ей необходимо сделать еще несколько визитов.
В этот же самый день Мажаровская, старая подруга покойной Люси, праздновала день своего рождения. Гостиная ее была битком набита гостями, и оживленный разговор, естественно, вращался вокруг последней новости дня: разорения Ардатова.
– Он сам кругом виноват! Я не раз предсказывал ему подобный конец, – говорил один старый генерал. – Надо быть совершеннейшим дураком, чтобы бросаться в такие рискованные операции и так слепо доверяться Аруштейну!
– Но кто же, кроме него, согласился бы платить такие безумные проценты? – заметил какой-то молодой чиновник министерства финансов. – Но одно безумие влечет за собой другое! Когда позволяют себе вести такую княжески роскошную жизнь, не имея на то средств, то неизбежно в конце концов приходят к нищете.
– И все это ради театральной принцессы, которую он сделал своей женой и заставил принимать, – сказала одна старая увядшая дева, пользовавшаяся заслуженной славой за свой злой язык. – Просто невероятно, сколько эта особа тратила на свои туалеты! Но как бы она ни одевалась, в ней всегда видна была актриса. И подумать только, что из-за подобной женщины он до смерти замучил свою первую жену – чудное и добродетельное создание! – прибавила она, возводя глаза к небу.
– Кстати, mesdames, знаете ли вы, что Тарусов благородно ретировался? Воображаю себе отчаяние Тамары!..
– Это хороший урок для гордячки, которая всегда была мне антипатична своим напускным видом святой добродетели, – сказала хозяйка дома. – Ну, теперь она опустит нос, когда придется бегать по урокам, поступить в гувернантки или сделаться компаньонкой. Но куда пропал Этель Францевич? Он, наверное, знает все подробности смерти Люси… А! Вот и он, наконец… Теперь мы все узнаем!
Выбритый, напомаженный и надушенный, дыша полнейшим самодовольством, Пфауенберг раскланялся с хозяйкой дома и обменялся рукопожатием с некоторыми из гостей.
Он сел и, не отвечая на град вопросов, которыми засыпали его со всех сторон, попросил позволения закурить. Зажигая папироску, он с улыбкой наблюдал нетерпение общества.
– Не мучайте нас, Этель Францевич! – вскричала Мажаровская. – Я уверена, что вы знаете все подробности смерти Ардатовой. Я слышала, по крайней мере, двадцать версий! Правда ли, что она покончила самоубийством?
– Совершенно верно. Она повесилась на балдахине своей кровати!
– Фи! Вот род смерти, который я бы никогда не выбрала. Должно быть, у нее был ужасный вид!
– Что вы хотите? Бедной Ардатовой некогда было выбирать. Она столько была должна в магазине Лувра! И когда все счета модисток и поставщиков промелькнули в ее уме, она только и думала, как бы избегнуть всех этих требований. И, кроме того… – злая насмешка зазвучала в голосе Пфауенберга, – Б-ский, конечно, не остался бы ей верен! Одним словом, надо было как можно скорее умереть.
– Лишь бы Тамара Николаевна не последовала ее примеру после такого поспешного отступления Тарусова, – заметил какой-то молодой офицер. – Конечно, он поступил умно, и ему надо благодарить Бога, что этот крах не случился на шесть недель позже! Но все-таки он очутился в не очень-то ловком положении!
– Вовсе нет. Я видел его вчера, и он рассказал, что в самый день похорон решительно объяснился с молодой девушкой и сказал, что не женится на ней. Между нами, она никогда не была подходящей партией для Тарусова, и он был бы безумцем, если бы взвалил на свои плечи весь этот лазарет. Конечно, от души жаль Тамару Николаевну! Свидание с ней произвело на меня глубокое впечатление.
– Вы ее видели? Когда? Что она вам сказала? – раздались со всех сторон голоса.
– Я приехал сюда прямо от м-ль Ардатовой. Она теперь как тень самой себя. Во-первых, она со слезами на глазах благодарила меня за посещение, а потом мы стали говорить о Тарусове. В страшном отчаянии она умоляла привести к ней Анатолия Павловича, так как не может жить без него. Я был ужасно взволнован и обещал все, чтобы только успокоить ее, хотя это совершенно невозможная вещь! Анатолий не хочет и слышать о ней. Он хлопочет о переводе, а пока взял отпуск и едет в Москву к родным.
Завязался общий разговор. Каждый из присутствующих считал себя вправе беспощадно критиковать жизнь, поступки и прошлое Ардатова и его семейства, но никто не вспомнил об услугах, оказанных им многим и о приятных часах, проведенных под его гостеприимной кровлей. Никто не подумал, что желание развлекать и угощать их играло чуть ли не главную роль в этом несчастье, в котором упрекали теперь, как в каком-то преступлении, Ардатова.
Приезд Кулибиной прервал этот интересный разговор.
Лицо молодой женщины было так расстроено, что хозяйка дома поспешила спросить ее о причине этого волнения.
– Это правда, я взволнована до глубины души. Да и как не волноваться? Я приехала сюда прямо от Тамары, – воскликнула Кулибина.
На всех лицах появилось выражение крайнего любопытства.
– Без сомнения, и вас это бедное создание осаждало слезами и мольбами уговорить Анатолия Павловича вернуться к ней? – спросила Мажаровская.
– О каких просьбах вы говорите? Я целый час провела с Тамарой и не видела ни одной слезинки на ее глазах. Она мужественно переносит свое горе! Спокойная и гордая, она сама распоряжается приготовлениями к аукциону, отправив отца и детей куда-то за город. Тамара – настоящая героиня! Когда я намекнула на Анатолия Павловича, она ответила взглядом, оледенившим мое сердце: «Разве сожалеют о том, кого презирают»? Я говорю вам – это настоящая трагедия.
Слова Нади дышали такой искренностью, что никто не сомневался в правдивости ее рассказа. Насмешливые взгляды стали искать Пфауенберга, но тот уже благоразумно ретировался. Гомерический смех огласил гостиную Мажаровской. Хотя очаровательный Этель Францевич и был известен как отчаянный лгун, но все-таки ужасно так неожиданно быть уличенным во лжи.
Когда смех, вызванный этим комическим инцидентом, наконец, успокоился, многие дамы решили лично повидать Тамару, чтобы своими собственными глазами убедиться в ее настроении. Поэтому молодая девушка, погруженная в свои хлопоты, была крайне удивлена, когда ей доложили, что несколько дам желают ее видеть. Она приказала передать, что не может принять их, так как очень занята. Через несколько минут ей подали карточку, на которой одна из частых посетительниц их дома писала, что она и несколько других дам желают купить некоторые вещи.
Возмущенная такой нескромностью, так как отлично понимала, что одно только любопытство привело сюда всех этих женщин, из которых ни одна не подумала даже навестить несчастного больного, Тамара приказала сказать, что завтра будет аукцион, на котором каждый может купить, что ему угодно. С презрением и ненавистью смотрела молодая девушка на отъезжающие кареты. Она догадывалась, что эти дамы приезжали с единственной целью: полюбоваться, какое впечатление произвел на нее отказ жениха.
Несмотря на бушевавший в ее душе гнев, она с удовольствием заметила, что в сердце не сохранилось ни малейшего чувства к человеку, которого она прежде любила. Чрезмерная гордость, граничившая почти с жестокостью, делала нечувствительной рану, нанесенную ей. Пока Тамара жила счастливо и беззаботно, в мирном семействе Эриксонов, пока в отцовском доме она была окружена уважением и предупредительностью, это чувство незаметно таилось в глубине ее души. Но в эти дни несчастья и одиночества оно с необыкновенной силой пробудилось в ней и овладело всем ее существом.
Эта страстная гордость придала молодой девушке почти мужскую энергию. Спокойно и решительно взялась она за дело, и все ее распоряжения отличались благоразумием и предусмотрительностью, не свойственной ее годам. В несколько дней слабый, мечтательный и нерешительный ребенок превратился в энергичную женщину с необыкновенно сильной волей.
Дав последние указания, адмирал уехал, сказав, что вернется рано утром. Тамара и Фанни остались одни в большой квартире. Баронесса умоляла молодую девушку провести у нее эту тяжелую ночь, но та отказалась, чувствуя себя неспособной переносить присутствие постороннего лица.
Было уже довольно поздно, когда молодая девушка и ее верная камеристка закончили все дела и отнесли вещи, отобранные для себя, в комнату Тамары. Уставшая нравственно и физически, Тамара приказала Фанни ложиться спать на диван, а сама бросилась на кушетку. Сон бежал ее глаз. Большая лампа, прикрытая абажуром, слабо освещала груду вещей, в беспорядке наваленных вокруг нее. Итак, все кончено, все погибло; спокойная жизнь, обманчивые грезы, счастье, положение, богатство – все рушилось, и перед ней, как темная пропасть, рисовалась будущность, полная нищеты, унижения и страданий. Вздох, походивший на стон, вырвался из груди Тамары, и нервная дрожь пробежала по ее телу. Она боялась той жизни, в которую вступала и которая, казалось ей, будет бесконечным рядом тяжелых испытаний.
– Всемогущий Боже! – прошептала она с жаром. – Дай мне силы перенести ниспосылаемое Тобой испытание и до конца остаться верной своему долгу!
На следующий день, в десять часов утра, приехал адмирал, и вскоре начался аукцион. Тамара удалилась в свою бывшую комнату, которая была теперь пуста и имела очень печальный вид. У окна стояло старое выцветшее кресло, которого она никогда прежде не видала и которое, вероятно, было принесено откуда-нибудь из лакейской; на полу валялись пакеты и картонки, приготовленные Фанни, чтобы увезти их с собой на извозчике, и на простом белом столе лежали ее шубка, шляпа и стояла свеча в белом жестяном подсвечнике.
Охваченная неопределенным ужасом, молодая девушка подошла к окну и прижалась пылающим лбом к холодным стеклам. Сначала она апатично следила глазами за движением экипажей на улице. Затем заметила, что масса извозчиков останавливается у их подъезда. Немного погодя стали подъезжать наемные кареты и собственные экипажи. В то же время до ее слуха донесся смутный говор и топот многочисленной толпы. Тяжело дыша, Тамара отошла от окна и, закрыв лицо руками, бросилась в кресло. Все в ней дрожало и возмущалось, а между тем с каким-то бессознательным, лихорадочным любопытством она старалась расслышать, что делалось в зале, где были собраны остатки их прежнего богатства. Сильное нервное возбуждение необычайно обострило чувства. Несмотря на расстояние, она отчетливо слышала, как набавляли цену за античную группу. Вдруг она вздрогнула. До ее ушей долетел слабый удар молотка! Это было знаком, что одна из вещей переходила в чужие руки. Тамаре казалось, что удар был нанесен ее собственному сердцу. Ледяная дрожь пробежала по телу молодой девушки, и она, заткнув уши, прижалась головой к холодному мраморному подоконнику. Она чувствовала, что задыхается. Казалось, что ее окутывает с глухим шумом какое-то черное облако.
Ощущение холода и отчаянный голос Фанни вызвали ее из забытья. Открыв глаза, она увидела расстроенное лицо доброй девушки, которая, вся в слезах, смачивала одеколоном ее лицо и руки.
– Слава Богу! Наконец-то вы, барышня, пришли в себя, – вскричала радостно Фанни. – Вы совсем похолодели. Я думала, что вы умерли и хотела уже бежать за адмиралом. Выпейте, ради Бога, стакан вина – это вас подкрепит.
Тамара выпрямилась и машинально выпила вино. Она чувствовала себя совершенно разбитой; голова была страшно тяжела, и угрюмый вид пустой комнаты, едва освещенной свечой, еще более усиливал угнетенное состояние духа.
– Скоро все кончится? – спросила она.
– Все уже кончено, барышня, и теперь разбирают вещи. Карета адмирала стоит у подъезда, чтобы отвезти вас домой. Я уеду вслед за вами, как только уложу вещи, оставшиеся непроданными.
В эту минуту вошел адмирал, красный от волнения и заметно уставший. При первом же взгляде на свою крестницу он воскликнул:
– Какой у тебя вид, дитя мое!.. Что с тобой?.. Ты слишком злоупотребляла своими силами. Живо, Фанни, одевайте барышню. Надо скорее увезти ее и дать отдохнуть.
Как во сне, Тамара позволила одеть себя и, опираясь на руку адмирала, вышла в прихожую, где собралась часть еще вчера отпущенных слуг, чтобы проститься со своей молодой госпожой. Молодая девушка машинально опустила руку в карман, чтобы достать деньги для традиционного «на чай». С беспокойством наблюдавший за ней адмирал поспешил вынуть из кармана крупную бумажку и отдал ее лакеям, сказав, чтобы они разделили ее между собой. Наконец все формальности были исполнены, и дверца кареты захлопнулась за ними. Полными слез глазами взглянула молодая девушка в последний раз на дом, где была так счастлива. Колеблющийся свет, подобно блуждающему огоньку, последовательно освещал окна длинной анфилады комнат. Это, вероятно, Фанни, окончив последние дела, готовилась к отъезду. Тамара откинулась вглубь кареты. Она никак не предполагала, что этот час будет таким тяжелым.
Пара лошадей скоро остановилась перед подъездом новой квартиры Ардатовых. С чувством облегчения вошла Тамара в небольшую светлую квартирку, где Шарлотта с детьми встретила ее с выражением живейшей радости.
– Вот вам для ваших маленьких ротиков, – сказал Сергей Иванович, целуя своих крестников и отдавая им большую коробку конфет.
Пока дети горячо благодарили доброго адмирала, Тамара поспешно прошла в комнату больного и, наклонившись к его уху, прошептала:
– Все кончено, папа, и я больше не расстанусь с тобой!
Увидев входящего адмирала, сестра милосердия скромно удалилась.
– Ну, Николай, как ты себя чувствуешь? – спросил Сергей Иванович, пожимая руку своего друга.
– Отлично! Гораздо лучше, чем того заслуживаю, – слабым голосом ответил больной, устремляя влажный и признательный взгляд на бледное лицо Тамары.
– Да, она мужественная девушка, и ты можешь гордиться ею, – ответил Сергей Иванович. – А ты, малютка, вместо того, чтобы слушать болтовню, пошла бы напиться горячего чаю, да и мне, кстати, прислала бы стакан.
Перед своим отъездом адмирал увел Тамару в ее комнату и передал ей довольно туго набитый бумажник.
– Здесь 1800 рублей, оставшиеся от уплаты всех долгов. Замкни куда-нибудь эти деньги и затем отдохни хорошенько! Это тебе крайне необходимо.
Стараясь избежать изъявлений благодарности своей крестницы, этот честный человек поспешил уехать. Тамара же, утомленная душой и телом, позволила Фанни уложить себя в постель и скоро заснула крепким сном.
На другой день Тамара проснулась поздно и чувствовала себя очень слабой и ни на что не годной. Тем не менее она во что бы то ни стало хотела сама ухаживать за больным отцом, но сестра милосердия объявила, что по желанию адмирала она останется еще на пятнадцать дней, и умоляла ее отдохнуть как следует. Молодая девушка ушла в свою комнату и написала длинное письмо госпоже Эриксон. Рассказав ей про постигшее их несчастье и описав горечь и страдание, наполнявшие ее душу, она почувствовала большое облегчение. «Теперь только, дорогая тетя, я поняла цель воспитания, данного мне тобой. Ты предчувствовала своим любящим сердцем эту катастрофу и не хотела, чтобы я вступила в жизнь безоружной. Я постараюсь показать себя достойной твоих уроков! Я использую свое знание и в труде буду искать покоя души. Напиши мне поскорей, дорогая тетя Эвелина, довольна ли ты мной. Я так нуждаюсь в поддержке! Если у вас будет сеанс, скажи маме, что я мужественна, что прошу ее охранять нас и простить моего отца. Он, бедный, так несчастен! Господь жестоко наказал его».
Однажды утром, несколько дней спустя, баронесса приехала вместе с адмиралом навестить своих друзей. Поговорив о больном, Тамара показала Вере Петровне весь дом. Когда все устроились в гостиной, молодая девушка обратилась к адмиралу и баронессе с просьбой достать ей какую-нибудь работу, так как денег, бывших у нее в распоряжении, не могло хватить надолго. Те в замешательстве переглянулись между собой.
– Но, друг мой, что же ты умеешь делать? – сказала, наконец, баронесса. – Давать уроки очень тяжело, а женские работы – вышивание, вязание – так плохо оплачиваются, что ты без всякой пользы утомишь себя.
– Я вовсе не думала о таких занятиях, – с легкой улыбкой заметила Тамара. – Я могу работать в редакциях, так как свободно владею четырьмя языками: французским, английским, немецким и шведским – и легко перевожу как научные сочинения, так и романы. Кроме того, взгляните! – она вынула из стола прекрасно разрисованный веер. – Я могу исполнять такие вещи для фабрик и магазинов. Наконец, я могу писать портреты, и прошлой зимой в Стокгольме получила золотую медаль на художественной выставке.
В молчаливом изумлении слушали ее и адмирал, и баронесса, внимательно рассматривая разрисованный веер.
– Но ты, малютка, настоящая волшебница! – вскричал, наконец, Сергей Иванович. – Отчего ты так старательно скрывала свой талант? Не можешь ли ты показать нам какой-нибудь портрет своей работы?
Тамара провела их в свою комнату и показала портрет маленького Гаральда Эриксона.
– Да, здесь видна рука мастера!.. Какой колорит! Какая экспрессия! – вскричала баронесса, понимавшая толк в живописи. – Эта детская головка точно живая! Действительно, такой талант – золотое дно.
– Во всяком случае, я думаю, что могла бы работать в мастерской какого-нибудь художника, как только папа настолько поправится, что его можно будет оставлять одного, а пока я хотела бы работать дома, чтобы иметь возможность ухаживать за ним.
Восемь дней спустя к Ардатовым приехал сияющий адмирал. Работа Тамары очень понравилась, и одна фабрика сделала ей заказ в таком размере, в каком она возьмется его выполнить. Не менее удачны были и хлопоты Веры Петровны. Благодаря содействию Магнуса она получила в одной редакции большого ежемесячного журнала хорошо оплачиваемый перевод. Кроме того, она привезла поклон от молодого человека и прелестную корзинку редких цветов, которую тот передал Тамаре с выражением почтительного сочувствия. Молодая девушка горячо поблагодарила баронессу. Уверенность в возможности заработка сняла громадную тяжесть с ее сердца.
