Текст книги "Божьи люди. Мои духовные встречи"

Автор книги: Вениамин Митрополит (Федченков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

6. Беседы отца Германа

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Вопрос. Батюшка, скажите нам что-нибудь на пользу души.

Ответ. Что же я сказать могу? Как я в монастырь поступил, все чувствовал свое недостоинство: жалкий, ничтожный я человек, и ничего я не могу по себе, ничего! И это чувство и нужно хранить и иметь в себе – это главное в монастыре; да и в миру тоже.

Помнить надо завет Спасителя: “…научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим” (Мф. 11, 29). А еще терпение надо иметь в послушании. Читали вы житие Павла Препростого^[88] – ученик он был Антония Великого^[89]? Непременно себе купите эту книгу: много там назидательного. Так вот, когда пришел он к преподобному Антонию, стучит к нему в келию, просит принять его в число братии, а Антоний взглянул на него и говорит:

– Нам таких не надо: стар ты слишком, ничего делать не можешь.

Ему 62 года было. Долго умолял его Павел Препростый, говоря, что он все будет исполнять, но св. Антоний прогнал его от себя и затворился в келии. Три дня и три ночи простоял Павел Препростый у келии преподобного, на четвертый день отворил преподобный дверь и видит его, исхудавшего, измученного, и спрашивает:

– Ты еще здесь?

А тот ему отвечает:

– Здесь и умру, святый отче, если не примешь меня.

И принял его старец. Велел одежду ему самому шить. Только тот кончил с трудом, а преподобный Антоний велел ему все распороть и потом опять заново сшить. Ведь иной, незнающий, подумает:

– Вот дурак какой, что же это? Сшить, распороть и опять сшить?

А Павел Препростый смиренно все это выполнял на пользу душе своей.

Вы непременно его жизнь прочтите. А ведь вот я-то возгордился! Ведь воображаю о себе, что могу и наставить и поучить, ведь как теперь вам разглагольствую. Вы ведь, пожалуй, подумать можете, что и я делатель какой?! А я только все это слыхал, что другие так делают; а сам ничего и не делал, и не начинал делать.

А смиренномудрие – великая это вещь и глубина бесконечная.

Святые отцы сравнивают и говорят, что вот как жемчуг драгоценный из глубины моря достают, так и из глубины смиренномудрия драгоценнейшие жемчужины духовные достаются. А на вопросы ваши что же могу я вам ответить? Читали вы жизнь и подвиги старца, затворника Гефсиманс– кого скита, Александра? Ведь это мой старец был, я у него келейником был, да записал о нем. Много там поучительного – вы вот прочтите! Я это все записывал, когда келейником был у него. Да и не решился бы напечатать, если бы не преосвященный Феофан Вышенский. Когда я еще в Гефсиманском скиту жил, я о себе возомнил много, и наставлял, и учил кое–кого, и даже старцем прикинулся; ко мне даже на совет приходили из братии, да и миряне тоже. Так вот я и написал тогда преосвященному Феофану о своих сомнениях; и он меня наставлял. Послал я ему свои записки о старце моем о. Александре, и он мне на это ответил, что советует напечатать, потому что скрыть это от могущих почерпнуть в них назидания было бы “не совсем безгрешно”. Вы, может быть, не верите?

О. Герман встал и своей тихой, слабой походкой удалился в соседнюю комнату и через несколько минут вернулся, неся в руках холщовую обертку от посылки, на которой был написан адрес ему от преосвященного Феофана, с наименованием отправителя и приложением печати на сургуче преосвященного Феофана. Показав нам ее, он благоговейно унес ее обратно в свою келию.

– Дивный был старец, – продолжал он, вернувшись, про о. Александра. – Вот он был делателем молитвы Иисусовой. Бывало, приду к нему, а он сидит в углу на низеньком стуле и весь ушел в молитву, так что не замечает моего прихода. Стану я на коленки у входа в его келию, да так и стою, долго стою; наконец, он меня заметит: “Ты что пришел?”

Я скажу, да и опять стою, как стоял, все хочется, хочется услышать от него что-нибудь поучительное, а старец опять весь ушел уже в молитву.

Молитва Иисусова? Не всем она дается, не всем: а смиренным она дается, а иным и совсем не дается.

27 августа 1916 г.

БЕСЕДА ВТОРАЯ

“Помню, говорили мы с вами раньше; говорил я вам тогда много, помню. Уж простите, это по гордости я так говорил. Что могу я полезного сказать; я, весь век свой в грехах проживший? Ведь вот всю жизнь свою прожил я в монастыре, а чему научился? В чем преуспел? Что сделал? – Ничего! Из всех людей я самый грешнейший; и вот теперь уже с трудом хожу, еле передвигаюсь; и гроб мне уже давно готов; и все в нем лежит готово для погребения – только еще меня одного в нем нет. Скоро положат и меня в него, защелкнут ключом, и предстану я пред Господом моим. Только вот с чем предстану и куда пойду потом? – Не знаю. А уж скоро это будет. Ведь вот я теперь уже с трудом хожу, еле ноги передвигаю. Говорят мне многие: “Вы, батюшка, не утруждали бы себя службами церковными”. А по мне лучше даже умереть у Престола Божия, чем у себя в келии. Но на все воля Господня! И страшно только, когда подумаешь, что ничего-то я не сделал, ничего не собрал, ничему не научился. А ведь у какого старца я был! Мог бы кое-что перенять; да вот так, по моей лености да моему нерадению, ничего у меня и не вышло.

А про старца моего, о. Александра, я, кажется, вам рассказывал еще в тот раз. Книжечку вам давал? Да это я написал ее, да не написал, а так кое-что собрал, записки о нем вел еще при его жизни. И вот когда старец мой умер, так меня многие просили эти записки издать, да я все не решался; а потом послал эти записки о. Амвросию Оптинскому, он их одобрил. И епископу Феофану Затворнику – может быть, слышали? – так вот он в них кое-что исправил, пересмотрел да и написал мне, чтобы я их непременно издал, и даже выразился так, что “сохранять их под спудом было бы не совсем безгрешно”. Ну вот я и решился их напечатать. Некоторые из моих духовных детей, ученые иеромонахи, мне эти записки поправили: расставили, где нужно, знаки, все в порядок привели, и потому хорошо и вышло”.

Одной женщине, Д–кой, он говорил:

“В монастырь собираетесь? Зачем вам, голубушка, монастырь? Рано вам еще. А вот вы дома живите, как в монастыре: в театры не ездите! Кто бы ни говорил вам – этого держитесь.

Ведь вот я в молодости тоже в театре был; был у меня брат старший женатый; он и в театры ездил и вообще образ жизни вел светский, а я нет; меня все в монастырь тянуло. Было мне лет восемнадцать. Так вот брат этот мой старший и взял меня с собою в театр; и ушел я оттуда, не высидел.

Упросил я родителей моих отпустить меня в монастырь. Они меня благословили, и я ушел в Гефсиманский скит, от Троицы недалеко. И взял меня к себе послушником старец о. Александр. Дивный был старец! Вот он был молитвенник, делатель молитвы Иисусовой, в затворе жил. Вот и вам в послушании надо быть, в полном послушании у духовного отца; надо такого выбрать, чтобы сам в послушании был у старца; и без его благословения ничего не делать. Или вам старицу иметь, но это – уже потом. Правило молитвенное исполнять надо с осторожностью: лишнего не набирать, и тоже без благословения отца духовного нельзя”.

Книг у старца было немного: авва Дорофей, Иоанн Лествичник, Макарий Египетский, Исаак Сирин да преподобный Серафим: “О молитве Иисусовой”, только это он и читал, особенно “Семь слов” Макария Египетского.

“Вы это читаете? И хорошо. Читайте, да не раз, не два, а разов четыре, пять прочтите! Очень это смиряет – меня это очень смиряло”.

Помню еще: выхожу я раз от старца, слышу, кто-то подъезжает. Выхожу на крыльцо – вижу, офицер, и лица на нем нет, вид такой страшный. Спрашивает меня, можно ли видеть старца? Я говорю, что старец в затворе и никого не принимает, а он мне в ответ прерывающимся голосом:

– Попросите старца меня принять, иначе я лишу себя жизни!

Я испугался: иду к старцу, говорю ему – так и так; он говорит:

– Впусти его!

Я пошел за приезжим и ввел его к старцу, а сам вышел перед крыльцом, там, где ждал офицер, и вижу: на дорожке крупными буквами начертано три раза: “Преподобный отче Сергие, помоги мне”. Видно, в крайней нужде был этот человек. Я постоял, постоял да потом подумал: “Как же это я его так к старцу одного впустил? Вид у него страшный – а ну как он моего старца убьет?”

Испугался я и пошел к дверям его келии. Все было тихо. Только слышны были глухие рыдания приезжего и тихий голос старца. Уезжая, офицер сказал, что открыл старцу то, чем он мучился пять лет, что старец спас его от гибели и теперь он совсем спокоен и счастлив.

В чем было дело, он не сказал.

После смерти старца я вскоре возгордился по греховности своей: кое–кому из братии советы давал, и ко мне приходили; даже старцем прикинулся; вот как я возгордился. А сам ничего не знал, ничему не научился, а о делании молитвы Иисусовой только от других понаслышке знал. Потом меня перевели в Зосимову пустынь, игуменом поставили. Когда я приехал, здесь одни были бедные деревянные строения да деревянная ограда кругом; а вот как Господь все устроил, помимо наших трудов, снисходя к нашей немощи. И вот здесь я весь в дела ушел, о молитве не радел; из Марии в Марфу превратился. А в монастыре трудно жить. В житии св. мучеников Евлампия и Евлампии сказано: когда мучили св. Евлампия, бросили его в котел с маслом горящим, а он восхвалял Бога, как бы не чувствуя мучений. И пришла его сестра Евлампия, с твердым намерением пострадать вместе с ним. И он стал звать ее к себе. Св. Евлампия, желая войти к нему, ухватилась за край раскаленного котла, страшно обожгла себе руки и не могла войти. Когда же святой позвал ее опять, она с разбега сразу впрыгнула в котел и умерла с братом мученическою смертью. Память их 10 октября.

О монастыре и о жизни в нем не мечтайте: на все да будет воля Божия. Вот я в монастыре весь свой век прожил, а ничему не научился. Недостойный игумен! Скоро предстану пред Лице Божие; а с чем предстану – не знаю. Ничего не имею, кроме грехов. Помните всегда завет Спасителя: “На– учитеся от Мене, яко кроток есмь, и смирен сердцем, и обря– щете покой душам вашим”.

Читайте непременно молитву Иисусову: имя Иисусово должно быть постоянно у нас в сердце, уме и на языке: стоите ли, лежите ли, сидите ли, идете ли, за едой – и всегда–всегда повторяйте молитву Иисусову. Это очень утешительно! Без нее нельзя. Ведь можно молитву Иисусову и короче говорить: это отцы святые советуют для новоначальных. Это полезнее и крепче будет. Помните шесть слов: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго”. Повторите медленнее: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную” – и еще медленнее: “Господи – Иисусе – Христе, – помилуй мя, – грешную”. Так хорошо! Учитесь самоукорению: без него нельзя. Вот я пятьдесят лет в монастыре живу, мне 76 лет, слепой, еле ноги передвигаю; и только потому меня Господь милует, что я вижу свои грехи: свою лень, свое нерадение, гордость свою; и постоянно себя в них укоряю – вот Господь и помогает моей немощи”.

БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

“Я не знал, что вы здесь. Садитесь. Я вам книжечку приготовил: “Письма старца о. Леонида”, почитайте. Это очень интересная книжечка; только я не насовсем вам ее дам.

Что теперь кругом делается?! Трудно вам жить среди такого развращенного мира. Меня все спрашивают: “Конец ли это мира?” Что можем мы на это ответить? Спаситель сказал: “О дне сем и часе никто не знает, ни ангелы на небеси; а только Отец ваш Небесный” (Мф. 24, 36). Я думаю, что это еще не конец! Но сердце Божие к нам теперь близко. Не до конца прогневается Господь. Он милостиво хранит нашу обитель под покровом Матери Божией. И опять будет мир и тишина. Господь нас помилует за веру нашу – все-таки еще многие веруют и многие молятся еще на Руси.

А книжечка о. Леонида – очень интересная; великий это был старец, о. Леонид. А его старец был о. Феодор Санаксарский^[90] – тоже великий старец; а он был учеником молдавского старца Паисия Величковского – слыхали про него? Вот у него чудная книжечка есть о молитве Иисусовой. Так о. Леонид ему духовный внучек приходится. Очень хорошая это книжечка!

Молитва – это главное в жизни. Если чувствуете лень, нерадение, как вы говорите, что же делать? Таков уж есть человек! А вы молитесь Богу в полном внимании, просто, как дети, говорите слова молитвы Самому Господу: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную”. Господь Сам знает, что вы – грешная. Так и молитесь: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Так легче, короче и лучше будет внимание удерживать на словах. Вот так и молитесь. Да укрепит вас Господь Бог. И за меня иногда молитесь так: “Спаси, Господи, и помилуй Германа”, так и говорите. Не надо – ни игумена, ни иеромонаха, а просто: “Спаси, Господи, и помилуй Германа”. Молитесь обо мне так. Помоги Вам, Господи”.

БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ

“Любить надо Господа. Ведь Господь добрый! Господь Кровь Свою за нас пролил. За это надо Господа благодарить; и, как дети Отца, молить простить нам наши грехи. Молитесь стоя или даже сидя: ведь Господь видит, что вы дети маленькие, сил у вас мало. Он не взыщет. Просто говорите с Господом. Ведь Он так близок к нам. Святитель Тихон Задонский так молился: “Кормилец мой, Батюшка!” Вот как он Господа призывал! Вникайте в каждое слово молитвы умом; если ум отбежит, опять его возвращайте, принуждайте его тут быть, а сами языком слова молитвы повторяйте. Так будет хорошо! А сердце пока оставьте и не думайте о нем, довольно вам такой молитвы. Главное, чтобы чувство самоукорения неотступно было бы, чувство своей греховности и безответности – перед Богом. Разве это трудно? Говорите: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную” – и чувствуйте, что говорите. Вы говорите: “Страшно”. Но разве сладчайшее имя Господа может быть страшно? Оно благодатно, но надо произносить Его с благоговением. Епископ Феофан говорит: “Надо стоять перед Богом, как солдат на смотру”. А укорять себя надо не только в делах плохих. Дел-то греховных у вас, может быть, и немного, а за мысли греховные тоже отвечать будем.

Люди мирские и не знают, что такое помыслы; они каются только в делах; а монахи все свои мысли перед глазами имеют, в греховных помыслах каются и себя за них укоряют. Один мирянин даже соблазнился этим. Книгу какую-то издали: в ней про помыслы, какие являются, написано было; а мирянин-то и говорит: “Вот чем монахи занимаются, вот какова святость их жизни”. Монахи за это по смирению себя укоряли, делами-то они не грешили; а мирянин не понял того и соблазнился. Так что миряне и не знают про это делание монашеское; в книгах обыкновенно об этом не пишут. А за помыслами надо следить; а главное – на них не останавливаться, скорее укорить себя да помолиться Богу. Если себя не укорять и своей греховности не чувствовать, можно в прелесть попасть. Вот один монах – я его сам знал, он до сих пор в одном монастыре просфоры продает. Если пойдете туда, можно его увидать; нарочно-то не ходите, это может быть и не полезно: так, без дела, в мужские монастыри не ездите; а разве если что нужно будет. И вы там будете вспоминать мои слова. Вот этот монах, кажется, послушником еще тогда был, – захотел молитвою Иисусовою заниматься, не узнав как следует о ней; и начал заниматься. Появились у него чувства отрадные; и он думает, что это уже плод молитвы. И все больше и больше надмевается. Видения у него начались; а он все утешается. И казалось ему, что будто он порою ходит в чудном саду: и так всякий раз ему отрадно было молитву начинать.

Только один раз поговорил он с кем-то из знающих; и его спросили: вникает ли он в слова молитвенные? А он даже и не знал, что это нужно. А как начал он вникать в слова да укорять себя, так и пропали чувства утешительные да видения всякие; потому что все это неправильно. Смирения, самоукорения да простоты держитесь!”

БЕСЕДА ПЯТАЯ

“Что же могу я вам сказать? Ничего не могу я сказать. Сам ничего не знаю, ничему не научился; а что же еще могу сказать другим? Ведь я неученый, вы понимаете? Малоученый. Ведь как меня учили-то? Читать научили по Псалтири, “Отче наш”, “Богородицу”, – это когда мне восемь лет исполнилось; и больше ничему не учили. Хотелось бы дальше поучиться, спросили: что книжки стоят? Говорят: “Пять рублей”. Откуда же нам было такие деньги взять? Так я восьми лет свое образование и кончил – совсем необразованным остался, ничего не знаю. А хотелось бы тогда еще поучиться”.

БЕСЕДА ШЕСТАЯ

“Все жду смерти, а смерть ко мне не приходит. Вот думал: “Не доживу до 77 лет”, а 20 марта исполнился мне 77–й год; и вот уже 13 дней я прожил 78–го года; а все смерть не идет за мною. На что я живу? Кому я нужен? Всем я в тягость! Братия терпят меня – спасибо им, не выгоняют! А я, лентяй, живу, ничего не делаю, на соблазн другим. Братия кругом работают, трудятся; а я, лентяй, ничего не делаю. Недостойный монах, недостойный игумен! В монастыре живу уже 55 лет, и ничего не сделал – о монашеской жизни и понятия не имею. Вот мой старец о. Александр жил 70 лет, преподобный Серафим 70 лет, о. Амвросий Оптинский 73 года – а какие светильники были, истинные старцы, подвижники; а я 77 лет прожил и не сумел угодить Богу. И с чем предстану я, окаянный, на Страшный Суд Божий? Всем меня наделил Господь: привел 22–х лет в святую обитель в 1866 году; через восемь лет меня посвятили в иеродиаконы, а в 1885 году в иеромонахи; и в схиму Господь меня облек. Все мне даровал Господь; а я ничего не сделал, ничем не угодил Богу и страшусь праведного суда Божия на Страшном Суде Его.

Обитель вся устроена трудами братии; все они у меня хорошие, труженики, послушные такие! Один я им показываю пример лени и нерадения.

26–го был день моего ангела^[91] – ведь меня Гавриилом звали. Родился я 20 марта 1844 года”.

Звенигород. Саввино-Сторожевский монастырь.

Саввино-Сторожевский монастырь. Колодец у Рождественского собора.

Схиигумен Герман.

Святые врата Гефсиманского скита.

Гефсиманский скит. Кладбищенская церковь в честь Воскресения Христова.

Пещерный храм в Черниговском скиту.

Параклит. Храм Святого Духа.

Параклит. Святые врата и колокольня.

Преподобный Варнава Гефсиманский.

Преподобный Варнава в келии

Смоленская Зосимова пустынь. Святые врата с церковью во имя Всех Святых.

Смоленская Зосимова пустынь. Собор в честь Смоленской иконы Божией Матери и колокольня.

Часовня над колодцем преподобного Зосимы.

Иеромонах Алексий

Игумен Зосимовой пустыни отец Герман и старец Алексий

Преподобномученица великая княгиня Елисавета

БЕСЕДА СЕДЬМАЯ СЛОВО о. ИГУМЕНА ГЕРМАНА О СХИМЕ

“Многие монашествующие боятся схимы, боятся накладывать на себя обеты, которых сдержать не смогут. Была у о. Александра, моего старца, духовная дочь, монахиня Евфросиния, она потом у меня исповедовалась и умерла года два тому назад. Я ей всегда говорил: “Принимай схиму!” А она мне отвечала: “Батюшка, да разве я могу? Разве я достойна?” А я ей отвечал: “Кто же из нас-то достоин? Кто может считать себя достойным? Мы только смиряться можем и смирением дополнять дела, которых у нас нет… Какой я схимник?! Господи, Ты видишь немощь мою! Никуда я не гожусь! Без Тебя, Господи, я – ничто!”

7. Кончина отца схиигумена Германа

“Светильник догорает – свеча угасает! Отходит от нас батюшка! Он какой-то совсем неземной стал; весь в небе – в молитве! Душа его уже давно переселилась туда, где он собрал себе трудами всей жизни своей сокровище неоскудеваемое; а с нами только дух его в слабом теле. И как умилительно смотреть на святого старца теперь особенно, в последние дни его жизни. Каким он был всегда – истинным, строгим монахом, таким он остается и до конца; постоянное во всем себе понуждение, самоукорение, слезы о грехах своих.

Когда заболел батюшка, ослабел, он очень волновался, все торопился, хотел куда-то уходить, собирался – все звал меня с собою!

– Пойдем скорее, пойдем.

– Да куда мы, батюшка, пойдем?

– В Кремль пойдем, или поедем в Крым, ведь у нас обителей много, – и все торопил батюшка, все понуждал себя.

Третьего дня его соборовали в келии: соборовали о. Дионисий, о. Митрофан и мы с о. Мельхиседеком. О. Алексий молился с ним. Батюшка лежал на постели. После соборования батюшка поуспокоился, но очень был слаб.

Последние дни батюшка совсем ничего не ел, только принимал Святые Таины. И когда говоришь ему:

– Батюшка, вы бы покушали немного, – он отвечает:

– Только бы Господь не лишил нас небесной пищи, – и плачет.

Батюшка так слаб, что встать уже не может и все лежит и смотрит на небо, туда, куда стремится, чего жаждет его душа, – смотрит на небо, а лицо у него чисто ангельское, тихое, кроткое.

Сегодня утром как будто подобрее был батюшка; приобщился и сам прочел громко всю молитву: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред ли– цем всех людей, свет во откровение языков и славу людей Твоих Израиля”. Потом выпил только полчашечки чаю и съел кусочек просфорки. И в обращении батюшка все тот же, каким был всю жизнь, – никаких послаблений. Принес я ему днем кашку рисовую, молочную. Батюшка покушал немного, а я спрашиваю:

– Батюшка, кажется, хороша кашка?

А батюшка говорит:

– Нет, не хороша!

О. Мельхиседек подошел к нему и тронул его, а батюшка ложкою ударил его по руке. А о. Пантелей мне говорит:

– Знает батюшка, что делает: это он тебя – учит.

Он считал всякое самоволие не духовным.

После обедни 27 июня о. Иннокентий послал всех монахов проститься с батюшкой. Батюшка сидел на постели в своей келии, в сером подряснике. Лицо у него было светлое, ясное, кроткое, как у ребенка. О. Мельхиседек стоял у аналоя в противоположном углу. О. Иннокентий подошел к батюшке и сказал, что мы пришли проститься. После нас подошли Ольга и Анна Патрикеевы. Их уже батюшка не узнал. Когда мы поклонились батюшке в землю, о. Иннокентий сказал:

– Батюшка, это прощаются с вами, просят у вас прощения, скажите им что-нибудь.

Батюшка поднял глаза к небу и тихо сказал:

– Нам нужно теперь всем готовиться в небесные обители!

О. Иннокентий сделал знак, что пора, и мы ушли”.

Старец скончался.

Об обители он предсказал, что, пока он жив, она будет цела; а как скончается, ее закроют. Так и было: после его смерти и погребения ее закрыли.

Это было в 1923 году^[92]

Оптина^[93]

«Оптина»… Так сокращенно называли обычно этот монастырь богомольцы. Подобно и Саровский монастырь звали просто “Саров”. А иногда к Оптиной присоединяли и слово “пустынь”, хотя пустынного там не было ничего, но этим хотели, вероятно, отметить особую святость этого монастыря.

Оптина находится в Калужской губернии, в Козельском уезде, в 4–х верстах от города, за речкой Жиздрой, среди соснового бора.

Самое слово Оптина толкуют различно. Но нам, с духовной точки зрения, больше по душе легенда, что эта пустынь получила свое имя от какого-то основателя ее, разбойника Опты. Так ли это было на самом деле или иначе, но посетителям, да и монахам, это объяснение нравилось больше, потому что богомольцы тоже приходили туда с грехами и искали спасения души; да и монашеское житие по сущности своей есть прежде всего покаянное подвижничество.

Прославилась же Оптина своими старцами. Первым из них был отец Лев, или Леонид^[94], – ученик знаменитого старца Паисия Величковского, подвижника в Нямецком монастыре, в Молдавии^[95]. После отца Льва старчество перешло к преемнику его, иеромонаху о. Макарию (Иванову)^[96], происходившему из дворян. Про него сам митрополит Московский Филарет^[97] сказал однажды: “Макарий – свят”. Под его руководством воспитался и вызрел “мудрый” Амвросий^[98], учившийся сначала в семинарии. Потом были старцы – два Анатолия^[99], Варсонофий^[100] – из военной среды, и Нектарий^[101]. Последнего, а также и второго Анатолия, видел я лично и беседовал с ними. Но, кроме этих выдающихся иноков, и настоятели, и многие монахи тоже отличались высокою святою жизнью. Впрочем, и вся Оптина славилась на Россию именно духовным подвижничеством братии, что связано было больше всего со старчеством, и в свою очередь воспитывало опытных старцев.

Старец – это опытный духовный руководитель. Он не обязательно в духовном сане, но непременно умудренный в духовной жизни, чистый душою и способный наставлять других. Ради этого к ним шли за советами не только свои монахи, но и миряне со скорбями, недоумениями, грехами. Слава оптинских старцев за одно второе полстолетие распространилась за сотни и тысячи верст от Оптиной, и сюда тянулись с разных сторон ищущие наставления и утешения. Иногда непрерывная очередь посетителей ждала приема у старца с утра до вечера. Большей частью это были простые люди. Среди них иногда выделялся священник или послушник монастыря. Не часто, но бывали там и интеллигентные люди: приходили сюда и Толстой, и Достоевский^[102], и вел. князь И. Константинович^[103], и Леонтьев^[104], и бывший протестант Зедергольм^[105]; жил долго при монастыре известный писатель С. А. Нилус^[106]; постригся в монашество бывший морской офицер, впоследствии епископ, Михей^[107]; при о. Макарии обитель была связана со славянофильской семьей Киреевских^[108], которые много содействовали издательству монастырем святоотеческих книг; отсюда же протянулись духовные нити между обителью и Н. В. Гоголем^[109]; известный подвижник и духовный писатель, епископ Игнатий Брянчанинов^[110], тоже питался духом этой пустыни. А кроме этих лиц дух внутреннего подвижничества и старчества незаметно разлился по разным монастырям. И один из моих знакомых писателей, М. А. Н.^[111], даже составлял родословное древо, корнями уходившее в Оптину… Хорошо бы когда-нибудь заняться и этим вопросом какому-либо кандидату богословия при писании курсового сочинения… А мы теперь перейдем уже к записям наших воспоминаний.

Конечно, они не охватывают всех сторон монастырской жизни обители, не говорят и о подвижнической страде иноков, какая известна была лишь им, их духовникам да Самому Богу. Я буду говорить лишь о более выдающихся лицах и светлых явлениях Оптиной. Разумеется, такое описание будет односторонним. И правильно однажды заметил мой друг и сотоварищ по Духовной академии, впоследствии архимандрит, Иоанн (Раев), скончавшийся рано от чахотки, что я подобным описанием ввожу читателей, а прежде – слушателей, в некое заблуждение. Он привел тогда такое сравнение. Если смотреть на луг или цветник сверху, то как покажется он красив со своими цветами и яркой зеленью. А спустись взором пониже, там увидишь голенький стволик с веточками. Но и здесь еще не источник жизни, а – внизу, в земле, где корявые и извилистые корни в полной тьме ищут питание для красивых листочков и цветочков. Тут уже ничего красивого для взора нет, наоборот, и неблаголепно, и грязно… А то и разные червяки ползают рядом и даже подгрызают и губят корни, а с ними вянут и гибнут листочки и цветочки.

“Так и монашество, – говорил о. Иоанн, – лишь на высотах и совне – красиво; а самый подвиг иноческий и труден, и проходит через нечистоты, и в большей части монашеской жизни является крестной борьбой с греховными страстями. А этого-то, – говорил друг, – и не показываешь в своих рассказах”.

Все это – совершенно верно, скажу я. Но ведь и в житиях святых описываются большей частью светлые явления из жизни их и особенные подвиги. А о греховной борьбе упоминается обычно кратко и мимоходом. И никогда почти не рассказывается о ней подробно. Исключением является лишь житие св. Марии Египетской^[112], от смрадных грехов дошедшей потом до ангелоподобной чистоты и совершенства. Но и то описатели оговариваются, что они делают это вынужденно, чтобы примером такого изменения грешницы утешить и укрепить малосильных и унывающих подвижников в миру и в монастырях. Так и мы не будем много останавливаться на наших темных сторонах: это не поучительно. Да они мне и неизвестны в других людях: о чем же стал бы я и говорить?! Впрочем, где следует, там будет упомянуто и об этом. Читателю же действительно нужно и полезно не забывать, что высоте и святости угодников Божиих и предшествует, и сопутствует духовная борьба; иногда – очень нелегкая и некрасивая…

Кстати, и сам упомянутый о. Иоанн должен по справедливости быть причислен к лику подвижников: он мало жил (умер лет 33 – 34, будучи инспектором Полтавской семинарии), но многого достиг духовно: только это было скрываемо от посторонних… Царство ему Небесное. Помяни мя, друже и отче, грешного.

Имя Божие

Воспоминания мои будут отрывочны и без плана. Одно лишь будет связывать все: светлая духовная сторона.

Мне дважды привелось бывать в Оптиной. Еще с академии я узнал о ней. И, будучи студентом, встречал в селе духовных чад старца Амвросия и слушал их рассказы о нем. Но сам и не думал о посещении пустыни: не воспитывали в нас ни в семинариях, ни в академиях интереса и любви ни к монастырям, ни к подвижникам, ни к таким светилам Церкви, как даже о. Иоанн Кронштадтский или Феофан, Затворник Вышенский, – наши современники. Учеба, книги, наука, ученые – вот был наш интерес. Потому и после академии почти никто из нас не думал о посещении обителей вообще… Уж не помню, почему и как я, будучи ректором Таврической семинарии, решил к концу летних каникул посетить Оптину. На следующий год или через два я вторично побывал там, будучи ректором Тверской семинарии. Жил недолго – не больше двух недель. Конечно, за такой короткий срок я заметил лишь немногое из богатых сокровенных сокровищ святой обители. Оба воспоминания солью воедино.

В первый раз я приехал на извозчике в монастырь днем и остановился в так называемой “черной” гостинице, где останавливались “обыкновенные”, простые богомольцы: мне не хотелось выделяться из них и обращать на себя внимание. Помню заведующего инока, с темными густыми волосами. Мы пили вместе с ним чай. Ничего особенного не было. Но вот однажды он пригласил к чаю афонского монаха, удаленного со Святой Горы за принадлежность к группе “имябожников”^[113], а теперь проживавшего в Оптиной. Сначала все было мирно. Но потом между иноками начался спор об имени Божием. Оптинец держался решения Св. Синода, осудившего это новое учение о том, что “имя Бог есть Сам Бог”. Афонец же защищал свое. Долго спорили отцы. Я молчал, мало интересуясь этим вопросом. Оптинец оказался остроумнее; и после долгих и разных споров он, казалось, почувствовал себя победителем. Афонец хотя и не сдался, но вынужден был замолчать. И вдруг – к глубокому моему удивлению – победитель, точно отвечая на какие-то свои тайные чувства, ударяет по столу кулаком и, вопреки прежним своим доказательствам, с энергией заявляет: “А все-таки имя Бог есть Сам Бог!” Спор больше не возобновлялся. Я же удивленно думал: что побудило победителя согласиться с побежденным?! Это было мне непонятно. Одно лишь было ясно, что обоим монахам чрезвычайно дорого было имя Божие. Вероятно, и по опыту своему, творя по монашескому обычаю молитву Иисусову (Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного), они оба знали и силу, и пользу, и сладость призывания имени Божия, но только в богословствовании своем не могли справиться с трудностями ученых формулировок.

Назад к карточке книги "Божьи люди. Мои духовные встречи"