Текст книги "Божьи люди. Мои духовные встречи"
Автор книги: Вениамин Митрополит (Федченков)
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Крестилась. Ушла из общежития. Потом поступила в монастырь. Там жизнь показалась ей недостаточно строгою и мало рабочею… И она ушла в иную обитель.
Конечно, у нее самой был крутой и неуживчивый характер. Не ужилась и в другом монастыре, хотя здесь было больше физического труда и бедности. Ее сестры невзлюбили за ее тяжелый нрав.
И она зимой решила уйти из обители… И пошла… На дороге ей встретился священник монастыря.
– Ты – куда?
– Ушла из монастыря! – резко ответила она.
– Ну, смотри, в другой раз не примут!
Они разошлись в разные стороны: он шел в монастырь.
А она, пройдя еще несколько шагов, стала, что-то думая… Была, кажется, метель… Простояла она 5–10 минут. Повернула обратно…
Но потом – опять проявила она самоволие. Монастырский совет (старшие монахини) хотели удалить ее из обители. Однако ее оставили и еще… Здоровье ее было уже надорвано. Что будет дальше с нею, не знаю. Только поМню слова св. Лесгвичника:
“Иной приходит в монастырь по любви к Богу, другой – ища спасения от грехов, третий думает найти там покой. Но не знаешь, кто из них окажется впереди и угоднее Богу!” И борьба ценна.
И еще им же сказано другое слово:
“Иной живет в монастыре легко: такой уж у него характер. А другому все дается трудно – от характера его. Но я (говорит он) предпочту второго”.
А другие отцы говорят так: “В чем застану, в том тебя и судить буду”. И пословица сложилась недаром: “Конец красит дело!” Спаси ее, Господи!
Отец Петр
Вероятно, никто уж не напишет о нем жигиЯ…
Ну, хоть несколько строк останется для памяти последующим поколениям.
В Пензенской губернии был священник о. Петр. Фамилии не помню. Это был – в малом размере протоиерей о. Иоанн Кронштадтский. Знали о нем как-то и в нашей округе. Одна женщина, жена старосты с. Сергиевки, даже съездила к нему на богомолье… Видно, у нее был какой-то вопрос, что она рискнула сделать путешествие в 500–600 верст. Мать моя была и тут советницей.
Когда старостиха (так звали у нас жен старост) воротилась и рассказала моей матери о поездке, то я (вероятно, со слов матери) запомнил несколько слов о батюшке.
У дома батюшки было хотя и немного народа, но все же была толпа, искавшая видеть его.
Первою вышла к прибывшим его матушка. И иронически обратилась к ним:
– Эх вы, дуры, дуры! Ну чего вы приехали сюда?
Может быть, неверно передала это старостиха, может
быть, я неточно воспроизвожу (прошло уже лет 50–60), но эти слова врезались мне в душу до сих пор.
Потом вышел сын–семинарист с гармонией и начал наигрывать разные песни.
Но народ эти неприятные встречи ничуть не охладили:
– Ишь, враг-то, враг! Что делает? Искушение!
Старостиха сказала что-то матери моей о своей беседе с
батюшкой, которою она была вполне удовлетворена: что мне неизвестно. Мать умела молчать…
Тогда я был еще семинаристом…
После того прошло лет около 20–ти. Мне пришлось встретиться со студентом университета, В. К–м, сыном священника из этого же села. И он, как и другие, чтил о. Петра (он был, вероятно, преемником отца студента).
Вот что он рассказал мне о нем.
У батюшки была целая группа местных христиан, им воспитанных в духовной жизни. Подробностей я, к сожалению, не помню (Ах! как мы не ценили свою Русь! – повторяю теперь я часто… Святая Русь!), но вот одно и доселе осталось в памяти…
Когда эти духовные братья встречались и начинался между ними разговор, то он непременно шел о духовных вопросах. А так как вся наша духовная жизнь представляет непрерывную борьбу с нашими грехами и корнем их – диаволом, то братья – иногда вместо приветствия – спрашивали друг друга:
– Ну как он – тебя?
“Он”, то есть диавол; но братья не хотели даже произносить этого имени…
Больше ничего не помню. Жаль!
Но из одного такого вопроса ясно следует, что и матушка, и семинарист – тут не авторитетны. Они смотрели на дело по–мирскому, а батюшка знал другое.
Да уж и время подходило иное, семинария не воспитывала в нас духовного опыта. Попадались и безбожники, но очень мало.
Доказал
Я был уже ректором семинарии. Однажды иду из собора домой. Направо – Волга. Поперек в нее впадет маленькая речушка “Тьмака”: вода – грязно–желтая; где-то выше фабрики, заводы. Деревянный мостик. Догоняю старушку.
– Здравствуй, бабушка!
– Здравствуй, батюшка!
– Сколько тебе лет?
– Да уж семьдесят четыре.
– Хорошо-о.
– Да я уж и Бога просила – умереть, а Он смерти не дает.
Помолчали. Идем.
– А я хотела тебя вот о чем спросить. Онамеднись (т. е. на днях. – М. В.) я видала сон.
И она рассказала его мне.
– Бабушка! Отцы святые не велят верить снам.
Стал ей говорить, почему не велят. И привел ей случай и совет угодника Божия, известного старца Амвросия Оптин– ского.
– А вот еще есть святой (о нем написано в “Добротолю– бии”. – М. В.) Диадох: он даже говорит о “добродетели неве– рования снам”.
Кончил. Думал, что убедил, доказал старушке.
– Гм–м, – протянула она спокойно, – а я – другой сон видела!
Какой уж, не помню, оба забыл.
У меня мелькнула мысль: если бы Чехов услышал этот разговор, он, может бьть, написал бы – подобно рассказу о диаконе и записи живых и умерших – тоже рассказец; и может быть, назвал бы его: “Доказал”.
Как дети! Недаром таких любил Христос…
Христа видел
Теперь припомнил рассказ о. А. Кир–го об игумене Афонского Пантелеймонова монастыря Нифонте. Это было в Париже: отец Алексий приехал к нам в Богословский институт духовником студентов. И он рассказал следующее.
В одной семье была сгрогая–пресгрогая мать.
У нее было два мальчика, может быть, лет по 8–10. У матери на косяке всегда висел кнут для наказания ребят. Как-то дети расшалились и старший разбил лампу – или только стекло… Спрятать беду было уж некуда. Тут вошла в избу мать и, конечно, сразу увидела следы шалости.
– Кто разбил лампу? – спрашивает она сурово.
Младший вдруг говорит:
– Я!
Мать сняла кнут и жестоко отхлестала его.
А старший брат с ужасом и удивлением смотрит, как мать бьет неповинного брата.
Мальчик (не помню имени его: может быть, Николай?) полез на печь – утешительницу всех несчастных. И вдруг потолок над ним исчез. Воссиял свет. И явился Христос.
…Далее не припоминаю, что Он сказал ребенку в похвалу за самоотверженное страдание за брата. Но только мальчик тогда же дал обет: уйти на Афон в монастырь. И когда вырос, так и сделал. Потом был там игуменом и сам рассказывал о видении.
А я теперь записываю – для тех, кто спрашивает: “А кто Бога видел?”
Причастие революционера
Это я сам слышал…
Прежним людям всем был известен профессор М. М. Ковалевский[246]. Он был и выдающимся ученым, и членом Государственной Думы. Казалось, что и он был неверующим.
Пред смертью он попросил священника, С-ва, моего товарища по академии, исповедался и причастился от него…
Тогда многие говорили об этом с удивлением.
Записываю на память читателям! И вспоминаю при этом слова апостола Павла, прежнего гонителя Христа: “Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе… не судите никак прежде времени, пока не приидет Господь… и тогда каждому будет похвала от Бога.” (1 Кор. 4, 3–5).
Кстати, вспомню здесь А. Ф. К-го[247]… Про него, вероятно, и сейчас думают, что он был неверующим. Но я у него служил и молебен, и подарил ему икону Божией Матери.
Он заходил в Париже в нашу церковь. И однажды он мне сказал о себе следующее:
– Я никогда не был неверующим. Гимназистом я прислуживал в алтаре. Да и после я всегда веровал. Иначе нам, эсерам, и нельзя: мы стоим на принципе ценности личности, а личность ценна, если только верить в бессмертие. У социал–демократов основа – материалистический нигилизм. Потому у них не может быть и нравственности: Бога нет – все возможно.
Еще говорил:
– Мы (партия) не знали, что духовенство имеет такое значение! Если нашей партии когда-нибудь придется быть у власти (я-то не доживу), то мы предоставим ему соответствующее место в государстве.
– Не нужно, – ответил я ему. – Церковь жива собою, верою, Христом!
Писательница
Заодно запишу и о ней.
Родители ее были высокими чиновниками. Еще гимназисткой она писала в местной газете стихи, подписываясь псевдонимом[248]. В душе уже тогда была либералкой. Наступила революция. Она влилась в ее русло. Стала совсем неверующей.
N. N. тогда нужна была секретарша. Она была туда приглашена.
От лица правительства ей предложили поручение: поехать в монастырь… и описать там рукописи. Она решительно отказалась. Но посредник настойчиво просил ее.
– Да у меня и денег на это нет!
– Дадим.
И она согласилась.
В это время, не помню уж, раньше или после этого приглашения, она видит во сне монаха[249]. Но не придала сну никакого значения. Каково же было ее удивление, когда по приезде в монастырь она видит его воочию! Поразилась она! И… сделалась потом и верующей, и духовной дочерью его, до самой смерти. Написала житие его…
Я переписывался с нею. И доселе остались у меня ее письма ко мне… Кое-что выпишу из них.
Стихи Назыма Хикмета
(перевод с турецкого)
Мы, дорогая,
Всему обучены;
Голодом пытаны,
Холодом мучены;
Можем таскать непосильное бремя;
Можем годами жить врозь;
Нам умирать с тобою вовсе не время;
Смерти желать нам еще не пришлось.
Мы, дорогая, имеем ведь право, —
Честное слово, людей мы научим:
Здравому смыслу и доброму нраву,
Больше немного любить, быть получше! —
И Т. Д.
Этот перевод писательницы я привел здесь, чтобы показать часть ее дел… Но дальше я выпишу о ее религиозных думах.
ХРИСТОВ ПУТЬ
“Что произошло, если бы Христос отказался от Креста? Человечество погибло бы, предав лучшее в самих себе, поставив на первое место эгоизм, саможаление и материальное, моральные ценности навсегда бы переставились. Материальный мир стал бы единственным вожделением человечества. И уже никогда бы не был возможен Фавор и Воскресение – то есть преображение твари во всем. Это было бы такое бедствие для всего мироздания, что больше ничто не могло бы помочь.
А если правда Христова такова была, то другого пути нет и нам, кто захочет за Ним идти…
И мне стало легче, яснее, – в меру моего разумения понятнее… и страх страдания уменьшился.
А я как раз недавно думала о страданиях; это – самый трудный для меня вопрос: почему нужно было страдание, как путь Христов? По натуре своей я обязательно была бы с Петром: “Пожалей Себя!” (Мф. 16,22). Вы знаете, что я очень часто не богословски думаю, а человечески размышляю об Евангелии, об отдельных его эпизодах, глубоко погружаясь в эти мысли, до грани – какого-то созерцания…
Мне хочется рассказать вам (мне. – М. В.), как умею, о том, что недавно передумала я.
Ведь Христос был тем средоточием, в котором скрестились величайшая безмерная любовь Божественная (Бога Отца) и – величайшая любовь земная (Богоматери). Но ни Отец не отвел чаши в Гефсиманском саду, ни Мать никогда не сказала с Петром: “Сын, пожалей Себя и Меня…” Этого возлюбленного Сына Они не спасли от страданий, а дали Ему все претерпеть.
Значит, – заключает она, – так нужно, и только так”.
О СЛОВЕ
“Спасибо за всю ту духовную радость, что я получила в эти дни, и за то, что Вы причастили меня.
Мне хочется сказать Вам о необыкновенном переживании моем вчера, за обедней у Вас. Читалось Евангелие; и я вдруг почувствовала, что с каждым словом источается ка– кая-то очищающая сила. Тогда я вспомнила, что однажды недоумевала, что значат слова Христовы апостолам: “Вы уже очищены через слово” (Ин. 15, 3); и о “Слове, которое… будет судить его (неверующего; Ин. 12, 48) в последний день”. Разумом я еще как-то понимала, но не всем существом. И вот однажды в Новодевичьем один проповедник сказал несколько раз с особенной отчетливостью и верой: “Господь Иисус Христос”. И каждый раз (незначительно, но внутрен– но) я видела как бы вспыхивающий свет. А вчера я чувствовала, как Евангелие лежало, как риза Христова, от которой исходила сила и благодать, освящая все более и более самый воздух в церкви. Я не посмела читать; во–первых, потому, что “прах и пепел”, а во–вторых, потому, что видела такую торжественную красоту (курсив ее. – М. В.), которую боялась нарушить всем: и внутренним неблагообразием, и внешним неумением (последнего слова я не вполне понимаю, но именно так написано ею – М. В.).
Но красота и благодать и непосредственное ощущение Божиего присутствия (курсив ее) были так велики, что, при всем ощущении грешности, у меня в душе был мир и чувство неотверженности (курсив опять ее). Мне кажется, я не боялась бы умереть… Он (Бог) знает, что я в глубине души своей люблю Его.
То, что я видела (слава Богу: не чувственно–зрительно), было чудесно и радостно, и совершенно конкретно (курсив ее).
..Я очень бы хотела еще раз причаститься”.
Завещание
Это пишет духовная дочь иеромонаха Иннокентия[250], бывшего в Зосимовой пустыни (за Сергиевой Лаврой).
“В день 8 января, в 8 часов вечера, я была около родного батюшки. Вышла минута, в которую я осмелилась спросить батюшку:
– Хочется ли вам, батюшка, умереть?
Он со смирением ответил:
– Я договорился с о. Е. (?): я бы хотел и пожить. Но он мне сказал: “Лучше предаваться в волю Божию”. И я – согласен. А ты бери бумагу и напиши завещание мое всем духовным чадам. Передай им мое благословение и просьбу по смерти моей. Пиши, а я буду говорить.
Огонек был слабый, и я у кроватки не могла писать, села за стол.
ЗАВЕЩАНИЕ
Боголюбивейшие и Богом данные мои чада духовные! Чувствую, что силы меня оставляют посредством моей болезни; и, видимо, приближается конец моей жизни. Посему заблаговременно прошу у всех прощения: кого чем обидел или оскорбил – словом, делом или помышлением: простите меня Бога ради! И сам всех от души прощаю и разрешаю. Не надеюсь на себя оправдаться пред Господом, по своим великим грехам и немощам. Прошу и умоляю: помогите мне в загробной жизни своими молитвами!”
Родители владыки Вениамина Иван Афанасьевич и Наталья Николаевна
Наталья Николаевна Федченкова
Сестры владыки Вениамина: Елизавета Афанасьевна и Надежда Афанасьевна
Братья Федченковы (слева направо): Сергей, Александр, Михаил, Иван
Епископ Вениамин. Константинополь. 1920 год.
Епископ Вениамин. Париж (?) Кон. 1920-х – нач. 1930-х годов
Париж. Сергиевское подворье
Митрополит Вениамин совершает Божественную Литургию в Рижском кафедральном соборе 1948 (?) год
За Божественной Литургией
Митрополит Вениамин. Москва. Январь-февраль 1945 года
Митрополит Вениамин произносит проповедь в Саратовской духовной семинарии. Конец 1950-х годов
Владыка в последние годы жизни
Автографы владыки Вениамина. Листы рукописи «Епископ Иннокентий Херсонский» (30-50 годы)
Лист из рукописи «Записки об о. Нектарии» (конец 40-х годов)
Лист из рукописи «Записки об о. Нектарии» (конец 40-х годов)
Митрополит Вениамин
Петр Константинович
Так мы все привыкли звать его. Он еще жив (в Париже). Москвич родом. Из писательской среды… Кое-что запишу, оставшееся в памяти после знакомства с ним.
Из России он выехал не по своей воле: опуда было выслано зараз более 20–ти человек, по преимуществу – писателей, профессоров. Петр Константинович тоже был писателем, хотя и третьестепенным: о нем мало кто знал. Удалили всех их – за открытую религиозность. Имена некоторых я помню: Булгаков, Бердяев, Вышеславцев, Алексеев, Ильин и др., и вот П. К. Иванов[251].
Петр Константинович был среди них. Они рассеялись по разным государствам. П. К. сначала жил в Берлине, потом приехал в Париж, где его родной брат уже работал шофером.
У брата была жена и две дочери. И Петру Константиновичу отвели они одну комнату, но пищу давали ему раз в день; заработок шоферский был мал. А Петр Константинович не имел никакой специальности… Теперь ворочусь к его биографии, как рассказывал ее сам Петр Константинович и как я запомнил ее (кажется мне, довольно верно).
Петр Константинович был довольно богатым человеком. Женился. Имел дочку–девочку. Затем он увлекся цирковой актрисой–испанкой. После гастролей ее он поехал за ней в Мадрид. Использовав все деньги его, она рассталась с ним. И вот он (“в первый раз в жизни”, – говорил мне) возвращается в Россию “в третьем классе”. Все это приводило его в отчаяние; и он задумал покончить жизнь свою самоубийством (вероятно, намеревался броситься под колеса вагона)… О Боге он в то время и не думал… Кое-как доехал до Москвы.
Не помню: до или после поездки в Испанию умерла его жена, и дочка тоже.
И тут он – впервые после гимназического курса – вспомнил о Боге… Кажется, в это время он заболел легким умопомешательством. Оправившись, Петр Константинович прежде всего пожелал пойти в церковь, чтобы причаститься.
Дело было к вечеру. Тут (не помню когда) у него обнаружилась сильная глухота.
Придя ко храму, он спросил у сторожа:
– Можно ли причаститься сейчас?
Сторож усмехнулся:
– Что это, барин? Разве вы не знаете, что причащаются за обедней?
– Ах, разве за обедней?
Он уж и этого не помнил…
С этого момента началась у него новая жизнь: кающегося грешника…
Таким он и уехал за границу. Это было в 1922 году. А я познакомился с ним в 1925 году, когда вызван был в Богословский институт инспектором.
К этому времени у него образовалась особая “специальность”, не знаю, как называвшаяся, именно: разыскивать по разным госпиталям Парижа русских больных и снабжать их книгами, гостинцами, утешать беседами, привлекать к этому других лиц и т. п. На подарки больным он не стыдился просить у богатых людей милостыню.
А как он сам питался по вечерам, не знаю; ведь ему у брата давали пищу лишь один раз в день.
Помнятся еще из этого периода его жизни две вещи: он выпустил жизненно–интересную книгу “Смирение во Христе”[252], и путешествие в Лурд – к Божией Матери, с одной богомолкой, которая, кажется, дала обет об этом.
Но еще важнее в нем было то, что он отличался поразительным незлобием. У него не было и не могло быть врагов! По–видимому, книга о “Смирении” была отображением его собственного настроения.
Но самым удивительным в нем была молитва. Когда в Париже образовалась группа русских православных, под юрисдикцией нашей Патриархии (Патриаршая Церковь), он тотчас же примкнул к ней. И здесь я мог видеть постоянно, как он молился! Упадет, бывало, на колени пред образом Божией Матери или св. Николая со свечечкой, устремит глаза свои вверх, – и полушепотом о чем-то говорит, как живой живым. Потом встанет с колен, поставит свечечку и скажет почти вслух: “Благодарю Тебя, Пресвятая Богородице” —или “Святителю отче Николае”…
Вера у него была необычайная! Детская! Поразительная!
Чудесные события были в жизни его, но мне известны лишь два случая.
…Было Богоявление. Освящали воду под праздник. И когда крест погружали в нее, он увидел бесов, – уж не знаю, в каком виде, – вышедших из купели… Об этом он тогда же сообщил м. Е.[253], и это стало известным и мне.
Другой случай более простой. Не имея достаточно пищи, он заскорбел и в молитвах стал как-то жаловаться Богу на свое трудное положение и просил дать ему какое-либо небольшое место. В соседнем районе освободилось место на почтамте: разбирать почту. Его приняли (за 600 франков в месяц: приличный прожиточный минимум). Сначала он был очень рад. Но скоро почувствовал, что его молитва стала сухой. И он понял, что Господь лишил его благодати Своей. И тогда он стал молиться, чтобы Господь лучше лишил его места, но возвратил бы горячую молитву. И точно в ответ на это вышло распоряжение – сократить почтовых чиновников! Он был освобожден: молитва была услышана.
Это нужно считать тоже чудом.
Потом меня перевели в США. Я с ним расстался. Он занялся писанием толкования на Апокалипсис[254].
Но эта работа, дошедшая до меня от патриарха, по–мое– му, была неудачная… По–видимому, дарования у него были практически духовные, а не писательские.
Теперь ему, вероятно, более 80–ти лет.
Похороны
Скончалась неожиданно молодая женщина, лет 28—30-ти. Незамужняя… Это было в Нью–Йорке.
Меня пригласили отпевать. Народу было довольно. Впереди, с правой стороны от гроба, стояли родители – отец и мать – лет под 60. После отпевания я подошел к ним сказать им что-нибудь утешительное. Не помню уж – что…
Выслушали сдержанно. Кажется, даже – без слез…
А отец (видимо, из рабочего класса) ответил мне:
– Бог дал, Бог и взял.
Я удивился такой вере…
Со свечкой
Впрочем, чему же дивиться?! Русский человек и жил, и умирал просто. Недаром А. Н. Толстой в своей “Исповеди” писал: “Насколько спокойная смерть есть редкое явление среди нас, богатых людей, настолько среди народа она обычна”.
Еще припоминается его же рассказ, как пахал крестьянин: взял свечечку, прилепил ее к сохе – и нукнул на сивку.
Святая Русь!
Крещение студентки
Это уж не предание веков, а факт из наших дней… Притом лично мне известный: я принимал сам участие в нем. Свидетелей много, все сейчас живы; но имен их не внесу сюда пока.
Однажды приходит ко мне в квартиру молодая девушка, лет около 20–ти с лишним. Светлые волосы, голубые глаза, розоватые щеки. И что было в ней особенностью, это застенчиво улыбающееся молодое лицо, краснеющее от деликатной робости; и тогда глаза ее становились совсем узенькими.
На мой вопрос, чем я могу ей служить, девушка без всяких подходов, быстро заявила, что она хочет кресгшься. Эго – в нашей современной обстановке – совсем не простое и не частое дело. А тем более – для молодой девицы. Я попросил ее кратко рассказать о себе. Она сообщила, что училась на математическом факультете в Московском университете, но ей осталось еще несколько месяцев до конца учения. И семья ее – мать и сестра – переехали в Р.
– Как же вы пришли к этому решению – креститься?
Оказалось, что ее семья (отца уже нет) была, как многие
люди, неверующие; и ни о чем религиозном не помышляли. Девушка тоже жила, “как и все”. Между прочим, любила развлечения, кино, театр и проч., курила, ни о чем ином, кроме земного, не думала. Однажды она пошла в кино, но оказалось, что не хватило у нее денег на билет. А рядом был кафедральный собор. Зная, что там хорошо поют певчие, она – чтобы заменить кинотеатр – решила зайти в храм. Пение понравилось ей… Она пошла туда в другой раз. Тут она услышала проповедь… Потом еще и еще… И скоро она горячо приняла к чуткому сердцу своему все христианское учение. Недолго думая она решила и креститься.
Вот – краткая история ее обращения… Очень легкая, простая, но искренняя. Для ее образования и острого ума, казалось бы, – не так проста история; но факт остается фактом!
Побеседовав с ней немного, я поручил дальнейшую подготовку ее монахине А.[255], весьма образованной богословски и опытной в религиозной жизни. Она стала давать девушке разные нужные книги и беседовать с ней. Скоро девица, возвращая книги, с удивлением сказала монахине:
– А оказывается, авторы этих книг – не только верующие, но и очень умные люди!
– А почему это вас удивляет? – говорила монахиня.
– Да ведь у нас в школах постоянно твердят, что верующие – это темные люди, обскуранты, и религия держится на невежестве обманутых людей!
Прошло еще несколько дней, и девушка крестилась… Кстати, в тот же день с ней крестились еще две девушки и девочка, более молодые.
Все они (кроме маленькой девочки) стали усердными и постоянными посетительницами храма. Особенно – студентка…
Много бы отрадного я мог рассказать о ней! Светлого! Но опущу это.
Скоро она стала учительницей математики в средней школе. Иногда рассказывала про своих родных. Мать ее хотя и была крещена в свое время, но к религии была индифферентна – но не враждебна. А сестра (моложе ее) очень любила развлечения, особенно танцы: не тратила свободных денег, все копила на танцы… Но не проявляла ни малейшего интереса к вере… А спали они на одной постели в одной комнате с матерью; средства их были очень скромные, почт бедные. Один раз эта девушка привела-таки маму в храм, а потом и на общую трапезу. Мать была – точно замкнутая, без улыбки, без движения лица, молчаливая. А сестра, постоявши немного в храме, вышла и сказала (как мне потом передано было):
– Скучно мне!
И села на скамеечку, вынула какую-то книгу и начала читать ее.
И вспоминаются мне слова Господа: “…будут двое на одной постели: один возьмется, а другой осгавится…”[256].
Что будет дальше с ней, не знаю. А старшая потом привела ко мне еврейку для беседы. Та на другой день прислала мне в благодарность цветы… С ними пришел и офицер–пре– подаватель. Я им говорил о фактах чудесных.
– И просто, и чудно! – сказал потом офицер.
Явление писательнице
Это было в Париже. Приблизительно в 1928–1930 годах, а может быть, и годом раньше. Я был инспектором и преподавателем в Богословском институте[257].
Однажды приходит ко мне молодая женщина, лет 25–26ти. И просит меня исповедать ее. Прежде я никогда не видел ее.
– Почему вы пришли именно ко мне? – спрашиваю ее.
– Меня к вам послала Раиса.
Раиса была еврейка, и я крестил ее и мужа ее.
– Ну хорошо, – ответил я. – Только сначала немного побеседуем перед исповедью.
Через каких-нибудь 5–10 минут я предложил ей исповедоваться. Вдруг она заявила мне:
– А исповедоваться у вас я не буду!
– Почему?! – удивляюсь я.
– Потому что я шла исповедоваться к незнакомому духовнику; а с вами поговорила вот пять минут, и мне кажется, что я знакома с вами уже двадцать лет, и мне стыдно будет исповедоваться.
Я начал доказывать ей неправильность ее настроения, но – напрасно.
– Нет, нет! – настаивала она. – Не буду исповедоваться!
Понимая причину ее смятения, я решил помочь ей:
– Ну хорошо! Вы не будете сами говорить о грехах. Вот станем на коленочки, и я буду говорить ваши грехи, вы же молчите. А если я скажу что неверно, тогда вы ответьте “нет”!
Она легко согласилась. Я надел епитрахиль. Конечно, я не прозорливец, а говорил об общих грехах. Она молчала сначала. Потом после какого-то вопроса она ответила:
– Нет! Этого не было.
– Ну и слава Богу, – спокойно ответил я.
Вдруг она добавила:
– Нет, нет, подождите, подождите! Припомнила: и это было!
– Ну вот и хорошо, что вспомнили.
Исповедь кончилась. Она получила разрешение. То было в четверг на Страстной неделе. Исповедь была после полудня, и причаститься она уже не могла ни в этот день, ни в Страстную пятницу, когда не полагалось служить литургии. И я дал совет исповеднице – прийти завтра на службу к плащанице, а в субботу уже причаститься. Она с миром ушла.
На другой день, после вечерни, приложившись к плащанице, она в волнении прибегает ко мне в комнату, где вчера исповедовалась, и в смятении говорит:
– А у меня опять все в душе замутилось… Опять сомнение ворвалось. Ах, это все (то есть христианское учение) так хорошо, так увлекательно. Но что, если все это лишь человеческое творчество, для самоутешения, а не реальность? Эта мысли меня все время – и за службой – мучили и мучают!
И она снова стала несчастной и разбитой.
Я позабыл сказать, что она, несмотря на молодость свою, уже была писательницей в заграничном “толстом” журнале, издававшемся в Париже. И конечно, она была очень умная девушка. Видя ее смятение, я спокойно сказал ей:
– Ну хорошо, хорошо! Всякое сомнение – особенно у интеллигентного человека нашего времени, потерявшего простоту веры, – совершенно естественно. Но сомнение еще не грех и даже не большая беда: уму человеческому не только трудно, но даже и невозможно “понять” сверхъестественное. Но на этот раз не будем уж доказывать, а будем показывать. Христианство есть факт. Вот что сейчас мы сделаем. Евангелие есть благовестив или иначе – откровение о другом мире, о новой жизни. Вот мы с вами и откроем Евангелие, где попадется, и увидим открывшуюся истину. Вот я раскрою любую страницу, и прочитаем, что будет под моим пальцем.
Она молча соглашалась.
Мне открылось Евангелие от Марка: и под пальцем, на левой стороне, несколько ниже середины левой колонки текста, такие слова:
“И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати” (Мк. 5, 42).
И прочитал их вслух.
– Ну, вот смотрите сами: девочка, дочь Иаира, начальника синагоги, после воскрешения ее Христом, “встала и начала ходить”. Ну, подумайте: зачем нужно было писателю Евангелия заносить этот факт? Не все ли равно: ходила ли, села ли или продолжала лежать?! Важно, что она воскрешена была, а прочие подробности не важны ведь. Не правда ли?
Она соглашалась.
– Но автор Евангелия, точнее, писавший со слов апостола Петра его ученик и слушатель, Марк, занес эту подробность. Почему? И почему ее нет ни у евангелиста Матфея, ни у евангелиста Луки, которые упоминают о самом чуде воскрешения девочки?
Просто ни Матфей, ни Лука не были очевидцами этого чуда, и лишь апостол Петр – один из трех апостолов, вместе с Иаковом и Иоанном, – были свидетелями чуда и всех подробностей его. И его удивило не только самое воскрешение девочки, но и то, что она “начала ходить” по комнате. Почему удивило? Понятно вполне: то девочка была мертвою, неподвижною, а то вдруг заходила: разве это одно не могло удивить? А кроме того, дети при посторонних обыкновенно стесняются двигаться, скорее они захотят спрятаться или, по крайней мере, не двигаться у всех на виду.
А почему же она задвигалась?
Евангелист Марк, точнее ап. Петр, слова которого записал Марк, сам и объясняет тут же: “Ибо – потому что – была лет двенадцати”, или, иначе сказать, была еще дитя, маленькая девочка. А дети, как известно, вообще любят двигаться. Особенно – в полном здоровье; в болезни, наоборот, лежат уныло.
И чудо здесь было двойное: девочка ожила и вполне выздоровела. А она была до этого больна. Ее отец подошел ко Христу, когда Он был у моря (Галилейского озера), упал к ногам Его и “усильно” стал просить Его, говоря: “дочь моя при смерти; приди и возложи на нее руки, чтобы она выздоровела” – значит, была больна – “и осталась жива” (ст. 22–23). И если бы она была в обмороке, а не умерла, – и если она очнулась, то все равно она не заходила бы по комнате, а продолжала бы лежать больною; здесь же она начала ходить, или вполне выздоровела.
Петр все эго видел, и ему, как простому душой рыбаку, бросилась в глаза эта подробность. Марк и занес ее в Евангелие.
Ну скажите, разве не явственно, что все это записано очевидцем или со слов очевидца?!
– Да, – с радостью подтвердила девушка.
–Ну, если так, то все несомненно: и то, что написано выше, и что – потом. Верно все Евангелие! Не правда ли?
Она спешно получила благословение и радостно убежала.
На литургии в субботу она причащалась у меня вместе с другими. После службы я пригласил ее зайти ко мне на чай. Она пришла. Но, не входя из коридорчика в мою комнату, сказала:
– Я не останусь пить чай у вас; я пришла сказать вам, что случилось со мною ныне. Когда я причастилась Святых Таин, явился мне тут же Господь Иисус Христос! Благословите!
Почитать похожее на эту книгу
Воспомтнания старца Нектария. Часть 1. Японский период жизни старца Нектари ...Автор: Константин Белов
Соловецкие святые и подвижники благочестия:жизнеописания, некоторые поучени ...Автор: Павел Пономарев
