Текст книги "Духовный лик Польши. Католики и католичество"

Автор книги: Вениамин Митрополит (Федченков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

И я в душе понял правду его слов. Я и сам недавно говорил и о. Тышкевичу, и офицеру Масленникову, что если бы католики стали пропагандировать в России, они и во мне нажили бы врага, да ещё и энергичного врага. Какой бы вопль подняли латиняне, если бы мы повели подобную пропаганду православия в Риме, их столице?! О-о!

Таков был приблизительно разговор. Страшно жаль, что я мало понимал по-гречески; так интересно было слушать дорогого батюшку. И, конечно, он гораздо лучше выражался, чем я писал здесь: у него соединялась твёрдость веры со смиренной простотой духа и внутренней деликатностью. У меня в записках вышло гораздо грубее.

Простившись с ним, я направился покупать себе бумаги для продолжения записок о католичестве.

… Вспомнил одну подробность. Разговорились про кого-то. Я говорю:

– Хороший он (……).

А батюшка меня поправил: «Не ……, – а только ….?. Ибо …… (благий) только один Бог. «Никтоже благ (……) токмо един Бог», – сказал Спаситель юноше. А человека можно назвать только хорошим – «….?».

Я порадовался такой поправке: вот строгость понятий; истина сознательна и отчётлива. А католики направо и налево раздают эпитеты: хороший, добрый, благой. У них и Бог – «lebon Dieu», и человек– «bon», и «ладно» – «bon».

Не говорю уже о том, что щедрость необычайная, как и вообще в интеллигентном, галантнейшем обществе: тот хороший, этот ещё лучше, да и я…

… На базаре встретил меня грек, говорящий по-русски сносно, и, узнав, что мне нужна бумага, услужливо повёл к магазинчику. Дорогой справился, кто я.

Когда узнал, что я и есть епископ Вениамин, тотчас же со страшной любознательностью стал спрашивать: как же я живу у католиков, не перехожу ли я к ним?

Оказалось, он слышал уже обо мне. Я понял, что народ смущается действительно, если первый встречный заговорил сразу об этом.

– Конечно, истина – в православии. И никогда я не перейду в католичество. Это всё ясно.

– А зачем покупаете бумагу?

– Писать против католиков. Contre catholiques! – сказал я намеренно сильно и спокойно.

Он улыбнулся и удивился, конечно, без вражды.

– Как же contre, когда вы у них и спите, и кушаете?

– Ну, что же? Вот Вы – хороший человек, а учение ваше может быть плохое; с Вами я могу жить в мире, а учение – отвергать. Так и там: они относятся ко мне хорошо; но учение их неправильное. Я так и им говорю открыто, когда заходит речь!..

Он удивился ещё более моей смелости; и это, кажется, его успокоило. При расставании он дружески жал мне руку (у них, кажется, не все целуют руку епископу).

Идя, я думал: «Вопрос оказывается больной для иных. И в самом деле: не соблазняю ли я их? Сердце что-то забеспокоилось. "Горе тому, через кого соблазн приходит", – вспоминаю слова Спасителя. Да и не говорил ли их мне ныне о. архимандрит? Уже не уйти ли отсюда совсем?! Я – епископ! Осторожность втройне нужна. Нужно подумать, да и посоветоваться с владыками. Не хочется лишаться удобств… Похлёбка чечевичная!.. Смотри!..»

Но и радостно было мне слышать твёрдость батюшки и соблазн встречного: пусть знают католики, что не так-то легко бороться им. Против их фанатизма – здесь тоже скала.

Когда мы очень уступчивы и мягки (особенно русские, – и по натуре своей, и по неведению католицизма, и по интеллигентской «терпимости»), то это окрыляет врагов и делает их неуступчивыми и настойчивыми. А когда вот встретят такую твёрдость, то невольно придётся задумываться. Слава Богу за это! Как-то и я почувствовал себя гораздо ответственнее и твёрже.

Но нужно знакомиться?

Иду и думаю. Вдруг – две новых встречи. Но закончу эту главу. Меня поразило, между прочим, это странное совпадение: пошел исповедоваться, а получил обличение и был глубоко смирен батюшкой. И в чем? Не в грехе, а в вере, что важнее греха. А дальше и вовсе дивно: встречный человек говорит на ту же тему! Я мог бы пройти другой улицей и не встретиться с ним. Вижу, это – Промысел Божий! Нужно отнестись внимательно. Спрошу на исповеди и батюшку о. Софрония.

РУССКОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ О СОБЛАЗНЕ

12 марта. Купив бумаги, я шёл по улице в монастырь. Прохожие с обычным любопытством, особенно же свойственным народам Востока («Что нового,» – любили ещё при апостоле Павле спрашивать греки. Деян.17, 21) смотрели на русского духовного. Но на этот раз мне уже стало казаться: не «…………..» ли это? Вдруг слышу меня окликнули: «Владыка!» Оборачиваюсь. Ко мне бежит князь Волконский. О нем ещё, быть может, напишу. Католик.

– Как поживаете, – спрашивает он.

– Внешне – ничего, а главное-то внутри.

– Ну, конечно. Но и внутреннее возделывается через внешнее. А вот – моя жена.

Познакомились. Куда? Откуда? Я рассказал о визите к архимандриту Иерофею и встрече на базаре. Похвалил силу духа батюшки. Князь подтвердил, что действительно некоторые соблазняются, но на это не нужно обращать внимания.

– А вы тоже католичка? – неожиданно спросил я у княгини.

– Не-е-т! Православная!

– Ну, слава Богу! А вот ваш князь-то запутался, сбился с истинной дороги.

– Ну, зачем же сбился? Это, ведь, не младенческое увлечение у меня.

– Тем хуже. «Мужеское» увлечение, а всё же – увлечение. И справиться с ним, княгиня, трудно: они почти безнадежны, по упорству своему. Протестанты гораздо ближе по духу и простоте сердца. Вот только что в это воскресенье я перевел в православие одного лютеранина, доктора Глюка. Прекрасный человек. И убеждать немного пришлось. Почти без убеждения согласился. Правда, у него – жена хорошая, православная. Но что характерно: у него родители-то были католики и католиками померли. А всех детей переводили, сразу же после рождения их, в протестантство.

– Как так?

– Им не нравилось католичество. Душно было там (см. выше гл. «Странный случай»).

– Ну, эти случаи редки. Наоборот, возвращение к католичеству растет, – сказал князь.

– Это вы так думаете. А вот монсеньор Альберт Баттандье иначе пишет в «Anomaire Pontificate» за 1913 год. Он смотрит «скорее мрачно» (en noir). Рост протестантской миссии, – говорит он, – в пропорциональном отношении движется быстрее католической. Наоборот, уход из католичества в протестантство – сильнее возвращения в него. Англичане, – а они в большинстве не католики, – захватывают огромные пространства мира. Русские «роятся», как пчелы. Многие уходят вообще не только от католичества, но и совсем из христианства на Западе. Примером была Франция. И знаете, князь, это для нас, православных, лучше, что Вы – такие непримиримые. Вы, так сказать, «крайняя правая» на христианском фронте. Налево – всякие сектанты с протестантами. Ближе по центру – англикане, особенно члены «Высокой Церкви» и американские епископалы. Весьма близки по настроению к православию. А в центре – мы. И чем вы, католики, упорнее, тем для нас и для всех других лучше. Всем прочим легче прийти к нам, раз вас с нами нет. Помните у апостола Павла о евреях (Рим. 11 гл.) Бог допустил их отпадение от Христа для «спасения язычников»; но и это для того, чтобы впоследствии «возбудить в них ревность» к обращению (гл. 11, ст. 31–33), то есть, где еврей был, там не хотелось быть язычнику, особенно эллину и римлянину. Так и теперь: католиков бранят и кое-где очень не любят. Поэтому при обращении будут бросаться в другие объятия. Вот почему я и говорю: чем вы будите упорнее, тем для православных и для спасения людей лучше. А после, Бог даст, и вы смиритесь и соединитесь, увидев себя покидаемыми. Но это будет после больших скорбей.

И я ему рассказал молву о предсказании «Владимирского старца» какому-то католику о бедствиях революции для Запада и, прежде всего, – для папы, (см. далее).

– Это может быть! – согласился князь про папу.

– Вот тогда вы смиритесь, когда придется и вам, как и нам сейчас, искать приюта «в углу» и кусочка хлеба. А сейчас вы – упорны. «Всем миром владеем». Не прочно это владение ваше! Папа сейчас воображает себя «изгнанником» в Ватиканском дворце и называет свое царство «Etat» – «государство». А придет время, ни от Etat, ни от Ватикана ничего не останется. Вот тогда и вы подумаете не о подчинении, а о соединении. Теперь же вы упорны ещё. Так знайте, чем вы упорнее отстаиваете свои «привилегии», «первенство-ванне», господство, тем сильнее отталкиваете нас! Поэтому мы никогда, слышите, ни-ко-гда не примем вашего господства и «главенства»! Да и не только мы, но и вообще все люди данного момента истории. В особенности в это ли время, когда обособленность, «самоопределение» народов стало гвоздем психики национальной, самоопределения полного; теперь ли говорить о «подчинении»? Вы не слушаете истории! Слышите, но не слушаете. Или слушаете ухом, но не слышите духом. Упорны. Вам же хуже!

– Ну знаете, Ваше Высокопреосвященство! – прерывает меня княгиня, – я не «соблазняюсь», что Вы там живете.

Я улыбнулся в ответ и сказал:

– Слава Богу! Только князь-то вот запутался всё же. Обращайте его снова. Но только они упорны. Безнадёжны.

– Да уж, если перешел, то возвращаться даже не мыслимо: ведь сознательно перешел значит, – ответил он.

– Ну, вот, вот! Я и спорить не буду. Безнадежны. Ну, до свидания! Так всё же обращайте его, княгиня. Или хоть молитесь за него.

И мы расстались.

Через двадцать шагов – новая встреча: протоиерей Корчагин и издатель альманаха А. А. Спасский, мои знакомые. А Спасский даже и душевно дорог мне ещё с Севастополя. Они приходили ко мне с визитом и вести какой-то важный разговор, но напрасно прождали меня полтора часа. И вдруг – встреча на улице. А о. Корчагин (академист) дал мне для прочтения свою статью «Вселенская Церковь и Интернационал». С неё-то и начал я. Время было позднее. Им нужно было спешить на пароход.

– Прочитал вашу статью. Интересна. Но с идеей не согласен ни по существу, ни по практической её неосуществимости.

– Об этом нужно поговорить подробнее бы. (А он защищает именно идею объединения христианских исповеданий).

– Поговорим. Но особенно трудно «объединяться» католикам; они мыслят лишь «подчинение».

– Вот и в России теперь, – вступает в разговор Спасский, – они делают свою работу: в Белоруссии хотят насаждать католичество. Имеется план. У меня сейчас есть даже документальные данные на это. И я их отпечатаю в своем журнале. Непременно покажу и Вам.

– Это вот ужасно неприятно в них! Этот фанатический прозелитизм; и среди кого же? Среди христиан православных! Они наживают в себе новых врагов среди нас теперь, то есть среди русских. Прежде мы относились, – в массе народа, в интеллигенции, в иерархии, – очень, очень терпимо, мирно. А при пропаганде вражду разовьют и в нас. Кто же вот виноват будет потом? Мы не лезем к ним. Зачем же они врываются? И грустно, и больно, и вредно будет.

Я и им рассказал о трех встречах. За поздним временем разошлись до субботы. Ну, какое тут может быть объединение? Вот идешь навстречу искренно, сердечно, с открытой душой. И вдруг против тебя – рожон. Поймешь и греков вполне. И невольно навязывается вопрос: да уж прав ли я в своей «славянской широте души»? Не больше ли данных у митрополита Антония в его непримиримых взглядах на католичество? Может быть, у меня лишь «мягкое сердце», а у него – жестокая действительность истории? Эти вопросы для меня – новы. И снова я подумал: не дивно ли, что в один вечер целых четыре встречи? И все, – совершенно неожиданно! – были на одну тему? Не голос ли Промысла Божия? Право же, это дивно что-то!..»

Нужно подумать, посоветоваться, исповедаться и доложить все старейшим братиям моим, владыкам Анастасию и Феофану. Чем бы ни грозило их решение, подчинюсь их братскому совету и Божью благословению… А какое же мое-то личное мнение?

МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ И МОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

В одном из заседаний В[ысшего] Ц[ерковного] Управления, еще в ноябре месяце, был поднят вопрос о соединении Церквей в деле общей борьбы с надвинувшимся неверием, социализмом, масонством. Особенно защищал эту идею м[итрополит] Платон, отличающийся наибольшей терпимостью, пожалуй, переходящей иногда за границу должного. Это объясняется тем, что он жил в Америке и имел общение с разными исповеданиями, где видел много доброго в жизни. И эта психологическая почва сделала его терпимым. Кроме того, и американцы, даже и католики, по-видимому, не так фанатичны там, как западные; ибо жизнь Штатов, сложенных из разных наций, заставила американцев быть вообще терпимыми.

Но митр[ополит] Антоний почти не слушал м[итрополита] Платона, хотя тот старался употребить все силы для возбуждения интереса к вопросу о взаимодействии всех христиан. А после его речи митрополит Антоний своим холодным отношением и какой-то равнодушной репликой показал, что он не при дает вопросу никакого значения и даже не хочет говорить о вещах пустых и, может быть, вредных.

Вопрос готовился вступить снова в мертвую полосу. Трудно возражать владыке Антонию. Тогда я сказал ему следующее.

– Владыка! Я не буду говорить сейчас о том, кто прав по существу дела, – вы или мы, – в отношении к инославным и в частности – к католикам. Но только я утверждаю один, для меня несомненный, факт: ваше отношение, – крайне резкое, – как известно, не типично для Русской Церкви вообще и православно-русской иерархии, в частности. Я знаю и Всероссийский Собор, и Украинский; знаю и Церковное Управление, хотя бы данного состава, и должен утверждать, что иерархи думают не так, как Вы.

– А откуда Вы знаете мое мнение?

– Простите! Но это – общеизвестный факт, которого Вы сами не таите ни перед кем. Вот недавно Вы повсюду почти рассказывали, что на предложение католиков занять беженцам, русским епископам, дачу католического делегата М-ra Дольче; Вы так ответили, что и повторять неудобно. И я напомнил о «с-ке»: лучше там, чем…

– Да и здесь вот из пяти епископов Вы лишь один – крайне резкий; другие, правда, в разной степени каждый, но значительно терпимее относятся к данному вопросу.

Кроме трех перечисленных лиц были еще: архиеп[ископ] Анастасий Кишиневский и архиеп[ископ] Феофан Полтавский. Все мы служили в академиях. А трое были даже ректорами их. Люди сознательные и образованные.

– Но Вы так категорически заявляете свой взгляд, что не остается ни духу, ни желания противоречить Вам, по бесполезности этого, а также из-за деликатного отношения к Вашей личности. Однако же, я вынуждаюсь протестовать, хотя бы просто потому, что нельзя узурпировать «голоса Церкви» Вам одному при ясном несогласии, хотя и молчаливом, большинства. Это – не соборно, – ни по форме, а главное – ни по духу. Это похоже на то самое папство, на которое Вы нападаете. А потому, если Вы считаете свое мнение не подлежащим сомнению и даже не ждете обмена мнений; то у меня является вопрос: зачем же я здесь сижу? Тогда лучше уйти совсем. А Вы уж решайте все и за всех. Откровенно и решительно будет. А теперь я боюсь возражать против ваших аподиктических заявлений.

– Вы-то боитесь? Если бы и сам патриарх здесь говорил, как я, Вас не запугаешь.

Святители весело рассмеялись.

– Да! Я вот говорю. Но нужно знать, чего мне это стоит. Я должен был собираться сказать это, может быть, двадцать раз. Да и сейчас мне требуется особое напряжение. Я ведь не сумел удержаться в тоне мира, объективности и любви, а раздраженно говорю. А почему? Потому что нужно было понудить себя сказать. Но разве это дух соборности? Дух братской любви? Конечно, нет: где любовь там нет страха… в страхе же есть мучение (1 Ин. 4,18).

Он возражать не стал больше. Разговор на этом так и оборвался ни на чем. Но слово сказано.

После он неоднократно посещал меня во время болезни и с неизменно-искренней любовью. Спасибо ему от сердца! Но пока не отказываюсь от сказанного.

Католики знают о таком его взгляде и, конечно, не любят его; но знают и его мощь. Так смотрел я прежде. А как теперь?…

КОНЕЦ ВТОРОЙ ТЕТРАДИ

ДУХОВНЫЙ ЛИК ПОЛЬШИ

Оп.:"Наш современник" N9, 2004

Работа печатается в сокращении по тексту книги митрополита Вениамина "Католики и католичество. Духовный лик Польши". Москва, издательская группа "Скименъ", издательство "Пренса".

Молодая издательская группа "Скимен", занимающаяся изданием богословских, философских, исторических трудов, мемуаров и дневников, в последнее время обратилась к наследию выдающегося русского духовного писателя митрополита Вениамина (Федченкова, 1880–1961 гг.).

Это имя после публикации книги его воспоминаний "На рубеже двух веков" сразу стала широко известно в среде православных читателей. Владыка Вениамин, занимавший во врангелевском Крыму пост епископа армии и флота, прожил долгую и яркую жизнь.

Эмиграция 1920 года в Турцию, рождение русской зарубежной церкви, жизнь в католической Европе, переезд в США, где он занял пост экзарха Московской патриархии, поддержка мощного патриотического движения за рубежом во время Великой Отечественной войны – участие в январе 1944 года в работе поместного собора русской православной церкви, служение после войны владыкой в Рижской и Ростовской епархии и, наконец, уход на покой в Псковско-Печерском монастыре, где его приняла родная земля – вот головокружительные этапы его судьбы. Владыка Вениамин был в Америке членом Национального Комитета славянского конгресса, собирал средства для советских госпиталей, помогал нашим дипломатам в организации встреч с Рузвельтом, к которому был вхож в любое время. Но одновременно он никогда не забывал о стратегических опасностях для России, исходивших от буржуазной Европы, от Ватикана и католичества, от вечной русофобской соседки России – Польши.

Именно анализу отношений с последней посвящена только что вышедшая в "Скимене" его работа "Духовный лик Польши". Вечная тема – "Шляхта и мы", но разработанная аж в 1939 году. А кроме нее свет увидели изданные в том же "Скимене" "Письма о монашестве", "Письма о двунадесятых праздниках".

Работа над богословским и литературным наследием объективного историка и православного исследователя митрополита Вениамина, являвшегося, на наш взгляд, своеобразным предтечей Митрополита Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского – продолжается.

Станислав Куняев

ДУХОВНЫЙ ЛИК ПОЛЬШИ

Польша теперь потеряла свою самостоятельность. Совсем ли? Или временно? Никто ещё не может сказать об этом решительно…

А история её была так разнообразна за тысячелетнее существование, что всякий может извлечь из архивов то, что ему нравится. Например, мы были свидетелями осуществления надежд её на обладание землями чуть не "от моря до моря", как говорилось у поляков. Никто, однако, не предполагал этого перед мировой войной. Даже сами поляки, в большинстве их политических деятелей, не мечтали о том, что потом вдруг случилось.

Но ещё менее ожидали такого молниеносного исчезновения великодержавной Польши с карты держав Европы, которое произошло ныне осенью… Всё бывало… И я не думаю предсказывать ничего о будущем: это не моё дело. Я не политик… Да и политики ныне не знают: чем всё может кончиться. И всякий гадает по-своему. Кроме того и тем более, я не желал бы причинять неприятностей полякам пророчествованиями о том, что, наконец, Польша "сгинела".

Во-первых, потому, что им теперь больно; и не время раздирать сочащиеся раны их; а во-вторых, потому, что мне, как славянину и как христианину, жалко их, хотя бы и "лежачих": а лежачего не бьют, по пословице. Однако и молчать совсем – нехорошо. Все говорят об этом; а иные думают молча про себя. Я утверждаю, что необходимо раздуматься и нам, духовным людям, над происшедшим ураганом Божиим. И вот почему.

Обязанность каждого христианина разгадывать, по мере своих сил, смысл судеб Божиих: для чего-нибудь Промысл одно попускает, другое делает; одно разрушает, другое сохраняет или воссозидает! Нужно вдуматься. Затем, для нас, не только духовных, но и вообще верующих людей, в судьбе Польши можно увидеть много поучительного в данный момент: дальше мы это увидим ясно… Нужно учиться уроками истории не только своей, но и чужой. Я вижу: как много общего в судьбе и психологии поляков и русских эмигрантов.

И именно с точки зрения религиозной, а в связи с ней – и политической. И уж, конечно, если рассматривать болезнь, то нужно заранее показать свои раны: иначе не вылечиться. И мы, эмигранты, сами пережившие трагедию потери Отечества, даже худшую, чем теперешние поляки, оставшиеся всё же жить на своей земле, среди своего народа, мы имеем душевное право говорить откровенно и другим о том, что пережили и переживаем сами.

В частности, мне, как представителю Патриаршей Церкви в Америке, неоднократно приходилось критиковать и себя самого, и высшее и среднее духовенство, и вообще говорить о великих недостатках Православной Церкви и русских кругов, особенно руководящих. Потому я, более, чем кто другой, могу говорить с открытым лицом о дефектах и других.

Многие из слушателей были свидетелями моего выступления ещё в 1933 году в "Лэбор Тэмпл", где я вскрывал язвы наши и считал посланные нам испытания делом правды Божией, спасающей и очищающей нас от дурных наростов. Потому, если я далее буду говорить о болезнях Польши, то пусть не думают обо мне, что я критикую из злорадства… Боже сохрани! Я и своей Православной Церкви (и православной эмиграции) желаю лишь добра. И полякам желаю того же. Но всё же слушать правду горькую неприятно. Несомненно.

И эмиграции, даже и оставшимся в России братьям, тоже горько было сознаваться в своих ошибках и болезнях, но таков урок Божий. Нужно! Для этого посылаются события… Я и евреям в том же "Лэбор Тэмпл" в 1933 году открыто сказал, что и на них идёт суд Божий. И к чести их, я обязан сказать, они тогда не выразили протеста против моих обличительных слов, что у них (как и у многих из русской эмиграции даже доселе) нет покаяния.

И только Патриаршая Церковь в России, и за границей отчасти, стала на эту божественно-спасающую линию. Евреи выслушали молча. Через пять лет моё предвидение сбылось в Европе… И теперь мне хочется, чтобы мои слушатели, особенно если среди них есть братья поляки, по крайней мере, молча выслушали слова правды. Когда же и послушать их? Только когда больно душе, тогда она и слышит хорошо. После, особенно если начнутся снова благоприятные обстоятельства, не захотят слушать. Так, послушаем…

И русские слушатели должны урок взять из их судьбы… Конечно, я не думаю, чтобы мог объять весь вопрос о духовных причинах падения Польши с исчерпывающей полнотою. Даже и специалисты этого вопроса подходили к нему с разных точек зрения; а иногда противоречили друг другу. Вот, например, что говорит знаменитый историк, профессор Костомаров по этому вопросу: "Внутренние условия, доведшие Польшу до разложения, сложны и были предметом множества соображений, догадок, заключений и выводов…

Указывали на избирательное правление, на чрезмерную силу магнатов, на своеволие шляхты, на отсутствие среднего сословия, на религиозную рознь (католиков с православием. – М. В.), на упадок и порабощение земледельческого класса. Нам кажется, что эти признаки не представляли ещё стихий неизбежного падения и разложения государства" (Книга его: "Последние годы Речи Посполитой". С-Пб., 1870). Подобные условия существовали и в некоторых других странах Европы; и, однако же, они не погибли ещё.

И Костомаров ищет своих объяснений. Я тоже попытаюсь подойти к этому вопросу с собственной точки зрения. Она не совсем нова. Многое я вычитал у других исследователей причин падения Польши. Особенно много идей дают славянофилы, а также и непосредственные деятели в Польше, особенно во время её потрясений, когда прорываются наружу те тайные силы, которые были дотоле скрыты от посторонних взоров.