Текст книги "Упреждающий удар"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Упускали не только ветер, но и большую воду. Хотя эти дни не прошли даром: чинили, конопатили лодки, ушкуи, и все это на воде – на берег не высаживались – места незнакомые – татарские, чувашские земли.

Воевода не находил себе места, ни с кем не разговаривал, посылал одну лодку за другой, но они приходили – докладывали: "Никово!.."

Боярин Андрей Воронцов перестал молиться – мирскими матерными словами ругал нижегородцев.

Константин Юрьев смотрел на мутную воду, – она убегала, журчала, обегая якорную веревку; глаза мутные, красные от бессонных ночей – думал...

– Большая вода уходит, – неслышно подошел Василий Борт – взгляд мужественный. – Вон того камня не было – севодня утром высунулся...

Вместе с водой уходила возможность успешного похода на Сарай. От мучительного ожидания совсем состарилось, подурнело лицо московского боярина – ночью не спит, бродит по палубе, то свечи жгет у себя в каюте – под палубой...

Константин Юрьев обнял ладонью деревянную гриву медведя.

Начинался день. Направо далекий левый берег, окутанный туманом. Яркое, как умытое, солнце поднималось поверх серебряного тумана будто над облаком. Слева – крутой, высокий, лесистый, освещенный солнцем правый берег реки. Свежий упругий ветер в лицо – развернуться бы сейчас и айда вниз по Волге!..

Подъехали на лодке, поднялся к воеводе Игорь Голубов – безбородое обгорелое лицо спокойное, глаза холодные, пронизывающие – сразу к нему:

– Чего ждем?.. Вода уходит из-под нас – к Сараю не подплыть...

– Одни?!..

– Они могут не прийти... Костя, посмотри, что творится: мужи рвутся, хотят идти – не боятся, говорят: "Нам не впервой... а победим, накажем обидчиков – супостатов, – себе жизнь добудем: злато-серебро нащипаем..."

Подошли, поднялись на ушкуй сотенные. Вылез из-под палубы боярин Андрей Андреевич – лицо, борода мятые; зеленоглазый, злой.

Воевода подтянулся, ожили глаза – заиграли голубизной...

– Сами пришли! – хорошо... Что будем делать? – думайте!..

Примолкли сотенные, построжали лица, призадумались. Потом заспорили – до ругани. Великокняжеский посланник боярин Воронцов подытожил:

– Воля всевышнего... Одним – не мыслимо... Я знаю Орду, Сарай...

Воевода, сцепив зубы, молчал, – тяжело, а ждал... Но жди не жди – последнее слово он должен сказать – время полдень. Тряхнул головой:

– Почему не пришли с Нижнего, не знаем – может, никогда не узнаем... А в поход мы пойдем – сколько трудов, слез!.. Народ последнее отдал... Русь, потомки не простят нам сраму!.. Разум говорит: "Не ходи", – а сердце, переполненное гневом и болью, зовет на смертную битву... Погибнем, но своей кровью спасем Русь от набега Орды!.. Не будут жить в позоре и страхе женки и дети наши!.. Мужи-вои готовы – ждут только нашего слова!.. Раз уж запели песню – давайте допоем!..

* * *

...Сделав обманный маневр: показав татарам, что идут на Казань, – ночью развернулись и, открыв паруса, помчались, помогая веслами, на царев град...

Вои не щадили себя. Большой Переворот – срезали: Василий Борт провел по образовавшейся в весенний паводок протоке...

Конечно, рисковали: тяжелые ушкуи могли не пройти, да и в случае вражеского нападения оказывались в невыгоднейшем положении, но обошлось – где мелко, по пояс в воде, по колено в вязкой тине вынесли корабли на Волгу, догнали большую воду.

А потом – еще стремительнее, опережающий слух, бег русских...

Когда достигли низких степных берегов, ветер переметнулся – стал дуть в бок, а затем перешел в низовой. Постепенно крепчал. Сначала робко поднимались навстречу невысокие островерхие волны, но при выходе к Перевозу, перед Займищем – до Сарая оставалось 45-50 верст – пошли круторогие, с зеленоватой пеной, желто-бурые тяжелые волны...

Подходили к опасному месту.

Из полка выделили два ушкуя – сторожевой отряд. Ватаманом опять попросился Игорь Голубов.

На палубу вышел простоволосый – лицо густо смазано медвежьим жиром – Игорь Голубов. Ушкуй качало. Вои, высоко поднимая весла, запрокидываясь назад, гребли. Ветер брызгал водой. Матовый свет солнца, просачиваясь сквозь низкие тучи, согревал мягким теплом.

– Ночью б надо – вон она, Волга-то, какая, – Василий Борт развел руки. – А днем – вот видишь?.. – показал на далекий левый берег, где виднелось множество лодок и кораблей.

Их тоже заметили: несколько татарских судов и лодок отошли от берега – пошли на перехват.

Игорь Голубов оглянулся – должен показаться из-за очередного поворота основной полк. Захолодило сердце – почудилось: повторяется то, что было под Воробьевыми горами. Он тряхнул головой ("Совсем как Костя" – заметил про себя) – больно треснула обожженная кожа на шее... Поморщился: "Не будет внезапности!" – вновь встряхивал седыми кудрями, всматриваясь в приближающиеся корабли: дощатые учаны с высокими каютами на носу, корме. Подумал: "У гостей⁵⁴ поотбирали..."

Приказал всем, кроме гребцов и кормщика, уйти под палубу, приготовиться к бою.

Татары не могли подозревать, что этот небольшой караван судов – военный. На насадах, внешне похожих на ушкуи, плавали русские купцы. Татары всегда старались "досматривать" их, идущих на Сарай, ниже – в Хволынское море⁵⁵, – часть товара переходила к ним.

Вот и теперь они намеревались, видимо, сделать то же самое.

Силы были не равны, но положение обязывало вступить в бой, а потом вместе с подоспевшим воеводой разгромить, утопить татар – и, как можно быстрее, – в Займище, где река разливалась местами до 25 верст. Конечно, татарские скоровестники поскачут к Ахмедке, в Сарай, или же сообщат сигнальными огнями-дымами, и тогда кто кого: кто будет раньше в Сарае – Ахмедка или русские?!

"А что если он в Сарае – не ушел в Степь?! – но Игорь Голубов тут же оборвал обжигающую сердце мысль. – Все будет как задумано – должна ж быть справедливость на свете!.."

Учан, шедший навстречу, развернулся, встал боком – загородил путь.

– Не сворачивай!.. – Игорь Голубов шепотом – Василию Борту.

Гребцы сами поняли: поднажали...

Осталось саженей тридцать, когда по сигналу младшего воеводы выскочили из-под палубы вои и открыли прицельный бой из луков, самострелов по забегавшим на учане татарам...

Русский корабль не дал уйти в сторону – таранил татарское судно, корпус которого лопнул, рассыпался, как скорлупа ореха... Ордынцы, держась за доски, бревна, весла, забарахтались в волнах. По ним стреляли русские с только что таранившего ушкуя.

Второй ушкуй отстал и оказался в кольце очнувшихся и взъярившихся татар: такого не помнили, чтобы здесь, в Орде, посмели напасть на них...

Игорь Голубов усмехнулся: "То ли еще будет!" В эти счастливые мгновения – его ушкуй выдержал – он даже перестал ощущать боль. Он всегда верил в боевые суда-ушкуи. Веками строили их, улучшали новгородцы – прадеды нынешних вятчан. Сделанные из толстых, крепких (для этого шла только плотная северная сторона дерева) досок, усиленные продольными, загнутыми от носа до кормы полубревнами, обитыми спереди железом, ушкуи могли плавать по рекам и морям, не боялись ни льдов, ни бурь – страшен был им лишь огонь...

Визжа, сверкая кривыми саблями, часть татар полезла на окруженный ушкуй; другие – на учанах, лодках – кинулись за Игорем Голубовым, считая, что тот убегает, а он и не думал: развернувшись по ветру, подняв паруса, пошел в атаку...

Из-за поворота показались суда вятского полка.

Младший воевода пробился к окруженному ушкую – отбил его.

Противник, не ожидавший встретиться с сильными и ушлыми в ратном деле воями вместо безобидных и безответных купцов, растерялся и, неся потери, рассеялся по необозримой реке.

Без устали, не меняясь, гребет Митяй Свистун – начал на восходе солнца, а сейчас оно на четверть неба поднялось алым шаром, просветив облака. На лбу слиплись седые волосы; ладони – сплошная, слипающаяся с рукоятью весла, кровавая мозоль (не обернул кисти рук кожей), но что ему телесная боль, если в душе открылась рана...

Ночью он узнал о гибели Гришки...

"Надо ж!.. От своих погиб..." И вновь замотал Митяй буйной головой – отдался думам... Перед глазами Марфа с Ванютой... Сын протягивал белые ручонки – просился на руки...

Нет! Митяй не будет тем, кого в народе – не сумевшего защитить жену и детей или умереть, защищая их, – называют страшным матерным словом⁵⁶...

Его вывел из мучительных раздумий переливчатый свист сопелки.

"Тревога!" – вывернул шею; хотел рассмотреть, что там, но кроме близкого невысокого обрывистого правого берега ничего не видел: нос ушкуя и свесившиеся свернутые паруса закрывали все...

Повыскакивали на палубу вооруженные бородатые детинушки; хлопали лазурными очами, бежали к носу, свешивались с бортов – за открывшимся поворотом увидели реку; в хаосе корабли и лодки. Поняли: на сторожевой отряд напали татары...

Вошли в Займище. Острова. Ветер стих, и волны улеглись – только стрежь, журчание воды, подмывающей островки... Комары. Запахло лугами и ивовой корой.

Тяжело раненного Игоря Голубова пересадили на воеводский ушкуй. Вперед – на лодках – ушли разведать подходы к Сараю ведомцы.

– Завтра к утру обратно доспей! – приказал-попросил Василия Борта Константин Юрьев. Сам решил где-нибудь на острове передохнуть, перегруппироваться.

...Ушкуй приблизился к большому лесистому острову. Вятский воевода велел повернуть к северо-западной его части – по игре воды было видно глубину, позволявшую пристать...

На чисто вымытой палубе лежал без сознания Игорь Голубов. На коленях, откинув бороду на плечо, в клобуке возился с ним поп-иеромонах – пытался вытащить стрелу из груди...

Рядом, в малиновом кафтане поверх пластинчатой бранной рубашки, простоволосый воевода – в начинающихся сумерках белеют скулы; потемневшие глаза страшны.

Тут же боярин Андрей Воронцов: высморкался в подол, потер отекший нос, вскинул обношенную голову, перекрестился...

– Нельзя вытянуть стрелу – кровь горлом идет: помре, – объяснил поп-вой, – а так можот скоко-то, бох даст, поживет, – и широко перекрестился. – Осподи! Спаси и помоги ему хворь-смертушку одолети! – запел хриплым басом.

– Оставь – не мучь его!.. – Константин Юрьев отвернулся, стал смотреть на приближающийся остров, на могучие, коренастые, с крюковатыми ветками вязы, на исполинские серебрянолистые осокори, на выставляющиеся из-под воды кусты ив – старался уйти от привязавшихся мыслей об Игоре; решается судьба Руси – он, воевода, должен думать о предстоящей битве. Константин Юрьев усилием воли сосредоточился и стал, как сено на стог, пласт за пластом укладывать в голове мысли... И все более и более успокаивался, исчезли сомнения, колебания; снова появилась уверенность, а это – знал – сразу же передается войску...

Он отменил первоначальное свое решение, осознав, что любое промедление может обернуться катастрофой...

На ходу перестроившись, вятский полк не останавливаясь шел дальше. Вои черпали ведрами, привязав их на длинные веревки, воду и тут же на палубе – по очереди – умывались, переодевались в чистое белье...

"Эх, поторопился – не нужно было Ваську усылать... – думал Константин Юрьев, тревожно всматриваясь в вечерних быстро густеющих сумерках на очередной остров. Спереди, сзади темнели силуэты ушкуев: шум приглушенных голосов, скрип весел и плеск воды. – Вот мы и на земле наших вековечных, лютых ворогов... Убивали, резали – пытались стереть с Земли лик русского человека, дух его испоганить, сломить, а мы – вот!.."

Задышал с придыхом ему в затылок боярин Андрей Воронцов, озирался вокруг. Слева проплыл темнеющий высокий остров.

– Господи! – боярин перекрестился. – Токо бы не заплутать...

...Грозными тенями плыли-подкрадывались в ночной южной темени большие лодки, ушкуи. "Лишь бы на Сарай выйти!.."

Как ни старались не шуметь, шлепание весел, стук уключин, хлопание парусов, отдельные голоса над водой – выдавали.

Воевода, слушая этот предательский шум, морщился, с силой бил комаров, облепивших потное лицо. Жарко, душно. Легкий встречный ветер не охлаждал, не сдувал кровососущую тучу насекомых.

"Будто в непротопленной мовнице... И комары – озверели на свежую кровь: чисто ордынцы!.." – Константин Юрьев посмотрел наверх, – меж свернутых парусов, – черно: ни звездочки. Татары слышат их, и ничем не скрыть свое движение; только быстрота, ошеломляющий натиск многое решат. Глянул на окруживших воев, Андрея Воронцова, который молча растерянно крутил башкой, кормщику – ни слова. "Вот и надейся на него!.. Из-за таких вот... все прахом может пойти!.." Захотелось к Игорю. Повернулся к боярину и сквозь зубы, стараясь спокойно, чтобы не выдать свое волнение, злость:

– Скоро уж!.. Пойду проведаю младшего воеводу, – и по узкому, крутому трапу спустился под палубу огромного трехмачтового ушкуя, протиснулся в каюту.

Там при свете железного фонаря с дырочками, откуда отдельными желтыми пучками лился свет сальной свечи, – в страшной духоте на нарах лежал Игорь Голубов. Левый глаз широко открыт, правый завязан белым холстом.

"Когда успел глаз-то?.. – не заметил", – упрекнул себя Константин Юрьев.

Живой глаз младшего воеводы блеснул в полутьме жутковато – фиолетовым светом.

– Костя... – косноязычно выговорил. – Чую, не вернутся ведомцы... Не поспеют... Нам счас, ночью бы...Утром поздно... – и, устав говорить, умолк, закрыл глаз.

Очнулся воевода:

– Мы уж идем...

– Хорошо... – Игорь Голубов открыл веко, блеснул перламутровым белком, снова закрыл глаз.

"Помрет ведь! И лампаду не велит ставить – вдруг не покаявшись помрет?!" – Константин Юрьев присел.

– Может, попа?..

– Не-эт!.. Я еще поживу... Пока Сарай не возьмем... – повернул к свету бледно-желтое, как у покойника, лицо. – Ево лутше со стороны Старицы брать... Кабы Сарай не проскочить!..

– Не проскочим, – кормщики ушлые, да боярин... не первый раз...

Вятский воевода встрепенулся, успокоился, построжал лицом, – на него смотрел трезвый, прояснившийся, уверенный глаз Игоря, – заговорил:

– Прямо от Итиля⁵⁷ будем брать! – боярин советует... А на Старице мост перережем – больше им неоткуда в град-остров пройти: трясинисты берега, комонь – убей – не пойдет с такого берега в воду... Никого не боятся – стен и то нет – слеплен забор в сажень – лишь бы комонь не перемахнул...

– Слышал, в Сарае сторожевой полк?...

– Да... Кроме того за оградой, на восточной части, на холмах запасной конный полк должен быть...

– А вдруг он там?

– Нет!.. Но поди уж знает...

– Поспеем до ево?

– Сегодня поспеем – завтра поздно будет...

– Сможем ли взять царский дворец?.. Амбар с оружьем сжечь, женок ханских полонить?! – Игорь Голубов закрыл глаз. Восковое, мокрое от пота лицо масляно поблескивало.

– Лихо тебе? Может, на волю?..

– Устал... Отойду, – охрипшим голосом прошептал Игорь.

Воевода, пригибаясь, вылез из тесной каюты, поднялся по узкой лестнице на палубу: "Вроде бы посветлело..."

После духоты показалось, что стало свежее, сильно пахло речной водой, рыбой, лугами... "Что он дохнет там – надо его сюда", – подумал о раненом друге.

– Эй!.. – полуголосом позвал воя. – Пойдите вынесите младшего воеводу...

Игоря Голубова уложили на расстеленную войлочную попону. Константин Юрьев подсел около изголовья, осторожно подправил повязку на глазу.

– Полежи-ко эдак – полегчает. Подплывать будем – занесем...

Если бы не темень, совсем как на Вятке...

Рядом уселся боярин Андрей Воронцов. Подошел палубный сторож, засопел носом.

– Ну, говори, что случилось?! – повернулся к нему воевода.

Сердце тревожно заторкало под пластинчатой броней. "Как слабо человеческое сердце по сравненью с разумом – духом!" – подумал Константин Юрьев. Сторож-вой показал рукой вперед – в ночную тьму.

– Идут...

– Кто?!

– Кажись, наши вертаются...

Двухвесельная лодка уцепилась за корму. С помощью палубных сторожей поднялись русские ведомцы – московские татары – во главе с десятником Елисейкой. Они бросили на просмоленные доски двух связанных ордынцев с тряпочными кляпами во рту.

Десятный ватаман доложил воеводе:

– Русская не прошла – осталась... Бизде сторож – от Сарая одник татар только быпускай...

– Сарай далеко, не проедем мимо?!

– Нит – сразу увидай – близка...

Константин Юрьев радостно блеснул глазами. Облегченно вздохнул сзади стоящий боярин.

Застонал пленный, шевельнулся. Елисейка нагнулся, пошарил рукой второго:

– Улям! – кончал... Боебода Басил бэлел тэбэ, Большая Боебода, сийчас жи брать Сарай – заптра будет Хан, – Елисейка – маленький, коренастый, в лисьем треухе, – в темноте ощерил зубы, пнул пленного – тот замычал. – Она тоже гаварила...

Воевода нетерпеливо затопотал – в глазах синие искорки:

– Выкиньте того – сам, взяв лежащего раненого пленного за шиворот, проволок тяжелое тело ордынца по палубе и, рывком приподняв, заставил сесть рядом с Игорем Голубовым.

Пленный, упершись длинными руками об пол, застонал, скрежетнул зубами.

– Спроси-ко у его, собаки, когда Ахмедка в Сарае будет?! – приказал Елисейке.

Раненый татарин приоткрыл веки – в темных глазках-щелках забегали желтые злые огоньки, – прохрипел сквозь зубы. Елисейка перевел.

– Себодня будит... Сарай, гаварит, не бзять – там и биз Хан многа батыров... Псе умрете, гаварит...

"Так быстро?! Но все равно раньше, чем к полудню, не будет, – а может, врет татарин – это у них принято? – Константин Юрьев взглянул на пленного и, в подтаявшей темноте, близко увидел – наткнулся на горящие от ненависти и презрения глаза своего врага. – Бэк али мурза!.. не врет..."

– Ти раб!.. – у ордынца что-то забулькало в груди, закашлялся. Будто плетью воеводу – вздрогнул, схватился за рукоять ножа, зарыкал-зарокотал:

– Великий народ не может быть рабом, а я сын его! И не взойдет Светило, как сожгу твое логово! – лик у вятского воеводы стал грозен и страшен, пленный понял. Константин Юрьев тряхнул головой, убрал руку с пояса, полусогнул в локте, прижал к груди и вдруг забасил осипшим голосом:

– Слушай, Бэк, отпущу, дам злато – много дам, только скажи, когда будет хан?! Много ли в Сарае войска?.. И поклянись Аллахом, что правду говоришь!..

Татарин шумно, с клокотом дышал и молча, не отводя безумных от ненависти глаз, смотрел на воеводу.

Приподнял голову Игорь Голубов (лицо напряглось) и слабым, но твердым голосом Константину Юрьеву:

– Пред ним унижаться!.. Не смей!..

Небо посветлело, не стало комаров. Поднимающийся от воды туман темной тенью на миг окутывал палубу и тут же исчезал, унесенный боковым тугим ветром, оставляя после себя теплую парную влагу.

Все чаще передовые лодки и ушкуи вступали в скоротечные яростные стычки с ордынскими сторожами.

В тумане не сосчитать – много, – бухая веслами, неудержимо шли на Сарай малые и большие ушкуи. Русские плыли теперь открыто – в едином порыве была мощь и дерзость...

Татары в большинстве своем, протараненные ушкуями, тонули, или же, попадая на своих лодчонках между русскими, немедленно расстреливались.

... – Пойди-ко, Игорек, вниз, в избу – скоро Орда.

Игорь Голубов начал поднимать голову, пытаясь сесть.Константин Юрьев торопливо нагнулся и осторожно помог.

– Смотри, какая сила, – и он показал прояснившимся глазом на мачты, борта ушкуев, то тут, то там чернющих сквозь обрывки уже не густого тумана. – Не жаль и мово Никитки – чую, погибли ведомцы вместе с Васькой... лишь бы удача была...

– Все Богом предопределено... – перекрестился боярин Андрей Воронцов.

– Бох не вмешивается в земную жизнь... – прервал его Игорь Голубов, зыркнул по сторонам, – вокруг собирались вои (все были на палубе), некоторые только что отстрелялись с бортов ушкуя и часто, шумно дышали. – Он сотворил Землю, людей и все остальное. Мы должны сами все – на то и люди... – помолчал. Шлепали, бухали по воде весла, где-то впереди вновь послышал ся треск, стук дерева об дерево, донеслись приглушенные туманом душераздирающие визги ордынцев. Игорь Голубов тряхнул головой – мокрые пегие волосы легли на повязку: – Я это еще раз проверил: просил оставить последнево сына-наследника... Мне недолго осталось... А может, он жив?! – черный округлившийся глаз горел-ждал ответа, но Константин Юрьев отвернулся. – Нет, погиб, – ответил сам себе Игорь и продолжил, обращаясь к другу зятю: – Костя, ты останешься жить... (Вятский воевода замахал руками – дескать, сглазишь). – Не маши – обязан! – на лице Игоря Голубова погасла тревога, высветились воля, ум. – Я тебе правду глаголю: сам не сплошаешь – и бох поможет, – помнишь, ты однажды эдак-то сам говорил – и победил... От тебя, как поступишь, как полк поведешь, зависит судьба Великой рати... Ты первый из русских воевода, да и не только русских, который разгромит Сарай и вернется... Тебя народ не забудет – памятник – церковь воздвигнут... В летописных книгах опишут... От сына к сыну будут передавать имя твое, как Святого Дмитрия⁵⁸... И пока жив русский народ, – а он никогда не исчезнет с лика земли, – будешь жив и ты... Вместе с тобой и нас помянут...

Я обещал перед смертью сыну и тебе рассказать, почему о боге немного по-другому думаю.

Мне было двенадцать, когда я умертвил свою сестренку...

– Как умертвил?! – охнул в ужасе московский боярин и быстро-быстро закрестился.

– Руками удушил... Ненарошно... Перестань же креститься – руками махать! – зло засверкал черным глазом на боярина. – Штобы победить – не нужно обманываться – бог сам не поможет: он через нашу голову, тело все делает... Да не таращь на меня глазища неразумные!.. – У боярина Андрея Воронцова затряслась толстая нижняя губа в бороде. – В своем я уме... – помолчал, а потом скорбным голосом: – Мною проверено – еще раз говорю: просил сына оставить в живых...

– Как это случилось?.. – шепотом, еле слышно, но поняли все – спросил Константин Юрьев.

– Ты ж знаешь. Што я тоже рос сиротой, приезжий...

Татары налетели. Не успевших вооружиться мужей зарубили, – и мово отца, братьев тож... сестренку Улю – ей три года было – бабушка спрятала... Я и мати с младшей титешной сестренкой моей в скирду схоронились...

Стали они по полю рыскать: женок и ребенков ловить, хлеб жечь... Вижу через желтые соломинки – и к нам скачут... мати сунула распелененную... Только што грудь сосала... В одной холщовой пеленалке... Крикнула: "Беги!" – и сама аки птица через поле к дальнему лесу... татарва за ней – визжат, смеются... Заарканили... Я замешкался, а когда побежал к рядом стоящему лесу, заметили, и за мной... Я в лесок, в овражек, в яму... Сверху кусты, трава – притаился, а сестренка начала... Прижал ей ротик – молоко еще не обсохло, – она пуще... Они рядом копьями в кусты тычут – не слышат... Пальчиками царапает мою руку, изгибается тельцем... Смотрю – синеет, а как отпустишь?! Молю-умоляю неистово про себя бога, штобы не допустил убийство...

"Раз ты есть, говорю, не допустишь!.." – Игорь Голубов вкогтился сухими пальцами в плечо Константина Юрьева. – Не внемлил он – изогнулось судорожно тельце и закаменело...

После... просил-молил бога оживить, али же убить меня, но безмолвствовал он, и тогда – проклял ево!.. Думал – сейчас же ударит, убьет, но ничего – только ручеек журчал, да птицы весело переговаривались... Я еще долго безумствовал... Вот тогда впервые убедился, што бох через нас все делает...

Все в мире после сотворения Мира в своем естестве живет: рождается, растет, умирает – человек ли, зверь али дерево, – трава – все из семени, плоти... Бог наблюдает, смотрит, и в наши дела, создав нас, вмешивается через нас же самих... Мы сами должны делать!..

Туман исчез – дымило парком над самой водой. Слева степной вражеский берег, заросший черной стеной деревьев и кустов.

Впереди уже шли постоянные стычки – бои...

Судя по долетающим обрывкам голосов с берега, и там были татары.

Константин Юрьев смотрел на летящую навстречу темную воду, – возбужден, мышцы напряжены, мысленно рисовал предстоящее сражение, думал о боге...

Нет, не может поверить в такого бога, который стоит в стороне человеческих дел, давая возможность все самим решать в жизни, делать! Для чего тогда божьи храмы, святые места?! – "Не в разуме говорил Игорек – прости его, господи!.." – ему, стоящему под развернутым стягом-иконой Георгия Победоносца, его полку, рвущемуся к столице самого могучего из азиатских ханств – Золотой Орды – нужен был бог – помощник...

Впереди, слева, на берегу мелькнул огонек, второй... Много. Чуть выше, правее, – как будто открылся занавес, – затрепетали свечками язычки пламени – они горели, мигали, гасли, вновь зажигались...

– Сарай-Берке... – боярина Андрея Воронцова не узнать; голова смело поднята, в глазах огонь, ноздри грозно раздуваются – рядом стоял вой – могучий храбр. Повернулся к Константину Юрьеву и, приглушая в голосе ярость и возбуждение: – Вон сигнальные огни на мечетях – переговариваются со сторожевыми разъездами в степи, а может, и с самим ханом... Пора разворачиваться сотнями – подходим!.. – Впереди вырисовалась сплошная, густая цепь огней – красных искорок – то татары с факелами вышли на лодках встречать дорогих гостей – очень редко уж русские эдак-то отгостивать приезжают в Орду!.. На востоке покраснело, посветлело над водой. Пахнуло полынью, дымом.

Константин Юрьев окинул лихорадочно блестящими глазами свой полк – передние ушкуи ("Ни одной лодки?!") приближались к татарам, задние – за островом. "Не так уж и мало нас, – увидел вытянутые от напряжения, построжавшие лица воев, гребцов. – Начинается!.. Что ж я – давай, русский воевода! Решается судьба твоей Земли, народа... Не посрамись перед Миром, потомками!.." Глянул на другов-воев; в льдисто-голубые очи, вычеканенное торжественное лицо великокняжеского боярина:

– Трубите бой!

Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, – чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, – звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете – татарином.

Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд – из вятчан, московичей и трех сотен устюжан – во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.

Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях – для охраны судов...

Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:

– С богом!.. – и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых) – многие без бород – лишь курчавился на лицах золотистый пушок, – радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения – пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...

Ханские вои не сдержали натиск – частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.

Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.

Юрий Волковцев отвернул налево – вошел в устье Старицы.

...Попрыгали-попадали на землю, – кое-кто в дымящихся кафтанах, – ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, – поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...

...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.

Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал – в два-три прыжка – по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую – при свете горящего корабля – воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед – по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, – вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.

...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.

Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы – с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" – удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...

Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: «Вот он – Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!..»

Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке – засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым – потемнело небо...

Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку – крыша уже сгорела. "Уф!" – снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.

– Подержи, – весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан – под ним броня – тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч – дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка – еще бы! – он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."

По опыту знал: самое страшное для полководца – потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности – татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..

– Мне нужно на глядень⁵⁹ взойти! – обратился к вою-скоровестнику: – Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...

Константин Юрьев тряхнул головой:

– Скоро там?! – кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...

Встал, закачался – длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, – разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш – русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.