Текст книги "Упреждающий удар"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Чернов Вениамин Константинович
Упреждающий удар

"В лето 6979¹ идоша Вятчане Камою на низ в Волгу² на судех и шедше взяша град царев³ на Волзе, и..."⁴

Воевода Константин Юрьев

Афоний Пожняк, в распахнутой шубе, без шапки вбежал в истопку⁵ воеводы и, зацепившись хромой ногой, упал на колени, застукотил по деревянному полу.

Воевода вздрогнул, побледнел, отбросил гусиное перо, которым писал, и, тряхнув бородасто-гривастой головой, легко вскинув свое крупное тело, встал, шагнул навстречу.

– Что?! Говори! – задышал зрачками вятский воевода – Константин Юрьев.

– Беда!.. – выдохнул Афоний, стоя на коленях, испуганно крестясь. Колебался теплый спертый воздух – отчего красные язычки сальных свечей плясали, отражаясь в его черных зрачках.

На дворе рассвело, но сквозь слюдяное окошечко еле просачивался утренний белый свет...

– Беда! – повторил Пожняк – седовласый, широкоплечий. – По Великоустюжской рать идет.

– Далеко? – Константин Юрьев опустил веки, глубоко вдохнул.

– В двух днях на сей день...

– Кто они?

– Татарва и русские...

"Откуда татарва?!" – подумал воевода, а вслух спросил:

– Кто весть привез?

– Бесенятские мужики скоровестников верхами послали. Двое-то утопли – комони⁶ не стерпели ледяную воду, – а трети-ет выбрался на берег...

"Тук, тук, тук..." – мелко застучало в висках у Константина. Мужественное лицо закаменело. Большие глаза заискрились синим льдом. "Татарва!" Перед взором – отец: сучит ногами в смертельных судорогах, из зияющей, широкой раны на шее с бульканьем и хрипящим свистом хлещет кровь...

Давно это было – лет тридцать назад, но он помнит – такое не забывают!..

Его, семилетнего, и мать чудом спас Мирон – стремяной отца. Приютил и вскормил дядя, – брат матери, – который сразу же после резни, устроенной татарами, вместе с семьей и со своими людьми поднялся по Ветлуге на земли одного из немногочисленных, но грозных охотничьих племен мари⁷.

Вождь мари, узнав, что русские пострадали от татар, разрешил пришлым золотоволосым людям пожить до весны...

К лету дядя Кости довел своих до свободных земель. В верховьях Вятки, на правой стороне, там, где она – не широкая, но полноводная, – неся прозрачные серебряные воды в низких берегах, делала поворот на запад – нарубили избы, поставили боярскую усадьбу, деревни.

Места были хороши: мягкая песчано-торфянистая земля, сосновый бор, рядом озера – это правый берег; на левом зеленели тучные заливные луга, красный лес изобиловал ягодами, грибами, полон был дичи, непуганого зверья. В озерах жирели караси, золотистые лини...

Недалеко – в Песковке⁸ – в 15 верстах выше по реке варили железо из болотных руд, и дядя, обзаведясь хозяйством, наладил обжиг древесного угля – снабжал им домницы⁹ боярина Лазарева. Кроме того, из березовой коры топил деготь, курил из сосны смолу...

Освобожденные от леса участки распахивали. На лугах нагуливалась животина¹⁰...

Тяжело переболев гибель отца, маленький Костя поклялся отомстить.

Безусым юношей на белянах¹¹, груженных крицами железа, Костя спустился по Вятке до Хлынова, где его дядя – в то время земский воевода – зачислил племянника в кремлевскую сторожевую сотню.

Вскоре Костю, не обделенного ни силой, ни разумом, честного, старательного, стали выделять среди боярских служивых людей.

Костя знал грамоту. Читал мирские и церковные книги, которые писанные от руки, в дорогих переплетах, с серебряными застежками, стоили больших денег – уходило на них все заработанное.

В начале службы сторожевая сотня насчитывала чуть больше полусотни воев. Кремль состоял из земляного вала. На нем "учиниша острог" – по углам низенькие деревянные четырехугольные башни. Все это окружалось: с востока рекой Вяткой, с северной и южной сторон – глубокими оврагами, с запада – рвом.

Посада не было – лишь две курные избы стояли, прижавшись к темному вековому еловому лесу.

В 1455 году построили кремль в Хлынове с деревянными городками¹² и башнями. Вместо одной сделали две сторожевые сотни: для внешней и внутренней охраны...

Вот и 1468¹³ год. Сбылась мечта Кости – он, сотенный ватаман, веселый и злой, ведет сотню на штурм земляно-острожного казанского кремля.

В том же году – ответный набег хана Ибрагима на Вятку.

Татары, собрав все силы и использовав внезапность, сожгли Котельнич¹⁴ и Орлов, дошли до Хлынова, осадили. Отдельные отряды врагов разбойничали по русским деревням, селам – вырезали жителей, молодых женщин и девушек полонили. Сколько отрубленных русых и черных голов, изуродованных, окровавленных трупиков детей валялось вокруг пожарищ, вдоль дорог!.. У скольких униженных и обесчещенных девушек и женщин жгло сердца клеймо позора!..

Не щадили татары и марийские городища и стойбища.

Население близлежащих к Хлынову сел и деревень, жители посада укрылись в кремле.

После нескольких безуспешных попыток взять город приступом враги решили его поджечь. Они, укрывшись от русских стрел и пушечной картечи за огромной кучей бревен, – разобрали дома в посаде – и, теперь перекидывая бревна, постепенно подходили все ближе и ближе. Вот уже ров начали заваливать. Положение осажденных стало опасным...

Вятчане собрались на военный совет.

Крик, шум. Все свели к тому, чтобы ждать помощи из Великого Устюга.

Протиснулся, поднялся на крыльцо к воеводе сотенный ватаман Костя Юрьев:

– Доколе будем, люди, горло драть?! – гневно глянул на красные, потные лица, перекошенные рты. – Устюжане придут через два-три дня, – не ране... – Костя Юрьев, набрав воздух в легкие, тряхнул желтыми волосами. – Тогда нам бог поможет, когда сами будем ворога воевать – не будем ждать помощи!.. – успокоившись, потише добавил: – Надо, люди, выйти и отбросить татар, пока они не подожгли...

– С кем выйти-то?!

– С кем? – снова возвысил голос Костя Юрьев. – Сами, да вои... с народом!..

Молчали: слишком не равны силы.

– Дай мне воев! – обратился Костя Юрьев к воеводе. – Я не дам поджечь град...

Полторы сотни русских вышли и так стремительно, и решительно – яростно атаковали, что татары, устилая землю пестрыми трупами, отхлынули назад и, если бы было достаточно сил, можно было прижать их к бору, а там и переколоть, как собак! В лес татары не пойдут, там они не вои, да и каждый из них найдет стрелу мести мари.

Костя Юрьев удивился: так легко удался замысел! Татары сильный, коварный противник – все можно от него ожидать. Ему показалось, что враги хотят заманить и специально побежали, и он, боясь засады и окружения, приказал прекратить преследование, поджечь со стороны посада накиданный ими холм деревянный.

"Без сухих дров им не сжечь городки".

Бесцветные под полуденным солнцем, языки пламени, жарко треща и колеблясь в воздухе, поползли вверх – на вершину. Проснулся ветер, начал раздувать огонь.

Враги перестроились, пошли в атаку. "Чего ж не стреляют?!" – Костя Юрьев оглянулся, и, как бы услышав его, с башни рыгнула огнем и дымом пушка – тюфяк¹⁵; зашелестели в воздухе стрелы знаменитых вятских лучников...

Дико визжащая лавина татар ускоряла движение. Затаптывая раненых и пройдя по трупам соплеменников, они сомкнулись в сплошное ревущее море: ярких халатов, сверкающих сабель... Десяток вражеских воев, обезумев и онемев от ярости, с перекошенными смуглыми, темнобородыми лицами вырвались вперед, бросились на вятчан.

Нужно было выиграть бой – это понимал каждый русский. Костя Юрьев, прикрыв лицо и левую половину тела щитом, поднял меч:

"За Русь!.. Веру!" – голос сотенного перекрывал шум боя и, не оглянувшись, огромный, он ринулся вперед.

Огонь разгорался, заревел; усилился ветер. Стало нестерпимо жарко.

Великая ненависть к врагу переполнила душу ватамана, растеклась по членам, наполняя их неимоверной силой...

Враги приблизились. Передний – батыр – взмахнул саблей, русобородое лицо татарина оскалило зубы... "Русский?!" – обожгла мысль Костю. И этого мгновения хватило, чтобы его опередил казанский вой... Щит разлетелся, но спас ватамана – рука с мечом сама сделала дело: опустилась на голову батыра... Наскакивал другой – черненький, в халате. Костя ткнул его, затоптал... "Каждый раз – не привыкну. Сколько среди них русских по крови татар! Не мало ж они русских полонили... Но они такие же враги для нас!.."

...Резкий удар в правый сосок!.. Боль!.. Перехватило дыхание, сдавило грудь; обжигающая боль переползла в правую руку, ослабли ноги, тело...

"Что это?! – одновременно понимая "что это", и в то же время не веря: – О боже! Неужели смерть?!.. А как же враги?.. Не-ет, я еще живой!"

Бросив щит, Костя быстро перехватил в левую руку вдруг ставший очень тяжелым меч, сделал шаг на дрожащих ногах и увидел торчащий в груди обломок копья...

Как ни боролся, сонливая вялость охватила тело. "Душа расстается с телом, – с ужасом подумал, как будто во сне, подставляя под удары кривых татарских сабель свой обоюдоострый меч. – Почему темно?!.. О-о, о!.."

Очнулся он только на третий день, в своей избе, в красном куте¹⁶ на лавке.

Перед темноликими образами курилась лампада; на глиняном крашеном желтом подсвечнике горела свеча.

Над ним наклонилась, радостно улыбнулась бархатисто-нежными черными глазами жена.

– Как?.. – он еле разлепил иссохшиеся бескровные губы.

– Все хорошо... Бог помог, – поняв его, ответила жена: – попей-ко, – протянула к губам Кости деревянную ложечку – зеленый отвар травы – в глазах слезы, перекрестилась. – Народ не выдержал – вышел... Из лесу пощекотали татар стрелами... выручили нас... позавчера сняли осаду поганые, ушли...

..."Опять татары!.. Но почему оттуда?.. Нет, не похоже на них; наверно, великоустюжане идут. Но зачем?.. На всякий случай надо сторожных воев послать" – Константин Юрьев повернулся к висящим в углу иконам и, найдя взглядом грозно-таинственный лик Спаса Великого, опустился на колени, вполголоса, напевно, попросил:

– О! Спас Великий!.. Отведи от нас, грешных, беду!.. – двумя перстами закрестился... И сразу, без перехода, не глядя на Афония:

– Беги! Скажи боярину Игнату – товарищу¹⁷ моему – пусть соберет борзо бояр и сотенных...

Афоний Пожняк вприпрыжку, подволакивая левую ногу, побежал исполнять повеление воеводы.

Боярин Андрей Воронцов

Налегке, без повозок, шел конный отряд.

У каждого воя по две лошади; у боярина Андрея Воронцова, мурзы и сотенных – по три. Сзади, гуськом, соединенные веревками, месили грязь вьючные кони.

От Ярославля до Великого Устюга всю дорогу моросил холодный осенний дождь – промокали кожухи на боярине, сотенных, – а о легких полушубах на русских воях и кафтанах татар говорить нечего. Девять московских татар и русский остались в Великом Устюге – хворые.

Дни коротки, серы; ночи долги и темны.

От Великого Устюга пошел крупный – в горсть – белый снег. Вмиг все изменилось вокруг: мир посветлел, в первые два дня снег, густо падая на темную вязкую дорожную грязь, таял и лишь на обочине, ложась на коричневую пожухлую траву, на темно-зеленые могучие пихтовые лапы, застывал гривастыми комьями.

Шли и по утрам, и по вечерам, освещая путь смоляными факелами – спешили. Кони храпели, мотали головами, отряхивая снег. Пар шел от них.

Впереди скакала сотня татар – во главе с русским сотенным, мурзой; за ними – русские полутораста воев и вьючный обоз. Русские – с копьями – долгомерами, с саблями в больших ножнах; висели к седлу привязанные кожаные сумки с луками и колчаны со стрелами. У татар – короткие копья, кривые сабли, луки.

Много дорог изъездил боярин Андрей Воронцов – бСльшую часть жизни провел в разъездах и походах. Приходилось сопровождать и великокняжеских послов в Сарай, но по этой дороге ехал впервые.

На Вятской земле не бывал, хотя с вятчанами в 1468 году встречался – в Нижнем Новгороде. Жаль, не познакомился с ними поближе: не думал, что по божьей воле и по повелению великого князя придется ехать в этот глухой край.

Древнего русского рода, он честно служил великим князьям, Вере и Отечеству. Был не богат, имел деревеньки с людьми и с землей. Построил двор в Москве – в Великом посаде; детей народил, которые, не успел заметить, как подросли, оперились, сами стали служивыми, обзавелись семьями.

Дожил до седых волос, но недоволен жизнью: с горечью сознавал, что не добился чего хотел! Не разбогател, не встал на ноги – и виной тому татары: какой урон наносят боярам, его людям своими набегами и поборами!.. Да еще великий князь от имени золотоордынского хана собирает с боярина дань. Легко ли при этом: содержать дом, войско, с которым должен являться на службу?

Некоторые приспосабливались – роднились с татарами. Легче жили, богатели. Получали свободу в торговле, не так притеснялись Ордой. А он не пойдет на это. Смешивать кровь с чужой, иноверной, инородной – никогда!.. Тогда конец всему отчему, родному; не заметишь, как душа будет другая – и кто тогда будет Русь растить, плодить и укреплять?! На таких, как он, держится Русская Земля...

Вот и на такое великое дело едет не кто-нибудь, а он! С освященным самим митрополитом Филиппом стягом с ликом Георгия Победоносца¹⁸, с московским полком, с татарами-ведомцами везет великокняжескую тайную грамоту. Прощаясь, государь Иван Васильевич по-русски троекратно обнял, поцеловал его и, пристально вглядываясь своими большими неземными, пронизывающими душу глазами, прошептал:

– Помни!.. На какое дело посылаю. Помогай воеводе и ратуй, как мне...

...До переправы на реке Вятке оставалось два дня пути. Ветер переметнулся – подул с севера – стало примораживать. Захрумкал под копытами снег, воздух посвежел.

Андрей Воронцов отряхнул с шапки снег, оглянулся, вдохнул полной грудью: "Все ж хороша погодушка – русская, скоро можно будет везде проехать, всюду пройти!" Он почувствовал себя по-юношески бодрым и сильным, духом высоким и твердым. Уж и не помнил, когда ему было так покойно и легко.

Развернулся на пол-оборота в седле, приказал рассыльному из личной охраны:

– Скажи ватаману Федорову, что без привалов и ночлега пойдем до переправы. Пусть рысью идет! – боярин торопился: до шуги успеть, а то придется ждать на берегу, пока река не станет...

Пошли еще быстрее, часто меняя коней; и двухдневный путь прошли за одну лунную ночь.

К утру выехали из притихшего лешастого леса, пошли по лугам. Медленно просыпался день. Луна, повторив путь дневного светила – солнца – большая, раскалившаяся красным углем, наполовину ушла за зубчатый темнеющий горизонт. Противоположная сторона небосвода окрасилась слабым клюквенно-оранжевым цветом. Ярко-голубым хрусталем сияла Утренняя звезда.

Погасла Звездная Дорога¹⁹ – остались только отдельные звезды, светящие холодным неживым светом.

К реке подошли неожиданно. Впереди идущие издали радостные гортанные крики. Через три сотни шагов кончился ивняк, и Андрей Воронцов тоже выехал на пологий правый берег. Спустился к темной парящей воде – шуги не было. "Слава тебе, Господи! Не дал замерзнуть реке" – перекрестился боярин. Только около берега – местами до двух саженей²⁰ – поблескивал жемчужно-жирным светом лед. Небольшие темно-серебристые волны, накатываясь, лизали, чмокали его. Потускневший было жемчужный цвет льда вновь освежался, сильнее блестел, намерзая округлыми кусками.

Встали на привал, разожгли костры.

Боярин велел из числа русских – "перебьют вятчане татар!" – разослать по обе стороны – вверх, вниз – ведомцев.

– Все, на чем можно переправляться, – волочите сюда, – приказал боярин. – А ты, – обратился к сотенному Ивану Федорову, – поставь вокруг усиленную охрану – лучше татар: они сторожнее.

Сам с тремя воями пошел обходить лагерь. Было так, как нужно: вои варили завтрак, спали, завернувшись в полушубы и кафтаны. Несколько русских на лошадях, зацепив веревками, с пожней²¹ волокли сено. Татары, выделив табунщиков, пасли своих коней на заснеженном лугу.

Не все лошади у них полудикие, степные – были и выделенные им для службы крупные русские кони, которым трудно из-под снега добывать корм, но боярин не вмешивался: что-что, а с конем татарин лучше разберется, а подохнут – спросит с Мишки-мурзы за государево добро: втридорога с него сдерет. Андрей Воронцов не очень-то разговаривал с простыми русскими, а с татарами тем более (другое дело мурза!): презирал продавших свою веру за кусок земли. Если бы не верная их служба великому князю и не нужда в походе на Сарай в татарах, он бы, пожалуй, не взял их с собой: со своими, кровными, проще – можно по-всякому... и в зубы дать. "Я бы не смог эдак – хоть рай мне дай", – подумал боярин, разглядывая угрюмые, но выразительные, смуглые в большинстве, лица татар. Многие из них кашляли, кутались в свои теплые кафтаны.

Отгорела кирпично-красная полоса зари. Солнце, появившееся из-за дальнего леса, окрасило окоем в золотисто-розовый цвет, но никто из посланных искать лодки не вернулся.

Подмораживало.

Белые, густые облака тумана, клубясь, медленно двигались над водой, а потом как-то резко поднимались вверх, разрывались на клочья верховым ветром, таяли.

Андрей Воронцов спустился к воде и стал вглядываться в противоположный берег, но из-за тумана ничего не мог разглядеть.

Тревога стала закрадываться в сердце. "Эх! Скоровестников бы загодя послать, так простоим тут..." – ругнул себя.

Ветер совсем стих и густой пар стал подниматься стеной; журчала вода, намывая ледяную кромку.

К боярину подошли два сотенных ватамана, мурза. Он недовольно покосился на них и приказал Федорову: "Кликни!"

– Лодку-у-уу! – прогудел басом над притихшей рекой сотенный.

"Ой да голосище!" – с восхищением глянул на Ивана боярин...

– Розевай тебе, а не ло-о!.. – отозвался приглушенный туманом, по-видимому, не менее сильный голос с противоположного берега.

* * *

...– И-иить! – затряс кулачищем перед носом рослого, рыжебородого вятского воя десятник сторожевого поста на переправе Иван Заикин.

– Говорил вам – не отвечать!.. Ты, Федот, – указал, успокоившись, десятник на кричавшего, – и ты, Митяй, берите по кобыле и скачите до сотенного Евсея Великого – скажите, што те уж на том берегу – лодку просят... Спросите, што делать: давать, не давать?.. Митяй, борзо вертайся, а ты, Федот, останься: мне охальники не нужны...

* * *

...– Баламуты! – Иван Федоров обиделся.

– Ай да вятские! Молодцы робяты, – заулыбался боярин Андрей Воронцов, прикрыв ладонью щербатый рот, – появилась надежда переправиться: раз отвечают – пошлют лодки. Глаза блеснули у него: – С такими хоть куда можно – вятские, видать, ушлые мужи.

После этого еще кричали, ждали, но левый берег замолк, лодок не посылал.

Невысокое предзимнее солнце поднялось, загорелось ярким холодным светом, до боли в глазах заискрился снег.

Вновь ожила тревога в душе у боярина: время идет – вот-вот пойдет шуга. "Здесь не дождаться, – наконец решил Андрей Воронцов. – Надо по берегу пойти до Хлынова".

Подозвал сотенного Ивана Федорова, отвел в палатку, развернул карту Вятской земли (больше похожую на схему).

– Покажи-ко, Иван, как по берегу до Хлынова дойти?

Через откинутый войлочный полог в палатку заглядывало солнце, освещало "пол", сооруженный: снизу – слой сена, сверху – медвежьи шкуры. Иван Федоров наклонился над картой – тонкая струйка пара вырвалась из полуприкрытых губ, спрятавшихся в дремучей белокурой бороде, и, блеснув радугой, растаяла.

– Вот где мы, – сотенный ткнул большим красным пальцем в пересечение черной линии – дороги – с широкой изгибающейся лентой реки Вятки.

В том месте, где Великоустюжская дорога подходила к берегу, Вятка, бежавшая с востока на запад, прогибалась на юг. Оба берега были пологи. В 5-6 верстах по течению впадала в Вятку река Великая, неся свои воды со стороны Великого Устюга. Вверх – в 3-4 верстах – по правому берегу, по лугам, как раз на пути, будет небольшая речка.

– Она уж, поди, сковалась? – предположил Федоров. – Нам лучше к берегу держаться, Ондрей Ондреевич, а то можем на болоты наехать... Они, болоты-те, для нечистой силы... Зимой только замерзают...

Шли около самой воды, обходя густые поросли ивняка, черемухи. Справа – парящие и от того кажущиеся теплыми – темные воды Вятки, слева – широкие заснеженные пойменные луга со стогами сена. "Раз сено есть, то и деревни должны быть", – Андрей Воронцов надеялся-таки достать лодки (ведомцы вернулись ни с чем).

Уж более четырех верст прошли, но незнакомой речки не было, только луга сужались, да сосновый бор все ближе и ближе подходил к берегу, а затем, взобравшись на крутогорье, взгромоздился зеленой горой над высоким обрывистым берегом Вятки.

Как и предполагал Иван Федоров, за горой оказалась речка, правый берег которой тоже был крут и высок. Она оказалась шире, чем ожидали, но слава богу! – встала: между ее берегами лежала заснеженная бугристая полоса, кое-где дымили черные полыньи.

Отряд, вытянувшись по берегу, подошел к устью речки. Попытка с ходу перейти ее не удалась – три всадника, посланные вперед, тут же провалились, сползли с седел и, уцепившись за края образовавшейся полыньи, мокрые, перекатились на лед; обезумевшие кони, стоя на задних ногах в ледяной воде, били передними копытами, скользя и ломая лед, истошно-пронзительно кричали...

– Арканы!.. – скомандовал Иван Федоров растерявшимся воям.

Мурза гортанно повторил, десяток татар с арканами кинулись к огромной полынье и, ловко накидывая на шеи лошадям веревочные петли, повытаскивали полузадушенных животных на берег.

– Тебе на махан²², – боярин показал мурзе на дрожащих коней. – Все равно околеют, – мрачно добавил он.

Мишка-мурза наклонил голову, оскалил зубки, исказил лицо в льстивой улыбке:

– Спасыба! Зур рахмат, боярин...

"Обрадовался... А еще крещеные! Никак к христианской еде не привыкнут – конину жрут, – с неприязнью к татарам, жалея сгубленных коней, подумал Андрей Воронцов и тут же – о другом: – Как перейти речку?.."

Посоветовался с сотенными Федоровым и Аникием – но они ничего путного не смогли предложить. "Сам думай!" – приказал себе, но и сам ничего не придумал, кроме как идти в обход. Он уже отдал распоряжение, когда к нему вплотную подъехал десятник личной охраны – из крестьян – и, как равный, заговорил:

– Ондрей Ондреич, а может, не пойдем в обход-от? Уж больно долог будет путь: все-таки речка не мала?..

Боярин натянул поводья, попридержал коня, гневно глянул на Ефима-десятника: "Как смеет со мной эдак говорить?!" – и, еле сдерживая гнев:

– А ты что, способ знаешь?

– Так ведь знаю... испытанный, пробованный: положить жерди, сверху – снег и воду – лед будет...

– Что ж ты, старый дурень, молчал?!

– Так ведь не спрашивали...

Андрей Воронцов велел сотенным и десятникам:

– Возьмите с обоза секиры²³, дайте самым сильным и гораздым рубить лес – пусть валят деревья, на жерди. Остальным таскать и ложить их на лед... А ты, Ефимка, показывай, как это делать!..

При свете костров закончили стлать жердяной мост. Вся трудность оказалась в том, что мало было посудин для воды – черпали и носили из прорубей чем попало – даже в шапках.

Наутро по затвердевшему ледяно-жердяному мосту благополучно перешли речку.

Повторяя изгибы Вятки, пробираясь сквозь заросли ивняка, шиповника и черемухи, дошли на второй день к вечеру до места, где напротив – на высоком левом берегу, – играя искорками (то были горящие факела) на городках и башнях, темнел Хлыновский кремль.

Внизу, около самой воды, мигали огни костров.

"Ждут!" – отметил Андрей Андреевич, а вслух приказал расположиться лагерем, выставить усиленные караулы.

Под утро поднялся порывистый сильный ветер, приволок серые пухлые тучки; потухли яркие зимние звезды. Мороз смягчал.

На землю, на темную воду повалил снег. Река перестала парить – пошла шуга... Белая мгла закрыла небо, луга, дальний лес и воду.

Андрей Воронцов сидел с сотенными в палатке. Молчали. Только ветер шелестел войлочным верхом палатки, бросался снегом, да часовой ходил туда-сюда.

Внутри палатки тепло. Спрятавши лица в меховые воротники, делали вид, что дремлют. Иногда кашлял – до рвоты – Аникий...

Вдруг – со стороны реки – топот бегущего... Взволнованный голос часового:

– Стой! Не пущу...

– Буди боярина – лодки!..

Андрей Воронцов вскочил, как будто этого и ждал. Схватил оружие – шагнул в снежную круговерть, бросил на ходу ватаманам:

– Подымай полк!

Побежал к реке. Остановился у края воды, подставил ветру, снегу бороду, прислушался: к шуму вьюги, шелесту шуги о ледяной берег прибавились отчетливые звуки бухающих по воде весел. По реке катились широкие пологие волны – желтая, как каша, шуга не давала разгуляться им. В 10-15 шагах ничего нельзя различить. Шум весел по воде приблизился, и неожиданно появился нос лодки с воем в железной шапке, с непривычно большим луком. Вой привстал и что-то выкрикнул – лодка повернулась против течения, показала всех сидящих в ней: двух гребцов, кормщика, троих с луками на дне лодки, седьмого на носу.

Показались и, так же развернувшись, встали рядом еще две большие четырехвесельные лодки с полутора десятками лучников в каждой.

"Неужто хотели напасти?.. – вспомнился рассказ, как 34 года тому назад сорок вятчан, переколов сторожей, пробрались в лагерь ярославского князя и похитили его с женой... – Меня они и красти-то не будут – прирежут, как борова!.. – холодные мурашки защекотали спину. – А как тогда государево дело?! Погибнет вместе со мной!" – подумал боярин, злясь и восхищаясь вятчанами...

– Кто такие? Кто голова? – спросил голос с двухвесельной лодки.

– Великокняжеское войско – не видишь! – рявкнул подошедший сотенный Аникий: высокий, черноволосый, с нездоровым блеском в горящих темно-карих глазах – сегодня он почувствовал себя плохо: боль в груди, кашель – тело горело, а сам мерз.

Андрей Воронцов оглянулся – стояли его вои: у всех озлобленные лица, некоторые больны. Он с усилием подавил нахлынувшую ярость.

– Эй, люди русские, я воевода – подъезжайте... Поговорим...

– Мы-то русские, а кто вы – не знамо, – ответил ехидный

голос.

– Русские мы...

– Русские – глаза узкие, – смеялись в лодках.

"Нет, не пристанут... Повернут и уйдут... Надо что-то придумать!.." – боярин повернулся к своим.

– Дружина! – мощный голос боярина одолел шум ветра. – Всем отойти от берега на полет стрелы!.. Ефимка, нА мое оружье – сбегай борзо за железной шкотулкой... Я поеду, – обратился к русским сотенным, – берегите Георгия. Как только переправлюсь, – пошлю за вами паром, лодки... Обоз не утопите! Ты, – пальцем на сотенного Федорова, – останешься за главу. А теперь отойдите! – еще раз приказал боярин Андрей Воронцов.

Вернулся десятник, подал боярину железную шкатулку. С лодки с удивлением и интересом ждали, что будет дальше.

– Эй вы, в лодках! Ну-ко, подойдите-ко ко мне, великокняжескому послу, надо к вашему воеводе переехать, – повелительно-грозно крикнул боярин, нахмурил кустистые седые брови. Он не раз был свидетелем, как трепетали и лебезили при имени великого князя не только русские, но и иноземцы. "А эти!.. Распустились, своевольничают вдали от великокняжеской руки!.. Жаль, не поставил покойный государь Василий Васильевич, – боярин перекрестился, – своего наместника – хотел ведь, то-то бы счас было: по-другому сплясывали б при имени московского великого князя вятские лапти..."

С одной четырехвесельной лодки что-то сказали, и двухвесельная развернулась, стала медленно приближаться к берегу.

– Мотри, какая непогодь – утонешь, – усмехнулся, щуря синий глаз, молодой вой с рыжей бородой; уступил боярину место на носовой части лодки.

Два весла, как два бревна – так обледенели – приподнялись и бухнули в воду, пытаясь снять лодку с ледяного берега. Корма страшно осела, и Андрею Воронцову показалось: все, канут они под серо-желтую кашу сальной шуги. "Тут, наверно, сажени три глубины!.. Далеко от матерого берега", – подумал боярин, бледнея скулами и крыльями носа.

Весла еще раз взбуравили воду, и тяжелая обледенелая лодка резко спрыгнула, закачалась на длинных пологих волнах.

Сидящий на корме осторожно развернул лодку, направил на противоположный берег. Зацарапала шуга, зажурчала темная вода, растолканная ледяным носом.

Боярин осмотрелся, железную шкатулку положил на колени. На дне, в такт качающейся лодке, плескалось ледяное месиво: вода, молотый лед. Ветер стихал, снег – реже, но берегов все равно не было видно. "Как они, черти, дорогу чуют? – но тут же догадался боярин: – По ветру..."

– Ну-ко, ребята! Сколупните-ко лед, а то со страху кое-кто на берегу уж крестился, – белозубо заулыбался кормщик.

Гневно глянул на него Андрей Андреевич. Трусом он никогда не был – "что богом предопределено, того не минуешь", – но, если честно, то где-то под сердцем все же холодило: "А вдруг утонуть суждено?!" – но, второй раз глянув на молодое, добродушно улыбающееся мужественное лицо кормчего, с русой подстриженной курчавившейся бородкой, отошел.

Так же, по-хорошему, улыбались и остальные – внешне похожие: крупные, плечистые, с соломенно-золотистыми волосами, в железных шапках, надетых поверх меховых; на плечи свисали кольчужные оплечья. Под короткой дубленой шубой у многих угадывалась кольчуга. "В таком шеломе и одежде легко и надежно в бою, и не холодно".

Лучники, сняв железные шапки, зависнув над водой, ножами – похожими на короткие мечи – стали скалывать с бортов лед. Лодка накренилась, закачалась.

Боярин Андрей Воронцов смотрел на молодых вятских воев, и сердце его совсем оттаяло: "Здесь больше русских, чем в других русских землях!"

Он приметил, что во многих княжествах, землях – особенно в полуденных – все меньше остается белоликих людей. "Испоганили русскую кровь татары: нет-нет, да и появляются среди русских с темным обличьем, низкорослые... Не зря старики говорят: если уж попала татарская кровь в чей-нибудь род – не переборешь... Но хорошо хоть дух-то наш крепче: похожие обличием на нерусских, духом остаются такими же, как и русские с славянским обличием...

А почему татарин с русскоподобным обличьем – ведь немало женщин и малых детей уводят в полон, чтобы улучшить род, – все ж остается татарином? – спросил себя – сам и ответил: – Это потому, что нет у них русской души. Видать, русская душа не может быть поганой – вот и не прививается!.. – но вдруг блаженство сошло с его лица, он растерянно зыркнул и, сунув руку под кожух, перекрестил грудь... – Прости меня, господи, совсем тебя забыл!.. Что я, великогрешный, глаголю – все люди едины, одного рода, Бог создал... Мы же Русь – третий Рим и должны объединить все народы, живущие на русской земле, в единую империю!.. Где все люди равны будут... Не зря же нашими пращурами к нам, с божьей помощью, Византийская вера привезена..."

– Так думал Андрей Андреевич, приближаясь к берегу.

Пристали, где к реке выходил голый, глубокий широкий овраг, по дну которого, разрезав толщу грязного снега, вился черной змейкой ручеек. Пробившись до большой воды, он растекся ледяным озером.