Текст книги "Упреждающий удар"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

На берегу ждали: горели костры, вокруг которых толпились вооруженные люди. Отдельно расположился небольшой конный отряд.

Подошли и другие лодки. Из одной вышел седобородый муж: боярин, судя по богатой одежде.

"Наверно, сотенный", – решил Андрей Воронцов. И угадал: это действительно был сотенный подвойский²⁴ ватаман, но не из бояр.

– Федот, – позвал подвойский. Вой не спеша, вразвалочку, серьезный, подошел. – Скачи к воеводе, скажи, что московский гость – боярин жалует. Пусть сани шлет.

Федот вмиг ожил, подбежал к одному из коней, отвязал, легко и красиво кинув тело в седло, круто развернулся и – с места в галоп, вверх по полого поднимающейся по склону оврага дороге – в город.

Ветер стих, редкие снежинки медленно падали с протончившихся туч; кое-где сквозь них просвечивали узкие голубые, как свежевыкрашенные, полосочки небесной тверди. Видимость улучшилась, но противоположный берег не разглядеть.

Боярин отвернулся от воды, начал смотреть на дорогу, проложенную по правой стороне оврага. Краем глаза поглядывал на вятчан, горделиво и оживленно беседовавших друг с другом, изредка бросая на нежданного гостя любопытные взгляды.

...По дороге лихо спускались одноконные ездовые сани.

Вот мышастой масти жеребец, обежав вокруг боярина, остановился.

– Тыр-р-рр!.. – Федот-извозчик оскалил зубы, подмигнул боярину.

"Али показалось?! До чего ехидный этот рыжий! Хотят, как бабу, на саночках прокатить! – со злостью думал Андрей Воронцов. – Если тот, сивобородый, не сядет со мной, не поеду – лучше пехом..." Но вятский сотенный подошел, сел и чистым сухим голосом пригласил:

– Садись...

Московский боярин уселся на высокий бурый ворс медвежьего тулупа, вытянул ноги – только сейчас почувствовал, как сильно устал, и, хотя смущала непривычная езда, захотелось спать. Зевнул, по привычке перекрестил рот и, пересилив себя, стал смотреть по сторонам.

По мере того как поднимались, слева стали вырастать как из-под земли побеленные снегом шатры башен, тесовые навесы городков, внешняя их сторона, и, всмотревшись, он увидел вместо деревянных каменные стены! – такого не должно быть, воевода точно знал, что Хлыновский кремль деревянный. "Неужто кажется? Теряю разум!" – испугался боярин и начал отчаянно креститься, шепча:

– Свят, свят, свят!.. Прости меня, господи, многогрешного – дай исполнить великокняжеское порученье!..

Сотенный, перехватив его полуумный взгляд, отодвинулся, насколько позволила повозка, стал высматривать, чего испугался его спутник. "Што за боярин – на каждом шагу молится!" – с неприязнью подумал подвойский ватаман Игорь Голубов об Андрее Андреевиче Воронцове, не найдя ничего такого, от чего можно было пугаться.

Между тем повозка шагом поднималась – видны уже основания городков, башен, припорошенные снегом, и... боярин углядел на углу шестигранной башни отлетевшую глиняную штукатурку, а под ней дерево!..

...Такое непристойное ругательство исторглось из уст московского посла, что подвойский, пораженный услышанным, подумал: "Не того ли он – не блаженный? То молится, то богохульничает!.."

Поднялись, въехали на большую площадь, отделяющую кремль от посада.

Особняком стояли лавки и дома торговых людей. Толпа по-зимнему одетых и, судя по овечьим дубленкам, в большинстве бедных чернолюдинов: мужиков и женщин с детьми – зевала на боярина.

Сани свернули налево. Копыта коня гулко застучали по обледенелым бревнам переходного моста через ров.

Кремль вблизи оказался внушительным: высота стен достигала 4-х, башен – 5-ти саженей. Мост, по которому въезжали, был подъемный: поднимаясь, запирал входные ворота башни. Получались двойные двери; снаружи толстые бревна моста, изнутри дубовые ворота кремля. "Пороками²⁵ не прошибешь!" – приятно удивился Андрей Воронцов.

Попав в кремль, боярин увидел весь Хлынов: неправильный большой шестиугольник с семью башнями.

Прямо внизу, слева, в углу стояла четырехгранная башня, справа – шестигранная – это восточная сторона; как догадался – на краю высокого берега Вятки. От нее с двух сторон вверх уходили изогнутые посредине под тупым углом на внешнюю сторону северная и южная стены кремля. На углах приросли приземистые, как грибы-великаны, четырехугольные башни.

С внутренней стороны стены были не замазаны глиной – высотой не более 1-2-х саженей от земли. Замыкала кольцо-шестиугольник западная сторона, обращенная к площади, к посаду – с 3-мя шестигранными башнями (Никольской посредине – главной – с Большими воротами – по ней въехали в Хлыновский кремль).

В нижней части, справа, отгороженные острогом, темнели полуземляные строения. "Темница", – понял боярин.

Чуть выше красовалась подзолоченным крестом и серебряной маковкой церковь. Рядом большая хорома, в тереме которой на окошках поблескивало стекло! Большая часть города – жилая – лежала по левую руку: простые избы, дома мастеровых, огороженные вместе с хозяйственными постройками, выделялись боярские хоромы; в чьем-то дворе сверкнула крестами домовая церквушка.

Все выглядело мощно, красиво и надежно. Много было людей: мужчин, женщин, детей и воев. Андрей Воронцов не ожидал увидеть Хлынов таким: большим, многолюдным; с неприступным кремлем, и вновь почувствовал, как силы и уверенность возвращаются к нему: город пришелся по душе. "Вот здесь мне жить, собирать полк и с ним идти на рать с самым страшным, безжалостным, люто презирающим нас, русских, врагом... Может, будет это моя последняя... – он широко перекрестился, больно толкнув соседа. – Лишь бы вятчане не зауросили, смогли собраться к походу... Набрать полк!" – думал боярин, подъезжая к большому, по внешнему виду только что отстроенному воеводскому дому.

Вятка. Быть или не быть походу?!

Два бородатых вооруженных сторожа-воротника открыли ворота и впустили возок в просторный чистый двор.

С крыльца сбежал в серой волчьей шубе, в белоснежной лисьей шапке вятский воевода. Широкими уверенными шагами он подошел к возку, поклонился малым поклоном.

– В здравии ли великий князь Иван Васильевич?.. Легка ли дорога была?..

Помог встать гостю.

Боярин Андрей Андреевич достойно ответил, глядя на напряженное лицо Константина Юрьева; вскинул руки – обнял, три раза поцеловались.

– Государь велел облобызать тебя при встрече...

В больших умных сине-голубых глазах воеводы вспыхнула радость, лицо смягчилось. Взяв за локоть, повел боярина в дом.

На следующий день после получения повелительной грамоты великого князя с личной припиской на отдельном желтом листке бумаги, вложенном во внутрь закрученной в трубочку пергаментной грамоты, опечатанной свинцовой печатью, Константин Юрьев собрал в Думном доме бояр. Ни сотенных, ни больших житьих людей, кроме Игоря Голубова, не пригласил – так всегда бывало, когда решались важные государственные дела.

По мере знатности и богатству уселись бояре на лавки вдоль стен. У дальней стены с квадратными окошечками, пропускающими лишь зеленоватый свет, за тяжелым столом напротив думных²⁶ мужей сели: воевода Константин Юрьев, его товарищ и московский боярин Андрей Воронцов. Отдельно, около выхода, в полном вооружении, сидел подвойский ватаман Игорь Голубов – как всегда аккуратно и красиво одетый. Думный дом был оцеплен охранной полусотней.

Бояре нет-нет да косились на подвойского: "Тебе-то што здесь делать – иди на улицу – сторожи..."

Андрей Воронцов сидел довольный. Все складывалось удачно: вятский воевода умный, толковый, искренне обрадовался походу, обещался живота не пожалеть – исполнить великокняжеское повеление; московское войско переправилось, устроилось – правда, не в кремле, но это временно.

Вчера, после встречи с воеводой, их увел к себе боярин Павел Богодайщиков – вон он, ближе всех сидит: небольшой, толстенький, черными масляно-плутовскими глазками поблескивает да свою смоляную бороденку подергивает. Напоил, накормил. Кроме меду подсласту²⁷, угостил красным вином, в мовницу²⁸ все втроем сходили...

Воевода сказал, зачем собрал думу, подал знак своему товарищу.

Игнат Репин развернул великокняжескую грамоту, приветливо улыбнулся и высоким голосом начал читать.

Андрей Воронцов знал содержание грамоты, тайной приписки. В грамоте государь Иван Васильевич повелевал своим вотчинникам-вятчанам идти большой ратью на Сарай – столицу Орды, чтобы упредить хана Ахмеда, собирающегося напасть на Московскую Русь; там же требовал, чтобы воеводой был Костя Юрьев (усыновленный племянник ныне покойного воеводы вятского – ярого сторонника Москвы)... Напоминает вятчанам о присяге, которую они дали великому князю Василию II в 1459 году "на всей его воли"...

И о том, что по духовному завещанию отца, Василия II, Иван III наследовал в 1462 году Вятскую землю как "вотчину" великокняжеского дома.

В приписке государь предупреждал, чтобы о предстоящем походе "известно не было... Готовьтесь будто Двинские земли воевать..." Сказано о Новгороде, о Казимире IV... о том, что собирается Иван III воевать на будущий год Новгород и его земли...

–... Для подмоги и совета посылаю мово ближнего боярина Ондрей Ондреевича со своим двором... – продолжал читать товарищ воеводы. – Вместе с ним посылаю освященный стяг с ликом Георгия... татар-ведомцев и кормника Ваську Борта...

Обещал великий князь три года после похода не тревожить вятскую землю, не брать дань...

Закрутился боярин Павел Богодайщиков – глаза злые, недовольный.

"А-а, вон ты каков, "потомок греческих богослужителей", – как вчера, захмелев, он называл себя. – Татарин ты, а не грек! Правильно сделали, что до поры до времени не сказали, что в грамоте пишется, а то ты взмутил бы воду!" – подумал Андрей Воронцов, начиная сердиться...

Кончил читать Игнат Репин. Дума примолкла. Ждали чего-то...

– Что скажете, люди? – спросил воевода, каменея лицом.

И вдруг: заговорили, зашумели все.

– Давайте по одному, – потребовал Константин Юрьев.

– Я скажу!.. – встал Павел Богодайщиков. – Мы с Пахомием²⁹ две ноги Вятки – на нас стоит. Он, – указал на боярина Лазарева – старшего, – железо варит; у меня – люди, мясо, жито... Нам с ним ответ держать за всю землю Вятскую. Рядом с ним сидевший Пахом Лазарев – типичный русский: высокорослый, с широкой русой бородой – согласно кивал: «Эдак, эдак». – Богодайщиков продолжал: – Мы против бусурман; за Веру и Землю нашу готовы головы сложить, но кто ж тогда через три года будет московскому князю дань платить, помогать ему ратовать?.. – Богодайщиков вздохнул глубоко, оглянулся. – Нам это дело с умом надо делать: штобы польза была, а не урон, не погибель – а так пустое... Надо силой окрепнуть, оправиться от ран татарских – ведь ни одного целого села, деревни... На ноги встать, а не губить себя... Костя! – обратился он к воеводе. – Расскажи московскому боярину, как земля наша обнищала... Сможем ли большой полк набрать, вооружить, обуть и кормом снабдить?... Нет, не сможем! – и предложил: – Давайте отпишем о наших бедах – он поймет – отменит поход... – под конец не выдержал: закричал визгливым, неприятным голосом: – Мы, русские, православные, не можем уподобиться диким кочевникам и идти на разбой... вот если они к нам придут – другое дело!..

Выступили еще несколько бояр – тоже против похода. Старший Лазарев встал, одернул бороду и спокойно, убедительно объяснил, что не хватит железа для оружия...

Бояре были против похода – шум, крик, даже угроза послышалась из рядов. Кто-то заорал:

– Людями нас обзывают... Тут нет "людей" – одни бояре!..

Другой еще злее, с ненавистью:

– Ездят, указывают как жить, что делать... Мы не в Московии живем, а на своей дедовской земле!..

Воевода, напружинившись, сжав кулаки, гневно смотрел на перекошенные рты, взлохмаченные бороды, красные потные носы, черные горлатные шапки, мелькающие рукава шуб.

Все верно: большую рать не собрать. Но не помочь Московской Руси не можно!.. На будущий год великий князь будет воевать Великий Новгород – пора их, христопродавцев, заключивших тайный договор с Литвой против Москвы, Руси, наказывать. Вот до чего дошло – Марфа Посадница и в Сарай направила послов: просит помощи, а татарам того и надо – всю Русь опустошат, ограбят... "Мы, Вятка, – Русь, Московского княжества вотчина, что делаем?! – мешаем... объединению русских земель... да что мешаем – вредим; не выйдем в поход – поможем врагам Русской Земли!.. Эх! Если бы велено было сказать о готовящемся походе на Новгород... О Казимире... о великих чаяниях Ивана III об объединении Руси – поняли бы, какая опасность грозит всему этому, не нанеси – пусть ценой жизни – упреждающий удар Хану Ахмедке. – Озлился: – А почему только о себе думают?! – Не хотят пожертвовать собой для всей Земли!.. – гнев начал горячими волнами заполнять грудь. Вот уже перехватило горло, еще немного – тугим мешком ударит по голове, и тогда...

Воевода увидел, подошедшего, седого мудрого подвойского Игоря Голубова, его пронзительно – трезвые глаза (подумал: "Как могут трезветь в минуты опасности человеческие глаза?") – самого уважаемого и единственного друга среди больших людей. Вспомнились великокняжеские слова из потайной грамоты: "Не быти походу на Сарай и победе не быти, и великой единой Руси!.. Поднимай землю вятскую до последнего мужа русского!.."

...Что творилось в душе у воеводы, Андрей Воронцов уловил, понял по безумно-бешеным глазам: "Не осилит он бояр своих... Лекше с татарвой воевать, чем с вятскими спорить!.. Надо счас же образумить этих мужиковатых бояр, – подумал Андрей Андреевич, медленно поднимаясь с лавки. – Всю жизнь готовился к этому, ждал! Нельзя упустить такое!.. Видит бог, о походе на Новгород придется сказать..."

Воевода опередил московского боярина: вскочил, некоторое время смотрел, грозно насупившись, на кричавших – ждал...

Взмахнул десницей³⁰ – рявкнул:

– Тихо!.. Разорались! Обижаетесь, когда людями называют, а сами?! Чернолюдины на базаре так не ведут себя, как вы, бояре-мужи! – еще раз обвел сидящих грозным взглядом и заговорил, выкатывая, как валун, каждое слово:

– Я мог с вами и не держать думу – все слышали государево слово!.. Поход должен быть, и он будет!.. Вы, как новгородцы, больше думаете о своих доходах, о мошне, а не об общей пользе, не об обилии Русской Земли... Тут, – воевода повысил рокочущий бас и его голос загремел, забился в душной избе, – тут кричал один, что мы, русские, уподобляемся татарам и собираемся идти в разбой!.. Не хотел говорить, великий князь просил... думал, вы так... Не только пойдем на татар, чтобы упредить их: отбить охотку пойти на Русь, Москву; но не дадим им объединиться с Казимиром!.. Татары не пойдут и ляхи задумаются, не посмеют одни. Мы нашу Землю, язык идем спасать, а не в разбой!..

Боярин Андрей Воронцов перекрестил живот себе под столом. Облегченно потея, подумал: "Ладно, хоть про поход на Новгород не сказал..."

Константин Юрьев потупил глаза, опустил голову и – скорбно:

– Много крови придется пролить, может, головы сложим, но татар должны побить... Иначе будем прокляты, виновны будем, что не предупредили большую войну...

– Однем не одолеть татарина! – обиженно-упрямый голос с заднего ряда.

– Да-а! Однем не смочь...

Вятский воевода побледнел, смахнул со лба крупные капли пота:

– Да вы что?! Ничего не поняли?

Молчание. Только слышно сопение носов, покряхтывание и шелест одежды – это страшнее, чем крики. С места, не вставая, взмутнул тишину Пахом Лазарев:

– Не гневись, великий боярин, и ты, Костя, не петушись – не пойдет народ... Дайте ему пожить спокойно, без рати... А забижать себя не дадим: придет злая сила – ответим силушкой, как дедами на Руси заведено!..

Поднялся, уперся грузным телом на стол Андрей Воронцов. Глаза – лед, рот приоткрыт, губа трясется. Воевода и московский боярин стояли рядом. Все заметили, как они, несмотря на разницу лет, схожи...

– Сядь... Я сам с ним... – прохрипел Андрей Андреевич. Глянул жутким леденящим взглядом.

Бояре опустили головы.

– Верно сказал воевода ваш – вы хуже чернолюдинов... Вы подобаетесь новгородским антихристам, ставящим казну свою выше народа своего, Руси святой... Как вас еще упрашивать исполнить государево повеление?! – голос стал крепнуть, исчезла хрипота.

– Кто против похода, тот не христианин, не русский и богом даденной властью – великим князем – будет убран с дороги, как враг Отечества!.. И вместо воеводы будет у вас великокняжеский наместник... Поход, считайте, начат – подготовка к нему – это уже начало похода, и от того, как подготовимся, зависит судьба его... – и закончил совсем мирно, даже улыбнулся с усилием: – Добычу – она должна быть богата – вам дадим: каждый получит столько, сколько гривней вложил для полка...

– Некому будет добычу-то делить, – уже обреченно-смиренно крикнул Павел Богодайщиков.

– Не хотел говорить – от воеводы прятал, да ладно уж – выну, – насупил Андрей Андреевич кустистые брови. – Вместе с нами пойдут нижегородцы: они весной выйдут на Волгу – сольемся в единый полк... Устюжане подсобят...

Одобрительный гул прокатился по рядам:

– Раз так – другое дело...

Дума решила согласиться с повелением великого князя; собрать большой полк, вооружить его и весной на судах выступить в поход.

Вятка. Подготовка к походу

Полночь. На улице снег, первая метель, а в низенькой широкой горнице тепло, светло от свечей, душно; пот льется с гостей; шубы сложены в углу, на сундуках. За длинным столом на навощенных лавках сидят: воевода с московским боярином, товарищ воеводы, подвойский ватаман, великокняжеский кормщик, вятские и московские сотенные. Среди них, как ворон среди гусей, Мишка-мурза.

Только что держали совет – обговорили, как к походу подготовиться – и теперь облегченно и весело разговаривали, пили, ели, никто не был пьян. Шутки, смех, хлопание по плечам... Поднялся воевода.

– Пустим братину с хмельным медом по кругу за великого боярина Ондрей Ондреевича – пусть здравствует!..

Каждый делал глоток, передавал чашку с медом соседу, заедали: моченой брусникой, холодным вареным мясом, запивали с деревянных мисок горячим хлебовом, тащили руками в рот квашеную капусту... Чавкали рты, рвались под крепкими зубами жилы, хрустели хрящи, свистели обсасываемые мослы...

Затем пили за победу, еще раз за здоровье государя московского, за Русь единую, великую...

Под утро, весело крестясь и благодаря хозяина-воеводу и бога, ушли.

Константин Юрьев проводил боярина Андрея Воронцова в свою истопку. Спать воеводе не хотелось – видел, что и боярину не до сна: чем-то обеспокоен, недоволен.

При красном свете лампады – сидели: Андрей Андреевич на постели, около стены, вятский воевода на лавке – напротив.

– Может, перед сном еще по глоточку?.. – Константин Юрьев приподнялся.

– Нет, согрешу: пьян буду, – отказался боярин и попросил: – Посиди... при всех не стал говорить... Тебе скажу...

Я бывал в Сарае... Конечно, Сарай смотрел: что, где... чем, как Орда живет... Чего смотришь? Я ближнее место к государю не мозолю, как некоторые, а ратую за Русь и, как видишь, не только мечом...

Воевода, упершись локтями в стол, держал себя за бороду; глаза восхищенно вспыхнули – слушал.

– Костя, тех людей мало будет... Нам нужно 150-200 судов-ушкуев построить, оснастить и посадить в них 4-5 тысяч воев.

– Нет столько людей в Вятке, даже если призвать верховых мари-язычников! – воевода охнул.

– Знаю, потому и не говорю при всех – боюсь, что и тех, кто есть, не возьмем – посмотри на бояр, как они бесятся, хитрят... Надо нам, Костя, самим поездить, поговорить с народом – что поделаешь, не велел государь говорить, но придется... – беру грех на себя – правду сказать, а чтобы слух из Вятской земли не вышел, сторожей поставим по окраинам – все равно приготовления не скрыть... – боярин прилег на шубы, уставился в потолок, где колебались тени от свечей. – А мари-язычников не возьмем. Язычники слабы духом и легко гибнут – я знаю их... Ну, а с низовыми – как говорили: помогут на Каму выйти.

– Я читал, 96 лет тому назад полторы тысячи новгородских ушкуйников уже ходили на Сарай... Так же, весной...

Андрей Воронцов сел, глаза ожили.

– И что?..

– Пали... Все до единого.

– Сарай-то взяли?

– Не знамо. Одни пишут, что взяли, другие – под стенами погибли...

Боярин отвернулся – глаза потухли, прилег на бок.

– Врут! Нет там стен, а только забор глинобитный построен, чтоб комонь не одолел... Да, новгородцы – тогда не то, что счас – они опора Руси были... Знал об этом, думал, новое скажешь – вон ведь сколько знаешь, как про древние государства, народы-то рассказывал у Богодайщикова...

– Прости меня, грешного, Костя! – В узкую, необитую низенькую дверь истопки протиснулся со свечой Пожняк. – Там к тебе скоровестник. Говорит, борзое дело...

Боярин насторожился, воевода недовольно сморщил лицо:

– Пусть заходит...

Вошел молоденький, высокий белоголовый вой, поклонился малым поклоном и, покраснев от смущения, смело заговорил:

– По тайному делу к тебе, воевода, – велели передать в ухо...

– Говори! Все свои.

– Только тебе скажу, – насупился юноша. – Десятник Иван Заикин эдак велел.

– Иван Заикин?! Пошли!.. Ну, говори! – потребовал воевода в темной горнице.

Вой зашептал:

– Воры бежали... Один сторож убит – остальные трое не знамо...

– Все?!.. Все ушли?

– Все: два десять и три...

– Ну!.. Ловили?

– Укрылись у боярина Богодайщикова. У него там вельми много людей – костры во дворе жгут. Отгородились рогатинами – никого из наших воев к воротам не пускают...

У Константина Юрьева загорелись глаза в темноте.

– Как тебя звать?

– Митяй...

– Ты ничего не путаешь?!

– Как можно, воевода!..

Вернулись в истопку. Боярин сидел на постели, свесив ноги, настороженно ждал. Было слышно, как к морозу потрескивала свеча в руках Афоньки Пожняка, капал воск на пол, подвывал ветер в трубе.

Андрей Воронцов задрал взлохмаченную бороду:

– Что?!

Константин Юрьев сказал.

Боярин Воронцов вскочил, начал одеваться, бешено вращая глазами. Оделся, перекрестился.

– Что зырите?! – испугался думаете?.. Да, испугался – не за себя! – тряхнул за плечи воеводу: – Что думаешь делать? Вызвал подвойского? Нет!.. Поздно. В любое время выйдут, поднимут Хлынов, чернь, а нас тут... – и начал спрашивать, моргая глазами, у воеводы, у Митяя: где, сколько воев; выходило вместе с кремлевскими сторожами, подвойскими, которые на карауле были, около полусотни.

А сколько тех?

... В сенках, горнице – шум, топот, стук падающей скамейки.

Боярин забегал, нашаривая оружие...

Воевода кинулся к дверям и столкнулся с Игорем Голубовьим – за ним стояли: огромный сотенный Евсей Великий и два десятника.

Спокойные, трезво-мудрые глаза смотрели на Константина Юрьева.

Все знал о Игоре Голубове, кроме одного – "о страшном грехе" – о котором обещал он рассказать перед смертью...

"От той великой греховой тайны, наверное, такой у его дух и смелость, – подумал воевода, пропуская подвойского. – И в бога-то верит как-то по-другому: говорит, что бог един – нет ни христианского, ни мусульманского, что сотворив Землю и все живое, не вмешивается в людские дела..." Но в церковь ходил, молился... – как все.

Таинственно-волевой взгляд подвойского помог воеводе собраться мыслями, утвердиться душой. Константин Юрьев тряхнул головой, посмотрел на Игоря Голубова.

– Что думаешь делать?

У боярина Андрея Воронцова белели крылья носа, скулы – ждал, что ответит подвойский ватаман.

– Дай мне, Костя, всех, кто есть – собирать некогда да и... Я возьму Павла, воров и его людишек порублю, если не покорятся... – и, чуть наклонив голову, – вежливо Андрею Воронцову: – А ты, великий боярин, заведи своих воев в Кремль – с татарами сам, русских – мне...

Тени прошлись по лицу великокняжеского посланника, но осилил гордыню, и, чтобы не потерять честь:

– Ты, воевода, сам иди с ним, да смотри: Богодайщикова живого мне!.. – и пошел, около дверей остановился, повернул голову. – Надо в церковь, к десятильнику Моисею, – пусть божьим именем подымет народ против татар, благословит на священную рать с погаными...

По всему Хлынову прошелся розыск – обошлось без большой крови, пятерых воров – сбежавших – убили. Полтора десятка покалечили, полсотни, среди них и житьи люди, заперли в темницу.

Боярина Павла Богодайщикова на санях, под стражей, отправили в Москву: там решат, что с ним делать...

К полудню колокольный звон стал созывать хлыновцев на церковное вече. Народ – в шубах, дубленках, сыромягах; старые, молодые; мужчины, редко – женщины, – избитый, обманутый, злой – полз к городской церкви Воздвижения Честного Креста – рядом с Думным домом.

Знали, зачем зовут: "Хотят поднять народ в поход – как кусок мяса кинуть, – как в позапрошлом году... Большим людям – злато, серебро, а нам кровь лей!.. Хватит! Ходили на Казань – устали... Ребенки у нас сиротеют, по миру ходят!.."

На церковной паперти стояли десятильник Моисей, воевода, боярин Андрей Воронцов, несколько вятских думных бояр, попы; ниже – охрана. Колокол смолк. Десятильник взмахнул рукой, два богатыря-попа подняли над головой вятскую икону-хранительницу и спасительницу Земли – Вятскую Богоматерь.

– Во имя отца и сына и святого духа!.. – начали всеобщий молебен.

– Дети мои! Православные, – полетел нестарческий, могучий голос десятильника Моисея... – Черные тучи поганых собираются на нас... Не Казань, а Орда! Вновь огнем и мечом пытаются искоренить Русь, православную веру нашу... Великий князь, митрополит послали к нам освященный стяг с ликом Георгия Победоносца и повелевают идти полком на Сарай – учинить там раззор царю, чтобы не смог в то лето пойти на Русь... – говорил святой Моисей об угрозе со стороны Новгорода и Литвы, Польши. – Вот почему великий князь нам мало дает воев... Говорил о турках, которые взяли Царьград – сердце православия... – Теперь режут братьев-болгар... Единственный православный престол остался в Москве, и мы должны защитить его, а значит – себя...

Погано великий грех ляжет на нас, на наших детей и внуков, если не сделать это: предадим дедовские свычаи и обычаи...

Кончил Моисей. Люди молились, но по-другому: с ясными лицами – в глазах разум. У каждого вернулось достоинство человеческое, развернулась, выпрямилась русская душа: высокая, необоримая – чужому непонятная.

Велел слушать воеводу.

– Братья и сестры! Бояре думу держали, порешили весной пойти на татар – воевать с ними... Упредить войну на ихней земле...

Но некоторые предали... Нашлись такие и среди вас. Мы поступили с ними как с предателями!.. Сколько можно терпеть унижений и бесчестий от татар?.. Позор и стыд нам!.. Мы сыны единой Земли, русские – нам богом предопределено навести на Земле мир, справедливость и братство – объединить народы в одну великую семью... А сейчас – каждый знай свое место: боярин ли, простой холоп! Но – перед Богом мы все равны!..

Уже под радостные крики выступил великокняжеский посланник:

– Всем, кто идет в поход, великий князь отменяет долги на три года и три полных лет велит работать на себя... Все, что возьмете в походе – дадим вам: живите, радуйтесь...

Подняли хоругвии, иконы, развернули Георгия Победоносца, бухнул большой колокол, затренькали переливами малые. Перекрывая колокола, надрывая голос, десятильник Моисей закричал:

– Поклянемся пред Святым Георгием, что на своем корму отработаем на постройке ушкуев, станем холопами воеводы, а весной выйдем в поход – убережем Русь, веру нашу от разбоя поганых, вызволим из Орды полонян... Целуй крест!.. – закрестился, чмокнул, приподняв с груди, свой крест, запел молитву. Все попадали на колени, сняли шапки, целовали холодный обжигающий металл: железо, медь, серебро; бояре – золото.

По всей земле вятской прокатилось церковное воззвание, поднимая народ за свою честь, свободу и независимость...

Прошло более месяца, как воевода с боярином Андреем Воронцовым, взяв с собой охранную полусотню, метались по городкам, селам, деревням. В Хлынов, Орлов, Кокшару и в Верхнюю Слободу³¹ шли работные люди, посошная рать. Везли корм, одежду. Каждого распределяли в сотню, устраивали в избу, двор. Начали рубить строевой лес, возить на берег Вятки, где тут же, среди костров, деревья разделывали – нужно было успеть настроить корабли – ушкуи, и много.

На этот раз Андрей Андреевич Воронцов остался в Хлынове – смотреть за всем этим...

Воевода с товарищем своим, с двумя десятками воев и с возчиками на девяти порожних санях – розвальнях выехал за железом в Песковку к Пахомию Лазареву и в Усолье за солью – без них нельзя – они всему голова.

Константин Юрьев не просто хотел взять запасы железа и соли, но и наладить их производство, чтобы в течение зимы обеспечить ими себя.

Санный путь по реке еще не укатан, на лед выходить опасно, поэтому ехали по берегу. Идти было трудно; лишь на восьмой день подошли к Летке – притоку Вятки.

Тяжело лошадям, людям. Морозные дни сменились метелями со снегом – потеплело, но лучше бы колючий снег, холод...

Впереди ехал, протаптывая дорогу, Иван Заикин с десятью воями, за ним воевода, Игнат Репин; замыкали пустые подводы, запряженные цугом – девять пар, снова верховые вои на серых мохнатых лошадках.

Константин Юрьев сидел на рослом рыжем жеребце, то и дело вытирая с усов и бороды липучий снег – лисья шапка по самые брови. Он с беспокойством всматривался в вечернюю вьюжную мглу: "Скоро ли?.." – но впереди ничего, кроме широкой спины вятского воя и вихляющего зада пегой кобыленки, не видел. "Заездит, эдакий мерин, кобылу! Куда смотрит Иван? Надо в первой же деревне заменить..."

Караван потянулся на высокий материковый берег, где среди засыпанных снегом елей притаилась деревенька – три избы.

Чуть ниже по Вятке, на той, правой, стороне – Летка, уходящая своими истоками в полунощную сторону.

Переночевав, они разделятся: товарищ его, Игнат, с одними санями и с пятью воями поедет в Усолье – в свою вотчину; воевода с остальными – в Песковку...

Быстро темнело. Митяй Свистун вместе со всеми поужинал куском холодного мяса с солью, запил водой и устроился с товарищами на ночлег в сарае-сеннике.

Оружие сложили (в темноте) в угол. Извозчики, закусив хлебом, улеглись в санях, во дворе, рядом со своими лошадями, укрытыми войлочными попонами.

Воевода с Игнатом устроились в теплой избе.

Митяй лег на сено, рядом с ватаманом Иваном Заикиным, укрылся тулупом. Слушал неторопливый, сонный говор воев, шуршание ветра в соломенной крыше, хрумканье и всхрапывание коней.

Покойно, тепло, дрема начала обнимать тело...

– Давно я, Митяй, за тобой примечаю – скрытный ты. Переживаешь што?.. Али горе какое?..

– Што пристали к нему?! Устал парень, пусть спит... Время поспеет – расскажет...

– Дак ведь сейчас нельзя ничо таить – церковь благословила на поход, а совершивший сие снимет все грехи свои... Нам вместе насмерть биться, а ничо не знаем друг о дружке... Скрываем...