Текст книги "Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма"
Автор книги: Велимир Хлебников
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Вера! я, может быть, напечатаю два твоих рисунка (избушку) вместе со своими вещами. Как художественные дела? Не встречалась ли ты с моими знакомыми? Хотел бы посмотреть твои рисунки, но далеко.
Я работаю над числами. Меня снова задерживают.
Книжка, если выйдет, то будет озаглавлена «Черный холм». Печатаю «Девий бог», «Аспарух», «Смерть Паливоды», «Велик-день».
Не могу ли я быть чем-нибудь полезный? Поклон и привет тете Соне, дяде Саше и всем другим.
Население наших сарайчиков все уменьшается, некоторые из них едут в зажаренном виде к вам. Всем поклон.
35. Е. Г. Гуро (Алферово, Симбирской губ., апрель 1911 г. – в Петербург)*Глубокоуважаемая Елена Генриховна!
Письмо Ваше я получил. Спешу уведомить Вас, что с моей стороны препон к напечатанию этим летом сборника не имеется.
Наоборот, я даже был бы очарован его появлением в свет. Жалко, что Вы не сообщили ни Вашего мнения о тех вещах, которые, как кажется, прочли в первый раз, ни о том, чрезмерно тощ или чрезмерно толст сборник. И в том, и в другом случае можно было бы, пользуясь временем, кое-что изменить, сообразно с впечатлениями и указаниями. У меня в запасе вещей на два или три сборника – страшно? вероятно. Сам я чувствую себя не очень хорошо – вроде остывающего костра, когда кто-нибудь палкой бередит угли. Кстати, я прислал рисунки: мне кажется, что я сделал это под влиянием мгновенного настроения и что лучше было бы совсем не помещать их. Пусть сборник будет прозрачен, как капли воды, как сказал бы восточный человек. Осенью, может быть, буду в ваших краях.
Что же касается моего таинственного знакомца, числа 365, то я сделал часть работы и должен был отложить за неимением под руками некоторых книг.
В какой-то газете мелькнуло известие, что упал во время полета Васильев-Каменский. Неужели это бедный Вася К<аменский>? Вот так «Звенидень»!
Если Вам вздумается, паче чаяния, не ответить, то я снисходителен и прощу, но если Вы напишете мне письмо и знаете его адрес, то сообщите его мне. Хотелось бы знать.
Вы были, вероятно, на выставке, где царят Бурлюки? Там в виде старого лимона с зелеными пятнами, кажется, изображен и я. В их живописи часто художественное начало отдано в жертву головной выдумке и отчасти растерзано, как лань рысью.
Пишет ли что-нибудь г. Мясоедов? На его Блейянской земле положительно есть звездный налет, и он мог бы создать большое и прекрасное. Очень хорошо, что его писания – страна, которая не знает над собой никаких влияний. Мне живо хотелось бы узнать его мнение о моих вещах, например, о «Аспарухе». Все так же ли делает набеги буйная немка с волосами черного барана?
Кончил ли Михаил Васильевич «Дон-Кихота»? Какая сумасшедшая мысль быть певцом сумасшедшего гидальго в век <сплошных> Санчо-Панчо! Жму его руку, кланяюсь Тамаре Иогансон и вообще приветствую!
Покровитель Вашего кружка, несомненно, Дон-Кихот, а не достоуважаемый оруженосец, и в этом его оправдание. Не слыхать ли чего-нибудь о «Садке Судей»!? На него, кажется, положили плиту молчания, но, мне думается, в «Аполлоне» должны были бы пройтись с непонимающей улыбкой, что ли.
Сейчас ветрено, холодно. Я завел себе черного хомяка: зверка величиной с кошку, добродушного и недикого. По вечерам он бегает по столу и что-то читает в бумагах и, кажется, что-то смыслит в них.
В. Хлебников.
В том же случае, если на звездном небе судеб сборника покажутся зловещие светила, то некое малое посланьице да прилетит ко мне!
Или я буду думать о нем, что он находится в состоянии зародыша, а он и не возникнет!
36. Семье Хлебниковых (В дороге, конец августа – нач. сентября 1911 г, – в Алферово, Симбирской губ.)*Пишу на пароходе во время движения. Погода холодная.
Горский служит на теплоходе.
Я читаю Келлера «Семь легенд» (чудесная книжка).
Думаю, что Вера не будет беречь здоровья с упрямством ослика, которого подталкивают сзади идти. Впрочем, здоровье такая скучная вещь, которую везде можно достать.
Скоро Самара. Там я опущу письмо.
Пока всего доброго, холи и неги осенней.
Прощаюсь с Шурой (с ним я по рассеянности не прощался). Пусть он напечатается – рыбье брюшко и павдинские хвостики.
Его адрес советую переслать мне при первом письме в Астрахань.
Вчера покушал осетринки, в чем и вас прошу в уме участвовать.
Остаюсь и так далее.
Симбирец
Скоро Жигулевские ворота.
На пароходе больше ничего не остается делать, кроме посланий, облитых горечью и злостью, к родичам и уродичам.
Синий мешок я взял из ящика у Пчеловода!!!?
Казань все та же, а люди хуже: у молодежи преподлые лица людей под сорок.
37. Е. Н. Хлебниковой (Астрахань, 5 сентября 1911 г. – в Алферово, Симбирской губ.)*Вот я в Астрахани. Видел Бориса и Зинаиду Семеновну. С парохода прямо отправился на скачки. Борис и Зинаида Семеновна шлют поцелуи, приветы порознь, с перечислением адресатов, и вместе. Они отнеслись самым радушным образом и отводят по-родственному мне уголок.
Подробности письмом.
Калмыки скачут отлично, с большим чувством.
38. В. А. Хлебникову (Петербург, 26 октября 1911 г. – в Алферово, Симбирской губ.)*Мой адрес: Васильевский остров, 12 линия, дом 63, кв. 133. В университете недоимка в 50 р.
Я, может быть, перейду в Археологический.
Обдумаю.
39. Е. В. Хлебниковой (Херсон, 23 апреля 1912 г. – в Казань)*Жму дружески руку и сообщаю, что скоро пришлю новый тяп-да-ляп – именуется «Разговор учителя и ученика».
Издаю его на собственные средства (15 руб.). Вообще здесь можно издать книжку рублей за десять. И за лето выпущу на Божий свет еще одну книжку.
Поклон глубокоуважаемой Маланье Якимовне и Елизавете Григорьевне и всем молодым вьюношам. Я уже считаю себя старцем и жду появления седин.
Как процветает Казань? Я уверен, что загляну в нее как-нибудь.
Жалко, что я не должен надеяться получить ответ, так как адреса не имею. Когда книжка будет напечатана, я пришлю ее. Пусть она вызовет взрыв негодования или же равнодушия. Это судьба всех книг.
Наверное, в Казани очень хорошо.
Шлю – что, сам не знаю. Будьте здоровы. Поклон.
Херсон, Богородицкая ул., д. Волохина.
Скоро уеду, не знаю куда.
40. Андрею Белому (Херсон, май 1912 г. – в Москву)*«Серебряный голубь» покоряет меня, и я посылаю Вам дар своей земли.
Из стана осады в стан осаждаемых летают не только отравленные стрелы, но и вести дружбы и уважения.
Хлебников.
41. Семье Хлебниковых (Одесса, 5 июня 1912 г. – в Казань)*Я был сердечно рад получить ваше письмо (обращаюсь пока к Кате и Шуре). Оно меня порадовало неподдельно льющейся искренностью. Но в ответ на него я тоже отвечу всей полнотой откровенности: оно пропитано трусостью, желаньем прибегать к уловкам – вещи, которых я избегаю.
Уверяю вас, что там решительно нет ничего такого, чтобы позволяло трепетать, подобно зайцам, за честь семьи и имени. Наоборот, я уверен, будущее покажет, что вы можете гордиться этой скатертью-самобранкой с пиром для духовных уст всего человечества, раскинутой мной.
Но все же хорошо, что средина и конец понравились.
У Ивана Степ. Рождественского!! не брал. Я рад, что радую.
Я здесь читаю Шиллера, «Декамерон», Байрона, Мятлева. Но вопреки желаниям сам ничего не делаю. Каждый день купаюсь в море и делаюсь земноводным, потому что в воде совершаю столь же длинные путешествия, как и на суше.
Я тронут, что Вера не присоединилась к семейной дрожи за потрясение основ и благодарю за письмо, похороненное рукой зайца.
Я хочу думать, что все вы здоровы. Маруся уехала в Святошино. Коля кончает испытания, похудел и вытянулся.
Я пришлю еще «Разговор».
42. А. Е. Кручёных (Чернянка, Таврической губ., сентябрь 1912 г. – в Москву)*Спасибо Вам за письмо и за книжку: у ней остроумная внешность и обложка. Я крепко виноват, что не ответил однажды на письмо, но это случилось не по моей воле. Во всяком случае хорошо, что Вы не приняли это за casus belli. Мною владеет хандра, довольно извинительная, но она растягивает все и ответ на письмо я присылаю через месяц после письма.
Стихов «щипцы старого заката – заплата» я не одобряю: это значит вместе с водой выплеснуть ребенка – так говорят немцы – хотя чувствуется что-то острое, но недосказанное.
Длинное стихотворение представляется соединением неудачных строк с очень горячим и сжатым пониманием современности. (В нем есть намек на ветер, удар бури, следовательно, судно может идти, если поставить должные паруса слова). Чтоб сказать «стучат изнутри староверы огнем кочерги», нужно видеть истинное состояние русских дел и дать его истинный очерк. Тот же молодой выпад и молодая щедрость слышна в «огни зажгли смехачи», т. е. щедрость молодости, небрежно бросающей должный смысл и разум в сжатых словах, и бескорыстная служба року в проповеди его наказов, соединяемая с беспечным равнодушием к судьбе этой проповеди. Правда, я боюсь, что староверы относятся не только к сословию людей старого быта, но и вообще к носителям устарелых вкусов, но я думаю, что и в этом случае Вы писали под давлением двух разумов: сознательного и подсознательного; и, следовательно, одним острием двойного пера касались подлинных староверов. Эти два места, при правильном понимании их, драгоценны для понимания вообще России, собственно у русских (их племенная черта) отсутствующего. Итак, смысл России заключается в том, что «староверы стучат огнем кочерги» накопленного предками тепла, а их дети, смехачи, зажгли огни смеха, начала веселия и счастья. Отсюда взгляд на русское счастье как на ветхое вино в мехах старой веры. Наряду с этим существуют хныкачи, слезы которых, замерзая и обращаясь в сосульки, обросли русскую избу. Это, по-видимому, дети господ «истов», ежегодно выстуживающих русскую обитель. Жизнь они проходят как воины дождя и осени. Обязанность олицетворения этих сил выполняют с редкой честностью. Еще хорошо: «куют хвачи черные мечи, собираются силачи». Другие строки не лишены недостатков: сохраняя силу и беспорядочный строй, уместный здесь, они не задевают углом своих образов ума и проходят мимо.
Между прочим, любопытны такие задачи:
1) Составить книгу баллад (участники многие или один). Что? – Россия в прошлом; Сулимы, Ермаки, Святославы, Минины и пр… Вишневецкий.
2) Воспеть задунайскую Русь. Балканы.
3) Сделать прогулку в Индию, где люди и божества вместе.
4) Заглянуть в монгольский мир.
5) В Польшу.
6) Воспеть растения. Это все шаги вперед.
7) Японское стихосложение. Оно не имеет созвучий, но певуче. Имеет 4 строчки. Заключает, как зерно, мысль и, как крылья или пух, окружающий зерна, видение мира. Я уверен, что скрытая вражда к созвучиям и требование мысли, столь присущие многим, есть погода перед дождем, которым прольются на нашу землю японские законы прекрасной речи. Созвучия имеют арабский корень. Здесь предметы видны издали, точно дальний гибнущий корабль во время бури с дальнего каменного утеса.
8) Заглядывать в словари славян, черногорцев и др. – собирание русского языка не окончено – и выбрать многие прекрасные слова, именно те, которые прекрасны.
Одна из тайн творчества – видеть перед собой тот народ, для которого пишешь, и находить словам место на осях жизни этого народа, крайних точек ширины и вышины. Так, воздвигнувший оси жизни, Гете предшествовал объединению Германии кругом этой оси, а бегство и как бы водопад Байрона с крутизны Англии ознаменовал близившееся присоединение Индии.
Присылается вещь «Вила», недоконченная. Вы вправе вычеркнуть и опустить кое-что и, если вздумается, исправить. Это вещь нецельная, написана с неохотой, но все же кое-что есть, в особенности в конце.
Ваш В. Х.
43. М. В. Матюшину (Москва, 5 октября 1912 г. – в Петербург)*Умоляю! Заклинаю всем хорошим поместить эти два стихотворения. Я знаю, есть сильное течение (Д<авид> Д<авидович>, В<ладимир> В<ладимирович>) против их помещения. Но я уверен, что Вы исполните эту просьбу. Если нужны еще вещи, то пошлите открытку: Ново-Васильевский, д. И, кв. 3 и я тотчас вышлю (драма в стихах). Глубокий поклон Елене Генриховне. Сердечный привет.
В. Хлебников. 5 октября 1912 г.
P.S. Первое стихотворение замечательно путями, которыми образ смерти входит в детский ум. Второе раскрывает, как над маленьким сердцем нашего времени тяготеет образ Орлеанской девы. Через четыре года это поколение войдет в жизнь. Какое слово принесет оно? Может быть, эти вещи детского сердца позволяют разгадывать молодость 1917-19 лет. Оно описывает трогательную решимость лечь костьми за права речи и государственности и полны тревожным трепетом предчувствия схватки за эти права. Важно установить, что эти предчувствия были. Оправдаются ли они или нет – покажет будущее.
44. Тени В. В. Хлебникова (Москва, 19 ноября 1912 г. – в Астрахань)*Извещаю госпожу мою тень о прибытии ее собственника в взыскуемый град. Как ее здоровье? Все так же ли ссорится она по примеру господина с коренными обитателями? и так далее.
Господин тени.
45. Б. Л. Хлебникову (Москва, декабрь 1912 г. – в Астрахань)*Сообщаю некоторые частности, милый Борис Лаврентьевич, относительно вещей, кои могут показаться достойными внимания.
Адрес часов: Таврическая губ., село (и почт, отд.) Малая Маячка, деревня Чернянка, Давиду Федоровичу Бурлюку для Давида Давидовича Бурлюка. Долг 20 руб., еще два рубля на расходы. 100 страниц, написанные для изумления мира, принадлежат мне.
Книжка моя уже в печати, и скоро я кое-что пришлю. Она зовется «Пощечина общественному мнению».
Я получаю место в 40–50 руб. при одном журнале и таким образом буду обеспечен.
Сережа Масловский кланяется Екатерине Николаевне и Владимиру Алексеевичу Хлебниковым.
Я был у Зинаиды Семеновны, но она уже уехала две недели тому назад. Дружески жму честную и <благородную> руку, видел Тигра.
46. М. В. Матюшину (Москва, вероятно, январь 1913 г. – в Петербург)*Дорогой Михаил Васильевич!
На всякий случай, если дело только в содержании, присылаю Вам новое стихотворение protege (?). Ведь место для него Вы всегда можете найти, исключив одно или два моих мелких стихотворения.
Согласие Ваше, столь необходимое, уже дано. В чем же источник сомнений? Нехорошо. Если б обещание не было дано, то все было бы поправимо, но теперь она (Ел. Ал.), наверно, с замиранием в сердце ждет появления в свет своих первых стихов, доверившись мне, как и я Вам. Доставьте мне эту радость, кажется, их у меня сейчас не очень много. Видите, как трогательно! Если б книга совсем не появилась в печати, то я был бы только опечален на полчаса. Но непомещение этих детских опытов ранит меня гораздо глубже. Конечно, маленькое чудо, что эти стихи появятся в большой книжке, но искусство и чудо родственны, не правда ли? Не мешайте ему, Михаил Васильевич! Не будьте жестоки ко мне, а то заставите обмануть довольно скверно детские надежды: пусть в этой книжке не будет капли дегтю в бочке меду. Всего страницу, без всякого детского отдела, с надписью «Милица, 13 лет. Москва».
Отмечаю, что я буду Вам очень и очень обязан, если кровавые замыслы о убиении двух стихотворений не будут осуществлены, или же если поместите вместо них присылаемые стихи. Позднее я чем-нибудь отплачу Вам.
А то я только радовался красивой внешности «Садка Судей» и вдруг «страшный прыжок, дыхание жаркое, лицо ожег».
Вы размахиваете кровавым ножом над детскими строчками, и у Вас появилось не идущее к Вам свирепое выражение.
В Москве Вы были веселы и добродушны.
Спасибо Вам за хорошее мнение о присланных вещах и еще более горячее вперед, буде Вы поместите присылаемое вместо тех. Я забыл, что и как, но я думаю, что и Елена Генриховна замолвит словечко за помещение этих опытов. Всего одна страничка, можете дать подпись «Малороссиянка 13 лет».
Кланяюсь и думаю на Масленице, быть может, загляну к Вам.
Надеющийся и думающий, что произошла ошибка и поправимая, не роковая. В. Хлебников.
(Может быть, здесь дело в посторонних влияниях).
Ново-Васильевский, 11, кв. 3.
Следовательно, Детского отдела (это не сад) не надо. А место у вас есть, изгнав одно или другое мое стихотворение.
Напишите мне успокоительное письмо?
Присылаю «Учителя и Ученика» Елене Генриховне бандеролью.
47. Е. Г. Гуро (Москва, 12 января 1913 г. – в Петербург)*Глубокоуважаемая Елена Генриховна!
Позднее я пришлю более чистую книжку. Эта у меня осталась каким-то чудом на дне корзинки. Что она из много вытерпевших на своем веку, свидетель – обложка с темной полоской и полинявшим переплетом других книг.
В «Осеннем сне» слышится что-то очень знакомое, многочисленные верблюжата, долговязые чудаки, дон-Кишот, Тамара, ассирийские мудрецы, все это напоминает Лицейский переулок и желтое окошко. В «Кузнечиках» звучит легкая насмешка над другой мелькающей жизнью, но тут же дается ключ к пониманию ее и прощение ошибок и упрямства.
В скрипичной вещи М<ихаила> В<асильевича> вводится «живее» вместо?
Рассеяны намеки на прошлое, и его волны льются со страниц книги, а в словаре оборотов и слов есть «они думают верное рыцарское слово», и это очень важно по соображениям некоторым.
Рисунок юноши-призрака, тонкого, как хлыст, украшает книгу.
Я принадлежу к числу понимающих ее и кто не гонит? Она дорога тем людям, кто увидит в ней водополье жизни, залившей словесность, и прочтет знаки дорогого.
Еще замечательно сравнение немца с жирным вепрем.
Кланяюсь Михаилу Васильевичу.
Спасибо, что он понял меня.
Воин будущего В. Хлебников Москва 12.1.13
У нас в воздухе висят отчаянные драки. За и против. Может быть, сегодня.
Я устал ждать «Садка Судей».
«Ш<аман> и В<енера>» вышла грубой и плоской. В рукописи ее спасал красивый почерк. 2 или 3 строчки не на месте.
48. М. В. Матюшину (Астрахань, 18 мая 1913 г. – в Петербург)*Горе Ваше и Ваша утрата находит во мне отклик; образ Елены Генриховны многими нитями связан со мной. Я, как сейчас, помню ее мужественную речь во время последнего посещения; по мнению Ел<ены> Генриховны, слишком упорная мысль одного человека может причинить смерть другому. Она казалась беззаботной, и ей, казалось, все было близко, кроме ее недуга. Мое первое впечатление было, как сильно Ел<ена> Г<енриховна> изменилась за это время. Но всегда казалось, что она находится под властью сил, не управляющих большинством людей и чуждых большинству. Но тяжелое чувство ослабляется вмешательством рассудка, он как бы говорит «не спеши оплакивать: никто, кто не умер, не знает, что такое смерть. Радость это или печаль, или третье».
Эта вера не чужда Елене Генриховне, как можно видеть из знаков о неслучайности встреч, найденных на березовой коре. Последние вещи сильны возвышенным нравственным учением, силой и искренностью высказываемых убеждений. Здесь плащ милосердия падает на весь животный мир, и люди заслуживают жалости, как небесные верблюжата, как гибнущие молодые звери «с золотистым пушком». У русских больше хромает хороший или должный рассудок, чем должное сердце. Эти страницы с суровым сильным слогом, с их Гафизовским признанием жизни особенно хороши дыханием возвышенной мысли и печатью духа. Они означают также ссыхание моря лжи и порочности о<тцов> Петровых, господствующего сейчас в словесности Боянов, каким-то потопом. Вообще есть слова, которые боязно произносить, когда они имеют предметное содержание. Я думаю, что такое слово «смерть», когда она застает тебя врасплох? Чувствуешь себя должником, к соседу которого пришел заимодавец. Собственно смерть есть один из видов чумы и, следовательно, всякая жизнь всегда и везде есть пир во время чумы.
Поэтому, помня Мери, следует ли поднять в честь ее чаши веселья?
Или же встать в отношении смерти в положение восстающего, телесно признающего цепи, но духовно уже свободного от них. И жречески взойти на ступень восстания против похитительницы; я отвлеченно знаю, что умру, но не чувствую этого. Если тяготение многим управляет, то воздухоплавание и относительное бессмертие связаны друг с другом.
Но в эти дни я как-то почувствовал, что, как опускающийся камень, опираюсь не на свое рождение, а на свою смерть. Будь что будет. У Елены Генриховны белое, как мел, лицо, чуть сумасшедшие черные, как березовый уголь, глаза, торопливо зачесанные золотистые волосы. Теперь она ждет встреч там, где будем и мы когда-нибудь. Скучно, что одни люди умирают, следовательно, и ты умрешь, а книги пишут, печатают.
Я же духовно умираю. Какая-то перемена, разочарование, упадок веры, сухость, черствость. Я знаю только, что свою смерть встречу спокойно.
Прощайте, М<ихаил> В<асильевич>.
Я Вас увижу зимой. Если вправе я давать поручения: будьте нежны, веселы, добры, и все будет хорошо.
Я не боюсь ранней старости чувства.
Мертвые ли должны оплакивать живых или живые мертвых?
Хотя я не совсем поверил тому, что прочел в письме из Усикирко, но у меня как-то отнялись руки, и я не мог написать Вам. Я чувствовал, что должен написать, и в то же время чувствовал, что не могу.
Я дружески разделяю с Вами горе, и я Вас люблю.
В. Хлебников.
Но вообще слова как-то неуместны.
Я присылаю для Вас <и> Крученых в гл<авный> почтамт кое-что.
