Текст книги "Три столицы"
Автор книги: Василий Шульгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Если верить Чебышеву, передавшему этот разговор задним числом, уже после поездки Шульгина, создания им книги «Три столицы» и разоблачения «Треста» Бурцевым, то остается только верить в проницательность Василия Витальевича…
Чебышев просил генерала Врангеля повлиять на Шульгина:
– Вы согласны со мной, что Федоров – провокатор. И вот на ваших глазах Якушев-Федоров увозит от вас в чеку такого человека, как Шульгин. Помешать ему можете только вы.
Врангель говорил с Шульгиным. Но Василий Витальевич решил твердо… Мария Димитриевна уже уехала в Париж. В. В. уверил ее, что собирается в Польшу, в свое имение Агатовку.
Через Климовича были обусловлены время и место перехода советской границы. В своей будущей книге «Три столицы» Шульгин постарается «замести следы», изобразить дело так, что ему помогли люди, которых он назвал «контрабандистами». Врангель, общавшийся с ним почти каждый день, никакого политического задания ему не дал. Более того, Шульгин уверял, что, сочувствуя его горю, Врангель даже не знал, поедет ли Шульгин сам или пошлет на розыски сына другое лицо.
Выгородив таким образом Врангеля, Шульгин, как опытный политик, позаботился и о своем моральном реноме на случай провала. Он оставил генералу Леониду Александровичу Артифексову письмо, в котором извещал, что остается врагом большевиков, и просил не верить никаким их заявлениям о его «раскаянии», как было с Савинковым.
Шульгин был уверен, что ЧК следит за ним пристально еще с Константинополя, что к нему приставлен агент, что его бумаги крадут… Он даже писал нарочитые письма друзьям, в надежде, что они попадут к самому Ленину. Самонадеянность его была смешна и в своей наивности – даже трогательна:
«В этих письмах я преимущественно давал советы Владимиру Ильичу Ленину под видом рассуждений на тему, как бы я поступил на его месте. Так что, если покойник сделал что-нибудь путное в последние дни жизни, то это, «очевидно», под моим влиянием…»
Условия перехода границы позволяли В. В. уладить все дела в Сремских Карловцах, отъезд из которых откладывался по разным причинам. Сперва – «из-за какой-то истории с визой в Речь Посполитую».
2 октября В. В. писал Лазаревскому: «…вчера я не уехал (в Варшаву. – Д. Ж.). Уеду пятого. Остался я потому, что мне нужно кончить одну вещь – бульварный роман». Чтобы прокормить своих, Шульгину приходилось прибегать теперь и к откровенной халтуре, печатать ее под псевдонимом. Среди его бумаг попался даже помеченный 1924 годом второй экземпляр рукописи приключенческого киносценария, герои которого летают на воздушном шаре. Видимо, В. В. самого мутило от этой страшнейшей скучной ерунды.
Мария Димитриевна помогала ему, как могла, но характерец у нее был крутенький. После одной из семейных схваток и примирения она написала шутливое:
Обязательство
Сим обязуюсь при работе с В. В. Шульгиным исполнять в точности все его желания и требования, а также при всех его замечаниях спорить и пререкаться не буду.
Мария.1 июля 1925 г.
Но было бы опрометчивым думать, что дело ограничивалось халтурой, за которую хорошо платили. В одном 1925 году опубликовано Шульгиным великое множество статей в эмигрантской печати, прозябавшей финансово. И они, и его архивы носят следы тщательного изучения России, в которую он хотел поехать. Считая, что братство людей – отдаленный идеал, которого можно достигнуть легче, если руководители морально чисты, он заранее исключал сознательную дисциплину в России и ее процветание при коммунистах.
Еще с начала двадцатых годов он подбирал документы о моральном облике «ленинской гвардии» большевиков. У Воровского на счету в швейцарском банке было 15 миллионов долларов. Там же хранились гигантские состояния Троцкого, Зиновьева, Дзержинского, Красина.
Зиновьев-Апфельбаум преподнес своей сотруднице Аделаиде Ганзен жемчужное ожерелье, стоившее 250 тысяч золотых рублей. Радек-Собельман в 1922 году истратил в Египте и Турции 3 миллиона золотых рублей на пропаганду. На миллион франков приобрел промышленных акций. Каменев-Розенфельд занимал два особняка в 15 и 20 комнат, где разместил родню. Вот доклад Дзержинского ЦК в августе 1922 года о пьянстве и крупной картежной игре главковерха Каменева, членов Реввоенсовета Склянского, Коссиора, Подвойского, Смилги. Вот заметка в «Дейли мейл» от 9 ноября 1923 года о роскошном съезде господ во фраках и бальных платьях в советское посольство в Берлине в годовщину революции и о том, как голодная толпа немцев смотрела на это.
ные права надежно защищались. Слово «пролетарий» там исчезло из лексикона, и лозунг, начертанный наверху первой полосы наших газет, стал бессмысленным. Хороший труд и превосходная организация его сделали возможным не только приличную оплату вынужденного временного безделья безработных, но и сносное существование пьяниц, хронических лентяев и прочего отребья, в том числе и террористов, борющихся за интересы «пролетариата». Опасность подачи отрицательных примеров с нашей стороны остается…
Ныне мы отчетливо видим результат слияния интересов партийных, советских и торговых дельцов, круто замешанный на уголовщине и неуклонно приближающий нас к новому смутному времени, когда вся страна, растеряв остатки дисциплины, разобьется на мафиозные образования и бандитские шайки, физически уничтожит носителей нравственного идеализма…
Среди бумаг Шульгина вдруг оказался и самый первый номер журнала «Огонек», вышедший 1 апреля 1923 года. Сначала я подумал, зачем он был В. В., этот официальный источник информации. Но это была все-таки какая-никакая, но информация, и нам она дает понятие о тогдашней обстановке.
Номер начинался стихотворением Маяковского «Мы не верим» над одной из последних фотографий В. И. Ленина.
…Не хотим
не верим в белый бюллетень!
С глаз весенних сгинь,
навязчивая тень!
В нем был портрет Мустафы Кемаль-паши, портрет Муссолини… Рисунок Невского проспекта 1919 года – трупы людей и лошадей у Гостиного двора, жители, влекущие сани с гробами. И то же место в 1923 году – трамваи, автомобили, оживленная толпа. В нем была статья о голоде и фотографии императорских корон, самолетов, мертвого города Хара-Хото, профессоров, лечивших Ленина, – Крамера, Миньковского, Ферстера. Объявление о самоликвидации эсеров, статьи о жилищном кризисе в Москве и о Московском Художественном театре, выступившем в Америке с постановкой «Царя Федора Иоанновича». Рассказ о матче Алехина, который играл с двенадцатью противниками одновременно, не глядя на доску, а потом попросил папироску: «Извините, я забыл свой портсигар – у меня ужасная память». Статья об игорных домах, где нэпманы делают ставки пачками долларов и фунтов стерлингов, и черной бирже, где торгуют валютой. Статья о самогонщиках. Фотография Сергея Есенина и Айседоры Дункан у Бранденбургских ворот в Берлине. Стихи, рассказ…
То ли было в России.
Из доклада Нансена: «Голод захватил 19 000 000, из которых 15 приговорено к голодной смерти». Доклад был неточен. Умерло 6 миллионов человек.
Выписка из брошюры Троцкого: «Мы так сильны, что если мы заявим завтра в декрете требование, чтобы все мужское население Петрограда явилось в такой-то день и в такой-то час на Марсово поле, чтоб каждый получил 25 ударов розог, то 75 % тотчас бы явилось и стало бы в хвост и только 25 % более предусмотрительных подумали бы запастись медицинскими свидетельствами, освобождающими их от телесного наказания».
Когда это писалось, число жителей Петрограда уменьшилось втрое.
Я подумал, а не сгущены ли тут краски. Пошел проверять по сочинениям Троцкого. Волосы становились дыбом…
Я где-то читал, что в покоренных Чингисханом мусульманских странах если в толпе появлялся монгольский воин и приказывал лечь на землю и ждать – он вернется и снесет всем головы, то люди как завороженные ложились и покорно ждали смерти. На Руси до этого не доходило, могли растерзать… А тут!
В восемнадцатом томе – откровенные русофобские высказывания. Что же касается казарменного социализма…
«Социалистическое строительство принципиально отвергает либерально-капиталистический принцип «свободы труда».
У Троцкого читаешь о диктатуре пролетариев, которые сами низводились до уровня рабов. Введена трудовая книжка. На предприятиях военная дисциплина и кары по любому поводу. Труд-армии. «Идейная борьба с мещански-интеллигентскими и тред-юнионистскими предрассудками». Продовольствие только в руках государства. За это же ратовал и Ленин.
Брошюра Троцкого «Терроризм и коммунизм» (1920). Главное – устрашение. «Красный террор есть орудие, применяемое против обреченного на гибель класса, который не хочет погибать». Но что это за класс, если терроризируются и рабочие, и крестьяне, не говоря уже о прочих? Или вот еще: «Репрессия для достижения хозяйственных целей есть необходимое орудие социалистической диктатуры». Расстреляны, повешены, распяты на крестах, утоплены – миллионы. А Ленин все требовал ужесточения наказаний.
Их выученик Сталин пришел позже…
Большевистский переворот и последующие события в России оказали на западный мир неслыханное воздействие. Это был отрицательный пример, который заставил сильных мира того пойти на уступки работающему человеку, сделать так, чтобы хороший труд высоко оплачивался, старость была обеспечена, а конституцион (…)
Но почему сохранил этот номер Шульгин?
Из-за разворота: «Кулисы истории» с факсимиле отречения великих князей, будто бы написанных рукой Шульгина. И первого списка Временного правительства – Львов, Милюков, Гучков и другие.
А поперек надпись, сделанная на полях:
«Никогда ничего подобного я не писал. Да и почерк не мой, моим я, пожалуй, мог бы признать одно слово «Отречение». Кто написал текст, понятия не имею. В. Шульгин».
1 октября 1925 года он написал для «Нового времени» статью «Одиннадцать заповедей», в которой на основах христианской морали мечтал о будущей программе «килевой» партии для России.
Начал он с заповеди «не сотвори себе кумира», разъясняя, что нельзя оправдывать преступлений вождей нации даже во имя родины. Призывал трудиться и ставил в пример Америку, где труд делает людей богатыми. Считал во имя заповеди «не убий» грехом личную месть, поскольку казнить может лишь правовое государство.
Он писал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, о том, что в наши дни семья распадается, поскольку женщины отдаются не любя, а мужчины презирают женщин за это. «А если мужчина не хочет семьи, тогда он не хочет детей. А если он не хочет детей, у государства нет будущего. Это конец».
Заповедью «не укради» утверждается собственность. Но грабеж уже произошел. Так пусть хоть мужик сохранит свою землю на вечные времена.
Ему кажется, что народ в России поверил в ложь об «ужасах царизма», но все равно – родина прекрасна. Самое страшное – зависть, прямое нарушение заповеди «не пожелай». Ею пронизаны все взаимоотношения современных властителей России. «Зависть – это гад с пастью, дымящейся кровью». От слабости власти, от желания не потерять своих привилегий и проистекает величайшая жестокость ее. «Любите друг друга».
«Власть должна быть чутка и доступна. Если этому может помочь честная печать, надо помочь и печати. Если для этого нужен парламент, надо обзавестись и парламентом. Власть должна быть снисходительной к человеческой глупости. Она должна быть настолько сильной, чтобы не быть обидчивой. Кто силен, тот добр.
Власть должна быть милосердна к слабым. Отнюдь не связывая крылья передовым, сильным, тем, кто авангард нации, поощряя их мужество и смелость, власть должна вместе с тем подбирать упавших и отсталых.
Словом, выполняя свой суровый долг, власть, поощряя и карая, должна то и другое делать только во имя любви с твердой верой, что наступит день, когда люди станут умнее, чище, добрее…
Мрачному человеконенавистничеству не может быть места в светлом христианском государстве».
А что должна совершить «килевая партия»?
A) Углубить религиозное настроение нации.
Б) Во внешней политике проявлять миролюбие.
B) Во внутренней развить напряженную деятельность, чтобы пустить в ход все производительные силы страны.
Г) Требуя напряженного труда, не допускать переутомления, бережно сохраняя физическое и моральное здоровье населения.
Д) Стараться связать многовековое монархическое прошлое России с неведомым будущим. Вызволив из-под обломков весь живой материал, строить новую Россию в соответствии с этим материалом. Сохранить армию, возвращающуюся к традиционным порядкам.
Е) В отношении организованных уголовных преступников, именующих себя коммунистами, руками властей предержащих совершать акты возмездия, не переходящие, однако, пределы строгой необходимости.
Ж) Бороться с распутством мерами органического характера.
3) Укреплять началом собственности. В частности, закрепить землю документально, ибо недопустимо поземельное владение, основанное на уголовном титуле. Торжественным актом во имя высших интересов простить земельных захватчиков.
И) Стремиться, чтобы твердость сильной власти имела целью обеспечить населению наибольшее материальное благосостояние и наивысшую возможную духовную свободу.
Что ж, под такой программой ныне подписались бы многие.
В 1925 году, в Любляне (Югославия) вышла книга его зятя профессора А. Билимовича «Пафос хозяйствования». Каждый ее пункт был обговорен с Шульгиным, и поэтому она любопытна для нас.
В ней различались четыре типа участия различных слоев общества в хозяйственной жизни.
«1. Разрушать хоз. жизнь других, но самому обогащаться (классйческими типами участия останутся властвующие в России «коммунисты»); (Сделаем поправку – это не относится к так называемым «рядовым коммунистам». – Д. Ж)
2. Разрушать хоз. жизнь других и самому оставаться бедняком (это типично для русских социалистов-народников различных оттенков),
3. Развивать хоз. жизнь других и увеличивать свой собственный достаток (это типично для хозяйствующего христианина, не являющегося подвижником),
4. Развивать хоз. жизнь других, но самому оставаться бедняком (это хоз. подвижничество, примеры которого нам дали русские святители в их устроении старой русской хоз. жизни; к этому типу должны быть причислены и многочисленные идеалисты – изобретатели и организаторы производства в позднейшее время)
Первый и четвертый типы – это два антипода. Недаром И. Бунин вспоминал слова историка Ключевского о том, что Россия погибнет, когда разрушена будет гробница св. Сергия Радонежского. А значит, возродится Россия, когда образы русских национальных устроителей жизни вновь встанут перед мысленным образом нашего народа… При этом сейчас пред лицом ужасающей нищеты, в которую ввергнут наш народ, важно не столько то, чтобы обогащающий других непременно отрекался сам от достатка, сколько то, чтобы вообще восстановилась русская хоз. жизнь. Пускай люди, которые помогут этому восстановлению, обогатятся сами, лишь бы восстановилось и возросло богатство русского народа. Важно только, чтобы обогащение отдельных лиц не получалось путем эксплуатации и разрушения хозяйства других»
Такова была хозяйственная программа, в которой прослеживается влияние нэпа и отголоски ранних религиозно-нравственных учений. Но кто мог услышать этот слабый голос в стране, опущенной в горловину чудовищной мясорубки бесчеловечного эксперимента, который проводился по прописям учения сугубых материалистов? В резюме этого труда говорилось:
«Не позволяйте материальным потребностям вытеснять духовные… Не становитесь рабами материальных благ, не позволяйте им принижать своего духа… Уважайте все отрасли продуктивной и общеполезной хоз. деятельности – домашнее хозяйство, сельское хозяйство, ремесло, индустрию, транспорт, торговлю, кредит, банки, даже биржу, да, даже биржу, так как и она необходима и полезна, если только правильно выполняет свою функцию. Во всех этих отраслях, начиная с предпринимателя и кончая рабочим, может проявляться подлинный творческий пафос… Не забывайте о социальной политике и социальной реформе, которая должна устранять болезненные наросты на хоз. механизме. Ибо подобно тому, как ржа разъедает железные стержни, эти наросты разъедают здоровое хоз. творчество, губят его красоту и софийность, гасят пафос хозяйствования»
Это полезное чтение. Особенно сейчас, когда делаются попытки наладить хозяйственную жизнь страны и бороться со все растущими «наростами». Правда, без отчетливого духовного учения, которое оживило бы убитую душу русского народа, менее других жадного до материального благополучия…
На маленьком вокзале городка Шульгина провожали все – даже сам Врангель и грудные дети в колясках, новорожденные в изгнании. Таков был обычай. Официальная версия – поездка в Польшу по своим делам. Мария Димитриевна еще была в Париже…
Генерал Климович сказал на перроне:
– Я Якушеву верю, иначе не стал бы вам помогать. Но не до конца… Вы – отец, риск – ваше дело. Разузнайте поподробнее о «Тресте».
Чебышев все еще пытался его остановить.
– Сына вы не найдете. А если и найдете, каким образом вывезете бедного сумасшедшего?
Путь в поезде у Шульгина был недалек. В Новом Саде он сел на пароход и поплыл вверх по Дунаю, усердно приглядываясь к своим попутчикам. В 1922 году приставленного к нему агента ГПУ взяли под наблюдение и нейтрализовали, но в 1923-м из фотографии, где он снимался, пропали его карточки…
Билет на пароход был взят до Вены, однако Шульгин сошел в Праге, а оттуда, стараясь не попадать на глаза русским, проследовал в Польшу, где жил в Ровно у дальних родственников, отращивая бороду, изменяя внешность. На всякий случай он съездил на свою мельницу в Агатовке, которая была, как мы помним, на самой границе, – для проверки, нет ли слежки, ибо собирался перейти границу в другом месте.
У родственников в Ровно он нашел «Хатха-Йогу», которая произвела сильное впечатление на его мистическую душу. Он не видел большой разницы в индийской философии и христианском вероучении. Это было в ноябре – декабре 1925 года, а когда мы впервые увиделись с ним в Гагре, он через сорок с лишним лет перечитывал сочинение йога Рамачараки, которое прислали ему московские друзья. Он вспомнил, какая мысль посетила его в Ровно: если человек достигает известного уровня развития, он получает тайного руководителя, ему «случайно» начинают подвертываться книги, отвечающие на мучительные вопросы.
И он всегда исповедовал максимы индийских мудрецов о том, что самые радикальные политические и социальные перемены никогда ничего не изменят, так как в новые формы существования человека перекочевывают старые недуги, человек остается, чем был, а совершенное общество не может быть создано людьми или состоять из людей, которые сами несовершенны. Но это не просто пессимизм, это осознание необходимости самосовершенствования…
Шульгин думал о теоретиках, которые собственные ощущения принимают за «естественное право» народов, человечества, вселенной. И пишут законы, выполнение которых рано или поздно приводит к катастрофе. О том, что любовь к родине, патриотизм – это долг. В «Трех столицах» он говорит, что эти мысли ему подсказывает некий йог, проповедующий терпимость и справедливость Он уповает на христианские заповеди, которые из зверя через десятки тысяч лет создадут человека совершенного. Заповеди Моисея для него – дифференциальное уравнение, из которого вытекает христианский интеграл: «Люби ближнего, как самого себя» Произойдет слияние с Богом, произойдет обещанное второе пришествие Христа, будет дан новый закон и узнана Истина…
Примерно такие мысли обуревали его, когда он писал главу «Нечто йогическое». Он не сказал, что дало толчок им, изъяснившись так:
«Эта непонятная глава имеет назначение сделать для читателя более понятными дальнейшие непонятности этой книги».
Но «непонятностей» остается более чем достаточно, и моя задача – расшифровать то, чего он не сказал тогда, но не все, пока не выйдут на свет Божий документы, имеющие отношение к поездке Шульгина…
Он перешел границу через «окно» в районе Столбцов 23 декабря 1925 года.
Этого уже нет в книге, а есть «такой-то вокзал такого-то города в такой-то стране, такого-то числа, в таком-то часу». Есть «молодой человек, т. е. средних лет», которого надо спросить по-русски, нет ли у него спичек, и спичечная коробка должна быть определенная. Это «контрабандист», которого послали другие «контрабандисты», с которыми Шульгин сошелся будто бы во время своего предыдущего пребывания в Польше.
Мы не можем довольствоваться почти романтическим описанием этого перехода в «Трех столицах», в котором Шульгин выступает как очень талантливый и наблюдательный литератор. Чувство ожидания, неизвестности, опасности, природа и люди – все это изображено блестяще и перемежается философскими размышлениями о нравах человеческих, о помышлениях высоких и низких, о законе и правде…
Любопытно, что четверо, сопровождавших его, «оказались так или иначе офицерами русской армии. Все участвовали, если не в гражданской, то в мировой войне. И в шалашике посыпались названия полков, бригад, географические названия, известные всем и известные только каждому из собеседников, словом, обычное, знакомое военное журчанье…».
Если все они были сотрудниками ГПУ, а не служили в этом учреждении в своих целях, то прошли они подготовку невозможную. Б этих разговорах Шульгин мигом различил бы фальшь, как бы ни совершенна была агентурная «легенда».
Так появляется сомнение в советской трактовке «Треста».
Но вернемся на первое, как говаривал Аввакум.
В Варшаве Шульгин встретился с «молодым человеком, т. е. средних лет», представителем «Треста» Липским (он же Артамонов, тот самый, что подвел Якушева), который довез его до границы и направил в «окно». Провел его через границу «Иван Иванович» (сотрудник ОГПУ Михаил Иванович Криницкий). Затем Шульгин отправился в Киев с паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца (в «Трех столицах» – Эдуарда Эмильевича Шмитта) в сопровождении «Антона Антоновича» (Сергея Владимировича Дорожинского). В Киеве Шульгин остановился в гостинице «Бельгия», «Антон Антонович» – в «Континентале»…
Можно сколько угодно называть подлинные имена, места явок, но не приблизиться к выводу, который сделал Шульгин: «Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть».
Но сперва он был сплошное жадное любопытство.
Какова она, Россия? Он покинул ее в 1920 году, умытую кровью, а был еще 1921 год, «когда умерли миллионы, когда матери поедали собственных детей, погибших часами раньше их самих…».
Он не верит, что земля способна плодоносить, если она не принадлежит кому-то… Кто будет стараться на чужой земле? «Иван Иванович» играет (а может, и не играет), говоря: «Твоя земля? Моя-то сегодня. А завтра, может, уже и не моя… Ну какое ж тут хозяйство? Ведь хозяйство же не на один день. «Интенсификация», «удобрение», «корнеплоды»… Олухи! Кто ж будет интенсифицировать свое поле, чтобы оно другому досталось? Реформаторы! А душу человеческую реформировали, сволочь?! Душа-то все та же, мерзавцы!»
Эпоха военного коммунизма давно прошла, есть гостиницы, рестораны… Россия отъедается и кажется довольной… Все складывалось настолько гладко, что у Шульгина все-таки мелькала мысль: «А не попал ли я в руки ловких агентов ГПУ?!» Все-таки мелькала. Но он гнал ее. «Контрабандисты» обещают ему помочь найти сына.
Он осознает, что эмиграцию, как врага советской власти, можно сбросить со счетов. Она занята мелкими интригами. Что же
касается стодесятимиллиоиного русского народа, живущего у себя на родине, то Шульгин даже приходит к грешной мысли, что это народ никчемный, позволяющий власти делать с собой что угодно…
Но…
Скажем, англичане, немцы, французы – «суть продукт долголетнего самоуправления, привычки к ответственности за свою родину, за свои государственные и политические дела. У нас же население совершенно не было к этому приучено, все делалось в верхах. А потому, как требовать от масс гражданственности? Она не является в течение нескольких лет, а воспитывается веками».
Мысли и вопросы, не устаревшие и по сей день!
Но если внимательно прислушаться к разговору Шульгина с «контрабандистом Антоном Антоновичем», то вдруг возникает ощущение, что Шульгина провели в Россию, потому что он умен и способен правдиво рассказать о том, что видел. Другого сочли бы провокатором, человеком, завербованным ГПУ, а Шульгину поверят. Собеседник его превосходно осведомлен о нравах эмиграции. И облик его таков: «В глаза мне метнулось тонкое сухое лицо в пенсне, которое блеснуло как монокль… Он был бы на месте где-нибудь в дипломатическом корпусе». Шульгин упирал на то, что белые проиграли в борьбе с оружием, но не проиграли в борьбе идей, что их эманацией стал фашизм, противник коммунизма в мировом масштабе… для современного читателя все ясно, и эта его карта бита. От подобных мыслей и сам Шульгин отречется еще в канун второй мировой войны, когда агрессивный германский нацизм отодвинет в тень опереточный итальянский фашизм. Вспомним, что книга писалась в середине двадцатых годов.
Собеседник Шульгина говорит едва ли не парадоксами. И слишком умно для агента ОГПУ. Революцию, мол, делают сытые, если им не дать два дня поесть, как было в феврале семнадцатого… А вот заботы о самом необходимом, «то есть об элементарной безопасности от набегов Чека и о том, чтобы не умереть с голоду, поглощали всю психику». И тот же военный коммунизм – до бунта ли обессиленным скелетам, которые, протягивая руки, молят о хлебе? Чтобы прекратилось физическое и моральное уничтожение русского народа, был создан нэп. Заработало все – мужик, фабрики, железные дороги. Не только Ленин и коммунисты, огромные миллионы людей «бросились выжимать из нэпа спасение своей стран ы!». И это с решимостью, волей, силой, свойственной большевизму.
Когда Шульгин писал об этом, никто и предполагать не мог, что грянет рубеж двадцатых и тридцатых годов, разорение крестьянства, голод и смерть от него семи миллионов человек, расширение концентрационных лагерей, появившихся еще в 1918 году расстрелы, всеобщий страх и торжество тирании… Что можно предположить за словами собеседника Шульгина – нечаянное пророчество или продуманную систему физического и морального унижения и уничтожения русского народа?
А пока он скрупулезно записывает цены, благо при нэпе есть
чего есть. За границей он соскучился по икре, борщу и телятине… Отмечает, кто во что одет…
Оказавшись в родном Киеве, он видит реставрированные церкви и переименованные улицы – Крещатик и тот стал улицей Воровского. Удивляется «апокалипсическим» названиям учреждений: «Укрнархарч, Укрнарпит, Винторг, Бумтрест… Он видит строй красноармейцев и по залихватской песне, по внешнему их виду узнает армейскую преемственность. В правящей элите, в высшем классе он видит множество евреев, занявших место вырезанных образованных русских бюрократов и интеллигентов.
Для него самое страшное – взбунтовавшийся народ, пугачевщина. Так стоит ли его будить?
«Чтобы он разнес последние остатки культуры, которые с таким великим трудом восстановили неокоммунисты при помощи нэпа? Для того, чтобы, разгромив «жидов», он вырезал всех «жидовствующих», то есть более или менее культурных людей, ибо все они на советской, то есть на «жидовской» службе?
Нет, не надо черного бунта…»
Он готов примириться с любым правлением, с любыми «панами», лишь бы не было разрушений и крови, не предполагая, что вскоре храмы будут взрываться, а новый класс начнет сводить счеты друг с другом, вовлекая в кровавую мясорубку миллионы тех, кому не до бунта. Он позволяет себе весьма некорректные высказывания о Ленине, чтобы потом раскаяться в этом.
А сейчас он видит густое движение на улице, извозчиков, трамваи, автомобили. Кругом обилие сластей, торгуют абсолютно всем, даже книгами с двуглавым орлом на обложке, за что в 1920-м расстреляли бы. Уж не есть ли это смирение ортодоксального коммунизма?
Волнуясь и озираясь, Шульгин покупает книгу Шульгина «Дни», выпущенную ленинградским издательством «Прибой».
И еще. «Я как-то читал в одной иностранной газете, что на вопрос одного иностранного корреспондента, что он делает во время «отпуска», Ленин ответил:
– Внимательно изучаю «1920 год» Шульгина…»
И он тешит себя мыслью, что Ленин обратил внимание на его фразу: «Белая Мысль победит во всяком случае…» И считает Доказательством этого расслоение советского общества, неравенство, неофициальное деление на богатых и бедных. «В этом большом городе нет сейчас двух людей равного положения». Он не силен в марксистских догмах, в принципе социализма: «От каждого по способностям, каждому по его труду». Уже в самом этом принципе заключено неравенство, ибо нет двух людей, равных по способностям. Важно лишь найти способы осуществления этого
принципа в рамках социализма… Шульгин был твердо убежден, что без права (хотя бы для крестьянина) частной собственности на землю толку не будет.
Впрочем, это не ново… Шульгин и ему подобные были властителями в мире частной собственности, но слишком много пили, ели и вели пустопорожних разговоров. Коммунисты прогнали их с помощью лозунга «грабь награбленное», коммунизм сдали в музей (музей революции) и подчинились новым властителям «из жидов».
И он пророчествует. Жизнь возьмет свое. «Их, конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу. Эта должна уметь властвовать…» Но мы спросим – лучше ли новая многомиллионная бюрократия, в которой национальные различия не играют роли? И что значит фраза Шульгина о ней: «Они из уголовной сволочи превращаются в фашистов»?
Однако тогда он еще верил в фашизм, но с оговоркой:
«Опасность хамства, соблазн измывательства над бесправным (перед силой) населением это есть та подводная скала, на которую сядет фашизм в той стране, где им не будет руководить человек исключительного благородства и неодолимой властности»
Далеко ли ушел Шульгин от крестьянина, бунтовавшего в 17 веке с надеждой посадить «доброго царя»? Государственные преступления творились и творятся «волей масс». Надежда на настоящего вождя – та же игра в лотерею. Шульгин в свое время разочаровался в парламентаризме. Впрочем, он мечтал о законах, непререкаемых и священных, прочно защищающих право личности, обязательных и для вождя, и для парламента. Но все в этом мире течет и перерождается. Вожди и парламенты могут любые законы толковать в свою пользу и выдавать эгоистическое своеволие за «волю масс».
Книга «Три столицы» заставляет думать, сравнивать, сомневаться. Она битком набита мыслями, и уже не хватает места отмечать художественные удачи. Она полна антиномий, и при всем ее оптимистичном, для своего времени, настрое, сейчас читается пессимистично, хотя в лозунге «перестройки» звучит великое обещание, а публикацией книги и сопутствующих ей мыслей проверяется объявленные гласность и плюрализм мнений.
