Текст книги "Три столицы"

Автор книги: Василий Шульгин

Белая мысль

Борьбу оружием в гражданской войне мы проиграли, но мы не проиграли борьбы в мире идей, борьбы белой мысли против красной, свою «белую мысль» – идею борьбы с коммунизмом мы вынесли с поля сражения как сбереженное знамя, мы сохранили ее, считая, что она завоюет весь мир.

В своей книге «1920 год» я проклял не белую армию, а тех отступников от белого дела, которые запятнали белые знамена грабежами и насилиями. В заключительных главах этого произведения рассказано, как я добрался до Галлиполи в декабре 1920 года. Там, среди негостеприимных гор, приютились остатки белой армии, разбив городок из палаток.

Там, среди этой суровой обстановки, твердой рукой генерала Кутепова восстановилась дисциплина. Несмотря на лишения, восстановилась и культурно-просветительная работа.

Там моим другом, полковником Чихачевым, издавался рукописный журнал под заглавием «Развей горе в голом поле» В этом журнале я поместил статью, содержание которой впоследствии вошло в «1920 год». В статье этой я не проклинал белую армию. Я говорил о том, что были «белые» и были «грязные». «Грязные» остались где-то там… «Белые» отсеялись, и вот они здесь, в белых палатках.

В другой главе этой книги я писал: «Белая мысль победит во всяком случае. «Еже писах, писах… Писал и повторяю вновь. Белая мысль победит, потому что она частично уже победила.

Самоотверженный труд на благо народа, грандиозное строительство, более гуманное отношение к человеку, освобождение заключенных, сознание, что все проблемы упираются в качество человеческого материала, и, наконец, неутомимая борьба за мир во всем мире – все это элементы белого мышления.

Белая мысль победит окончательно в тот день, когда будет заключен прочный мир во всем мире, когда наступит всеобщее разоружение, когда в связи с материальным благосостоянием душа человеческая поднимется до той высоты, где политическая свобода является элементом не разрушительным, а созидающим.

Некий взгляд в некое будущее
(Ленин и Хрущев)

Я слишком долго живу, я слишком много ненавидел, я устал ненавидеть, я не верю в конструктивность ненависти И вот я провозглашаю лозунг: «Да не будет человек человеку волком без разделения на классы и нации».

Давайте вспомним забытого Гоголя, а именно его сочинение «Записки сумасшедшего». Мне помнится, они начинаются так: «Сегодня день великого торжества: в Испании отыскался король. Этот король – я…»

Так писал бедный Поприщин, сумасшедший в мартобре неизвестного года.

Нечто подобное испытал я в месяце «октобрии» 1961 года, на XXII съезде коммунистов. Я не записал этого, но подумал: «Сегодня день великого торжества: на XXII коммунистическом съезде отыскался истинный ленинец. Это – я…»

Ленин такая великая фигура, которая до сих пор не была понята целиком ни одним мыслителем. Ленина можно уподобить многограннику с великим множеством сторон. Иначе его воспринимают его бесчисленные сторонники, чем некий Шульгин.

Для Шульгина Ленин это – Брест и НЭП. И вот откуда бредовые идеи Шульгина.

Я, т. е. новый Поприщин, полагаю, что Ленин, если бы он был жив, выбрался бы из тяжелого положения нашего времени при помощи нео-Бреста и нео-нэпа.

Но что же общего между 1963 годом и годом 1918?..

Что было в руках у Ленина в смысле международной силы? Взбунтовавшаяся армия, готовая дезертировать целиком.

Что было против Ленина? Железный кулак германской армии, не взбунтовавшейся и сохранившей дисциплину.

21 ноября 1917 года Наркоминдел обратился к странам Антанты с нотой, в которой предлагал приступить к переговорам с Германией. Однако ни одна из стран Антанты не ответила на мирные предложения Советского правительства. 23 ноября начальники военных миссий стран Антанты при Ставке верховного главнокомандующего генерала H. Н. Духонина заявили протест против всяких мирных переговоров и приостановки военных действий, угрожая Советской России самыми тяжелыми последствиями военного, политического и экономического характера.

24 ноября заместитель английского министра иностранных дел лорд Р. Сесил заявил, что Великобритания не признает Советское правительство.

1 декабря государственный секретарь США Р. Лансинг дал инструкцию своему послу в России не вступать ни в какие отношения с Советским правительством и не вести переговоры о мире. В то же время страны германо-австрийского блока в конце ноября согласились вести переговоры о перемирии и мире с представителями советов. Они рассчитывали навязать Советской России грабительский мир, добиться отторжения значительной территории, ликвидировать советскую власть и, сконцентрировав свои силы на Западном фронте, создать перелом в войне в свою пользу.

Ввиду отказа стран Антанты начать переговоры, Ленину ничего другого не оставалось делать, как пойти на сепаратные переговоры, чтобы спасти страну и советскую власть.

15 декабря в Брест-Литовске было подписано соглашение о перемирии с германо-австрийским блоком.

22 декабря начались переговоры о мире. Советскую делегацию возглавлял нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий. Германская делегация потребовала в ультимативной форме отторжения от России территории размером свыше 150 000 квадратных километров.

Россия находилась в состоянии крайней экономической разрухи, армии фактически не существовало. Народ требовал мира. При таком положении Ленин сделал вывод: надо получить мир ценой любых жертв. Однако против подписания мира выступила группа «левых коммунистов» во главе с членом ЦК РКП (б) Н. И. Бухариным. К ним присоединился и глава советской делегации в Брест-Литовске нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий. Они требовали разорвать переговоры с Германией и объявить революционную войну международному империализму. «Левые коммунисты» вместе с Троцким, применяя фракционные методы, всячески противились ленинской линии за мир в ЦК партии, Совнаркоме и ВЦИКе.

В такой невероятно сложной обстановке Ленину приходилось вести тяжелую борьбу за немедленное подписание мира. Между тем 10 февраля 1918 года Германия и ее союзники предъявили Советской России ультиматум. Вопреки указанию Ленина о немедленном подписании мира, Троцкий выступил в Брест-Литовске с декларацией о том, что советская делегация прекращает переговоры и мира подписывать не будет.

Воспользовавшись этим, 18 февраля 1918 года германские войска начали наступление. Но в тот же день на заседании ЦК РКП (б) Ленину удалось сломить сопротивление оппозиции. Совнарком и Наркоминдел 19 февраля направили германскому правительству телеграмму, выражающую согласие на условия мира. 22 февраля пришел, наконец, ответ, в котором предъявлялись новые условия мира, более тяжелые по сравнению с прежними.

3 марта в Брест-Литовске был подписан мирный договор между Советской Россией и странами Четвертого союза. С советской стороны договор подписали заместители наркома иностранных дел Г. Я. Сокольников и Г. В. Чичерин, нарком внутренних дел Г. И. Петровский и секретарь делегации Л. М. Карахан. С германской стороны – министр иностранных дел Германии Р. Кюльман и генерал Гофман, от Австро-Венгрии – министр иностранных дел О. Чернин, а также представители Болгарии и Турции.

15 марта договор был ратифицирован Чрезвычайным

IV Всероссийским съездом Советов, а 26 марта – германским императором Вильгельмом II. От России отторгалась территория около миллиона квадратных километров, а именно: Финляндия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, часть Белоруссии и вся Украина, а также округа Ардагана, Карса и Батума, судьба которых передавалась в руки Турции. Кроме того, по дополнению к Брестскому договору, подписанному 27 августа 1918 года в Берлине, Россия обязывалась уплатить Германии в различных формах контрибуцию в размере 6 миллиардов марок.

Ленин назвал Брестский мир «гнусным» и «архиневыгодным». Так было. А теперь?

Теперь в руках у Хрущева неописуемой силы оружие, которое он в любой момент может обрушить на любого противника.

Ничего общего не имеют между собой годы 1918 и 1963.

Это так и не так. Грозные ракеты являются неслыханным и невиданным по своей силе оружием в смысле обороны. Но в смысле нападения это оружие мнимое. Оно есть и его нет. Его нет потому, что Хрущев и с ним советская власть связали себя обещанием, что они никогда и ни при каких обстоятельствах не нападут первыми.

Это прекрасно учитывают на Западе, и потому западные державы не спешат с разоружением. Гонка вооружений продолжается, высасывая все соки из народов. И так может продолжаться до бесконечности, если не положить конец этому безумию. Мир ходит по краю пропасти, что уже тысячу раз было высказано. Поэтому международное положение при Хрущеве ничуть не легче, чем в 1918 году.

По этой причине Нео-Поприщин полагает, что нужен нео-Брест. Как же автор новых «Записок сумасшедшего» себе это представляет? Довольно просто: надо переломить психику западных народов. Надо переломить ее таким актом, который потряс бы до основания их представления о коммунистах второй половины XX века – о Советском Союзе наших дней.

Колонизация в направлении на Восток России всегда удавалась. Неизменно терпели крах все попытки колонизации в западном направлении.

Не удалось духовно покорить Финляндию и Польшу, и как только наступили серьезные осложнения, с ними пришлось расстаться. В отношении Финляндии с этим примирился и Советский Союз. Но Польшу Советское правительство продолжает колонизировать под видом социализма. Не думаю, чтобы польские сердца смирились искренно, думаю, что они склоняются перед силой. Во всяком случае, их психику следовало бы проверить.

Наоборот, чехи были русофилами. Но сомневаюсь, чтобы они были советофилами. И это требует выяснения.

Вышесказанное относится и к другим сателлитам, т. е. спутникам Советского государства, иначе называемым «народными демократиями». Венгрия, Румыния, Болгария – питают ли они действительно дружелюбные чувства к Советскому Союзу, или же они так же ревнивы к своей независимости, как Югославия и Албания?

Поприщин думает: надо сделать проверку. Сумасшедший думает так еще и потому, что в отношении всех этих народов замечается некоторое брожение у советских людей. Несмотря на всяческие «импорты», приходящие к нам из этих стран, часть советских граждан твердо убеждена, что все сателлиты сосут русский народ, как некие пиявки. Поэтому избавиться от этих сосущих, по мнению некоторых советских граждан, совершенно не было бы деянием «гнусным и архиневыгодным». В этом смысле нео-Брест выгодно отличается от Бреста 1918 года.

Что же думает Поприщин о нео-нэпе? Тут он меньше определителен. Он честно сознается, что весьма туманно представляет себе, в чем должна состоять «новая экономическая политика» в 1963 году. При Ленине частичный возврат к прошлому был возможен. Сейчас это прошлое в экономическом смысле настолько уничтожено, что не к чему возвращаться.

Но что-то в экономическом смысле сделать надо. При этом надо помнить, что в политике объективная действительность играет иногда даже меньшую роль, чем народная психика.

Массы настоящего дня не те, какими они были 50 лет тому назад. Народ стал требователен и не хочет мириться с тем, с чем мирился раньше. И еще следующее: после того как 50 лет ему обещают «рай на земле», а «рай» все еще не наступил, народ устал ждать. Постоянные перебои в снабжении, очереди, например, за мукой при десятимиллиардном урожае и за всяким «ширпотребом», недостаток в глухих деревнях даже в хлебе – все это создает новую народную психику, которая по мнению Нео-Поприщина требует «новой экономической политики».

Дмитрий Жуков
Ключи к «Трем столицам»

Василий Витальевич Шульгин считал межнациональную рознь непроходимой глупостью. Любовь к своему народу, патриотизм, национализм даже – это было существом его. Но злоба на национальной или расовой основе казалась ему отвратительной, и он всегда давал жесткий отпор «фобиям», в какие бы одежды они ни рядились.

В январе 1951 года, находясь в камере Владимирской тюрьмы, Шульгин записывал в тетради кое-какие воспоминания о своей жизни в эмиграции, о «короле поэтов» Игоре Северянине, посетившем его в Югославии в тридцатые годы и опубликовавшем в Белграде свои сонеты, портреты знаменитых людей, в книге «Медальоны». Шульгин заметил: «Там должен быть и мой, скажем, профиль, китайская тень, силуэт». И по памяти воспроизвел:

В. В. Шульгин

 
Он нечто фантастическое! В нем
От Дон-Жуана что-то есть и Дон-Кихота,
Его призвание опасная охота.
Но, осторожный, шутит он с огнем.
Он у руля, спокойно мы уснем!
Он на весах России та из гирек,
В которой благородство. В книгах – вырек
Непререкаемое новым днем.
(Неразб.) неправедно гоним
Он соотечественниками теми,
Которые, не разобравшись в теме,
Зрят ненависть к народностям иным.
 

В «Медальонах» такого стихотворения не оказалось.

Северянин прислал его Шульгину в Белград записанным на обороте своей фотографии. Тот заключил фотографию меж двух стекол и повесил у письменного стола в подвале, в котором жил в то время.

В тюрьме Шульгин, заполняя вынужденный досуг, написал много поэм и стихотворений.

Одно из них сделано «под Северянина». О себе:

 
Он пустоцветом был. Все дело в том,
Что в детстве он прочел Жюль-Верна, Вальтера Скотта,
И к милой старине великая охота
С миражем будущим сплелась неловко в нем.
Он был бы невозможен за рулем!
Он для судеб России та из гирек,
В которой обреченность. В книгах вырек
Призывов не зовущих целый том.
Но все же он напрасно был гоним
Из украйнствующих братьев теми,
Которые не разобрались в теме.
 

Он краелюбом был прямым.

На следующий день, 22 января 1951 года, Шульгин записал: «Последнюю строчку прошу вырезать на моем могильном камне». Плита может быть и ментальная, т. е. воображаемая, «мечтательная».

В обоих стихотворениях есть многое из того, что могло бы стать эпиграфом к сочинениям В. В. Шульгина.

В 1926 году Василий Витальевич Шульгин оказался в Париже. Он только что вернулся из тайной поездки в Советскую Россию, был полон сил и надежд, всем рассказывал о своих впечатлениях и уже начал писать книгу «Три столицы».

Это название он придумал еще по пути в Париж. Он любил названия немудреные, но запоминающиеся и точные: «1920», «Дни». Он выработал свой стиль, писал короткими пассажами, каждый из которых – новелла или просто законченная мысль. И отделял их тремя звездочками, треугольничком. Едва ли не каждую фразу многозначительно завершал многоточием. Удачные фразы и словечки любил повторять всю жизнь не только в книгах, но и в разговорах. Как и задавать себе вопросы: «Как?», «Почему?», «Что?» – и тут же отвечать на них… И говорить о себе в третьем лице…

Сливки эмигрантского общества ценили его очень высоко. В Париже Шульгин был нарасхват. Редактор газеты «Возрождение» Семенов часто устраивал завтраки, на которых бывали самые выдающиеся писатели-эмигранты. Приглашенный впервые, Шульгин попал в неловкое положение. Рядом с Семеновым сидела дама средних лет «с лицом худощаво выразительным». Шульгин обратился к редактору:

– Ваша супруга…

– Какая супруга?

Шульгин смутился. Семенов сказал:

– И вы до сих пор не знаете нашей знаменитой Теффи. Это непростительно.

Тогда же его познакомил с Буниным старый знакомый, видавший-перевидавший всего Петр Бернгардович Струве.

– Вот это Шульгин. А это Бунин.

– И Бунин очень любит Шульгина, –   любезно сказал Иван Алексеевич.

– Эта любовь пагубная. Шульгин сам себя терпеть не может.

– Не скромничайте. У вас перо экономное. В малом – много. Но знаете, чего у вас слишком много?

– Любопытно!

– Многоточий. Этого не надо.

Василий Витальевич говорил впоследствии, что «последний русский классик» немного разочаровал его. Может быть, своим видом – европеец, моложавый, чисто выбритый, хорошо одетый, галстук приличный и хорошо повязан. Хотя что ж тут разочаровывающего? Скорее, сказалась извечная настороженность, с которой один литературный талант встречает другой. Однако литературному совету Шульгин внял.

Пришла пора вплотную засесть за книгу «Три столицы».

О тайной поездке Шульгина в Россию знали очень немногие. Жене своей Марии Димитриевне он не сказал ничего. Она хворала, и он боялся расстроить ее. Но получилось еще хуже. Она все-таки узнала о том, что все считали немыслимой авантюрой, и от потрясения у нее сделался менингит, воспаление мозга. По выздоровлении, весной 1926 года, врачи послали Марию Димитриевну в Ниццу, где бирюзовые волны Средиземного моря набегали на золотой песок, за которым начиналось другое море – цветочное.

Для работы над книгой был нужен тихий и недорогой уголок. Шульгин купил велосипед и стал ездить по окрестностям Ниццы. В сорок восемь лет тяжело было крутить педали стального коня, взбираясь в гору, зато с высоких точек открывались такие виды, что Шульгин декламировал вслух «Благословляю вас, леса…» из «Иоанна Дамаскина» А. К. Толстого. Так он попал в Грас, центр французской парфюмерии, где скромно жил еще не получивший Нобелевской премии Бунин. В 1950 году Шульгин в советской тюрьме вспоминал:

«Там были две дамы средних лет. Одна – жена Ивана Алексеевича, другая – ее подруга. Обе с ним возились очень… Думаю, что Ив. Ал. любил, чтобы его обожали. Это нужно писателям, как солнце цветам…

У Буниных меня очень хвалили за велосипед, за бодрость, за моложавость и за многое другое. Я тогда по некоторым причинам был очень в моде. Никто ничего не понимал, а я меньше всех.

Я провел у них несколько часов очень приятно, рассказывая о том, что потом появилось в книге «Три столицы». Я купался в цветах своего красноречия и в нектаре своей скоро проходящей славы. Фортуна, богиня счастья, остановилась на своем колесе; послушала меня и засмеялась. Потом колесо завертелось, моя циклоида закрутилась, и я покатился; с высоты славы в долины насмешки…»

Бунины проводили Шульгина до шоссе, и он покатил дальше по асфальту, пока не нашел в городке Сан-Максим недорогую виллу, утопавшую в ромашках. Там, потом в Париже, потом в Провансе, на чердаке маленькой станции Сан-Эгюльф, что была на узкоколейке Тулон – Сан-Рафаэль, и писалась книга «Три столицы». Шульгин диктовал ее Марии Димитриевне, по-домашнему Марди. Готовые куски относил на почту и отправлял по адресу, который нам еще предстоит узнать. Скучающий почтовый чиновник говорил ему:

– Если бы я согласился стать масоном, то не сидел бы в этой грязной дыре!

Бандероли приходили обратно, и Шульгин отправлял их издателю Соколову-Кречетову (Берлин, изд-во «Медный всадник»).

Книга вышла в январе 1927 года.

«Она вознесла меня на необычайную высоту. Некоторое время я был самой яркой фигурой в эмиграции… Затем последовало падение. Совершенно головокружительное. С вершин восхищения – в бездну насмешки», –   скажет он, повторяясь.

Что же случилось?

С ответом на этот вопрос придется подождать.

Книга «Три столицы» (Киев, Москва, Петербург-Петроград-Ленинград) рассказывает о тайном посещении монархистом-бело-эмигрантом Шульгиным этих городов во время нэпа и пронизана воспоминаниями и намеками на события, участником которых был автор. До эмиграции он провел в этих городах лучшие и нелучшие дни своей жизни. Там он жил, витийствовал, влюблялся, воспитывал детей, терял близких…

Книга чрезвычайно интересна, но не рассчитана на современного читателя. И не только потому, что последние девяносто лет нашей истории старались втиснуть в жесткую схему, лишенную правдивых подробностей, но еще из-за ее личностного характера. В памяти автора ее то и дело всплывают эпизоды его собственной биографии, судьбы его многочисленных родственников, привязанные к историческим событийм, которые старое поколение и особенно те, что были в эмиграции, воспринимали как свою жизнь. Книга была написана именно для них, а они превосходно знали предыдущие книги Шульгина, его статьи, которые должны были стать книгами. Для них не требовалось комментариев. Ново для них было то, что Шульгин говорил о жизни в СССР. И все-таки даже для них книга напоминала особняк с великим множеством комнат, каждая из которых обставлена была удивительно, поражала воображение, но еще существовали темные переходы, приводившие к дверям, крепко запертым, и ключи от них вручались любопытным уже после выхода книги, да и то далеко не все…

Сама поездка, возможность ее и благополучное окончание оказались частью большой государственной тайны, о которой написано много книг и в нашей стране и за границей, но чем больше подробностей становятся известными, тем больше затуманивается истина. В подробностях – наша история. Затуманивание истины – политика. Шульгин был политиком. В своих книгах он старался не приукрашивать историю. Но жизнь необъятна, и лучшие побуждения не достигают цели. Тайны остаются, а попытки раскрыть их оттачивают мысли и приближают нас к исторической истине.

Тем и утешимся.

В период гласности время для писателя летит быстрее. Всего полтора года тому назад я написал очерк «Жизнь и книги В. В. Шульгина», ставший предисловием к его произведениям «Дни» и «1920», а уже появилась возможность поработать в архивах (не всех), набраться новых знаний, исправить неточности и приблизиться к исторической истине. Несколько страниц в очерке, посвященные «Трем столицам», содержат минимум информации о книге. Ну а коль издается сама книга, выявилась необходимость описания прихотливого пути к ней и разъяснения многих обстоятельств, о которых Шульгин говорил завуалированно, идя по горячим следам событий и не желая подвергать опасности многих лиц, а то и просто по политическим причинам.

Не хочется повторяться. Для меня это всегда нож острый. Но придется, потому что предыдущей книге Шульгина с моим предисловием суждено было стать библиографической редкостью еще в чреве типографии, и я не уверен, что эта книга попадет к владельцам той – о таком варианте остается только мечтать.

Итак, придется снова рассказать, хотя бы коротко, о Василии

Витальевиче Шульгине, который родился в 1878 году в Киеве, а скончался в 1976 году во Владимире, прожив на свете почти сто лет и пережив несколько кровавых войн и революций, входя в тот или иной контакт с верховными правителями нашего государства, за исключением Александра II, потому что тогда он был очень мал, и Брежнева, потому что тот был совершенно невежественен и, кроме

собственного благополучия, не интересовался ничем. Шульгин часто оказывался в самом центре исторических событий, порой сам выступая в числе их главных действующих лиц. Он был выдающейся личностью, исполненной силы и обаяния, о чем я могу свидетельствовать, хотя общался и переписывался с ним, когда он находился уже в очень и очень преклонном возрасте. Прирожденный журналист, он усиленно развивал в себе и писательскую жилку, отчего его книги не только не утратили своего значения в наши дни, но будут служить материалом для историков и вдохновением для других писателей до тех пор, пока жива память о прошлом.

Шульгин уже сейчас хрестоматиен.

Судите сами. В наше время из его книг в СССР опубликованы и переизданы «Письма к русским эмигрантам», «Годы», «Дни», «1920», в которых Шульгин рассказывает о наиболее впечатляющих событиях своей многотрудной жизни мастерски, а главное – умно. Отрывки из них рассыпаны по хрестоматиям и сборникам. Редкий исследователь новейшего времени не цитирует его. И всякий раз изящная и содержательная цитата из Шульгина глядится яркой заплатой на сером рубище научной сухомятины, вздергивая читательский интерес.

Журналистом Шульгин стал после окончания университета, благо он был совладельцем правой газеты «Киевлянин», с 1907 года избирался во все Государственные думы, где был яростным сторонником Столыпина и прославился речами, направленными против разрушительной деятельности революционеров, участвовал в боях во время войны с Германией и был ранен. Возвратившись с фронта, монархист и националист Шульгин помирился «во имя победы» со своими противниками – кадетами и иными либералами – и стал одним из руководителей так называемого «Прогрессивного блока», который вступил в конфликт с короной, что, по его мнению, привело к Февральской революции 1917 года. В марте он лично, вместе с Гучковым, принял отречение от престола императора Николая II.

Как член Думского комитета, он принимал участие в формировании Временного правительства, отказавшись от поста министра юстиции в пользу Керенского. Осознавая силу социалистов, он сказал в одной из речей:

– Мы предпочитаем быть нищими, но нищими в своей стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем.

В. И. Ленин ответил ему в «Правде» 19 мая 1917 года:

«Не запугивайте, г. Шульгин! Даже когда мы будем у власти, мы вас не «разденем», а обеспечим вам хорошую одежду и хорошую пищу, на условии работы, вполне вам посильной и привычной!»

После Октябрьской революции он оказался в числе создателей Добровольческой (белой) армии. Был идеологом белого движения, потерял в перипетиях гражданской войны и в результате красного террора всех братьев и двух сыновей.

Оказавшись в эмиграции, Шульгин создал много произведений как мемуарно-политических, так и художественных. В 1925–1926 годах он тайно посетил Советскую Россию и описал свои впечатления в книге «Три столицы». Однако некоторые обстоятельства поездки подорвали его реноме в эмигрантских кругах, и он отдался целиком литературе, поселившись в Югославии. Там он и был арестован в 1944 году КГБ, доставлен в Москву, осужден на двадцать пять лет тюремного заключения. В 1956 году его освободили из Владимирской тюрьмы и поместили в инвалидный дом. Однако вскоре он вернулся к литературной деятельности, чем привлек внимание советского руководства, обеспечившего его пенсией и квартирой. Несмотря на свой более чем почтенный возраст, Шульгин писал к русским эмигрантам, проповедуя миротворчество, был одним из создателей впечатляющего фильма «Перед судом истории», работал над мемуарами, поэмами, начал книгу о мистических случаях, имевших место в его жизни… Был гостем XXII съезда КПСС.

До самой своей смерти на девяносто восьмом году жизни Шульгин не прерывал обширной переписки, правил и дополнял воспоминания. У нас в стране имеется архив, связанный с деятельностью Шульгина до 1925 года, а также записи, которые он вел в тюрьме и после нее[50]50
  Подробно сведения о В. В. Шульгине см. в книге «Дни. 1920», выпущенной издательством в 1989 г. (Прим. ред.)


[Закрыть].

С 31 октября по 3 ноября 1920 года большая часть врангелевской армии и не меньшим числом штатских лиц – всего 136 тысяч человек – погрузились на 126 морских судов, от крейсера «Корнилов» до яхт, и отплыли из Крыма в Константинополь. Я ошибочно написал в предисловии к книгам «Дни» и «1920», что среди них был Шульгин. Его там не было. После высадки в Румынии В. В, (так его звали близкие) два месяца доказывал, что он не чекист, и выправлял документы. Потом он проследовал в Константинополь через Болгарию.

Что же увидел, узнал, перечувствовал Шульгин за время своего короткого пребывания в Турции?

70 тысяч большевистских штыков и 25 тысяч сабель (10 тысяч буденовцев были переброшены с польского фронта) прошли через Сиваш и Перекоп, и Врангель отдал приказ эвакуироваться. И вот на рейде Константинополя стоят все 126 судов. Под дулами орудий английских дредноутов. На французском крейсере «Вальдек Руссо» собирается совещание французского командования, на которое приглашают Врангеля. Решено: Первый корпус (25 тыс. чел.) под началом генерала Кутепова отправить на полуостров Галлиполи, кубанских казаков (15 тыс.) – на остров Лемнос, донцов (15 тыс.) –  в Четалджи, штатским (20 тыс. женщин и 7 тыс. детей

в том числе) разрешить высадиться в Константинополе.

Но еще десять дней все они пребывали на пароходах и не получали горячей пищи. Еще неделя, и всем хватило бы места на стамбульском Скутарийском кладбище. Осень неожиданно оказалась холодной.

Когда В. В. приехал в Константинополь, громадный город на Босфоре уже вобрал в себя русских. На Пере, которую окрестили Перской улицей, торговали безделушками пожилые люди, при всех орденах. Русские девушки торговали своим телом в Галате, где кутили английские матросы. Французы забрали привезенные хозяйственные грузы и продовольствие, но грозились не кормить, если не будет полного подчинения. Чернокожие солдаты разгоняли палками недовольных. Итальянцы захватили все серебро, которое вывез ростовский банк. Султан был пленником иностранцев. Кемаль-паша не признавал султана в своей Анкаре, куда бежали некоторые русские офицеры, завербовывавшиеся и в иностранные легионы. Турки относились к русским неплохо. Можно было видеть, как пожилой мусульманин подходил к озябшему иноверцу, совал ему в руку пять лир и быстро отходил, чтобы не вернули деньги. Потом и турок стали подстрекать против «гяуров».

Основная масса военных сосредоточилась на Галлиполи, сдерживаемая военно-полевыми судами твердокаменного Кутепова. Уцелевшие корниловцы, дроздовцы, алексеевцы, марковцы были люди отпетые. Когда французы предложат расформировать корпус и прекратят выдачу продовольствия, многие из них решат пробиваться на север и даже захватить Константинополь. Но пока они устраивались, как могли, на каменистом Голом поле – Галлиполи. Сам Вр ангель со своим штабом располагался на яхте «Лукулл», стоявшей на якоре против Константинополя.

В. В. Шульгину не до писания книги. Он обращается в бывшее Русское посольство на Гран рю де Пера, чтобы хоть что-нибудь Узнать о своем сыне Ляле – Вениамине Шульгине, которого он видел в последний раз 1 августа на Приморском бульваре в Севастополе. Тот уходил на фронт «своей характерной, развинченной походкой, тянущей ноги». Младший сын – пятнадцатилетний Димка нанялся тогда матросом на миноносец и теперь вместе с флотом где-то в Бизерте, в Африке. Младший брат Павел умер от тифа. Старший сын убит петлюровцами. Племянник Эфем сидит в ЧК. Брат Эфема, Саша, валяется в очень тяжком состоянии в каком-то госпитале – В. В. получил телеграмму, в которой не указан обратный адрес. Брат Димитрий остался в Крыму, а жена и Володя Лазаревский – в красной Одессе…

Но Ляля, Ляля?! Был нехороший сон – на лбу, над левой бровью, у него пулевое отверстие. Говорит, другая пуля прошла около лопатки и еще одну пулю надо вынуть. И смотрит пристально. Проснувшись, В. В. еще долго видел Лялин взгляд, его глаза страдающей газели…

В главе «Константинополь (Из дневника 18/31 декабря)» книги «1920» он стоит вечером на мосту через Золотой рог, который напоминает ему Николаевский мост через Неву в Петрограде, наблюдает струящуюся толпу людей и «симфонию огней», размышляет об извечной борьбе между Россией и Турцией, оказавшимися в одинаково разоренном положении. Белые хранили верность Антанте. А здесь воочию убедились в презрительном отношении «держав-победительниц» и к русским, и к туркам. Горе побежденным! Горе слабым!