Текст книги "Три столицы"
Автор книги: Василий Шульгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Итак – Опперпут. Эта весьма таинственная личность имела много фамилии. Эмигранты-белогвардейцы в своих книгах определенно указывают на то, что он был чекистом, советские историки, связанные с КГБ, в не менее многочисленных книгах считают его белогвардейцем-кутеповцем, каковым он и изображается в советских романах и фильмах.
Первое его появление на политической сцене относится к концу 1920 года. Он пересек советско-польскую границу и представился Павлом Ивановичем Селяниновым, комиссаром 17-й стрелковой дивизии, главой подпольного отделения Союза защиты родины и свободы в Западном военном округе. Был он высок, светловолос, сероглаз, говорил по-русски с небольшим акцентом. Когда молодого человека (лет двадцати пяти) проверял савинковец И. С. Микулич, тот сказал, что по национальности он латыш, правильно называл командиров повстанческих отрядов и стремился к встрече с самим Савинковым, который создал Союз в первые месяцы большевистского переворота[53]53
См. мою документальную повесть «Б. Савинков и В. Ропшин. Террорист и писатель». Наш современник. № 8, 9, 10. 1990. (Прим. авт.)
[Закрыть]. Встреча с Савинковым состоялась в гостинице «Брюлль» в Варшаве. Селянинов вручил ему секретные приказы Красной Армии, сведения о дислокации войск и мобилизационном плане, а также предложил подробно разработанный план действий против большевиков.
Савинков ему не доверял, но сведения, привезенные Селяниновым, продал французской разведке, а на вырученные деньги напечатал несколько тюков антибольшевистских листовок. Возле станции Житковичи тюки Селянинову помогли погрузить на повозку советские пограничники. Вскоре он вернулся в Польшу уже с документом на имя Эдуарда Оттовича Опперпута. Снова встретился с Савинковым и с польскими генштабистами. Подробности этих встреч неизвестны, но отношения Савинкова и Опперпута стали более теплыми.
В июне 1921 года Савинковым в Варшаве был создан Народный союз защиты родины и свободы. В резолюции первого съезда говорилось:
«Считать нынешние условия во всех отношениях исключительно благоприятными для развертывания многосторонней деятельности НСЗРиС на территории России, имея конечной целью свержение большевиков и установление истинно русского, демократического строя».
В 1922 году Опперпут больше в Польше не появлялся. Известно, что он был арестован чекистами и ему будто бы угрожал расстрел. В том же году в Варшаве вышли воспоминания П. Селянинова-Опперпута, отрекомендовавшегося бывшим членом Всероссийского комитета НСЗРиС (Народного союза защиты родины и свободы). Он разоблачал Бориса Викторовича Савинкова на все лады…
Это была странная брошюра, и причина ее появления выяснилась потом…
Моя задача совсем не в том, чтобы интриговать читателя детективной стороной дела, хотя события развивались как в самом низкопробном детективе. Я просто воспользуюсь множеством источников, и в том числе дневниками, докладными записками и публичными заявлениями Опперпута, ставшими известными несколько лет спустя…
С марта 1922 года, по его словам, он стал секретным сотрудником контрразведывательного отдела ОГПУ (КРО ОГПУ), когда сидел во внутренней тюрьме на Лубянке (где будет сидеть и Шульгин в 1945–1947 годах) за участие в савинковском Союзе, «без малейших шансов миновать расстрел». Именно там он и познакомился с тоже обреченным на смерть Якушевым.
В записке «Как возник Трест» Опперпут описал это знакомство:
«Так как смертников обыкновенно сажают в одну камеру, то неудивительно, что при бесконечных перемещениях мы встретились, если не ошибаюсь, в два приема почти три месяца. Якушев мне понравился. Уживчивый, спокойный, какими в обстановке внутренней тюрьмы бывают только фаталисты, беззаботный и живущий только интересами текущего дня, он редко впадал в апатию и почти всегда находил работу, которой занимал и меня. То плетет из спичечных коробок, разрезанных на мелкие палочки, плетенки для соли, то лепит из хлеба шахматные фигуры, то сооружает баррикады против одолевавших нас мышей и крыс. Неудивительно, что месяцы, проведенные вместе с ним, по сравнению с одиночным заключением, пролетели очень быстро. За это я ему всегда впоследствии оставался благодарен…»
Александр Александрович Якушев был потомственным дворянином. Родился он 7 августа 1876 года в семье преподавателя Тверского кадетского корпуса, окончил Императорский Александровский лицей и преподавал в нем, перед революцией был управляющим департаментом водных путей министерства путей сообщения в чине действительного статского советника, т. е. штатским генералом. После Февральской революции глава Временного правительства князь Львов предложил ему занять пост товарища министра путей сообщения, но Якушев отказался, сказав, что, как верноподданный его величества, он Временного правительства не признает.
По убеждениям – русский националист и монархист, после большевистского переворота он был связан с Национальным центром и готовил вместе с другими антибольшевистский мятеж в Петрограде. Когда там начались аресты и расстрелы, Якушев перебрался в Москву. Не теряя подпольных связей, он жил тем, что продавал фамильное серебро и фарфор, пока однажды к нему не явился некто в кожаной куртке и не пригласил его к Троцкому. Он уклонился от этого приглашения-приказа, и тогда за ним приехали два китайца в кожаных куртках и доставили его к Троцкому, который обошелся с ним милостиво, решив использовать царского специалиста в видах советской власти.
Троцкий, одно время руководивший и наркоматом путей сообщения, угостил его роскошным обедом, что, как заметил Шульгин в своей «Неопубликованной публицистике», в то голодное время было весьма кстати, сказал, что знает о его патриотических чувствах, и обещал финансировать дореволюционные проекты Якушева по оздоровлению русских рек. По словам Шульгина, записанным в одной из тюремных тетрадей, Троцкий не только истреблял русский образованный класс, но нередко действовал и более тонко, привлекая нужных специалистов на свою сторону.
В качестве довода Троцкий будто бы напомнил Якушеву, что Государственная дума в свое время, примерно за год до начала войны, ассигновала 30 миллионов золотых рублей на Днепровскую гидроэлектростанцию. Докладчиком был А. И. Савенко, а готовил доклад и Якушев. Война помешала постройке ГЭС…
– Александр Александрович, – сказал Троцкий, – будьте спокойны, мы подхватим начинание Думы… Найдем деньги и для ваших грандиозных проектов.
Якушев был взволнован. Троцкий продолжал:
– Столыпин говорил о великой и богатой России. Его убили.
Не то жандармы, не то глупый еврей. Убили… Ну так что же! Разве для вас, русских националистов, не важно, не священно продолжить его дело. Хотя бы под крылышком советской власти…
Впрочем, Шульгин сам сознался в той же записи, что придумал этот диалог, дабы поярче изобразить «дьявола-искусителя».
Якушев согласился стать консультантом советского правительства (а по словам Опперпута, заместителем Троцкого по НКПС), был своим человеком в ВСНХ, общался с Красиным и другими видными большевиками, составлял докладные записки по водному хозяйству, а в ноябре выехал в служебную командировку в Швецию.
По возвращении, 22 ноября, его арестовали.
Якушеву предъявили обвинение в организации контрреволюционного заговора и шпионажа, то есть в передаче представителю штаба генерала Врангеля и Высшего монархического совета сведений, полученных на советской службе. Якушев отрицал обвинение, и тогда ему показали фотоснимок письма, добытый агентурным путем. Оно гласило:
«Якушев крупный спец. Умен. Знает всех и вся. Наш единомышленник. Он то, что нам нужно. Он утверждает, что его мнение – мнение лучших людей России. Режим большевиков приведет к анархии, дальше без промежуточных инстанций к царю. Толчка можно ждать через три-четыре месяца. После падения большевиков спецы станут у власти. Правительство будет создано не из эмигрантов, а из тех, «кто в России. Якушев говорил, что «лучшие люди России не только видятся между собой, в стране существует, действует контрреволюционная организация». В то же время впечатление об эмигрантах у него ужасное. «В будущем милости просим в Россию, но импортировать из-за границы правительство невозможно. Эмигранты не знают России. Им надо пожить, приспособиться к новым условиям». Якушев далее сказал: «Монархическая организация из Москвы будет давать директивы организациям на Западе, а не наоборот». Зашел разговор о террористических актах. Якушев сказал: «Они не нужны. Нужно легальное возвращение эмигрантов в Россию, как можно больше. Офицерам и замешанным в политике обождать. Интервенция иностранная и добровольческая нежелательна. Интервенция не встретит сочувствия» Якушев безусловно с нами. Умница. Человек с мировым кругозором. Мимоходом бросил мысль о «советской» монархии. По его мнению, большевизм выветривается. В Якушева можно лезть, как в словарь. На все дает точные ответы. Предлагает реальное установление связи между нами и москвичами. Имен не называл, но, видимо, это люди с авторитетом и там, и за границей…»
Это писал бывший слушатель лекций Якушева в лицее, белогвардейский офицер Ю. А. Артамонов, бывший член шульгинской «Азбуки», своему другу князю К. А. Ширинскому-Шихматову в Берлин. Московская тетушка Артамонова просила передать племяннику весточку, поскольку Якушев ехал в командировку в Швецию через Таллинн, где и состоялась их беседа в присутствии представителя врангелевской разведки В. И. Щелгачева, тоже «азбучника», которого, однако, много лет спустя Шульгин обозначил как завербованного ГПУ
Так Якушев оказался в камере смертников вместе с Опперпутом.
Допрашивавший его чекист презрительно говорил
– Вы связались с молокососами. Послать по почте такое письмо! «Азбучники», а азбуки не знают Хотите работать с нами?
Многие тогда были арестованы только потому, что в досье Якушева они значились как его знакомые Многие были расстреляны «за участие в контрреволюционном заговоре» Якушев этого не знал, но он был обозлен на эмигрантов, подставивших его под удар, и давал письменные показания:
«Признаю себя виновным в том, что я являюсь одним из руководителей МОЦР – Монархической Организации Центральной России, поставившей своей целью свержение советской власти и установление монархии. Я признаю, что задачей моей встречи в Ревеле являлось установление связи МОЦР с Высшим монархическим советом за границей, что, при возвращении в Москву, я получил письмо от Артамонова к членам Политического совета МОЦР…»
Из артамоновского письма явствовало, что Ширинский-Шихматов отправился к председателю Высшего монархического совета H. Е. Маркову-Второму, решившему войти в связь с МОЦР. А было уже известно (не от Якушева), что в Политсовет, кроме него, входили бывшие камергер Ртищев, барон Остен-Сакен, промышлен ники Путилов и Мирзоев, генералы, а ныне военачальники Красной Армии Отделения монархической организации существовали в Петрограде, Нижнем Новгороде, Киеве, Ростове-на-Дону..
При изучении документов создается впечатление, что Якушев сказал на допросах очень мало. Он отказался давать показания о конкретных деятелях МОЦР, и чекисты поняли, что не смогут вытянуть из него ничего даже под пытками. «Я не закрываю глаза на усилия большевиков восстановить то, что разрушено, но настоящий порядок наведет державный хозяин земли русской» Это еще одна выдержка из его признаний.
И тут Дзержинский решил пойти с козырной карты отказаться от разгрома монархической организации, а использовать ее для более тонкой работы для проникновения с ее помощью в высшие круги белоэмигрантской среды. Так было положено начало крупной чекистской операции, получившей потом название «Трест».
Дело сидевших во внутренней тюрьме на Лубянке Якушева и Опперпута вел известный палач, особоуполномоченный Агранов (его направил в ВЧК из своих личных секретарей Ленин). Он сперва добился замены Опперпуту смертного приговора на заключение в концентрационном лагере, а потом завербовал его, дав фамилию Стауниц. Агранов был очень ловким человеком – недаром, по одной из версий, с его именем связывают непонятную смерть Маяковского. Еще в тюрьме Стауница-Опперпута заставили написать ту самую книгу, которая разоблачала савинковский Народный Союз Защиты Родины и Свободы. Встречаясь с начальником контрразведки Артузовым, его заместителем Пузицким и даже пьянствуя с ними, Стауниц постепенно вошел в «Трест».
Впоследствии Опперпут уверял, что Якушев, «человек весьма темпераментный», всю свою ненависть на виновника его злоключений Артамонова перенес на эмиграцию вообще.
«…Обладая недурным пером, крупными познаниями в вопросах монархической идеологии и в вопросах династических, он почти в один присест набросал основы программы и тактики данной легенды. Директива ГПУ была короткая: отрицать террор и ориентироваться на В[еликого] Кн[язя] Н[иколая] Николаевича] и ВМС (Высший монархический совет). Остальное в программе и тактике должно было соответствовать советской действительности. Программой и тактикой под «Монархическое Объединение Центральной России» был подведен прочный баланс… Поездкой Александра Александровича (Якушева) в Берлин и проведением через ВМС, тогдашний центр зарубежного национального движения, основных положений программы и тактики МОЦР последний приобрел для ГПУ настолько крупное значение, что по ГПУ стал именоваться «центральной разработкой ОГПУ». В Берлине МОЦР было присвоено конспиративное название Трест…»
Якушев отвел себе в организации вторую роль. Главой МОЦР считался генерал-лейтенант царской армии, профессор советской военной академии А. М. Зайончковский. В руководство входил бывший Генерального штаба генерал-лейтенант H. М. Потапов.
Для справки: у большевиков служили 1400 генералов и офицеров царского Генерального штаба. 13 полных генералов, 30 генерал-лейтенантов, 113 генерал-майоров. Историкам еще предстоит подсчитать, сколько служило армейских офицеров – во всяком случае, больше, чем их было в деникинской армии. Часть из них встала на сторону большевиков из левых убеждений, часть считала это патриотическим долгом, часть была мобилизована и служила не за совесть, а за страх, поскольку их семьи оставались заложниками. Именно они осуществили грамотное руководство боевыми действиями Красной Армии (под надзором комиссаров) и во многом способствовали ее победам. Однако после окончания гражданской войны подавляющее их большинство было уничтожено в чекистских застенках в 1922–1924 годах.
Естественно, что, узнав о начавшихся арестах и расстрелах, многие бывшие офицеры связывали свои надежды на изменение злой судьбы с МОЦР.
Финансами организации ведал Опперпут-Селянинов-Стауниц-Касаткин, он же шифровал письма представителям МОЦР за границей. В одном из них сообщалось, что был проведен съезд, на котором решено признать великого князя Николая Николаевича главой монархического движения в России, как местоблюстителя российского престола, и Верховным главнокомандующим всех верных ему сил.
Якушев в письмах звался Федоровым. Покровительствуемый ГПУ, он осенью 1922 года выехал за границу в служебную командировку. По пути в Берлин, в Риге к нему присоединились Артамонов и племянник генерала Врангеля евразиец П. С. Арапов.
Евразийское течение в белоэмиграции у нас известно мало, а оно заслуживает того, чтобы о нем было сказано несколько слов. Под влиянием философа Н. А. Бердяева молодые эмигранты, настроенные оппозиционно к старшему поколению, пытались совместить старые идеи с политической реальностью. В евразийских сборниках «На путях» и «Поход к Востоку» прослеживается идея: в силу своего национального духа и геополитической судьбы Россия никогда не станет демократией; она, Евразия, сочетающая разнородные истоки культуры и взметенная большевиками, может развить самобытную культуру, в которой принципы древнего христианства будут вполне сочетаться с советской монархией.
Евразийцы будут собираться на свои съезды, на которых, кроме их известных идеологов П. Н. Савицкого, князя Н. С. Трубецкого, князя Д. П. Святополк-Мирского, П. П. Сувчинского, будут делать доклады и представители «Треста», и в частности в Берлине, на квартире у Гучкова, Александр Алексеевич Ланговой, сын известного в Москве профессора медицины, участник гражданской войны, награжденный орденом Красного Знамени. Он же станет одним из «контрабандистов» в «Трех столицах» В. В. Шульгина.
Приезд Якушева в Берлин совпал с окончанием съезда монархистов, проходившего в Париже с 16 по 22 ноября. Участвовавший в нем Марков-Второй, председатель Высшего монархического совета, принял Якушева-Федорова в доме № 63 на Лютцов-штрассе и сказал, что великий князь Николай Николаевич знает о «Тресте» и готов возглавить монархическое движение в России. В Висбадене Якушев посетил великого князя Димитрия Павловича. Манера держаться, сановная внешность Якушева пленили великого князя, как и прочих, и он вручил ему письмо к Политсовету «Треста», одобрительно отозвавшись о его деятельности.
Уже после отъезда Якушева в «Еженедельнике ВМС» появилась его статья, в которой четко прослеживалась мысль советской монархии – царь и советы. Была и еще одна статья, весьма прозрачно трактующая взгляды евразийцев и самого Якушева о пользе сохранения советов в освобожденной России:
«Наша эмиграция должна теперь усвоить, что в местных советах, очищенных от коммунистической и противонародной накипи, находится истинная созидательная сила, способная воссоздать Россию. Эта вера в творчество истинно русских, народных, глубоко христианских советов должна сделаться достоянием эмиграции. Кто не уверует в это, оторвется от подлинной, живой России».
Евразиец Арапов свел Якушева с генералом А. А. фон Лампе, представителем генерала Врангеля в Берлине. Тот донес об этой встрече в Сремские Карловцы, где находился штаб Врангеля. Таким образом существование «Треста» стало известно и другу генерала В. В. Шульгину.
Сорок лет спустя в своей «Неопубликованной публицистике», которую можно прочесть сейчас, Шульгин рассказал, как ему покровительствовала в поисках сына Ляли «подпольная антисоветская организация «Трест». И добавил: «История этого «Треста» до сего дня так же «темна и непонятна», как история мидян.
Органы Советской власти о «Тресте» разноречат. Одни считают, что это была настоящая контрреволюционная и очень сильная организация, имевшая свой центр в Москве, другие полагают, что «Трест» был так называемая «легенда», то есть организация, устроенная агентами власти в целях провокации».
До самой смерти сомневался он и в провокаторской роли Якушева, с которым встретился впервые на квартире у фон Лампе, где и было произнесено:
– Провокатор!
В октябре 1923 года за границу Якушев едет уже с генералом Потаповым и договаривается с поляками, чтобы они не поддерживали Петлюру и Савинкова. В Париже Потапов встречается с генералами Климовичем и Миллером. Врангель тщетно предупреждает своих генералов об опасности новой азефовщины.
Тут начинает действовать Мария Владиславовна Захарченко-Шульц. Она входила в боевую организацию белых, которой руководил генерал Кутепов. В ту пору этой красивой женщине было около тридцати лет, но она успела прожить весьма бурную жизнь. Окончила Смольный институт благородных девиц, вышла замуж за поручика гвардейского Семеновского полка Михно, который умер от ран в 1914 году, оставив вдову с ребенком. Она сама пошла в гусары, не раз бывала в разведке. В 1917 году сколотила партизанский отряд в Пензенской губернии и дралась с большевиками. Вышла замуж за ротмистра Захарченко. Он погиб под Каховкой. С третьим мужем, Георгием Николаевичем Радкевичем, получив документы на имя четы Шульц, она отправилась в Россию. При переходе границы их проводник был убит пограничниками. Они добрались до Москвы и явились на квартиру к казначею «Треста» Стауницу, жившему на Маросейке.
Стауниц-Опперпут жил широко. Он был крупным валютчиком, покупал и продавал мануфактуру. Ему предъявили кусочек полотна с подписью генерала Кутепова. Стауниц забраковал затрапезную одежду четы, одел их роскошно (был уже нэп), свел с Якушевым. Их поместили на подмосковной даче и даже хотели устроить в ГПУ, в отдел по борьбе с контрабандой.
На дачу к Шульцам (о ней еще будет речь) ездил некий Антон Антонович, член МОЦР, чекист, а в прошлом – бывший служащий судебного ведомства Сергей Владимирович Дорожинский. Бывал там и Якушев.
Вскоре он вместе с Марией Владиславовной выехали в Париж. Встречались с Кутеповым, с великим князем Николаем Николаевичем. «Трест» принимался за чистую монету. А. П. Кутепов даже провожал их на вокзале.
По возвращении чета Шульц поселилась в Ленинграде. Через «окно» они часто переходили границу. Через это же «окно» проник в Россию, поверивший Шульцам, английский разведчик Сидней Рейли. Здесь его арестовали и пристрелили. Попался Савинков…
Мария Владиславовна Захарченко была встревожена. Она писала Якушеву: «У меня в сознании образовался какой-то провал. У меня неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я… Я была ответственна за «окно».
И все-таки Василий Витальевич Шульгин решил воспользоваться услугами «Треста» и отправиться в Россию на поиски сына. Для этого он обратился к генералу Климовичу, которому подозрительный Врангель передоверял общение с «Трестом»…
В 1924 году В. В. Шульгин приехал в Белград.
Королевство сербов, хорватов и словенцев приютило многих его родные и знакомых. Здесь жила с отцом-генералом в Белграде, на улице Таковска, 42, Мария Димитриевна, не сопровождавшая Василия Витальевича в Париж. В. В. погостил у них недолго Снять квартиру в Белграде ему было не по карману, и он поселился с Марией Димитриевной в Сремских Карловцах, куда ему писали по адресу: куча брой (дом номер) 765.
Отец Марди, генерал Димитрий Михайлович Седельников, был по образоЭанию инженер и служил в техническом отделе Военного и морского министерства государства южных славян. В письме к Екатерине Григорьевне он писал, как «Кутепыча» (Кутепова) проводили во Францию из Белграда и как он озадачил генерала фразой: «Не я с вами, а вы со мной вернетесь в Россию». И еще он сообщал, что «Василий Витальевич и Муся (Мария Димитриевна) проживают недалеко от нас, изредка мы собираемся и интересно проводим время, музицируем и поем».
21 сентября (8-го по старому стилю) Василий Витальевич с Марией Димитриевной сочетались церковным браком в Новом Саде, большом городе, чуть выше Сремских Карловец по Дунаю. Но чтобы это свершилось, Шульгину пришлось обратиться с прошением к митрополиту Евлогию о снятии семилетней епитимьи и разрешении вступить Р брак.
Ей было двадцать пять лет, ему – сорок семь.
– А если у нас будет ребеночек? – спросила она его неспроста. Он обрадовался. Но она уехала в Париж и сделала аборт.
Много лет спустя, в советской тюрьме, В. В. думал, что во время войны с немцами его сыну, непременно сыну, было бы около двадцати. Может быть, и лучше, что он не родился, а то убили бы, как племянника Сашу, югославского офицера, в апреле 1941 года. В Югославии тогда тоже уже была гражданская война, и какая-то женщина выстрелила ему в спину из окна в Мостаре. Солдаты его роты расстреляли женщину и похоронили Сашу в 25 километрах от Дуброрника…
В Любляне жила Алла Витальевна (мать Саши и сестра В. В.) со своим мужем профессором Билимовичем, знатоком Маркса и Энгельса и «министром земледелия» у Деникина.
В Белраде жила сестра Павлина Витальевна Могилевская, неутешная после гибели своего сына Эфема.
В. В. по-прежнему зарабатывал себе на жизнь литературным трудом. Он сообщал Володе Лазаревскому в декабре: «Я написал, если хочешь, книжку, а вернее, «взгляд и нечто» размером около девяти печатных листов, под названием «Голубой звук». По-моему, это типичная журнальная статья, достаточно скучная, но глубокомысленно-еретическая». Он хотел продать эту книгу «Русской мысли» Струве, которому задолжал изрядно. «Просто как в подушку упали «На Босфоре» и выдержки из «1919». Никто и глазом не моргнул. Я не могу допустить, чтобы «1920» и «Дни» взяли исключительно качеством. Нет, в литературном мире и «место красит человека».
К сожалению, так оно и было – качество «Дней» и «1920» было великолепное, а ниже чем средний уровень «1919» и «1921» не мог выдержать конкуренции с продукцией великого числа талантов, оказавшихся в эмиграции, не говоря уже о бесследно пропавшем «Голубом звуке», который, как я подозреваю, был сборником избранных статей, писавшихся Шульгиным в эмиграции бессчетно. А на его гонорары жили еще и Дима, мыкавшийся по Европе в поисках работы, и Екатерина Григорьевна в Праге.
Сохранилось множество писем всех оставшихся в живых персонажей и героев этой статьи. Оживленная переписка – признак уходящей культуры, а для меня – средство прервать действие и хоть что-то рассказать о судьбе людей.
Марди хлопочет о визе для матери и сестры, которые живут в Киеве в нищете.
Дима после Бизерты повидался с В. В. в Шлангенбаде, потом работал во Франции на ферме, добывал бокситы в каменоломне, общался с Тэффи, Куприным, чуть не женился на дочери Бальмонта и наконец, не без помощи друзей Биба (домашнее прозвище В. В. Шульгина), поступил во французское привилегированное офицерское училище в Сен-Сире. Подписывал он свои письма «Принц Карлючий»[54]54
Сыновья В. В. Шульгина с детства играли в вымышленную страну Овальнокотию, получившую название от овальной подушки с вышитым котом на диване матери. Они сами были подданными этой страны, в которой происходили события, очень похожие на те, что они видели в России. (Прим. авт.)
[Закрыть]. Прислал и копию аттестата, выданного кадету, вице-фельдфебелю Димитрию Шульгину 4 мая 1925 года.
Николай Николаевич Чебышев после встречи с Якушевым-Федоровым в Берлине все не мог успокоиться, хотя ему трудно было объяснить свои подозрения. Гость ему показался любезно-угодливым, он упрекал хозяев в бездеятельности (в чем они сами упрекали друг друга), был против террора (как и каждый из присутствовавших), ратовал за перерождение русской жизни в иные, неясные, национальные формы.
Вскоре Чебышев занял место начальника гражданской канцелярии Врангеля и переехал в Белград. Врангель тоже считал Якушева-Федорова провокатором, но не отказывался от непрямых контактов с «Трестом». Чебышев ездил на доклады к Врангелю в Сремские Карловцы поездом, который шел час сорок. Иногда его принимал H. М. Котляревский, личный секретарь Врангеля.
11 марта 1925 года Чебышев сидел у себя на Крунской улице в Белграде. Его внимание привлекло письмо Федорова к Врангелю от 11 февраля, в котором выражалось неудовольствие по поводу интервью великого князя Николая Николаевича, данного американскому журналисту из «Ассошиэйтид Пресс». Чем уж был недоволен Якушев, не знаю, но в письме великий князь обозначался, как «юнкере», а контрреволюция – «кооперация».
Это снова заставило Чебышева подумать о своих подозрениях насчет Федорова и забеспокоиться о Шульгине, собиравшемся тайно пробраться в Россию.
Вскоре Чебышев с женой поехали в Сремские Карловцы, посетили «белый дом», в котором на втором этаже снимал квартиру Врангель, похоронивший в этом сербском городке отца, пестовавший с женой Ольгой Михайловной дочерей Елену, Наталью и сына Алексея.
В сентябре 1924 года Врангель издал приказ о роспуске белой армии и образовании Российского общевоинского союза (РОВС) и оставался его начальником до своей смерти в 1928 году, после чего его сменил генерал Кутепов… Когда в том же, 1924, году Кирилл поторопился объявить себя «императором всероссийским», Шульгин высказался в том духе, что «императорский титул сейчас не помощь, а препятствие для эмиграций»… Врангель уклонялся от участия в эмигрантских политических склоках, но признавал верховенство великого князя Николая Николаевича, который обещал после свержения ига большевиков установление правового порядка, союз с православной церковью во главе с патриархом, децентрализацию, самоуправление всех наций, частную собственность, как побуждение к труду, с закреплением земли за теми, кто ее обрабатывает, равную охрану знаний, труда и капитала и отказа от какой-либо мести.
Потом Чебышевы отправились к Шульгину, жившему в домишке, где пол был на одном уровне с землей.
Из беседки, обвитой плющом, доносился стрекот машинки. Василий Витальевич всегда что-то писал. А то Чебышев заставал его за чтением Евангелия. Они часто вместе бродили по окрестностям Сремских Карловец, ходили на именины к кому-нибудь из членов русской колонии, обжившейся, заведшей гимназию для своих детей. Шульгин, который брил тогда и лицо, и голову, в рубашке с широким отложным воротничком фасона «Байрон», перебирал струны гитары и жалобным, тонким голосом пел русские романсы. Как писала Марди его сестре, жалуясь на однообразие карловацкой жизни, «В. В. смотрит на Дунай и все вздыхает о лодке». Он действительно строил байдарку под названием «Риск».
У него была метровая модель ее. Шульгин хвастал, что уже 29 лет плавает на таких байдарках.
Обе четы вышли погулять. Пока дамы собирали у патриаршьего парка фиалки без запаха, Чебышев успел сказать Шульгину, что ехать на верную смерть нельзя. Тот промолчал. Они зашли в кафану (заведение чисто сербское, подробно описанное мной в биографическом романе о Браниславе Нушиче), пили «шприц» – вино с сельтерской водой. Играли венгерские цыгане, пахло конюшней, какой-то пьяница все падал со стула…
Они поднимались в гору, на вершине которой был водружен большой деревянный крест с изображением Иоанна Крестителя, покровителя Сремских Карловиц. Внизу оставались башни собора, часовня с четырьмя входами, где в январе 1699 года был подписан Карловицкий мир между Турцией и Россией, Австрией, Польшей, Венецией.
Еще выше стала видна крутая излучина Дуная, а на севере чернела громадина Петровародинской цитадели.
Цвел миндаль, абрикосы, персики – все бело и бело-розово.
Из проулка выбежали бешено две лошади. В. В. поднял палку и пошел навстречу. Лошади свернули.
– Я бы их испугался, если бы на них сидели люди, – сказал Шульгин.
– Натура героическая… Это мустанги, – иронично сказала Марди, тоже читавшая Майна Рида. Все засмеялись.
Главный разговор состоялся на Крестовой горе. С глазу на глаз.
– В конце концов, правда ли, что вы собираетесь в Россию? – спросил Чебышев.
– Да, собираюсь.
– Василий Витальевич, вы имеете полное право распоряжаться своей жизнью, как вам угодно. Но как политический деятель, вы должны учитывать грозящую вам опасность. Если вы окажетесь в руках большевиков, то они припишут вам всякого рода политические отречения, как приписали уже не так давно Савинкову.
– Я это учитываю и приму меры, Николай Николаевич, – сухо возразил Шульгин. – Если «Трест», как вы утверждаете, – отделение ГПУ, во что я не верю, то в таком случае я совершенно спокоен за себя. Если Федоров, все они – провокаторы, то им полный расчет выбросить меня обратно, ибо я сам не представляю для них лакомой добычи. Мое благоприятное возвращение создает в их пользу доверие, которое они смогут широко использовать.
