Текст книги "Его-Моя биография Великого Футуриста"

Автор книги: Василий Каменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Его гениальность (Я о Нём)

Природная от глубин земли яркоцветная самобытность, размах и стихийная вольная сила – вот признаки во истину отмеченной гениальности Василья Каменского.

В его росных глазах стрелы утренняго солнца, а улыбка или играющаго ребенка или светлогрустинного мудреца.

В его крепких руках резец, плуг, топор, кирка или перо.

Или перо каленой стали.

В его росте и цвете стройная гибкость северной рябины, а в волосах кудри спелой ржи урожайного края сам-тысячу.

В его голосе – строгая нежность, заботливость, музыкальность.

Или вдруг он звучит раскатно – призывно (если говорит речь на лекции, митинге, собрании, пирушке) или вдруг – когда читает свои стихи – весь преображается до нездешняго и созерцая будто с горы в разливной напевности открывает слова.

 
Звенит вода хрустальная
Журнальная вода —
Моя ли жизнь устальная
Устанет мчать года —
Я жду чудес венчающих
Девушку я стерегу
Сижу в ветвях качающих
На звонком берегу.
Цинь-цивий
Цивью-цинть.
 

(Девушки босиком).

Это из любимой его и друзьями – поэмии о соловье.

В Его отношении к Миру и к людям – столько без берегов благородного внимания, рыцарской чуткости, поэтического удивления, крыловейной раздольности.

И столько от Вечности, от Грядущаго, от Звезднаго сияния.

В его движениях – Индия и среди растений он – Йог.

Я видел его часто прислонившимся плотно корой к дереву и по ветвям он простирал руки.

Я знаю Он искал встретиться с душой дерева, чтобы спросить о судьбе иного постижения мира и сказать о своем Земновании.

Иногда я издали наблюдал как Он чисто и кротко где нибудь на лугах или в городе подходил к животным и – уверившись, что один среди них – говорил с ними, говорил медленно, плавно, созерцательно.

И каждому животному говорил отдельные слова, смысла которых я – как человек – понять не мог.

Людей он чуял сразу, стихийно.

Одним взглядом он пронизывал будто безгромной молнией душу встречную и узнавал всю сущность, все внутреннее дарование, вес изгибы, все возможности, всю судьбу каждого человека.

И ни в ком неошибся, если подходил близко или от кого уходил совсем в свое одиночество.

Великим из его достоинств было – никого не осуждать и все понимать и – главное – прощать просто и светло тяжкие и чорные обиды.

Я часто старался нарочно подольше удержать его в обиженном состояньи и видел сердцем как это было ему больно.

Но Поэт всегда сокрушительно побеждал и меня и всякие обиды – и вместе все земное – и весело снова распевал.

 
Я отчаянный рыжий Поэт
Над долинами – зыбками
Встречаю рассвет
Улыбками Для.
Для не все ли равно.
Ветер. Трава.
Пой со мной —
Я песнепьянствую.
 

(Девушки босиком).

Мне кажется глубже всего Поэта обижало всеобщее непониманье его гордого назначенья Его Красоты, Его Любви, Его Песен во славу дней приливающих с горизонтов.

Я знаю, что мы – обыкновенно серые и пестрые люди – мы неумеем понимать – отвечать – ценить – оберегать Поэта.

Мы – публика книг и театров – умеем только грубо брать, хватать, черпать, насыщаться за счет великих духовных богатств Поэта.

Мы – публика – книг и театров – иногда умеем отблагодарить Поэта памятником после его смерти или чаще и дешевле диким хлопаньем в ладоши после его выступленья.

Но мы никогда неумеем приблизиться до сотворчества к Поэту.

И мы никогда ничего недавали Поэту – кроме обид, пощечин и грубого непониманья Его Пришествия.

Правда, зато мы как граммофоны вертели свои плоские души, читая наизусть жаркие футуристические Его Стихи —

Пусть иные – чуткие – редкие друзья поднимались до близости к Поэту-не все ли равно – и друзья – как и все чужие – оставили Поэта жить одиноким и несогретым.

 
Лань, ты вольнее коня —
Огневее огня —
Ярче лета —
Как и все ты покинешь меня
И оставишь без счастья
Поэта.
Ах лань моя быстрая
Искрая лань.
 

(Девушки босиком)

Даже девушка-лань, полюбившая Поэта, уйдет от Него и это Он чует, большее: девушка-лань – единственная от кого Он желая чудеснаго спасенья, любви, ответной Красоты и мудрого утрозарного покоя – она уйдет от Него, потому что придет не ради Него, а ради только себя.

Так приходили все.

И только редкие экземпляры чудаков приносили Ему случайный беззаветности ради Поэта и уходили так странно – незаметно, что Он неуспевал их поблагодарить за вдруг неожиданное.

Я помню один чудак в Ялте после лекции-вечера Поэта притащил Ему в огромной стеклянной банке лучистую чорно-жолто-голубую морскую рыбу и сказал:

– Возьмите рыбу – она ночью светит и гудит – я ей все ваши стихи прочитал и теперь ее можно отпустить.

Я подумал о ея вкусности.

Он ночью утащил рыбу на берег и там до рассвета разговаривал с ней, а потом нырнул в море и там ее выпустил.

Два дня Поэт грустил по рыбе.

Куда девался чудак и где он достал рыбу-неизвестно

Мильонерша Соловьева (тоже в Ялте – 1916) поднесла Поэту веник из колючих ветвей крымского кустарника и во время лекции гоготала как гусиха, а Он непонял капиталистического остроумья никогда нежалевшого на искусство тратить кухонные принадлежности.

Когда же ему объяснили злое подношение Поэт кратко ответил:

– Мне ничуть необидно: пусть для мильонерш это веник – для меня это – горная зелень апрельскаго склона Ялты, а вот то что эта барыня бездарным смехом мешала читать – было больно.

Однако вскоре эта барыня извинилась за грубость, и наговорила Поэту, массу любезностей ненужных и мимо-непонятных.

И таких барынь было немало.

И все они были глупы, наглы и богаты.

Впрочем какое дело Поэту до барынь с брильянтами в ушах и с изопрелыми мозгами в дряблых головах.

Вообще – какое дело Ему до всех – кто плюет в глаза солнцу – кто богохульствует – кто разрушает культуру – кто смеется над футуризмом кто гонит поэтов-пророков.

Он – только Гений.

Его светлошолковые кудри на высоком лбу – всегда в ветре вершины Вечности.

Его глаза цвета утренняго моря смотрят всегда из стана Грядущаго.

Он обладает тем сверх-зреньем, которое открывает завесы иных постижений иного мира.

Он видит межпланетные пространства и он видит разделенье фосфорических волн движущагося по листку светляка.

Я – же смотрю как все и мне кажется – что я и все – слепые черви.

Мы видим хорошо только то, что нужно жрать нашему брюху – иногда видим друг сомнительного друга – и тупо видим только себя – свое – для себя.

А Он – только Гений и мы дадим Ему все возможности сгинуть.

Он – не – бефштекс – Он нам ненужен.

Его гениальность пугает нас своим возбужденьем.

Он – фантазер – слишком требует от нас свободного Духа во славу революции Духа, а наше дело было и осталось делом революции Тела.

Он – сверх-анархист.

Политическую свободу – основанную на власти и подчиненьи – высокую заработную плату – самоопределенье национальностей – условное разоруженье – волонтерство – всю эту революцию Тела – стройный порядок организма – купеческий покой вкусно нажравшихся Он непризнает, непринимает.

Он требует творческого разгула вольного Духа – трепетного горенья – лозунгов пролетающих мыслей – проявленья стихийного Разума – прославленье божественной Личности – творчества во имя творчества – слиянья всех народов мира – перенесенье крупных городов в Природу – грандиозное развитье воздушного сообщенья.

С колоколен Современности Василий кричит нам лозунги:

– Карнавалы Поступи Культурных достижений.

– Чудес – больше чудес Искусства. Праздники Открытий.

– Долой борьбу за существованье – не в брюхе счастье жизни – брат накормит брата щами и кашей и даст дружеский кров – все есть.

– Да здравствует борьба за бога внутри каждого – за рассвет дарований – за выявленье всех возможностей.

– Пьедесталы на площадях – куда должны ставиться на час или два гении, чтобы все видели и слышали Живых, а не чугунных после смерти.

– Бей каждый в колокол своей Души, чтоб в хороводном перезвоне услышать алошелковую ленту Гимна торжествующего духовно Человечества.

– Напряженье высшого мастерства. Признанье футуризма Первым Истинным Искусством.

– Каждый взлет во славу Молодости.

– Энергичное биенье Пульса Дня во всей Красоте Совершенств.

 
Давайте взнесем свои
Легкие головы
На Отчаянное Высоко.
За Песнями с Песнями.
 

(Девушки босиком).

– Да здравствует конференция Гениев всего Мира.

Его Музей

Его музей на Каменке.

Это конечно не третьяковская галлерея-кладбище и не Лувр-склеп и не раскопки Помпеи-Геркуланум-Стабия.

Его музей ценнее – здесь вещи живут, смотрят слушают, знают, Его вещи одухотворены Поэтом.

Этот музей – в сосновом доме на горе – в верхнем этаже в просторной комнате Его.

Есть еще вещи и в других комнатах, но мало.

Этот музей охраняют кругом высокие сосны да солнце.

Когда то музей даже был застрахован в Волостном Правленьи в три тысячи: старшина с писарем оценили музей, как кухонную посуду (и то хорошо).

Если случайно сгорит музей – Поэт с последней болью посмотрит на пепел и тихо уйдет – все прямо-дальше, чтобы невернуться.

Он создал свою кумирню-хижину с великой любовью религиозного фанатика, когда скитаясь по свету Он вдруг находил ту редкую вещь, которая находила Его.

Незримая, но глубокая нездешняя связь рождалась между нами: Поэтом и Вещью.

Разве небывает так, что в жизни проходишь мимо тысячи вещей и незамечаешь их, но одна Вещь вдруг остановит и посмотрит родными близкими глазами и захочется ее взять, приобрести или чтобы подарили.

Это бывает со всеми.

Но когда Поэт встречается с вещью – Он постигает иное: ее душу, ее обвеянность прошлым, руки и мысли тех, кто прикасался к ней с любовью и вниманьем.

По вещам Поэт находит друзей – ушедших – переселившихся в другое воплощенье вселенной.

Вещи открывают ему тайны и знанья, мысли и глаза.

Будто друзья окружают Поэта вещи музея, сообщая Его сознанью свою сущность не от мира здесь.

Керамиковый цветной глазури верблюд, серебреные с камнями кольца, пестрые чулки, подножники коврики (для молитвы), платки, янтарные чотки – все эти вещи привезены Поэтом из Турции (1902 и 1006)

Старинные иконы – живопись на полотне, дереве, медные с эмалью складени, чеканного серебра ризы, лампады, цепи, книги, парча, – это собрано по России всюду.

Есть деревянный ангел из Архангельска – соловецких обителей, светильник и ладан из Ерусалима.

Чайные чашки, тарелки, толковые вышитые цветами платки – шали, убранства, ларцы, серьги, набойки, – все это русской старины.

Есть украшенья из раковин и кораллов дикого племени дагомейцев: Поэт встретил одно семейство в 40 человек в Милане (1911),

Всего же больше вещей персидской древности: кувшины, подносы, чаши (медь с серебром) резные, всякое оружье – резное с золотом, стеклянные с эмалью кальяны, ковры, миниатюры – живопись – графика – книги, набойки, платки, кольца, музыкальные инструменты.

Многое из персидского куплено на Кавказе, много подарено в России.

Есть замечательная кукла – богатая персианка с семью косами, – подаренная принцессой Туран (в Тифлисе) дочерью Меджид Салтане Ардашир хан Афшира.

Из Персии Поэт (1906) привез украшенья и занавески – цветные парча из гаремов.

В Париже – Лондоне – Берлине Поэт у антикваров накупил всяких вещиц (1911).

Во время гастролей Крымской весны (1916) Поэт приобрел много татарских вышивок серебром, камней, пряжек, мелочей.

У Него есть кистени и печоночные ножи найденные в пещерах жигулевских гор времен Стеньки Разина.

Еще много китайских, японских вещей и все это среди живописи всего дома от полу до потолка и на потолке.

Среди известных живописцев есть: Давид Бурлюк, Малявин (5 цветных рисунков с Поэта), Малютин, Аристарх Лентулов, портрет и рисунки), Гауш, Влад. Бурлюк, Борис Гругорьев, Гончарова, Ларионов, Валентина Ходасевич, Ольга Розанова, Петр Субботин-Пермяк, Кульбин, А. Яковлев, Вас. Денисов, Н. Гущин, В. Воинов, И. Грабовский, Реми и др.

Среди малоизвестных – Его краски (еще невыставлявшиеся).

Имеется библиотекам книгах которой много книг с надписями авторов, много – автографов – писем знаменитостей – друзей.

Есть кустарное искусство: игрушки, бураки, прялки, полки, чашки, ложки.

Коллекция детских рисунков и много разных вещей, – подарков, – на камине Каслинскаго литья.

И тут же – в музее Поэта – мои вещи: моя кожаная каска авиатора (привез из Парижа), орудия убийства, – защиты и охоты, – и вещи вносящие без-порядок: грамофон, кресла, шкуры, лампы, сапоги, карточки.

Порядок в музее – идеальный: здесь живет своей жизнью каждая вещь и в них – Поэт.

Поэт говорит с ними, переставляет, курит им сигары, ладан, свечи восковые, а по вечерам перед стеной икон зажигает цветные лампады, иногда – в холод – топит камин – сидит на турецком коврике, – и некоторые вещи – кому священен огонь, – ставит около себя.

Он знает желанья вещей.

Он – Йог – мудро проникает Своей Волей в духовную сущность бытия там – где начинается Материя – создавая миры – Землю – Человечество Культуру – Футуризм – и где кончается каждое Переселенье Души, растворенное Вечностью.

Клык мамонта дилювиального периода ледниковых отложений, найденный где нибудь в средней Азии, или представленье библии Хаоса – первичного зачатия мира, или жизнь микроорганизмов, вносящих малярию через укушенье комаров, или высший расцвет арабской поэзии до появления Магомета, или гальванизиронанное железо цинковым слоем от окислении, или небесная механика движений в солнечной системе – следствие закона всемирного тяготенья (Ньютон), или мифология древней Греции, или наконец Пульс Культурного Человечества и Пришествие Футуризма – Это ли не Музей Духа Его, в котором Он пребывает от Начала до Века, концентрируя в Себе океански притекающие реки познаний.

А вещи Музея на Каменке – на горе – охраняемые солнцем да соснами – не есть ли воплощенные следы Музея Духа, которые указывают уже пройденный путь какого нибудь звена Минувшого или Настоящего.

Не есть ли Поэт – собравший в свою часовню соснового покоя вещи – Йог – Жрец – фанатик совершающий Свой обряд священнодействия.

Не есть ли Поэт – одна из более живых вещей Музея Его, странная вещь, напоминающая людям искусственное солнце.

Не вещи ли Его пусть сами лучше расскажут Биографию Поэта, а вся Его комната жизни на Каменке не лучше ли меня откроет истинную душу

Его творчества.

Смолистые сосны кругом да поля в горах дополняют поэму Его Дней – здесь.

Когда нибудь Каменка станет Ясной Поляной и – люди друзья-чудаки – девушки поймут, что гнездо улетевшей Птицы было свито руками гениального Поэта Чудотворца.

Я же – только сторож дверей Его святая святых и эту сосновую Часовню я готов открыть всем желающим увидеть Его Музей – на Каменке, всем желающим отдохнуть на высокой горе созерцанья.

Я живу дома летом (май-июнь-июль) – в остальное время года прилетаю налетом.

Я всегда жду гостей – и гости приезжают.

Я жду – пожалуйста.

Стенька Разин

В мае Поэт вернулся на Каменку один – без Фани – она ушла домой, чтобы осенью уехать на курсы.

 
И снова я вольный
В вершинах распластанный
Горноуральский орел
Над Судьбой.
 

Все к – лучшему.

Дальше.

Поэт задумал написать давно заветную книгу-роман Стенька Разин.

И чтобы раздольно вдохновиться по истинному, по весеннему, по расцветному —

Чтобы Волга от Жегулевсхих гор до Астрахани разливалась ярче по Душе Поэта и легкими, крыловейными носились бы ветровые мысли о Стеньке Разине – Поэт сел на пароход в Перми и уехал в Астрахань – работать в дороге, в движеньи, в разгуле.

И работал отчаянно, стихийно, буйно, запойно, и неработал – а пел, кричал, звал.

В дороге и на остановках под Жегулевскими горами, в Астрахани – Поэт писал на клочках бумаги, на телеграммах, на носовых платках, на конвертах, на бересте, на полях газет.

Зажженный пламенем великой идеи – дать всю сущность русской Души, всю урожайную талантливость, всю буйную Волю, всю народную Мудрость-в едином Стеньке Разине, чей Единственный образ веками живет в нас – безпредельно любящих свободную жизнь – Он развернул все Свои творческие силы без остатку и так от искренняго сердца, что задыхался от прилива песен и размаха.

Работа сияла солниевстально.

Весенняя Волга помогала разливно-гордо.

Из Астрахани Поэт заехал в гости к звучальному другу Лиде Цеге в Пензу: с Соней и Жоржиком она жила в лесу, на даче.

Славно и там было писать среди веселой, звонкой дружбы.

Лида Цеге – современный композитор – играла Поэту Свои яркие вещи, а Соня и Жоржик радовали затеями.

Поэт возвратился на Каменку счастливым: Стенька Разин почти был закончен.

Здесь Он еще с высшими силами окружающого горного покоя стал напряженно работать и к концу лета роман Стенька Разин был готов.

Я охотился, жег костры, хозяйничал, затевал всякие дела.

Поехал в Пермь к нотариусу в во владенье Каменкой ввел на равных началах Алешу, Петю, Соню, чтобы больше нечувствовать себя самодержцем.

Ведь по существу ни мне, ни тем более Поэту никогда ничего небыло нужно, – напротив – я всегда горел желаньем отдать, помочь, откликнуться, встретить.

И всегда совершенно беззаветно.

И даже тогда, когда мне платили жестокой, грубой неблагодарностью, я не осуждал, не сердился, не мстил, а только преклоненно слушал великие слова Поэта:

– Уйдем дальше.

И часто Поэт на крыльях освобожденья уносил меня совсем далеко: еще неуспели смолкнуть в обиженном сердце недавние недоразуменья, а сегодня глаза мои смотрят откуда нибудь с Ай-Петри в долину жизни и нет берегов величественному созерцанью.

Что – суета для Стеньки Разина.

Что – мелочность для Поэта.

Раззолотилась грустинная осень – ласковый дрг одиночества – по звездным ночам в небе перекликаются перелетные птицы.

Поэт стал видеть южные сны.

Я решил ехать в Москву и там немедленно заняться изданьем Стеньки Разина.

Уж слишком сгустился гнилой мрак царящей кошмарно реакции, будто все задохло творческое, утрозарное, свободное, будто все боялись проявить свою волю, – а Стенька Разин – народное солнце Свободы – любимец буйной молодости – рыцарь чудесных песен – Он ли немог напомнить друзьям о своем Победном возстаньи за долю молодецкую.

Небо Давида Бурлюка

В Москве осенью я сейчас же энергично взялся за изданье Стеньки Разина.

Печатала типография – Культура – К. А. Мисиеровой, Мерзляковский – где нежным вниманьем мне много упростили труд.

Напролетные ночи я сидел за корректурой.

А Поэт вечера проводил в открывшейся (на Кузнецком) Башне – Студии театра друга Поэта Сам. Вермеля (автор – Танки – хризантемно – сексуальных стихов чайных домиков в Нагасаках), здесь постоянно бывали: Ар. Лентулов, Н. Рославец (сверх-композитор), Дм. Варравин – Поэт, И. Машков.

Здесь под чтенье стихов Поэта ученицы и ученики парами ритмически танцовали (словопластика) и разыгрывали пантомимы С. Вермеля.

Здесь Поэт прочитал публичный трактат-Чугун-нолитейный Давид Бурлюк – где исчерпывающе выявил творчество Своего Великого Друга,

Вот несколько справедливых строк из Его трактата:

Давид Бурлюк – символ Эпохи Перерожденья Искусства Мира, Он – тонкий философ – сатирик Современности, мудро, светло и победно улыбающийся сквозь Лорнет вслед ворчащим богадельщикам от академии, Давид – Поэт чугуно-литейного лаконизма, умеющий поставить знак равенства над всем Карнавалом лозунгов футуризма. Его творческая пародоксальность, динамичность, конкретность, Его слова и неожиданные краски, Его культурный фанатизм – создали Ему мировую славу – Открывателя. Его Имя стало сигналом Новаго, Смелого, Первого, Вольного, Гениального. Воистину Давид Бурлюк – фельдмаршал мирового Футуризма.

(Из книги – Давид Бурлюк)

Практат Поэта завершился чтеньем стихов Давида Бурлюка и восторженной телеграммой Ему в Иглино (около Уфы) где Он зимовал.

Давид Бурлюк – любимейший друг Поэта.

Ноябрь ознаменовался вылетом Стеньки Разина.

Поэт возсиял бурно, расцветно.

Книга смотрела глазами Стеньки Разина.

Друзья встретили звонкой встречалыо: потащили Поэта в кабак праздновать книгу, чокались сочно, радостно.

Аристарх Лентулов с Марией Петровной (жена) С. Вермель, Кожебаткин (известный издатель) пировали с Поэтом дружно, светло, молодо.

Книга пошла стремительно – в три недели все изданье было распродано.

Молодежь, студенты, курсистки искали случая увидеть Поэта, чтобы сказать Ему свои благодарные, взволнованные чувства.

К Поэту приходили группы молодежи Донской, Волжской стороны с трепетной просьбой – написать что нибудь на память от автора на принесенной книге Стенька Разин, толковали с Ним, клялись Ему стать на борьбу за молодецкую Волю.

Благодарили горячо за то, что в чорные ночи царизма они почуяли себя озаренными чудесными силами борьбы и победы за Свободу.

И поклялся сам себе Степан на солнцевстальной заре положить на плаху свою кудрявую буйную голову за святое дело Народа, за жизнь молодую, раздольную, братскую, равную, за вольную Волю, за урожайные отчаянные песни, за удальство молодецкого бунта. Сарынь на кичку.

(Стенька Разин)

И вот теперь – Сегодня – когда сбылись великие затеи Разина – Поэт обращается к Нему приходившим – с дружеской благодарностью за горячие клятвы, приветствия и кричит:

– Друзья Свободы Народной, – необходимо немедленно на вершинах Жигулевских гор в память Стеньки Разина воздвигнуть (требуйте) на деньги государства – дома – башни – вышки, чтобы там основать молодецкое жилье во славу творческую, талантливую, футуристическую, вольную.

– Друзья Свободы Народной, – давайте там – на Жигулевских горах жить – кто любит истину Красоту: простор, высокие горизонты, костры, разгул, песни, затеи, работу Искусства.

Пускай пассажиры проходящого мимо по Волге парохода Современности видят и чуют, что Стенька Разин оставил в городах достойных удальцов – друзей – чья жизнь развернулась яркоцветной легендой Дней, – чьи гениальные головы переполнены чудесами.

А лозунги вот:

– Бунтуй за океанскую волю.

– Раздувай вихрем Паруса в солнце.

– Ешь денечки как ягоды.

– Ломись, свисти, при, нажимай.

– Высоко заламывай голову.

– Раздавайся в раздолье.

– Мотайся в безшабашном величии.

– Веселись во всю колокольню.

– Песнепьянствуй. Хватайся за волосы вершин.

– Пой и реви и славь молодость.

– Жить один раз – все единственно.

– Вей, разливайся, раскачивайся душа.

– Пляши сердце.

– Раздобырдывай агалма-турма-мурра.

– Рраз оборвался в Волгу чурбан твоя мать.

(Стенька Разин)

Поэт совсем закружился со Стенькой Разиным: всюду везде Его звали читать стихи.

Он едва успевал.

То он читает среди гостем у Лентулова, то – у В. В. Лабинской – в салоне которой собирается публика Искусства, то – у Е. П. Кудряшовой – где Поэт встречает много светлого вниманья, то – у С. Вермеля в кругу друзей, то – в литературном – в семье букв, то часто где нибудь на женских медицинских курсах, вечеринках, у студентов, в столовках, на заводских сценах, в театрах.

Или появляется в Летучей Мыши – где Н. Ф. Балиев дружески встречает Поэта остротами со сцены.

В Летучей Мыши ставилась инсценировка Поэта из Стеньки Разина – песня персидской принцессы Мейран.

По какому то благотворительному случаю в инсценировке персиянки Летучей Мыши читала Л. А. Ненашева, а под стихи танцовала Холодная.

Л. А. Ненашева чудесно читает персиянку Поэта всюду с эстрад, читают также Его стихи еще многие артистки и артисты и Поэт всегда остается сердечно тронутым вниманьем товарищей.

К рождеству Поэт уехал в Петроград.

И конечно сразу же очутился в штабной квартире петроградского футуризма у друзей Лили и Оси Брик (на Жуковской) а там встретил Маяковского, славную лэди Эльзу (сестру Лили), Хлебникова, Шкловского, Рюрика Ивнева, Ховина, – радиоктивная компанья Нью-Йоркских замыслов.

Цитадель.

Директор – О. Брик.

Кассир – В. Маяковский.

Здесь Поэт встретил 1916 год сочной, виноградной, как выдержанная мадера, речью.

Глаза друзей блестели ярче, чем комнаты, иллюминованные фонариками.

Маяковский гремел гениальными стихами.

Все были накануне Чуда Слова.

Электрическая насыщенность дружеских душ увеличивалась нервным предчувствием грядущей революции, т. е. того великого смысла футуризма, во имя которого возникло возстанье творческого Духа.

Острая, как бритва молнии, и образновыпуклая, будто Эльбрус, поэзия Маяковского в Его упоенном исполнении всегда производила сокрушительное впечатленье.

Камарджоба-салами-Мзэ.

(Маяковский, знающий грузинский, – это поймет. Мэ-гиноцвали).

В Петрограде Поэт виделся еще с Алексеем Ремизовым, Вс. Э. Мейерхольдом (вспоминали Николаев), Н. Н. Евреиновым, Н. И. Бутковской, Т. В. Жуковской, Фед. Сологубом, (гостил на елке, на именинах А. Чебатаревской) Н. А. Тэффи (у Н. А. Поэт бывал всегда на ее синих гостеприимных вторниках).

Критика встретила Стеньку Разина ярко-классово.

Торговая пресса шумнословно разносила автора вместе со Стенькой Разиным (принципиально по черносотенному).

Одно Новое Время двухаршинной статьей (под заглавьем – Матерый Сын) доказывало явный революционный вред книги и автора, называя Стеньку Разина мерзавцем-анархистом.

Демократическая пресса (особенно учащихся и провинциальная) торжественно поздравляла читателей с великой книгой.

Н. А. Теффи (Журнал Журналов) написала горячую, светлую, глубокую статью о книге Стенька Разин: Она заявила что это – даже не книга, а нечто большее, потому что она не просто читается, а горит, бьется в взволнованных руках, вызывая на иную судьбу – жизнь понизовой вольницы, величественного размаха за други своя.

Н. А. Теффи – единственная, кто так искренно и смело-открыто в печати восславил идею автора в чорные дни – когда все другие боялись показать себя перед жандармами вольнолюбивыми.

Зато Новое Время снова взялось за автора Стенька Разина, грозя Ему нагайкой и перекладиной за бунт против царизма (в книге возносится хвала Стеньке Разину за святое дело сверженья царя и князей).

Н. А. Теффи – да здравствует.

Ведь книга Стенька Разин родилась Чудом в дни мировой скорби, когда душа истосковалась по вольной воле, а сердце устало биться без творческого смысла.

Стенька Разин расцвел желанным Солнцем на небе литературнаго безвременья и жалкой трусости.

Эта книга дает генинальное выраженье сущности всенародной любви к своему великому безсмертному герою Степану Разину, выявляя его утрозарным борцом за Волю.

Эта книга – стихийное творчество.

Ужас русской критики всегда заключался в тупом неуменьи найти истинную книгу.

Поэтому критика никогда непользовалась уваженьем и дчже нечиталась.

Из Петрограда Поэт уехал в Пермь, погостил у милого товарища Клани Везсоновой, взглянул на зимнюю Каменку и вместе с другом Своим Володей Гольцшмидт уехал в Крым читать лекции о футуризме, об Утвержденьи Свободной Личности и Свои Стихи.