Текст книги "Его-Моя биография Великого Футуриста"

Автор книги: Василий Каменский

Восприятие Слова

P. S.

Специалистам психо-физиологам:

Известно, что Брока открыл (в коре большого мозга) двигательный словесный центр.

Впоследствии Вернике открыл (верхней левой височной извилине) второй чувствительный словесный центр.

В этих центрах организуется словесное представленье (иные изследователи эту организацию слова несвязывают с определенными местами мозга).

Кусмауль-же – яркий знаток этой области – изучивший различные болезненные состоянья центров речи – собранных под общим названьем Афазии – дает все основанья предполагать что стан читателей сплошь страдает афазией и поэтому не в силах воспринять высшее мастерство слова

Накануне я говорил, что Поэт в чем то сознательно ошибается – и хотел этим намекнуть на огромную долину общого непониманья, лежащую меж двух гор: Поэтом и читающей публикой.

Поэт – мастер – строитель высшей организации Слова – Мысли – Речи – Формы.

Поэт создает Книгу насыщенную яркими образами, ритмической стройностью фраз, волей ясного разума, любовной чувствительностью к завершенью творчества, непрестанной взрывностью словесного трепета.

Книгой Поэт являет законченную Волю своего дарованья словесного мастера – только частично использовавшого крайне ограниченную возможность передать свою многогранную гениальность.

Ведь Дух, Огонь, Чувства, Размах, Глаза, Горизонты. Крылья, Сочность, Аромат – остаются с Поэтом жить, вечно изменяясь во Времени, вечно расцветая.

Это – Эльбрус Поэта.

А читатели – это Экскурсанты (Москвича или Горного клуба) едущие на линейках из Кисловодска на гору Бермамыт встречать перед Эльбрусом восход солнца.

Кто эти читатели – случайные экскурсанты, всегда гости, которых надо забавлять, ротозеи, любопытствующие, скучающие, одинокие, заброшенные, больные и Чудаки.

Еще влюбленные, знакомые, друзья (редко родственники), враги, арестанты и – вот главное и единственное – Чудаки.

Всем этим читателям можно было – дело случайности – по существу и неездить на Бермамыт, а только пожалуй достаточно знать о существованьи Эльбруса Поэта Василья Каменского.

Поэт, сознательно ошибаясь (пример: выпуская Книгу), знает о долине разобщенья с читателями и глубинно скорбит о своей одинокой судьбе недошедшого до сердца читателей Пророка.

И это потому, что читатели – как случайные гости Книги – лишены способности точно воспринимать смысл и назначенье Книги, как истины.

Понятно и просто: читатели словесно неразвиты или вернее неорганизованы для воспринятия образа – мысли, всегда рассеянны, хаотичны, заняты совсем другим: масса разных дел, книга же – между прочим.

Книга читается урывками, скоро, поверхностно, по-дачному.

Психология читателя в перерывах резко меняется, перекрашивается.

Словесные центры перемещаются.

Поэт выливает слово – в вино, а читатель пьет воду,

Читатель невпитает сущность Книги, непойдет за Поэтом – о нет.

Если слово для Поэта самоцель, самоценность, а мысль движенье, полет.

То для читателя то и другое – средство, продукт и что то мало понятное.

Специалистов-читателей ведь нет – значит нет здоровых, развитых, организованных воспринимателей слова.

Все читатели страдают афазией во всех стадиях по Кусмаулю и особенно – парафазией, при которой сцепленье представлений со словесными образами настолько извращается, что вместо логически-красивых сочетаний слов получаются ложные совершенно искажающие смысл творчества.

Одна из распространенных стадий среди читателей – это словесная слепота.

Страдающие ею прекрасно (особенно критики) видят глазами напечатанные слова, но не в состояньи понимать их и группировать в сознаньи.

Платен утверждает, что для совершенья восприятья словесных форм – условностей нужна энергичная работа воспитанья (дело культуры), что человек быстрее всего усваивает речь мимики и жестов: потому эта речь является природною речью глухонемых и идиотов.

Во всяком случае – если книга читается Чудаками или Друзьями или Возлюбленной – эти читатели пронзенные лучами Интуиции принимают Поэта целиком индивидуально, но и они далеки от истинного неба Книги.

И тут – долина, и тут не то.

Значит есть роковая ошибка – трагедия.

Книга – как ее читают и понимают читатели – для Поэта – смерть, ничто, проклятье

Мои мама и папа

Рожденье

Я родился 1884 в 5-й день Апреля – в центре Урала – в 35 верстах от Теплой горы в поселке Боровское, на золотых приисках.

Дед Филипп Каменский (по отцу) был врачом в Перми, имел сыновей: Петра, Василья, Александра, Николая.

Дед Гавриил Серебренников (по матери) служил командиром камского парохода, имел сыновей: Михаила, Константина и дочерей: Евстолию, Александру, Ольгу и Глафиру.

Сын Филиппа Василий 1878 женился на дочери Гавриила Евстолии.

Молодые супруги Каменские – Василий с Евстолией уехали въ Теплую гору, на Урале.

Василий Филипповичъ получил место на золотых приисках Шувалова – управителя.

Устроились жить въ промысловом поселке Боровское на готовой квартире.

1880 родилась дочь Мария.

1884 – сын Василий – я.

1886 – сын Григорий.

Мать была красивая женщина: с большими вьющимися светлыми волосами, голубоглазая, стройная, женственная, кроткая.

Ей нравилось пышно модно одеться в шелковое платье с длинным шлейфом.

В пермской гимназии она училась первой, сильно выделяясь способностью рисовать.

Она прекрасно пела русские грустинные песни.

И я помню ее трехлетним, когда она больная-чахоточная лежала на кровати и пела:

 
Отворите окно отворите
Мне недолго осталося жить.
Хоть теперь на свободу пустите  —
Немешайте страдать и любить.
 

Весной ей так хотелось солнечного лесного воздуха, а окно так и неоткрыли.

Я помню много людей: мама умерла 1887.

Энергичный, жизнерадостный, интересный, остроумный отец нестерпимо затосковал по любимой подруге, ушедшей на веки.

Страстный охотник он редко стал ходить на охоту.

Помню: он тихо но долго шагает по комнатам и все что то думает.

Осенью сестренку Марусю отправили в. Пермь учиться, а перед тем помню такое: стал я с ней играть на нарошечных картонных весах – спелую клюкву весить. – Маруся выбрала самую большую клюквину, насквозь проткнула ее тремя булавками и предложила мне проглотить – на счастье.

Я взял да и проглотил.

А потом мне было скверно, но я молчал по совету сестренки.

Еще помню: отец пришел с охоты, принес рябчиков и на другой день за обедом меня заботливо угощал рябчиками и спрашивал – где мама.

У меня сохранилось единственное письмо отца 1887 и вот несколько строк:

– Я больше неупотребляю лекарств, только изредка пью жир да и то как-то все забываю, теперь думаю пить молоко с коньяком – это мне советует наш промысловый доктор.

У отца развилась аневризма – расширенье артерии.

Осенью 1889 отец скончался.

Опять помню: было много дома народу, мне сказали, что отец крепко спит и надо разбудить его к чаю.

Я долго будил его, хлестая рубахой.

Он невставал с тех пор.

Дядя Костя увез меня в Пермь.

Меня взяли на воспитанье Трущовы: тетка Александра (родная сестра матери) и ее муж Григорий Семенович, который управлял крупным буксирным пароходством Любимова (оно есть и ныне) в Перми.

Семья Трущовых жила на готовой квартире – особняке, около пристани на берегу Камы – в пол-горе.

Это был двухэтажный деревянный дом, а кругом дома огромное место – угор с редкими елками, пихтами, тополями, огородом, конюшнями, сараями и дивным Ключом, бьющим из горы в чан – избушку.

Верхний этаж дома занимали Трущовы, внизу жили матросы, кучер, садовник Никитичи матерьяль-ный.

На эту пристань, в дом к Трущовым меня и привезли на жизнь дальше.

Сестренка Маруся, начавшая учиться осталась у тети Ольги – родной сестры матери – вышедшей замуж за Ивана Гавриловича Волкова – дядю Ваню.

Братика Гришу взял дядя – Петръ Филиппович Каменский – брат отца.

Жизнь Васи началась:

 
Вася КАМЕНСКИЙ
апрель 5 перед ПАСХОЙ.
С золотых приисков
на буксирную пристань
Любимова.
Свистки пароходовъ
ПО НОЧАМ
всплески плис
и на мачтах огни.
Мы одни.
Отдают якоря.
Отъ чудес
трое жались
под одним одеялом.
Вася, Алеша и Петя.
На пристани
в рупор кричали.
Из какой то страны
приставали с баржами.
Мы уставали
по мешкам и ящикам
в красных лабазах.
ВСЕ УТОНУЛО.
Запах дома остался
и манит
за Каму рыбачить.
Молчу-чу-чу-кузнечик:
ци-ци-вий
ци-ци-вий.
Давай поставим
западенку.
Завтра
воскресенье —
надо
очень рано встать —
В тумане
вдруг
пароход у окна
и арбузы.
 

На пристани на Каме

С золотых приисков уральских гор Кочконара и Теплой – на берег Камы, к пароходам – это был Васин первый перелет, полный острого впечатленья и жуткой неизведанности.

К тому же новая семья – и все смутно.

Ребята: Саня, Соня, Алеша, Петя.

У тети Саши кто то рождается еще и умирает.

Дядя Гриша – строгий, никогда несмеется, неиграет с детьми, за столом шалить невелит и матросы его боятся, он всеми распоряжается, его страшно слушать.

Вася – Алеша целые дни болтаются по угору, – если лето – пускают змейки, сами клеют, стружат ножами дранки, бегают к ключу – там около чана ящик-садок с рыбой: стерляди, язи, налимы – живые, плавают.

Или торчат у матросов внизу – разглядывают их, слушают: там целые чудеса разсказызаются.

Матросы что нибудь им устраивают, забавляют, балуют.

Я – Вася – в солнцерадостном детстве

 
Внизу еще жил Никитич
Черемный он и делал иконы
Носил огурцы из парника
Нам и кормил птичек
У коровьяго загона.
Все ладно —
Только нас нетронь.
Да нетронь пожалуйста
Нисколичко – мы тоже голуби
А-гурль-а-гурль.
 

Только разыграются – обедать зовут, сиди вот смирно, разве ногами поболтают.

Няня у ребят была давнишняя – славная и все ворчала на Васю.

 
У затейщик
Нещувной разгайло —
Убежал опять.
Лей щи в хайло.
Кукла. Верный.
С забора мы
Легко залезем на крышу
Сеновала —
Оттуда жизнь
Еще привольней.
 

Всю радость разносили по галькам берега, по бревнам плотов, по поленницам.

 
Заимка наша —
Гора и берег Камы
Домик в косогоре.
Баржи и плоты.
Пиленым деревом
Пахнут вечера
Сегодня как вчера
У балагушек лыковых
Где пильщики – татары
Костры дымятся.
Скрипка и гармошка
Длинно голосят.
Кого то зевласто зовут —
Татарята ревут.
 

Кто то сказал ребятам, что земля кружится.

Вася залез с чердака на крышу дома к трубе и действительно увидал, что жизнь кружится и ветер кругом – высоко, страшно упасть.

 
Змейки клеили
С дребезжалкой
К небу запускали
И – удивленные – следили
И резвой и жалкой
И обиженной душой
Самим летать хотелось:
Птиц полеты
Казались просты и легки.
 
 
Недвижность ястреба
Раскрылённая
Сулила затейщикам
Удачи выдумок.
 

…И случилась с Васей острая беда: взрослых дома небыло, ребята играли на балконе, а Вася заявил, что полетит сейчас на елку, залез на край балкона, замахал руками и упал на землю, расшибся, долго лежал без сознанья, водой отливали, водкой растирали, ожил.

Нянька утешала Васю: ничего – говорит – до свадьбы все заживет.

 
V лога в косогоре,
бил ключ студеный.
Чан от травы зеленый
Чанил воду.
Ведёрный стук
Баскущих водоносиц
И скрип росписных коромысл
Вносил ядрёный смысл.
Как в чулане
Чудаки —
 
 
Жили в чане
Стерляди и судаки.
Мы их жалели
Кормили и ели.
 

Вертелись дни и пахло яблоками. Ночью няня рассказывала или про ведьм, про оборотней, про банных.

 
И ночи-то чернуще-долгие.
Проснешься страшно:
Блазиит – кто-то – ой.
Глубже лезь под одеяло
И корчись чуть дыша.
Пока не улетела
Заячья душа.
Одеяло тыщу раз спасало.
И подушка.
Вповалку лучше спать —
Да не с краю.
 

А утром неверилось в леших.

Приходили в гости Нина, Маня ночевать под праздник, они были городскими и иначе все понимали и все разсказывали.

Вася слушал и удивлялся.

 
И под каждый праздник
В благовест
Ходили все в Никольскую —
Ко всенощной.
Шалить дорогой не давали
Поэтому с собой в карманы
Брали сахару хлеба и
Какую нибудь свистульку.
Свет свечей, лампад
И золотые отблески,
Пенье хора строгое и
Ладан —
Вносили в душу
Совсем иную жизнь ангелов.
 

Все вокруг – каждый шаг – надо было проникнуть, со всем вокруг слиться.

 
Свердоголовые угланы
Со слудских улиц
В наше чистое гнездо
Таскали
Понятие о городе.
Мы были рыцари —
Им доверяли
Свои сокровища,
А городские канальи воровали.
Мы несердились.  – понимали
Всех разбойников.
 

Школа

Одно лето на даче в Лёвшине забавно жили.

А осенью тетя Саша повела семилетняго Васю в школу Слудской церкви.

Вася начал учиться.

Васе сшили синюю форму, купили книги с картинками, пенал, сумку, тетрадки.

Вася стал рано вставать, пить чай и уходить в школу.

И первый год учился прилежно: все приглядывался к обстановке.

Во втором классе сразу разбаловался, начал дурачиться, неучить уроков.

Стали вызывать тетю Сашу в школу и Васе начало попадать, и здорово.

В школе ставили в угол, оставляли безобеда, дома ругали, теребили за уши-волосы.

Школа сразу опротивела.

Однако он ее кончил и Васю определили в другую школу – на базаре – в двухклассную городскую.

Там было интереснее – больше книг – больше ребят, больше шалостей – прибавилась гимнастика – Васю стали больше дома лупить за все это вместе. Начал учиться в реальном Алеша, Саня в гимназии.

Кама

Кама – вот волшебный журнальный источник утрозарных радостей, неожиданных праздников, яркоцветных затей, славных подвигов.

Кама – будто первый верный друг, никогда неизменный, всегда близкий, добрый, светлый.

С самой ранней весны, как проходил лёд, прибывала вода, появлялись параходы, подавая свистки, ставились нефтянки, пристани, а на берегу целые дни рыбаки смолили лодки, иные – мартышки – ловили дрова баграми, по вечерам сакали рыбу – Кама с каждым зеленеющим днем обещала все новые восторги, новые возможности, новые костры в отраженьях у берегов.

Кама единственное-как Солнце – счастье, ласково матерински обвеявшее мое сиротское детство теплыми чудесами.

Кама – вот кто была моей желанной подругой ни разу меня не обидевшей.

Кама – вот кто была моей крыловейной сказкой впервые разсказавшей моему сердцу изумительную правду: будто во мне живет нечто иное – второе существо, которое будет называться после Поэтом.

Тогда я непонял значенья этих великих слов о Поэте во мне, но всем своим существом я почувствовал Истину

Бывали мгновенья – чаще вечером у окна – когда один долго смотрел на Каму я действительно ясно ощущал в себе совсем иную жизнь, похожую на песню, на птицу, на ветер, на облака.

Я горячо радовался что во мне живет способность вольно мыслить, думать, переноситься, воображать – тогда я вспоминал о сказках, песнях, книгах.

Все настойчивее я представлял себя другим, совсем другим – кем можно быть.

Кама – волновала мои воображенья, куда то звала, обещала, дарила сны.

Однако жизнь моя – ребенка – мальчика – ученика шла своим чередом: мне снова хотелось играть, бегать, кричать, спасаться от взглядов дяди и теги, звать Алешу озорничать, затевать дела на пристани, на Каме, в ограде, в своей клетушке

Птицы поют

Пуще всего Вася с Алешей любили ловить птиц и ловили их с любовным мастерством.

Сами садки, западёнки делали, а больше покупали.

Ловля шла в любимовском саду, около озера, между лесной горой и прядильней – эта прядильня тянулась с версту и там появлялись прядильщики с бородами и шли они взад пятки.

Из окна – отверстия прядильни можно было наблюдать поставленную западёнку и подсвистывать кузек:

– Ци-ци-вий. Ци-ци-вий.

Вот под праздник пошлют к обедне Васю и Алешу, а они припасут западёнки да и ловят птиц.

Тройная таинственность: удрали от обедни ловить, чтобы никто неувидал и кабы птицы незаметили.

Объяснялись жестами, наблюдали с диким волненьем и уж если захлопывала западёнка кузю или жулана – бежали снимать, угорело скакали, присядали от счастья.

Была у них балагушка своя в угоре около дома в ёлках и там птицы в садках висели и – главное – покурить можно мох, выдерганный из бани.

В балагушке все затеи придумывались и мальчишки туда заходили по разным делам и всегда тихонько, таинственно.

И всегда эти мальчишки что нибудь стянут, выманят.

Раз Вася – Алеша пришли в балагушку и смотрят: крыша отодрана и все садки с птицами украдены.

– Вот те на.

Решили, что спер Санко Зеров или болотские.

Всетаки часть у Зерова нашли.

Зеров – тоже птицелов на монастырской – если идти в Слудскую церковь всегда видать в окнах бедного дома садки с птицами, а сквозь тын забора шестик с перекладинкой и западёнка висит со щеглом или с кузей.

Братья Зеровы не хуже умели ловить и рыбу – поэтому Вася – Алеша их уважали.

У Васи – Алеши – Пети в комнате жил один клест – совсем их приятель.

Клест свободно вылетал из садка, сам открывал перекрещенным носом дверцу, находил себе что надо: иногда промокашку из тетради утащит в садок и разорвет на мелкие кусочки, иногда хлеб стащит и поет – разговаривает.

Стали окно открывать на улицу, а клест полетает по елкам и снова прилетит.

Вася – Алеша уехали куда то на дачу что ли – на несколько дней – приезжают, а клеста нет – значит нянька или кухарка закрыли окно, когда клест улетел и забыли про него, а он наверно стучался.

Вася ревел и ворчал на няньку:

– У бабы несчастные.

Жалко было друга – клеста.

Еще большими друзьями Васи – Ялеши были собаки: Кукла и Верный, дворовые, хохлатые.

И все слова понимали, все движенья, все чувства.

Много раз Вася – больно надерганный за волосы за уши – за шалости – уходил в слезах к друзьям – собакам и те тепло прижимались к нему, лизали руки, утешая, успокаивая.

Были случаи когда Верный и Кукла бросались на рассерженных кричащих во дворе тетю или дядю, спасая Васю от побоев.

Зато эти друзья – если видели Васю веселым – звонким – с радостным лаем скакали вокруг и возились отчаянно.

Из товарищей – мальчиков к Васе часто приходил Саша Потапов-с Набережной – и у него Вася научился играть на гармошке, которая стала тоже одной из нежных подруг.

Но самой желанной и близкой подругой всегда была – книга.

Вася читал очень много и все – что только ему попадалось – от Гоголя до жития Иоанна Кронштадскаго и всех святых.

А про разбойников Яшку Смертенского и Стеньку Разина он мог читать по тысячу раз, покупая эти книги на базаре.

Особенно он полюбил Стеньку Разина, да так горячо полюбил, что с Ялешей – Петей и всеми мальчишками и где только можно он затевал игры в разбойников, а сам был Стенькой Разиным, раздавая все свои богатства и складывая голову за друзей своих – за народную понизовую вольницу.

Игры в Стеньку Разина продолжались целые годы, как только подходил случай развернуть сбою удаль.

Сеновалы, сараи, балагушки, лабазы, деревья, лог с норами – все было к услугам шайки разбойников.

А чулан с шаньгами, со сливками, с пенками, кухня с разными продуктами и – особенно – шкаф в столовой – где хранились конфекты, печенья, сахар, варенье и вина – подвергались много раз удачному нападенью шайки.

Слямзить, стяпорщить, стянуть, стащить – и потом честно разделить – были главными заслугами разбойников.

А уж самое главное – это как нибудь украсть из комода у тети несколько двугривенных на важные дела; надо купить пороху, пистонов (разбивали камнями), корму птицам, садок, западёнку дубовую, удочек, мешок для прикорма, кренделей, яблоков, конфект.

Расходов было густо.

Впрочем крупным приходам много помогали богатые Каменские, давая на гостинцы гостю Васе по трешнице, а то и по пятерке.

Всех щедрее на свете для Васи были дядя Николай и двоюродный брат Александр Петрович Каменские – люди с размахом, добрые, светлые, чуткие.

Главное же главнейшого из жизни шайки разбойников – Васи и Алеши – было забраться в красные лабазы на пристани, ловко подрезать перочинным ножиком какой нибудь мешок с изюмом или орехами или рожками, нагрузить за рубаху и удрать на сеновал, забиться в сено и есть добычу.

Вот где трепетало счастье.

Вася чавкался и думал; откуда эти сладкие мешки – куда их везут – и кто счастливый владеет ими так, что если захочет – съест сам весь мешок.

Ого – а сколько таких мешков и ящиков в огромных пяти лабазах – горы.

Вообще на буксирной пристани жили сплошь чудеса летом.

Всюду лежат якоря, цепи, смолистые канаты, бочки, везде бегают матросы, кричат, арестанты грузят, бабы с мужиками поют на баржах у мостков:

 
Эй качай наша качай
Знай раскачивай качай —
Наша ходко идет
Подается вперед —
Ходом ходом веселее
Мы покатим поскорее
Я вот идет-идет-идет
А вот идет-идет-идет.
 

И это – а вот идет-идет-идет – тянули пока из трюма баржи на веревках на палубу не вытащат груз.

Эта песня лилась непрестанно.

Или вдруг ночью – сквозь сон Вася слышит, как подходит буксирный пароход с баржами к пристани, как капитан и водоливы перекрикиваются в рупор.

По свистку Вася знал названье любимовского парохода и капитана на нем.

Утром рано проснется и смотрит: перед окном три-четыре длинных баржи и впереди на якоре пароход, белый, важный.

Значит к дяде придет обедать капитан, а матрос принесет живых стерлядей или арбузы и яблоки.

Рыбу опустят в чан, за обедом – арбуз.

Прибытие снизу парохода было ярким праздником Васи и всех.

В два три дня можно успеть обделать под общий шум всякие дела незаметно: и дядя Гриша и тетя Саша отвлечены гостями, волненьями.

Милые, родные, белые, важные пароходы с баржами и без барж – пассажирские – вы столько много – щедро давали Васе удивительных радостей – праздников, что он до конца дней своих незабудет питать к вам – пароходы, баржи и пристани – светлые чувства благодарности от всей глубины любви, от всей раэдольности восторженного сердца.