Текст книги "Осиное гнездо (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

  Сержанты начали ходить по струнке при его появлении, а новобранцы застегивали ширинки на брюках и даже, кто перепутал рукава гимнастерки с брюками, спешили стать в строй.

  – Школа-а-а! ирно!

  – Вольно! – сказал майор, – никуда не годится, сержант Артемьев.

  – Вольно, не значит шевелиться, – закричал дежурный Попов. – Вольно, значит: можно ослабить левую или правую ногу, дышать левой или правой ноздрей, но ни в коем случае не выпускать пар из штанов, а то есть мудрецы, которые научились делать эту операцию с буржуазным уклоном, не слышно: стрельбы нет, а вонь страшная. Правильно я говорю, товарищ майор?

  – Двойка вам за подъем, – вынес приговор начальник школы, как бы ни слыша сержанта Попова. – Это никуда не годится, − побагровел начальник. − Вы потратили на то, чтобы стать в строй целую минуту и сорок пять секунд, а вам отводится только пятьдесят секунд. Понимаете вы это? Вы знаете, с какой скоростью летят самолеты? Если вы будете так подниматься, у нас вражеская авиация все города превратит в руины. Сержант Попов! А сержант Попов, вы что оглохли?

  – Я сержант Попов, товарищ майор! Так точно, оглох малость.

  – Сегодня вместо личного времени, нет, вместо вечернего сна и личного времени, тренировка на предмет подъема и отбоя до тех пор, пока новобранцы не будут становиться в строй одетыми, застегнутыми на все пуговицы за пятьдесят секунд. Завтра мне доложите, с какой скоростью эти мамкины сынки, встают с кровати и сколько времени тратят на то, чтобы привести себя в боевой порядок. А сейчас можно приступить к заправке постелей.

  – Взвод, на месте! – выпучил глаза сержант Артемьев. – Эх вы, ослы! Вы слышали, что сказал начальник школы? Я не только до ужина устрою вам тренировку, но и после ужина, который вы не заслуживаете, а то и после отбоя.

  – После отбоя нельзя, – сказал дежурный сержант Попов.

  – Ничего, я с ними на плацу строевой подготовкой займусь, попрошу разрешения у начальника школы, – сказал Артемьев.

  – Это другое дело.

   Новобранцы бросились заправлять кровати, но сержанты тут же переворачивали матрасы и заставляли перестилать заново, сопровождая свои требования грубыми словами и площадной бранью. Кровать должна выглядеть ровной, как гладильная доска с острыми кантами по бокам. Слюнявишь пальцы и мнешь ими одеяло, чтоб получился ребристый прямой угол по обеим сторонам матраса.

  Утренняя зарядка тоже была нелегким испытанием для курсантов полковой школы. Ее следовало начинать более щадяще с последующей нагрузкой, а сержанты, ну какие они были наставники, что они понимали в спорте, в психологии ребят, кто их обучал элементарным правилам педагогики и физиологии? Это были мальчишки с семилетним образованием, не прочитавшие ни одной книги в жизни, а грубость, хамство им передалось от начальника школы майора Степаненко.

  Я страдал от утренней зарядки, задыхался, а после трех месяцев муштры, давал три круга свободно.

  После утренней пробежки, мокрые, словно купались в одежде, бежали в школу заправлять кровати. Бомбушкарь сразу засыпал, взобравшись на второй ярус, а когда сержант Кошкин давал команду спуститься на пол, падал обязательно кому-то на голову.

  На заправку кроватей отводилось несколько минут, потом мы становились в строй и после команды: запевай, шли в столовую.

  Казалось: столовая это то место, где можно не только покушать, но и отдохнуть..., хотя бы немного. Но не тут-то было. Вы еще не доели суп, как могли услышать команду: строиться.

  Возвратившись в казарму, обязательно с песней и одновременным размахиванием рук, курсантов усаживали в душной казарме впритык друг к другу слушать какой-нибудь талмуд Ленина. Нельзя думать, что это был отдых – это была мучительная борьба со сном. Сержант читал нудно, не соблюдая знаков препинания, сам не понимая, о чем идет речь и, теряя интерес к тому, что держал в руках. В этот раз солдаты сидели так плотно друг к другу, что тепло от одного передавалось другому. Солдатики выпускали пар не только изо рта, но и из отверстия, на котором сидели, поэтому спертый воздух, жара способствовали тому, что глаза закрывались мимо воли, и с этим ничего нельзя было поделать.

   Сержант Артемьев монотонно читал устав внутренней службы, а слушатели, утомленные и не отоспавшиеся, после трех бессонных ночей и длинной дороги в товарном вагоне, стали посапывать с закрытыми глазами и опущенными головами.

  – Будут ли вопросы? – спросил сержант, после того, как прочитал страницу устава.

  Я поднял руку.

  – Слушаю вас!

  – Мы...

  – Называйте свою фамилию, когда встаете!

  – Славский, – сказал я.

  – Слушаю вас.

  – Мы не спали три ночи, мы все как вареные. А вы нас все мучаете, будто мы деревяшки, а не люди. Завтра мы будем другими, вот увидите.

  – Не смейте говорить от имени всех, я запрещаю вам говорить от имени остальных. Только от себя и за себя. И то не всегда, не всякий раз, когда вам вздумается. Это вам не гражданка. Вы − солдат славной советской армии и имеете право дышать, кушать, спать, тренироваться и молчать. Прошу спердонить: я не так выразился. Вы обязаны молчать, или выражаясь народным языком, держать поддувало закрытым.

  – Мы что – лишены конституции?

  – Да, да, вот именно. В армии нет конституции. О конституции забудьте. В армии вместо конституции уставы. А уставы мы будем изучать. Что касаемо бессонных ночей, то вы служите в армии, Советской армии, а она передовая в мире. Так-то, мамкины сыночки. Я тоже ехал вместе с вами, мне тоже хочется спать, но армия есть армия. А вы знаете, на войне, сколько ночей бойцы не спят? Неделями и ничего, а вы каких-то три дня не поспали и уже плачете, мамкины сыночки. Тоже мне неженки! Да вас лупить надо как сидорову козу каждого по отдельности. Будут еще вопросы? Нет вопросов? Тогда снова на заправку кроватей!

   4

  Распорядок дня в полковой школе был настолько уплотненным, что с шести утра до десяти вечера любой курсант был загружен буквально по минутам. Время перекура или посещения нулевого помещения нигде не значилось. Чтобы отлучиться на несколько минут в общественное место, надо было выдержать целую тираду унизительных упреков со стороны своего или дежурного сержанта. Никто никаких различий не делал, всех стригли под одну гребенку. К примеру, курсант Изанский, спокойно выслушивал любое унижение и даже улыбался при этом, а я очень болезненно переносил любое оскорбительное слово. Смысл любого оскорбительного, унизительного слова лип ко мне как муха на навоз. Я хотел немедленно дать ответ, но любой ответ, любое слово принесло бы мне наказание и сопровождалось бы еще более грубой бранью со стороны сержанта, будь то командира отделения, дежурного по школе, или любого другого, даже сержанта Сухэ, который общался с солдатами на любом, но только не на русском языке. Единственное, где он не плавал, так это в русском мате. Как я узнал гораздо позже, русский мат ˗ это особый пласт языка, который стремится проникнуть в любые языки мира.

  – Ты – мамкин сынок, но мне наложить кучу на это. У тебя рожа кривая, нижние зубы выпирают, а верхние гнилые, изо рта от тебя воняет, мотня грязная, тьфу на тебя!

  – Это неправда, – пробовал защищаться я, и мои глаза становились мокрыми.

  – Что? Ты еще смеешь вякать, крысенок недоношенный? Такие как ты, выходят из заднего прохода, а не оттуда, откуда положено. Будешь хрюкать ˗ пойдешь мыть полы сегодня ночью в штабе. Понял? Понял, я спрашиваю?

  При этом он брал за подбородок и приближал свое лицо к моим глазам.

  Я как и все молча переносил наказание, зная, что сержант Артемьев получает от этого кайф, как от махорочной самокрутки.

  Обычно в шесть утра дежурный по школе во всю глотку орал:

  – Школа, подъем! Строиться!!!

  На подъем, на то, чтобы одеться и стать в строй, отводилось 50 секунд. Далеко не все курсанты могли это сделать. Кто-то, в спешке, путал брюки с рукавами гимнастерки и за это подвергался унизительному словоблудию. Кто-то застегивал гимнастерку не на все пуговицы, кто-то терял широкий брезентовый ремень с железной пряжкой.

  После переклички в строю, срочно все выводились на утреннюю зарядку. Усиленная пробежка несколько кругов на спортивной площадке, была мучительной, особенно в первые дни, но потом мы привыкли, и наше сердце справлялось с нагрузкой, но любви к утренней зарядке так и не появилось.

   Наиболее сложным, если не сказать мучительным было подтягивание на перекладине: у всех курсантов было молоко в мышцах. Я вспомнил, что в школе, где я учился до призыва в армию, вообще никакой перекладины не было, а преподаватель физкультуры, вместо урока, всегда говорила: погуляйте, ребята.

  Ни я, ни другие курсанты и знать не могли, что физическая вялость, а точнее немощь, повлияет на наш выпуск: мало кому присвоили звание младшего сержанта. Что это за сержант, командир отделения, который не может подтянуться на перекладине десять раз, показать подчиненным пример?

  Самым унылым занятием было изучение уставов внутренней, караульной службы, изучение мат части и стрелкового дела.

  Эти занятия вели сержанты. Это были плохие учителя, умели только читать и то невыразительно, а только монотонно. Курсанты тут же погружались в сон. Не помогали никакие наказания: каждый день было то же самое.

  ˗ Строевой подготовка, ваш мат, блат ныкончается и ны подныматся ваш голова! Встат, смирррна! Ти пачэма спат, блат твоя мать? На вечер снова мыт пол. Как твой фамилий, блат твоя мат?

  ˗ Бамбушкарь, ˗ вскочил Бамбушкарь, словно ему воткнули шило в пятую точку.

  ˗ Нэ спат на урок, Бушка Мошка, а то отправит ти на драйка пол.

  ˗ Га˗га˗га, ˗ заревела вся школа.

  Сержант Сухэ растерялся, но ненадолго. Он убедился, что у него указка в руках и что он стоит у доски, пустил указку в ход, он стучал ею по классной доске до тех пор, пока не появился Писькоченко.

  ˗ Что произошло?! Сержант Сухэ, успокойтесь, а то звуки доходят до самого майора Степаненко, а майор Степаненко..., он когда ему мешают мыслить, начинает нервничать и рваться к источнику, откуда берется нервозность.

  ˗ Товарищ старшина Писько˗ кукученко, мой весь ночь не спал, готовитса на урок, они, блат их мат, смеются. Что дэлат, Писько ˗ Кукучко?

  ˗ Сейчас решим. Курсант Шаталов! ко мне!

  Шаталов поднялся, нет, вскочил ˗ руки по швам.

  ˗ Вот тебе устав, читай ребятам. Очки нужны?

  ˗ Никак нет, товарищ старшина.

  ˗ Следуйте за мной, сержант Сухэ, ˗ скомандовал старшина.

  Сержант Сухэ долго не появлялся, уже все думали, что он испарился навсегда, но однажды в одно из воскресений, он явился с повязкой на руке, на которой белыми буквами на красной повязке значилось: дежурный по школе.

  Я почувствовал недоброе, и мои опасения вскоре сбылись. Перед вечерним построением, когда нам разрешалось подшивать новые воротнички, он подкрался к тому месту, где я сидел и заорал:

  ˗ Ти пачэму, блат твоя мат, сидишь на заправленный койка, разрушая канты по обоим сторонам матрас? встать, блат твоя мат! Один наряд на очеред.

  ˗ А что делать, когда все спят.

  ˗ Драить пол на кабинет, на майор Степка.

  Я думал: он шутит, но после вечерней проверки, Сухэ явился и сказал:

  ˗ Моя и твоя пошла, блат твоя мат.

  Я получил ведро с водой и небольшую тряпку. Надо было вымыть пол. Большую часть небольшого кабинета занимал стол на ножках , куда можно было просунуть руку, но никак не голову. Как будто я все выполнил и позвал своего мучителя принять работу. Сухэ пришел, посмотрел.

  ˗ Давай, твоя мат, сначала.

  У меня энтузиазм немного спал, но я снова вымыл подсохший пол.

  ˗ Мыть под стол, блат твоя мат, ˗ сказал сержант и повернулся, чтобы уйти подремать.

  ˗ Подождите, товарищ сержант. Под стол я не могу залезть, а швабры у нас нет, что делать.

  ˗ Нычего нэ дэлат, толко мыть.

  Уже был четвертый час утра. Я тихонько пробрался в кабинет, где сержант уже храпел и ни на что не реагировал, вернулся в кабинет начальника школы Степаненко, разлил всю воду и веником наделал много луж, которые едва сверкали от света двух лампочек, прикрепленных к потолку, а потом ушел спать.

  Что было потом, никто из нас не знал, но сержант Сухэ снова исчез и больше не появлялся.

  Мы спокойно стали учить текст песни «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед», а потом распевали ее в строю во время шествия на обед и обратно.

  В этот раз дежурный по школе сержант Кошкин отвел курсантов на завтрак, он шел во главе колоны, сам пел активно и в столовой рубанул две порции, а затем так же организованно все вернулись в казарму в ожидании команды.

  – Садитесь! – скомандовал сержант Кошкин.

  – Куда садиться? – спросил один солдат.

  – Не болтать! Не разговаривать и не задавать без разрешения вопросов. Садитесь на пол, если места не хватило. Представьте, что находитесь в полевых условиях.

  – Так пол грязный, будто кошка наследила, – сказал кто-то с тревогой в голосе.

  – Задницами поелозьте и пол будет сверкать, как у кота одно место, – сказал Кошкин и расхохотался.

  – Как у кота яйца, чего уж там, – сказал курсант Балаболкин. – Надо говорить все, как есть, а вы все вокруг да около.

  Курсанты расселись, как стадо баранов на пол и стали слушать лекцию о жизни Ленина и Сталина. Как всякая лекция, эта была необыкновенно скучной и располагала ко сну, буквально погружая в сон с сопением разного калибра. Всех одолел сон и, похоже, с этим никто не мог справиться. На этой лекции, что проводил старичок в массивных очках, не отрываясь от текста, присутствовали и другие сержанты – командиры отделений. А офицеры находились в штабе на совещании у майора Степаненко.

  – Эй, ты! – крикнул сержант Артемьев. – Я тебе делаю уже второе замечание. Как твоя фамилия? Свербилко?

  – Так точно, Свербилкин.

  – Так вот курсант Свербилко, тебе наряд вне очередь. Ночь мыть котлы на кухне.

  – За что?! – удивился курсант Свербилкин.

  – Молчать, бля... твоя мать, хрен твой отец. Я научу тебе Родину любить!

  – Хи-хи, – выдавил из себя Свербилкин.

  – Ты еще хай-хай? встать, твою мать. Садись, встать, смирно, садись, встать, твоя мать. Чистить уборную марш!

  – Да никуда я не пойду, ты что– офонарел? Я лучше лекцию послушаю. Слушать лекцию о Ленине гораздо лучше, чем уборную чистить, понял?

  – Боевая тревога! Боевая тревога! Воздушная боевой тревога! Свербилкайко на арест, на трибунал! Всем на улицу!

  – Да подождите, – сказал лектор. – Я сейчас заканчиваю. А потом можете всех арестовать...до моего следующего прихода. Потом выведите курсантов на свежий воздух, сделаете небольшую пробежку и вернетесь в казарму для изучения уставов или чтения романа Лациса «К нвому берегу». Я следующий раз расскажу об этом романе подробнее.

  -Расскажите, расскажите, пока нас не арестовали! – просили курсанты.

  Сержант понял, что допустил передозировку и отошел в сторону.

  Лектор снова углубился в свой конспект и продолжал так же гундосить, но скоро время кончилось. Лектор успел рассказать только о жизни Ленина.

  – О Сталине я вам расскажу в следующий раз. Надеюсь, ваше руководство подаст заявку, и я с удовольствием приду к вам, вы, ребята, хорошие слушатели, а инцидент со Свербилкиным не будем брать во внимание. А вы, товарищ сержант Сухэ..., вы тоже по-своему правы. За родину, за Сталина, вперед, – произнес лектор единственную речь, не заглядывая в бумажку.

  Когда лектор ушел, сержант Кошкин вывел курсантов на улицу. Здесь их уже ждал начальник школы майор Степаненко.

  После построения и команды «смирно» майору сдали рапорт.

  – Теперь я буду искать у вас вшей, – сказал начальник школы и тут же начал поиск с левого фланга. Солдаты наклонили стриженые головы, блестевшие как медный таз, так что на них можно было без труда увидеть самую маленькую букашку.

  – У меня всю ночь голова чесалась, – пожаловался курсант Шаталов.

  – Выйти из строя! – скомандовал майор Степаненко. – Показывайте свои вши.

  – Это не вши, а империалисты, товарищ майор!

  – Молчать! не сметь!

  Шаталов вышел, стал лицом к строю и глядел в небо, где плыли разорванные белые облака.

  – Смотреть мне в лицо, товарищ курсант, – приказал начальник школы. Он подошел ближе к курсанту и стал крутить пуговицу на гимнастерке. – Сержант Кошка! это ваш курсант?

  – Так точно, мой, – выкатывая глаза, произнес сержант Кошкин.

  – Почему не требуете у своих солдат, чтобы пуговицы блестели? Надо научить солдат чистить пуговицы. Курсант Шаталов! вместо ночного сна чистить пуговицы, сначала у себя на своей гимнастерке, а потом у всего отделения. Пуговицы должны блестеть.

  – Как у кота...

  – Молчать!

  – Есть молчать, твоя мать! – еще громче закричал сержант Кошкин.

  – Виноват, товарищ майор, больше не повторится, – виновато произнес Шаталов. – А как блестят у кота эти штуки и сам не видел. Надо завести кота, товарищ майор.

  – Сми-ирно! не разговаривать! Курсанты, слушай мою команду: головы вниз!

  Проверять наличие вшей было легко: каждого призывника, прежде чем отправить на сборный пункт, стригли под машинку.

  – Вшей нет, но головы у вас все равно грязные, а значит, в воскресение вместо выходного, поездка в баню. Головы отдраить. То, что ниже пупка тоже отдраить, чтоб блестело.

  Раздался хохот.

  – Смирна! – закричал майор. – Сержант, ведите курсантов в казарму и почитайте им Горького «Мать», а потом примите у них экзамен.

   Но, ни чтения романа, ни экзамена не было и не могло быть. Один из курсантов школы, будучи в карауле, попытался свести счеты с жизнью, пытался застрелиться, но только ранил себя.

  Начальник школы приказал собрать всех и сам прочитал лекцию о моральном поведении солдат советской армии в свете учения Ильича.

  Доведенные до отчаяния курсанты, в том числе и я, готовы были на отчаянный шаг, но после попытки курсанта застрелиться на посту, курсантов больше в караул не посылали. Да и начальнику школы должно быть здорово влетело, потому что он целых три дня ходил сам не свой и ни на кого не повышал голос.

  На третьем этаже, где жили связисты, размещалась довольно приличная библиотека, куда я записался и в каком-то томе Флобера наткнулся на фразу: «Самоубийство – признак трусости». Это серьезно повлияло на его созревшее непопулярное решение. В той же библиотеке я, спустя неделю, взял томик Шекспира и положил в тумбочку, поскольку читать, все равно не было времени.

  Сержант Кошкин редко заглядывал в тумбочки солдат, однако кто-то из курсантов доложил ему, что такой-то курсант наряду с уставами, держит в тумбочке какого-то Шекспира. Кошкин сам не знал, что делать с этим Шекспиром и решил однажды на совещании у начальника школы спросить, как быть в таких случаях.

  – Я сам посмотрю, как выглядит этот Шекспир. У него вшей нет? – спросил начальник школы.

  – Товарищ майор! Шекспир это книга, она в тумбочке у моего подчиненного, – ответил Кошкин.

  – Готовьтесь к смотру, – коротко бросил майор.

  Сержанты пришли в некоторое волнение, зная, что не только солдатам попадет, но и им самим.

  Кровати оказались на высоте: канты были наведены, одеяла в центре разглажены, ладошками солдат вместо утюгов, подушки взбиты, полотенца, сложенные треугольником, положены чуть ниже подушки. Только в тумбочках не было должного порядка и, заглядывая в них, майор приходил в бешенство. В тумбочках без труда можно было заметить ломтик хлеба на баночке с гуталином, а то и рядом с сапожной щеткой, или столовую алюминиевую ложку, завернутую в бархатную тряпочку для наведения блеска на кирзовых сапогах. Даже давно открытые жестяные банки с тушенкой соседствовали с мыльницей и зубной щеткой.

  – В тумбочках порядка нет, – ворчал он пока себе под нос. Но когда увидел книгу в тумбочке под одежной щеткой, его лицо мгновенно сделалось бордовым. – Я же говорил: ничего лишнего в тумбочках не должно быть, а здесь что? Шекспир! Кто такой Шекспир, где автор этой книги, какой здесь взвод? – выпучил глаза Степаненко.

  – Взвод связи, товарищ майор! – прикладывая руку к головному убору, и, выпирая грудь колесом, сказал старший сержант Кошкин. – Я вам уже докладывал, товарищ майор.

  – Мы для чего пригласили сюда курсантов, уставы изучать или Шекспира читать? – раскричался Степаненко, тыча книгой в нос Кошкину. – Отвечайте сейчас же, иначе я вас сниму с должности взводного или посажу на губу.

  – Виноват, товарищ майор, не досмотрел. Больше такое не повторится!

  – Где этот солдат? Я хочу на него посмотреть! Постройте взвод!

  – Взвод связи, становись! – загремел зычный голос Кошкина.

   Я белый как полотно покорно стал в строй вместе со всеми. Сослуживцы уже знали, чья это книга и кто сегодня именинник, и уже локтями выталкивали меня на середину.

  – Курсант Славский!

  – Я курсант Славский.

  – Сегодня ночью вместо сна вымыть все служебные помещения! Вместе с Шекспиром: Шекспира в зубы, щетку в руки. Становитесь в строй! – объявил сержант Кошкин.

  – Мало! Я объявляю пять суток гауптвахты курсанту Славскому, – сказал начальник школы. – А взводу объявляю: в течение трех дней после отбоя строевые занятия. Если кто думает, что прибыл сюда читать какого-то там Шекспира, пусть знает, что это глубоко ошибочное мнение.

  – Да мы...

  – Молчать!

  – Разрешите сказать, товарищ майор!

  – Молчать! Разойдись! Становись! Разойдись! Становись! Сми-ир-на! Вольно!

   Меня на следующий день отвезли на гауптвахту городским транспортом в сопровождение сержанта Артемьева, вооруженного винтовкой.

  – Тебе повезло, – сказал Артемьев.

  – Как так?

  – Тебе могли устроить темную сегодня ночью, но дежурный по школе был предупрежден, и внимательно следил за взводом. Но, к счастью, все спали мирно и ты тоже.

  – А если я сейчас начну убегать, вы будете в меня стрелять?

  – Буду, конечно.

  – Так здесь полный автобус гражданских лиц.

  – Не болтай глупости. Никуда ты убегать не станешь. А если даже и убежишь, а я не сумею пристрелить тебя, все равно тебя поймают, и тогда уже будут судить военным судом. Получишь лет пять.

  – Так много?

  – Пять может, и не получится, но три года точно.

  – Тогда я убегать не стану, честное слово. Только зачем послали вас вооруженного, я никак не пойму?

  – Положено по уставу.

   Уже было одиннадцать часов, когда меня сдали на гауптвахту.

  – У, в нашем полку прибыло, – сказал один здоровяк, протягивая руку. – Здесь свежий воздух, сосны, все, правда, огорожено колючей проволокой, но, какая разница. Спим в палатках: ни тебе зарядки, ни уставов, кормят хорошо, ни на какие работы не посылают. Да здесь курорт, браток. За что тебя сюда, а?

  – Держал в тумбочке томик Шекспира, – признался я.

  – А я по морде съездил сержанту. Слишком придирчивый.

  Действительно, это была не гауптвахта, а маленькое курортное местечко в небольшой лощине, где росли высокие сосны. Солдаты-повара сами приносили по две порции «заключенным», чайники, наполненные сладким компотом, или чаем, всякие булочки к чаю и даже конфеты.

   Требование было одно: не покидать территорию губы без разрешения начальства. А кто будет покидать маленький райский уголок, где нет ни криков, ни оскорблений, ни муштры?

  Мне показалось, что эти пять дней он находился на курорте и с великой неохотой возвращался в свою полковую школу, которая теперь готовилась к смотру. Курсанты встретили меня с интересом, стали задавать много вопросов и мое наказание отнесли не к моему капризу, а к дурости начальника школы.

  – Да он– во! – крутили курсанты пальцем у виска. – Хохол, придурковатый! Лишнюю звездочку пытается заработать на наших горбах! Чтоб ему зенки повыскакивали! Мы сразу поняли, что ты не виноват. Он, конечно, не знает, кто такой Шекспир, он думает, что Шекспир это Уинстон Черчилль, мурло-сверло.

   5

  Заместитель начальника школы подполковник Перепелка был нашим любимцем. К нему всегда можно было подойти, спросить, пожаловаться, поплакаться, как к родному отцу.

  – Ну-ну, будь мужчиной. Надо привыкнуть к строгой воинской дисциплине, а когда окончишь школу, тебе присвоят звание сержанта, поставят на должность командира отделения, самому придется быть таким же требовательным. Без этого не сможешь руководить отделением. Повышает голос сержант, а ты слушай и говори: виноват, вот все, что от тебя требуется, а ты нервничаешь, обижаешься, как мамкин сынок.

  – А почему нас лишают сна? Кровать по несколько раз заставляют заправлять? Письмо, полученное от родителей только сидя на толчке можно прочитать. Сержант унижает нас, обзывает всякими непристойными словами. Сержант Артемьев...от него жизни нет...

  – Я поговорю с ними.

  – О, не надо, товарищ полковник. Наши сержанты – мстительные люди, а нам служить – во сколько, -просил я подполковника со слезами на глазах.

  Подполковник Перепелка мало что мог сделать. У него у самого были нелады с начальником школы. Начальник школы был настоящий солдафон, служака, всегда требовал жесточайшей дисциплины в школе, сам любил орать на курсантов, не выбирал выражения, подавая тем самым нехороший пример сержантам, непосредственным руководителям курсантов. Кроме того, среди сержантов шло тайное соревнование, кто больше может унизить подчиненного и в этом первое место принадлежало сержанту Артемьеву. За ним пытался тянуться сержант Сухэ, который плохо говорил по-русски и это ему сильно мешало.

  – Я хочу привести пример, – сказал начальник школы на одном из совещаний сержантов. – Старший сержант Артемьев...

  -Вы ошиблись, товарищ майор,– сказал сержант Кошкин. – Артемьев всего лишь сержант.

  -Уже старший сержант,– сказал майор, так вот старший сержант Артемьев умеет держать дициплину во взводе. У него четкий голос, соленое словцо, от коего солдат начинает бледнеть и говорит: слушаюсь и прочие методы коммунистического воспитания. Я это приветствую.

  – Да, но курсанты падают в обморок.

  – Ну и что, пусть падают, как падают, так и подымутся. На сегодня фсе, фстать! На сегодня фсе. Разойдись!

  Подполковник Перепелка сидел, не шевелясь.

  – Ты что-то хотел сообщить. Я тебя слушаю, демократ.

  – Я думаю, что к этой молодежи должен быть другой подход.

  – К этим сосункам? Гм, тоже мне. Да их надо давить как мух. Пусть закаляются. Может еще материнскую сиську прикажете им доставить, товарищ зам? И откуда у тебя все это? Обычно наши земляки – боевитые парни, что ж это ты так, слюнтяй.

  Степаненко достал потертый блокнотик из внутреннего кармана кителя, долго листал, насупив брови, а когда нашел, просветлел.

  – Вот тут-то, наш дорогой Ильич: если враг не сдается – его уничтожают, чем больше мы расстреляем по любому поводу – тем лучше. Далее...стрелять, стрелять и еще раз стрелять.

   У Ленина надо учиться, фсе. Можете быть свободны.

   ***

  Самыми заядлыми и принципиальными служаками, использующими все, дозволенные и недозволенные, моральные и аморальные средства для достижения своей личной цели, нередко проявляющие жестокость по отношению к рядовому солдату срочной службы, были евреи и украинцы. От сержанта до полковника.

  В отличие от евреев, все, кто носил фамилию на «енко», не дружили между собой, не поддерживали друг друга, скорее, наоборот, устраивали козни, подсиживали друг друга и даже писали – страшно подумать – доносы.

  Среди служивых украинцев в виду их многочисленности, в очень редких случаях были и порядочные люди, в сердце и душе которых жило нечто большее, чем очередная звездочка, или должность.

  Полковая школа для младшего сержантского состава, куда направлялись новобранцы, не зная, куда их увозят, ибо это было важной государственной тайной, находилась в городе Минске, на Логойском тракте, рядом со штабом Белорусского военного округа (БВО).

  Начальник школы майор Степаненко из кожи вон лез, чтобы получить звание подполковника, поскольку его заместитель по полит части уже давно носил погоны подполковника, хотя в его биографии было много дыр и пробелов, неприемлемых для офицера советской армии.

  Он все порывался выказать свою обиду земляку, да что толку? земляк ничем помочь не мог, все не так шло, не получалось и основное препятствие этому было недоверие высокого начальства к подчиненному. При назначении на должность начальника школы ему пошли навстречу и спросили, кого он выберет своим замом из трех предложенных кандидатур. Он выбрал земляка, подполковника Перепелку в надежде, что если его заместителем будет человек с погонами подполковника, то не пройдет и трех месяцев, как ему, майору, присвоят такое же звание: не может же начальник школы носить погоны с одной звездочкой, а его зам с двумя.

  Но время шло, а майору никто вторую звездочку не лепил, и он стал нервничать.

  А подполковник Перепелка в возрасте сорока лет был всего лишь заместителем начальника полковой школы по полит части и во всем подчинялся майору Степаненко, человеку с дурным, непредсказуемым характером, заядлым служакой, не терпящим инакомыслия своих подчиненных. Даже если на улице была скверная погода, а начальник школы Степаненко находил, что такая погода – хорошая погода, надо было отвечать:

  – Так точно, товарищ майор, на улице прекрасная погода!

  Не везло подполковнику Перепелке в личной жизни и это сказалось на его послужном списке. Мало того, ему грозил развод в третий раз, что могло привести к инвалидности без сохранения содержания. Ведь если отберут партийный билет за многоженство или за какие-то другие нарушение партийного устава, человек автоматически становился инвалидом без сохранения содержания. Но чтобы совсем не умереть с голоду, бывшего партийца могли направить заведующим баней, но никак не больше.

   От двух предыдущих жен остались дети, а с третьей он жил, как кошка с собакой. Больше всех свирепствовала первая жена Наталья, которую после развода никто не брал замуж. Она замучила работников бухгалтерии воинской части, где Перепелке начисляли зарплату, требуя половину зарплаты мужа на своих троих детей, двое из которых она нагуляла гораздо позже, после того, как от нее едва ушел бедный Перепелка.

  В бухгалтерии ей ничем не могли помочь, потому что у них уже было решение суда: удерживать из всех видов зарплаты на одного ребенка. Тогда Наталья ринулась по начальству. Она хорошо одевалась, душилась, наводила макияж и ринулась в бой, всячески поносила подполковника, утверждала, что бывший муж аморальный тип, прикрывающийся партийным билетом, а на самом деле, это темная личность.

  Слова о партбилете срабатывали, внешность Натальи подтверждала искренние ее намерения просветить начальство и все это, разумеется, не способствовало авторитету подполковника. Раздавались голоса, что его надо исключить из партии за многоженство.