Текст книги "Осиное гнездо (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

  Вдруг резко открылась дверь, на пороге показалась Нина с сумкой через плечо. Увидев гостя, налилась краской, швырнула сумку на кровать и снова схватилась за ручку двери, собираясь выйти из комнаты. Я стоял навытяжку, как перед капитаном: я чувствовал свою вину перед Ниной, только не знал, насколько тяжела моя вина перед ней.

  – Извините за вторжение, Антонина Ивановна, – сказал я, обращаясь к матери, а не к Нине и вышел из комнаты. Через некоторое время ленивой походкой вышла и Нина.

  – Тебе не следовало приходить сюда, – сказала она не свойственным ей раздражительным тоном. – Как это ты решился?

  – Вы мне звонили, я стоял рядом в это время, а наш командир, он своеобразный человек, не дал мне возможности поднять трубку. Я подумал...

  – Не надо думать...скажи, мать что-нибудь говорила обо мне? Только честно.

  – Нет, ничего она не говорила, – покривил я душой, – я пришел только недавно. Я так рад...что вижу вас...тебя.

  Нина немного смягчилась. Она проводила гостя до забора, подошла ко мне на близкое расстояние, положила руку на плечо и улыбнулась. Она была так же прекрасна, как всегда и я тут же забыл, что она, мгновение тому назад, была хмурая и даже злая и выглядела несколько дурно, а самое главное, была непредсказуема в своем поведении.

  – Ты не обращай на меня внимания. Это все от боли, которая живет внутри нас и с этим нелегко справиться. Иди, отдыхай.

  – А завтра мы встретимся?

  – Зачем тебе это нужно?

  – Нужно! Если бы не нужно, я не стал бы просить об этом. Хотите, я на колени стану, прямо тут же, сию минуту.

  – Не надо становиться на колени, я не принцесса, я и так пойму.

  Широкая улыбка осветила ее прекрасное лицо, глаза наполнились блеском и глубиной, в которых я всегда тонул, и никогда не мог выбраться оттуда. Роскошные волосы сплошной волной накрывали ее покатые полуобнаженные плечи, а две крупные пряди закрывали ключицы и тянулись ниже пышной груди.

  – А куда ты хочешь пригласить меня? – неожиданно спросила она.

  – Все равно куда, хоть на край света, – выпалил я, совершенно не соображая, что говорю. – На лоно природы, например, а то и в парк Челюскинцев, если хотите.

  – Боже, как это скучно! Что нам делать на лоне природы или в парке? Пригласил бы в кафе или в театр, по крайней мере. А в парке Челюскинцев одна шантрапа. Я два года там не была и не хочется идти.

  – У меня тут семь рублей с копейками и то я назанимал, куда с этим пойдешь?

  Нина напряженно думала, соображала.

  – Ну что ж! Если ты такой богатый, то в воскресение поедем на озеро, оно в другом конце города за горкой Тучинкой. Я жду тебя здесь, на этом месте в десять часов утра. Только не опаздывай, я не люблю ждать. Ты-то хоть плавать умеешь?

  – Как топорик, – признался я, – но в воде бултыхаться люблю.

  – Я вижу: ты можешь только вздыхать, глядя на какую-нибудь пустышку, вроде меня, а больше ты ни на что не способен. Что мне с тобой делать? ума ни приложу.

  – Меня надо щадить и прощать, я не говорю: любить. Таких, как я, редко кто может полюбить, а прощать...

  – Не сюсюкай, не люблю слушать такое. Доброй ночи, – сказала Нина, повернулась и ушла. Я смотрел ей в след и негромко сказал:

  – Будь благословенна твоя красота.

   16

  Я с трудом дождался воскресения и в половине десятого утра, за тридцать минут до назначенного времени уже был на той стороне забора. Ровно в десять ноль-ноль Нина вышла из дома с объемной сумкой через плечо, в тоненьком ситцевом платьице до колен и симпатичной соломенной шляпке с большими полями, легко посаженной на пышные волнистые волосы. В правой руке она держала сумку с двумя бутылками пива и бутербродами, состоящими из белого хлеба, намазанного маслом и кусочками дешевой колбасы, а также четыре отварных яйца. Она тут же сбросила сумку, давая понять, что она возиться с ней больше не желает. Я с радостью схватил поклажу и последовал за Ниной к трамваю.

  Ехать пришлось около часа на нескольких видах транспорта: благо, у Нины был проездной, так называемый «единый», а я, как солдат, катался зайцем. На небольшом озере, правильнее было бы назвать его водоемом, уже загорали молодые люди, но народу было немного.

  Побродив немного в поисках места, Нина остановилась, открыла большую сумку, извлекла широкое потертое одеяло, большое полотенце, в котором находился завернутый ее купальник.

  – Расстели тут, где чище, раздевайся, а я сейчас приду, – сказала она, взяв полотенце под мышку, и направилась в сторону небольшого кустарника на другой стороне водоема.

  Я расстелил одеяло, снял пилотку, а потом и гимнастерку, но когда дело дошло до брюк, вспомнил, что на мне широкие длинные до колен солдатские трусы черного цвета, которые в народе назывались семейными, и любой мужчина на пляже выглядит в них настоящим шутом, решил не снимать брюк. Я снял кирзовые сапоги, размотал, сбившиеся портянки и засунул в голенища. Белые ступни ног и пальцы смешно торчали из брюк галифе.

  Вскоре Нина вернулась в легком модном купальнике, плотно облегающем ее фигуру, подчеркивающем те прелести, которые вам не удастся увидеть в другой обстановке, кроме как на пляже. Это была не просто Нина, это была настоящая Афродита. У меня перехватило дыхание от волнения и восторга.

  – Боже, как ты красива! – воскликнул я, уверенно называя ее на ты.

  – Ну да, нашел красивую, – расплылась в улыбке она. – А сам... чего не раздеваешься? Может, я тоже хочу полюбоваться твоей фигурой. Давай, снимай брюки!

  – Я... у меня...

  – Что у тебя – ноги нет ниже бедра?

  – Я в солдатских трусах, которые называются семейными, они широки и до колен в длину.

  – Ничего страшного, подвернешь, а хочешь, я булавкой тебе пришпилю?

  – Тогда я сейчас, – встал я и побежал в кустарник, чтобы сделать, как посоветовала Нина.

  – Ну, вот и хорошо, – сказала она, когда я вернулся. – Мужик ты стройный, ничего не скажешь и фигура у тебя... не самая, ну скажем так, плохая, но уж больно ты худосочный. Надо поправиться, и тогда сойдешь за Аполлона.

  Нина лежала на спине, вытянула, прижатые друг к другу ножки и руки вдоль туловища ладошками вверх. Я робко прилег рядом на живот, разгладил полусогнутую ладошку и прилип к ней губами. Нина не стала одергивать руку, она еще плотнее закрыла глаза, возможно, видя какой-то другой образ, а потом подняла голову, посмотрела вокруг и сказала:

  – Ах ты, котик. А губы-то у тебя горячие, как огонь. Гляди, не шибко старайся: люди вокруг. Если бы мы были одни, где-нибудь в лесочке, ты бы на этом не остановился, я уже чувствую это. А с виду, ну, такой скромный, такой стеснительный, такой робкий...

  Я лежал смирно, боялся прикоснуться к другим частям тела: передо мной лежала, как мне казалось, святая женщина, возле которой я был так близко, как и во сне не мечтал, и втайне молился на нее.

  – Ты кого-нибудь, любил раньше?

  – Мне нравилась одна девушка, – честно ответил я.

  – Ты с ней спал?

  – Как это спал?

  – Ну, ты ее раздевал и делал с ней это?

  – Нет, что ты?

  – У тебя была женщина, с которой ты делал все что хотел?

  – Нет, я еще не знаю, что это такое.

  – Ты, значит, девственник. Знаешь, как это сладко? Такими нас сделала природа. Я, пока не вышла замуж, тоже не знала никого, а теперь жалею. Сколько времени упущено, ужас.

  – Еще не поздно наверстать, – несколько раздраженно произнес я.

  – Постараюсь. Как только полюблю. Мне надо полюбить, я, как и ты, могу потерять голову и натворить глупостей, за которые буду потом, без сожаления расплачиваться.

  – Зачем же? надо делать так, чтоб не надо было расплачиваться.

  – А ты откуда знаешь, как надо делать?

  – Меня отец учил. Правда, практику пройти мне не приходилось.

  – А ты очень хотел бы попробовать?

  – С тобой?

  – Да. Со мной.

  – Нет.

  – Почему? – рассмеялась Нина.

  – Потому что я бы в тебе утонул и никогда бы не выплыл. Я бы даже в казарму не смог вернуться. Я бы совершил дезертирство, а потом попал под суд военного трибунала.

  – Какой ты чудак. Ты что всю жизнь мог бы так пылко любить женщину?

  – Тебя – да.

  – Тебе только так кажется.

  – Давай попробуем.

  – Я пробовать не хочу. Пробовала уже однажды. Отслужи положенный срок, приходи к нам на работу, и тогда будем решать, что делать. Не тонуть же тебе в моем море на глазах у моей матери. Допустим, мы сможем убежать за город, вырыть там землянку, но ты и тут не партнер: тебе в часть надо возвращаться, а мне одной локти кусать. Так-то, милый мой Ромео.

  – Нина, ты не только красива, как богиня, но и умна. Я никогда не смогу забыть тебя, если даже случится так, что это первый и последний день нашей встречи. Только ты обещай мне, что не бросишь меня, а то тебя снова кто-нибудь уведет. Я не знаю, что со мной будет.

  – Ах, ты мой милый, мой симпатичный дурачок. Да никуда я от тебя не денусь. Я немного ветреная, ты не обращай на это внимание. Я твердо решила...впрочем, это судьба...

  – Что ты решила? что?

  – Я решила что ты...– мой. Потерпи немного..., я сама тебя соблазню, девственник. Я оправлю мать на выходные к ее сестре в Гомель. Ты к нам придешь и тогда...

  Я совсем осмелел и поцеловал ее в пупок.

  – Как пахнет кожа...

  – Чем?

  – Розой, – сказал я.

  – Приятно слышать. Посмотрим, насколько тебя хватит, как долго ты сможешь гореть. А теперь спустимся на землю и пойдем, поплаваем. Солнышко припекает, вода должно быть теплая.

  – Ты иди, а я посторожу вещи.

  Нина встала, собрала волосы, перевязала их тесемочкой и бросилась в воду, в которой она чувствовала себя как рыба.

  – Боже! как хорошо, – произнес я, блаженно раскинув руки и устремив свой взор в далекое голубое небо, куда я мысленно сам возносился, думая о том, как я сейчас счастлив и сколько часов, дней, недель, а то и месяцев это может продолжаться.

   Вот уже солнце перевалило во вторую половину неба и стремительно движется к западному горизонту. Нина уедет к себе домой, к матери, а он в солдатскую казарму. Завтра понедельник. Землянка, прием сигналов, кислая рожа капитана, и так до следующего воскресения.

  Я вдруг поднялся, принял сидячее положение, чтоб посмотреть, что делает его Афродита, не потерялась ли, не охотится ли кто за ней в озере, поскольку, когда они ехали в городском транспорте, многие молодые люди с нее глаз не спускали. Но Нина плавала, кувыркалась в воде, а заметив меня, стала махать рукой, звать к себе:

  – Иди, окунись, вода просто прелесть. Жарко ведь на солнце.

   17

  Я уже собрался, было окунуться, но тут, невесть откуда, подошли двое мужчин и стали устраиваться почти рядом, не спросив на это даже разрешения, хотя свободных мест вокруг было много. Они принесли с собой новые надувные матрасы, большие свежие полотенца и огромную сумку с продуктами и напитками.

  Я стал разглаживать свое одеяло и раскладывать вокруг себя вещи, отвоевывая кусок территории, боясь, что эти нахалы улягутся буквально рядом. У меня мелькнула мысль все собрать, свернуть и перейти на другое место, но в это время из воды вышла Нина и царской походкой подошла к расстеленной на песке подстилке.

  – Иди, окунись, а я полежу, – сказала она мне и легла на спину.

  Я нехотя поднялся, подошел к берегу водоема, чтобы окунулся в прохладной, как показалось, воде и поплыл к центру. Опасную зону я преодолел без особого труда и у того берега повернулся, чтобы видеть Нину. Она уже сидела, оживленно беседовала с незнакомцами и ни разу не повернула голову в сторону озера, где плавал я. Я вышел на берег, на той противоположной стороне, где образовали тень несколько кустов, и застыл в стоячей позе. Струйки воды быстро опустились в песчаную землю, остались мокрые волосы на голове и черные мятые трусы.

  Посмотрим, что будет дальше, решил я и не торопился вернуться на свое место. Нина не только оживленно разговаривала, но и восхитительно улыбалась, а парни уже накачали воздухом свои матрасы, один из которых бросили к ногам Нины. Надувной матрас-это новинка в то время и Нина, недолго думая, схватила надувной матрас, и бросилась в водоем, восторженно хихикая и радуясь.

  – Как здорово! – воскликнула она. – Я, иди, на нем можно вдвоем плыть.

  Я немного на куксился, решая, идти или нет, а в это время владелец матраса бросился в озеро, исчез под водой и вынырнул в том самом месте, где плавала Нина, и, может быть, нечаянно или нарочно коснулся ее бедра. Нина взвизгнула, заверещала, поплыла дальше, увлекая за собой такого наглого, но приятного и, возможно, желанного молодого человека.

  Прошло совсем немного времени, и они уже были рядом, плыли вдвоем на одном надувном матрасе, он обнимал ее одной рукой, прижимал к себе, она не возражала и даже повернула к нему свою красивую голову, как бы застыла в этой позе, пока не получила поцелуй прямо в роскошные губы. На поцелуй она ответила восторгом, стала похлопывать кавалера по спине, а потом сама наградила поцелуем в щеку. В этом была вся Нина. Она напрочь забыла о своем солдатике, к которому что-то стала испытывать, но не устояла против первого же соблазна, который мог начаться и тут же кончиться. Мало представительниц слабого пола, которые могут полюбить душой и сердцем одновременно, и тогда эта любовь не подвержена никаким соблазнам, она выдерживает любые испытания.

  Я не мог стоять на одном месте, у меня ноги стали дрожать, какой-то озноб охватил все тело, и верхняя челюсть стучала о нижнюю как камнедробилка. Я углубился в тень, дрожащими руками снял и выжал мокрые трусы и почти бегом направился к тому место, где лежала одежда и одежда Нины.

  – Закурите, – предложил мужчина, сидевший на своем матрасе. – А если желаете – я налью вам и стопочку. Не стесняйтесь. Мы люди не гордые. А это ваша супруга или просто знакомая? Аппетитная бабенка, ничего не скажешь.

  – Не курю и не пью, – сказал я и принялся надевать брюки.

  Вскоре вернулась Нина в сопровождении мужчины с накинутым на плечи матрасом.

  – Ты, познакомься, – сказала Нина. – Это комсомольские работники из Минского горкома: Юра и Гриша (с Гришей она плавала на матрасе), а это солдат, ефрейтор советских вооруженных сил, метео зенитчик; наша Обсерватория сотрудничает с этой воинской частью, что определяет погоду для Белорусского военного округа или сокращенно БВО.

  – О, ефрейтор все равно, что генерал, – как-то насмешливо произнес Гриша. – Гитлер тоже был ефрейтором, не так ли?

  – Давайте выпьем за знакомство! – предложил Юра, тот, что предлагал Вите папиросу и стопочку. Он открыл бутылку коньяка и две бутылки шампанского, достал баночку с черной икрой, упаковку сливочного масла и булку свежего хлеба. Нина тоже полезла в свою сумку, но, увидев две бутылки с пивом и два жалких бутерброда с дешевой колбасой, остановилась и отложила сумку в сторону. Юра с Гришей тем временем разлили шампанское, смешанное с коньяком, в четыре туристических кружи, и сделали четыре жирных бутерброда с черной икрой.

  – Ну, ребята, по коням! – предложил Гриша, поднимая свою кружку.

  Нина пила глотками, как бы наслаждаясь и самой ей, по всей видимости, казалось, что это тонкий и опасный переход через шаткий мостик, за которым начинается другая, нормальная жизнь, а нищета остается в прошлом в виде кошмарного сна.

  Это было написано у нее на лице, только она не знала об этом: она была слишком оживлена, чересчур добра и улыбчива, она смотрела на своего Гришу такими масляными глазами, что казалось: он скоро начнет лосниться, скользить, а скользя свалиться и– прямо в ее жаркие объятия под градом страстных поцелуев.

  Не осуждайте ее моралисты, она не виновата, что тянется к кусочку сладкого пирога земных благ: такой ее создала природа, не спрашивая у нее согласия на это. Человек слаб, а женщина вдвойне слаба, – стоит ли ей тратить так много времени, чтоб закалить свою волю всевозможными, мыслимыми и немыслимыми лишениями, если в слабости ее сила?

  Я тоже выпил первую стопку полностью, зная, что это дешевая плата за возлюбленную, которая была со мной рядом всего лишь полчаса тому, но так дешево я ее отдал лишь потому, что она сама этого захотела, с великой радостью, помноженную на слабую тревогу -что будет потом– окунулась в ожидавшую ее неизвестность.

  Гриша уже хватал ее руку и тянул к своему сердцу, которое, по его словам, стало биться с этого времени совсем не так, как до прибытия на пляж. И даже не так, как во время заседания бюро горкома комсомола, когда речь идет об исключение молодого парня из комсомола за недозволенное инакомыслие. Особенно если молодой человек – сын очень влиятельных родителей.

  Нина не отрывала руки, с интересом щупала в области сердца, хохотала, кивала головой, но, когда он предложил проверить, как бьется у нее сердце, вежливо отказывалась, оттягивала этот волнующий ее момент, дабы не захлебнуться от непредсказуемого действия счастья на неустойчивую психику слабого женского существа.

  – Неужели вы так, с первого раза? – спрашивала Нина. – Вам, мужчинам нельзя верить.

  – Мне нельзя верить? Да сам секретарь горкома партии мне верит на слово. Если я скажу: Евлампий Евлампиевич, у нас на тракторном заводе плохо с наглядной агитацией, так он тут же проверку туда посылает. Ниночка, лапочка, ты в этом сама убедишься. Я даже могу включить тебя в состав комиссии по проверке тракторного завода. Только нужно твое согласие.

  – Я подумаю и завтра позвоню, – щебетала Нина, желая получить его номер телефона.

  – Пойдем, поплаваем, – предложил Гриша, протягивая Нине руку.

  Нина вскочила, как маленькая девочка на дорогую игрушку и подобно собачке побежала за новым кавалером, а когда догнала его, схватила под руку, как на городском тротуаре во время вечерней прогулки.

  Они кувыркались в воде, как дети; он уже падал в ее раскрытые объятия, прилипал губами к ее роскошной груди, застывая на какое-то мгновение, а она замирала в блаженстве, как наркоманка, и уже не обращала ни на кого, и ни на что внимания. Она уже забыла, что на озере немало отдыхающих, и они с любопытством и интересом наблюдают за ними.

  Я сделал движение, чтобы подняться, а Юра сказал:

  – Давайте не будем им мешать любоваться друг другом, они, как маленькие дети, поиграют и разойдутся. Где вы откопали такую куколку? Ну, просто прелесть. Я вам немного завидую.

  – Теперь можете завидовать своему другу, – сказал я.

  – А, с ним мы разберемся. Вы-то комсомолец?

  – А как же, – ответил я.

  – Тогда вам комсомольское поручение. От имени горкома комсомола. Поезжайте на улицу Осипенко, 35, найдете дежурного и передайте, что третий секретарь горкома комсомола, Юра Дрымбалкин, будет завтра в воинской части, номер 47751 проверять состояние комсомольского учета и идейного воспитания молодежи и потому на работе будет отсутствовать.

  – Так это же часть, в которой я служу, – удивился я.

  – Вот-вот, именно, к вам я и направляюсь. Я хочу выяснить, почему солдат, ну, скажем вы, весь день на озере валяетесь, в то время, как англо-американские самолеты в любое время могут пересечь государственную границу в районе Бреста и нанести атомный удар по Минску? Вы должны, милый мой, давать данные зенитчикам, стоящим на страже священных рубежей нашей социалистической Родины, а вы что делаете? вы, понимаешь, в болоте лирики валяетесь. Не по – комсомольский это.

  – А у вас при горкоме должность денщика предусмотрена?

  – Нет, что вы.

  – Тогда сами прокатитесь, а я пойду, позвоню своему товарищу и скоро вернусь. Скажите им, что я скоро вернусь.

  Я оделся, нахлобучил пилотку, задом наперед, и пошел в обход горки Тучинка по направлению к остановке городского транспорта.

   часть третья

   1

  Я, как впечатлительный юноша, перед глазами которого блеснула и тут же потухла яркая искорка счастья, не сумел справиться с нахлынувшим на меня чувством обиды и сознания безысходности. Как только я оставил победно улыбающегося комсомольского работника Дрымбалкина и поспешно стал убегать к автобусной остановке, слезы градом полились у меня из глаз. Я тут же проявил еще одну слабость: повернулся и помахал рукой своей Афродите так коварно предавшей меня только что. Этот жест означал прощание с Ниной, он был тяжелее, чем прощание с жизнью. Но Нина даже не заметила, она находилась в биополе теперь уже нового кавалера в виде крохотного куска металла прилипшего к магниту. Я все еще любил и уже ненавидел ее одновременно. Я вспомнил, что в какой-то книге читал, что если мужчина сильно любит женщину, он должен прощать ей все, даже если он застанет свою возлюбленную в постели с другим мужчиной. И еще я вспомнил. За несколько лет до призыва в армию, отец как-то сказал, что ему приснился сон. Не то женщина, не то мужчина с неясным очертанием лица и фигуры, окруженная оболочкой, какая бывает вокруг луны, спросила его: когда ты хочешь грызть кости, в молодости или на старости? Это философское изречение имело глубокий смысл. Грызть кости – это бедствовать, терпеть неудачи, переносить болезни и нищету, быть изгоем общества, не достичь ни одной цели, страдать, как страдал Иисус Христос, распятый на кресте.

  Находясь на службе в советской армии, я понял: предназначенные мне кости у меня перед глазами и мне суждено грызть без отдыха. Выдержу ли я, хватит ли у меня духа и силы воли? Бог дал мне каплю таланта, но при этом очень скупую и крохотный ум. Да я был умнее своих сослуживцев и своего начальника, пана Узилевского, но и ум и талант не приносили мне никаких благ, наоборот, и ум и талант приносили мне одни страдания. Неудачи и нищета были моими постоянными спутниками до сорока лет. Только в сорок лет блеснула молния, осветив мрак, окружавший меня, через толщу которого никакой свет не мог пробиться. Но этот свет только блеснул и тут же стал тусклым.

  Уже в этом возрасте, возрасте 22 лет я уразумел эту истину, в которую мало кто может поверить. Да, хорошо быть советским человеком. Он чрезвычайно скромен, ни на что не претендует, ему надо знать, что вождь жив, что он в Кремле, заботится о нем, дает ему возможность заработать на кусок хлеба и иметь семью и жить в бараке. Война? Ну и что же. За Родину, за Сталина можно отдать жизнь ни о чем не думая, ни о ком не сожалея.

  А я хочу нечто большее и расплачиваюсь за это. Уж если мне так хотелось жениться, то надо было на Ане Мильчаковой, она бы с удовольствием вышла за меня замуж. Мы жили бы в нищете и плодили детей, приучая их к нищете со дня рождения. И у меня был бы погорелый успех, но мне это казалось недостаточно.

  Да, у каждого человека есть судьба. Людей миллионы, миллиарды, кто назначает эту судьбу каждому конкретному человеку – наш ум не способен это объяснить, а то, что нельзя объяснить в это трудно поверить.

  – Нет, это ложь, это не может быть, – громко сказал я себе. – Какое унижение! Я не переживу этого. Я с собой, что-нибудь сделаю, не хочу жить, не желаю мучиться.

  В автобусе, заполненном пассажирами, на задней площадке, молодая женщина, стоявшая рядом с маленькой сумкой под левым плечом, наклонилась к уху и тихонько спросила:

  – Солдатик, ты чего плачешь? Случилось ли что с тобой? Отец или мать у тебя умерли? Скажи, тебе легче станет.

  – Ничего не случилось, – коротко ответил я и закрыл лицо руками.

  – Ты влюбился, а она ушла с другим, так?

  – Ага, – выдавил из себя я и тут же выскочил на следующей остановке, чтоб эта женщина больше не приставала.

  Душевная боль была так сильна, что я едва стоял на ногах, но эта боль не только подрезала жилочки моего организма, но и помогала как мне казалось, выработать иммунитет против своего бессилия. Мне вдруг легче стало дышать, Нина все дальше и дальше стала отдаляться от меня, вот уже волшебный ее образ стал блекнуть и отходить все дальше и дальше.

  В казарме я отказался от обеда и от ужина. Сослуживцы сразу увидели, что со мной что-то нехорошее происходит, но сержант Шаталов тут же догадался о причине недомогания и сказал солдатам, чтоб они не приставали и ни о чем меня не спрашивали. Благо в это воскресение у них у всех был выходной, и никаких работ по зондированию атмосферы не проводилось.

  Я лежал на койке с устремленными в потолок глазами. Никогда раньше мысли так быстро не прилетали и не улетали из головы. Сейчас они вихрем проносились, увлекая меня в другую жизнь. «Я непременно должен стать ... Я докажу ...самому себе, что не лыком шит. Дай мне Боже силы и срок. Где моя пьеса? Скоро ли я получу ответ из союза писателей? Когда демобилизуюсь, устроюсь на работу, стану самым лучшим специалистом обсерватории, окончу среднюю школу, поступлю в институт, потом стану директором этой обсерватории, а Нина...она так и будет сидеть на телефоне и передавать данные о погоде в другие города Белоруссии. Ни единожды ей придется стучать в дверь моего кабинета! А я буду делать вид, что занят. В обсерваторию приезжают девушки со всего Союза на практику, я выберу себе самую лучшую, самую красивую, она должна быть не хуже Нины...ты, Нина, моя коварная царица, пожалеешь о своем поступке. Этот жлоб, в объятиях которого, ты сейчас, наверняка находишься, в трудную минуту предаст тебя, так же как ты меня предала, а я любил бы тебя всю жизнь...больную, слепую, хромую...»

  Я перевернул подушку все еще мокрую от слез и повернулся на живот. В казарму вошел сержант Шаталов с чекушкой в руках.

  – Хочешь выпить? это помогает, по себе знаю, – сказал он, присаживаясь на край кровати.

  – Хочу! – произнес я и мгновенно принял сидячее положение. Я достал кружку из тумбочки. – Налей! Ну, ты и сам выпей за компанию.

  – Лучшее лекарство от неудачной любви – влюбиться в другую. Сделай это и ты увидишь: сразу полегчает. Хочешь-познакомлю?

  – Нет, что ты? В обсерватории работает Аня Мильчакова, она хорошая девушка, и я ей нравлюсь, но у меня с ней, кроме дружбы, ничего быть не может. А Нина...я не знаю, что в ней такое есть, но я, когда ее вижу, или даже...достаточно мне услышать ее голос, как все на свете забываю. Я не принадлежу себе, она из меня может вить веревки, то есть я превращаюсь в ее раба. Я был бы счастлив, быть ее денщиком, лишь бы она позвала меня. Мне от нее ничего не нужно, ты пойми. Сегодня она поехала со мной за горку Тучинку на озеро и раздетая, в купальнике лежала рядом, я даже поцеловал ее ладошку, и она сказала: ты хотел бы, чтоб я была твоя – вся. У меня в голове помутилось, и я ответил: нет, не хотел бы. Знаешь, налей еще. Только чуть-чуть, а то меня вырвет...Как ты думаешь, я наивный, не правда ли? – Я достал пачку «Беломора».– Закурил. – Знаешь, спасибо тебе за поддержку. Так вот, ты не видел ее на пляже. Она так красивая, как принцесса, а на пляже...на нее можно только любоваться. Даже мыслей никаких там похотливых не возникает. Ты, знаешь, я впервые понял, что женщина красива не только лицом, но и фигурой. Нет, ты такой фигуры не видел. Эту красоту мог создать, – кто, как ты думаешь, Ленин? Ни за что не поверю. Только тот мог создать, – Я показал пальцем на небо, – больше никто. Боюсь, что больше в жизни я такой красивой не встречу.

  – Романтик ты, неисправимый романтик, – сказал Шаталов. – Знай: все женщины одинаковы и то, что у них там, устроено одинаково. А красота лишь временное явление. Лет через десять ты свою Нину просто не узнаешь. А жениться на такой красивой очень опасно: она будет изменять тебе на каждом шагу. Кстати, твоя Нина та, что-ушла с другим у тебя на глазах?

  – Так оно и получилось. Подсели к нам на пляже два жлоба, это комсомольские работники, у них надувные матрацы, коньяк, закуска, черная икра, модные купальники, а я в солдатских черных трусах до колен, ну и... Нина, у нее зрачки расширились, улыбка до ушей. Потом ушла купаться с одним, плавала на одном матрасе, он брал ее руку и прижимал к своему сердцу...

  – А дальше?

  – Я убежал, не знаю, что было дальше.

  – Чудак ты, – сказал Шаталов. – Постарайся заснуть, завтра тебе полегчает. Не надо чтоб тебя видел командир...с таким страдальческим выражением лица.

  После нескольких недель, когда я пришел в себя, у меня появилась решимость учиться, а значит больше читать, и следующий свой выходной я отправился в читальный зал городской публичной библиотеки Минска. Меня встретили радушно, выдали читательский билет, я один был в солдатской форме, мог завести знакомство с девушкой, но я знакомства уже не искал, я познакомился с парнем, он был чуть старше меня, решил мне много задач по физике и по математике. И мы даже потом переписывались.

   2

  Сержант Ефремов заступил на дежурство по станции слежения за воздушными целями в двенадцать ночи. Станция слежения располагалась на значительном расстоянии от черты города. Отличник боевой и политической подготовки Ефремов дослуживал последний год и собирался к себе на Родину. На дежурстве можно было сутками спать, никаких враждебных целей на табло не появлялось, а если и появлялись, то только советские самолеты, осуществляющие тренировочные полеты. Но закрывать глаза, терять бдительность строго запрещалось. Глаз дежурного должен быть прикован к экрану, на котором любая воздушная цель в виде маленького паучка без лапок начинает ползти по экрану, разбитому на квадраты. Немедленно передать координаты этого квадрата по телефону на КП дивизии ПВО – священный долг дежурного по станции. Спите, города спокойно: система противовоздушной обороны страны работает слаженно и четко. На любой высоте вражеский разведывательный самолет будет обнаружен и обезврежен.

   Первые два часа для сержанта прошли нормально и довольно быстро. Никто ночного неба не тревожил. Даже птицы и те спали, хотя птичий полет не попадал в поле зрения радаров, поскольку птицы летают на низких высотах.

  Где-то после трех ночи у сержанта стали слипаться глаза, и он готов был погрузиться в глубокий и сладкий сон, сидя в кресле, но чувство долга перед Родиной было так велико, что никакая сила не смогла бы ослабить его бдительность. Он полностью выкурил, положенную ему порцию махорки, практически не переставая выпускать дым изо рта. Он попытался, было, хоть немного размяться, уже поднялся с кресла, но, не отрывая глаз от экрана, как, вдруг, со стороны запада, севернее Бреста, появились два пучка на высоте около восьми тысяч метров. Они нагло начали ползти в сторону города Минска. У сержанта тяга ко сну пропала. Он схватил карандаш в правую руку и стал чертить линию на миллиметровой бумаге, другой рукой схватился за телефонную трубку и начал передавать данные на командный пункт дивизии.

  Перепуганный майор стал искать командира дивизии, но оказалось, что его нет дома: он накануне уехал на дачу и будет только в понедельник утром.