Текст книги "Воды текут, берега остаются"

Автор книги: Василий Юксерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

остался. Подождите, он сейчас придет.

Пока Васли заговаривал зубы уряднику, Микал

подошел к окну и сделал знак Гужавину. Яша бегом

припустил вдоль улицы.

Между тем хозяин вышел во двор и, вернувшись

в избу, сказал:

–Они нас надули, Самсон Емельяныч! Третий

парень сбежал.

–Ах вы, щенки! Меня обманывать?!

Урядник ткнул кулаком в зубы сначала Васли,

потом Микалу.

Микал закрылся рукой, Васли, вспыхнув,

спросил:

–Господин урядник, вы что-нибудь слышали

о царском манифесте?

–Что?! Манифест?! Вот тебе манифест!

И он снова ударил Васли. Из разбитой губы на

подбородок Васли потекла струйка крови.

Хозяин схватил урядника за руку и, оттащив

к столу, усадил на лавку.

–Сопляк! —Урядник тяжело дышал и сверлил

Васли взглядом.—Тюрьма по тебе плачет.

–Всех в тюрьму не посадите, господин урядник!

Урядник вскочил и кинулся было к Васли, но тут

на улице раздались голоса.

Сидыр Сапан выглянул в окно и воскликнул:

–Самсон Емельянович! Люди! Сюда идут!

Он хотел накинуть на дверь крючок, но Васли

опередил его и распахнул дверь настежь.

В дом вошли несколько человек. Впереди – Малыгин. Увидев окровавленного Васли, Гавриил

Васильевич побледнел от негодования.

–Это ваших рук дело, господин урядник? – сурово спросил он.

Урядник взглянул на озлобленные лица мужиков,

как-то сразу обмяк и опустился на скамью.

Послышались возмущенные голоса:

–Нашел на ком зло сорвать!

–Избили парня...

–Сейчас мы арестуем урядника и отправим под

конвоем в Уржум. Там ему растолкуют, что царь

даровал народу свободу,—сказал Малыгин.

Мужики одобрительно зашумели, и только дед

Ефим возразил учителю:

–Тащить урядника в Уржум —пустое дело.

Ничего ему не будет: ворон ворону глаз не выклюет.

Давайте лучше проводим от нас господина урядника

≪с почетом≫, чтоб он впредь и дорогу к нам

позабыл.

Урядника вывели во двор, связали ему руки

за спиной и, как куль, закинули на спину лошади.

Кто-то распахнул ворота, кто-то ударил лошадь по

крупу, и она с места взяла в галоп.

Темнеет. Дует холодный северный ветер. Нудно

сеется мелкий дождик —и не перестает, и сильнее

не идет. Холодная осень. Тревожная осень.

ГлаваXV

БУНТ

В начале ноября произошло несчастье. Поперечный

Йыван, катаясь на коньках на мельничном

пруду, попал в полынью, и его утянуло под лед.

Ребята, натерпевшиеся от наушничества Йыва-

на, не очень-то о нем горевали. Лишь надзиратель

Потап Силыч сокрушался, что остался без доносчика.

Недели через две ударили большие морозы. Баудер

отпускал дрова по скупой норме, и ученики

дрогли в классах, мерзли по ночам в общежитии.

Ребята со старшего курса наладились таскать

дрова из поленницы. Потап Силыч сразу заметил,

что в спальнях стало теплее. Стал следить, кто берет

дрова без разрешения, но никого не мог поймать.

Тогда он пошел на хитрость. Вынул из полена сучок,

в отверстие затолкал заряженный ружейный патрон.

Это полено он незаметно для ребят подложил в

поленницу и стал ждать.

Незадолго до отбоя в одной из спален грохнул

выстрел. В ту же минуту на пороге, злорадно улыбаясь

и потирая руки, появился Потап Силыч.

–Попались, голубчики,—сказал он.—Думали

меня– перехитрить? Не вышло! Ну, говорите теперь,

кто из вас воровал дрова? Ну?

Вперед вышел Ваня Ислентьев. Он недавно вернулся

в школу, чтобы отцу не пришлось платить

непосильный штраф.

–Выходит, вы, Потап Силыч, нарочно все это

подстроили?

Надзиратель самодовольно ухмыльнулся:

–Ты как думал? Вывел вас на чистую воду,

ворье!

–Кто ворье? Мы?! —зашумели ребята.

–Вы, конечно! Но теперь вам несдобровать, уж

я вам спуску не дам, вы у меня...

Надзиратель не договорил. Неожиданно погасла

лампа, ребята в темноте накинулись на ненавистного

надзирателя и принялись его тузить.

–Ребята! Да что вы! Я же так только!

Я пошутил! —взмолился Потап Силыч.

Но удары продолжали сыпаться на него со всех

сторон.

Кончилось тем, что надзирателя схватили за

руки и за ноги, вынесли в полутемный коридор

и, раскачав, бросили к двери.

Потап Силыч больно ударился об пол, с трудом

поднялся и, ковыляя, ушел в свою комнату.

Общежитие гудело до утра. Никто не ложился

спать, все обсуждали случившееся.

–Нас около сотни,—сказал Ваня Ислентьев.– Всех в карцер не посадят, из школы не исключат

Главное —держаться дружно. Мы должны предъявить

Баудеру свои требования.

–Какие требования? —спросил Лайдемыр

Диомидов.

–Ясно какие,—вмешался в разговор Яша Гу-

жавин.—Чтоб не заставляли ≫ас работать по че-

тырнадцать-пятнадцать часов, чтобы луч'ше кормили...

Его поддержало сразу несколько голосов:

–Чтобы в карцер не сажали, здесь не тюрьма!

–Дрова сами заготавливаем, а топить не дают!

–Некоторые учителя бьют учеников —например,

Прокудин. Гнать таких из школы!

–Давайте изложим все это в приговоре, как

делают мужики на сходках, и подадим бумагу Баудеру,– предложил Ваня.

–Давайте!

–Пиши, мы все подпишемся!

Когда приговор был написан, Ваня Ислентьев

прочел его вслух:

–≪Учитывая свободу, дарованную народу царем,

мы, ученики Нартасской школы, обсудили свою

жизнь, и все пришли к единому мнению, что собака

директора школы живет лучше, чем мы, и что наше

положение должно измениться коренным образом.

Поэтому мы требуем:

Первое. Установить восьми-девятичасовой учебно-

трудовой день.

Второе. Улучшить питание.

Третье. Уничтожить казарменные порядки в общежитии.

Четвертое. Внести изменения в школьный устав,

в частности разрешить ученикам свободно собираться

для обсуждения различных вопросов и для совместного

отдыха≫. Все!

–Еще один пункт забыли включить,—сказал

Яша Гужавин.

–Какой?

–Раз школа не казарма и тем более не тюрьма,

значит, не нужен надзиратель!

–Долой надзирателя!

–Долой!

Избитый, насмерть напуганный Потап Силыч,

услышав эти крики, покрепче запер дверь. Утром,

с трудом передвигаясь, явился в кабинет Баудера

за расчетом.

Незадолго до него в этом кабинете побывали

трое ребят —выбранный учениками школы ученический

комитет во главе с Ваней Ислентьевым.

Комитет вручил Баудеру петицию. Прочитав бумагу,

Баудер чуть не задохнулся от злости, приказал

Прокудину посадить комитетчиков в карцер и вызвать

к себе Малыгина.

В это время к нему и явился Потап Силыч.

–Прошу расчета, Владимир Федорович,– хрипло дыша, сказал он.

Баудер удивленно взглянул на побледневшего,

осунувшегося надзирателя.

–Что это вдруг? —спросил подозрительно.

–Здоровье мое никудышное.

–Ты вроде раньше не жаловался.

–Раньше не жаловался, а теперь чувствую, что

не могу больше работать, хочу вернуться в родную

деревню, там у меня сестра...

В кабинет вбежал Прокудин:

–Владимир Федорович! Бунт! Ребята высадили

дверь карцера, освободили тех троих, что были

у вас давеча!

Баудер опустился в кресло, губа у него отвисла.

–Бунт? Где Малыгин? Уж не по его ли наущению

ученики написали эту проклятую бумагу?

–Он вчера вечером уехал в Сенду,—сказал

Прокудин.

. —Тогда он тут ни при чем. Выходит, ребята

сами до этого додумались? Это еще хуже.

Он опустил голову и задумался. Прокудин

кашлянул.

–Что будем делать, Владимир Федорович?

Скот стоит некормленный, в столовой плиту до сих

пор не. растопили.

Баудер поднял голову:

–В столовой —пусть. Этих бунтарей неделю

кормить не надо бы. А вот скотину... Потап Силыч,

пойди распорядись.

Надзиратель затравленно оглянулся на дверь.

–К ним идти? Нет уж, Владимир Федорович,

увольте. Я ведь за расчетом пришел.

Баудер вдруг вскипел:

–За расчетом, говоришь? Да тебя под суд надо

отдать, слышишь? Под суд! Деньги получал, а

учеников распустил! Только умеешь, что шпионить

да доносить, а за порядком кто будет следить?

В школе бунт, а ты удрать задумал? Вон отсюда,

чтоб духу твоего в Нартасе не было!

Надзиратель испуганно попятился к двери, отворил

ее спиной, но, оказавшись в коридоре, немного

осмелел и, проворчав: ≪Подавись ты моими

деньгами, я и без расчета уйду!≫ —хлопнул дверью

и пошел к себе укладывать вещи.

Малыгин в эту ночь, как и сказал Прокудин,

не ночевал в Нартасе. После смерти Басова Учительский

союз назначил Гавриила Васильевича

старшим в округе, и он теперь чаще, чем прежде,

разъезжал по деревням, беседовал с крестьянами.

Утром, вернувшись из Сенды, Гавриил Васильевич

пошел в школу, но классные комнаты, к его

удивлению, были пусты.

Зато в общежитии стоял такой галдеж, как

будто большая стая потревоженных галок собралась

на верхушках берез.

Малыгин похвалил ребят за то, что догадались

создать ученический комитет, и горько упрекнул сам

себя: ≪Дальние палки подбираешь, через ближние

переступаешь. Ведешь агитацию среди крестьян,

а что у тебя под носом творится, не знаешь!≫

Ваня Ислентьев рассказал Малыгину о поданной

Баудеру петиции, о том, что тот приказал посадить

его с товарищами в^карцер, но ребята их освободили.

–Я пойду переговорю с Баудером,—сказал

Малыгин.—По-моему, он должен согласиться на

ваши требования. Они справедливы.

Когда Малыгин вошел в кабинет, Баудер поднялся

ему навстречу:

–Наконец-то! —растянув рот в улыбке, сказал

он.

–Я заходил сейчас в общежитие...—начал было

Малыгин, но Баудер его перебил:

–Подумать только: в моей школе бунт! Ах

мерзавцы! Им не школа нужна, а Сибирь! Представьте

себе, подали мне петицию!

Малыгин наклонил голову:

–Знаю.

–Знаете? Интересно, откуда?

–От учеников.

–Ну и что?

–Вы хотите знать мое мнение?

–Да.

–Я согласен со всеми пунктами петиции. Даже

считаю, что не мешало бы кое-что добавить.

Баудер побледнел.

–Любопытно, что же такое вы предлагаете добавить?

–Я предлагаю официально признать ученический

комитет и поручить ему следить за порядком

в школе.

–Нет! —Баудер вскочил с кресла и забегал по

кабинету.—Нет, в руководимой мною школе я

не допущу никаких комитетов! Сегодня —комитет

учащихся, завтра —народная милиция, потом придется

передать власть мужикам. Так по-вашему?

–Это уж как решит Учредительное собрание,– невозмутимо ответил Малыгин.

Баудер снова сел за стол, посмотрел на Малыгина

тяжелым взглядом, заговорил как бы через

силу:

–Гавриил Васильевич, я знаю, что ученики вас

уважают, слушаются. Очень прошу вас принять

меры и прекратить беспорядки в школе. Я сейчас же

поеду в уезд, испрошу инструкций, как быть дальше

с этими мужицкими детьми, осмелившимися на бунт.

Я считаю, что на них нужна крепкая узда, иначе они

совсем распояшутся. Узнаю, что думают на этот

счет в уезде, брать всю ответственность на себя

я не считаю возможным.

–Ученики ждут ответа на свою петицию,– напомнил Малыгин.

–Ничего, пусть подождут,—буркнул в ответ

Баудер.—Значит, так, Гавриил Васильевич. В мое

отсутствие всеми хозяйственными делами будет ведать

Прокудин. За обучение и соблюдение школьного

устава отвечаете вы. Надзирателя я прогнал.

–Сколько времени вы предполагаете отсутствовать?

–спросил Малыгин.

–Не знаю. Возможно, мне придется обращаться

к самому губернатору. Во всяком случае, постараюсь

обернуться поскорее, хотя и оставляю школу

в таких надежных руках,—и Баудер, взглянув на

Малыгина колючим взглядом, натянуто улыбнулся.

Час спустя по Биляморской дороге мчались легкие

санки, только снежная пыль завивалась позади.

В санях, завернувшись в шубу, сидел Баудер,

кучер погонял лошадей и мурлыкал под нос какую-

то песню.

Впереди' показалась черная фигура. Это Потап

Силыч,– кляня все на свете, плелся в родную деревню,

о которой не вспоминал более сорока лет. Он

шел, глубоко задумавшись, поэтому не услышал

пронзительного скрипа полозьев у себя за спиной,

не посторонился. Лишь когда конец оглобли ударил

его по затылку, он громко вскрикнул и замертво

рухнул в сугроб. Кони промчались мимо.

–Что такое? —недовольно спросил Баудер ямщика,

отгибая воротник шубы.

–Какого-то прохожего мужика в сугроб

столкнули, Владимир Федорович,—ответил тот.– Остановиться разве, поглядеть, не зашибся ли?

–Что ему, вахлаку, сделается! —махнул рукой

Баудер.—Погоняй!

Г л а в а XVI

ШКОЛА НА З МКЕ

Баудер, приехав в Уржум, даром времени не

терял. Побывал в земской управе, побывал в полицейском

управлении. Рассказал о беспорядках в

школе, обвинив в них Малыгина.

–Мне известно, что Малыгин распространяет

идеи социалистов среди крестьян, значит, и ученикам

дух бунтарства внушил он же, больше некому.

Хотя, по словам бывшего надзирателя нашей школы,

еще нартасский мельник ведет себя очень подозрительно.

Да и с Малыгиным они приятели. Видно,

неспроста.

Через два дня Малыгин и Матвей были арестованы.

Их обоих выдернули из-за праздничного стола:

Матвей и Окси собрали застолье, чтобы отметить

рождение своего первенца, названного ими Василием.

Праздновали в Оксиной избе. Среди гостей, кроме

Малыгина и девушки-фельдшерицы, были Васли

и дед Ефим. Но старик, посидев немного, стал

прощаться; Васли вышел его проводить, но потом

уговорил остаться ночевать у него на мельнице.

Поэтому об аресте Матвея и Малыгина Васли

и дед Ефим узнали только наутро, когда на мельницу

с ребенком на руках прибежала заплаканная

Окси.

Услышав новость, Васли растерялся. Потом

вспомнил: ученический комитет! Вот куда надо сообщить

о случившемся.

А тут еще дед Ефим посоветовал:

–Васли, останови мельницу. Пойдем в школу,

расскажем всем, что случилось, надо подумать, как

теперь быть.

Мнения ребят разделились.

Одни считали, что нужно дождаться возвращения

Баудера и потребовать у него, чтобы он вступился

за учителя и мельника перед властями. Другие

уверяли, что это пустое дело, потому что Баудер

пальцем ради них не шевельнет. Никому и в голову

не приходило, что оба арестованы по его доносу.

Кто-то предложил послать в уезд делегацию

от школы.

Тогда Васли сказал:

–Делегацию послать надо, только не от одной

школы, а включить в нее и взрослых. Ведь дядю

Матвея и Гавриила Васильевича хорошо знает вся

округа. Взрослых скорее послушают, чем нас. Дедушка

Ефим, поедешь в уезд как представитель

от деревни Большая Нолья?

–Поеду,—сказал дед Ефим.

В состав делегации включили Ваню Ислентьева,

Васли Мосолова, Лайдемыра Диомидова, деда Ефима

и Окси.

–Ребята,—сказал Ислентьев,—мы должны соблюдать

образцовый порядок, чтобы у администрации

не было причин обвинить нас в бесчинствах.

Ученический комитет распределил между всеми работу.

Выполняйте ее добросовестно.

Ребята разошлись, одни пошли в кузницу, другие

в столярку, третьи в хлев. В общежитии остались

только трое делегатов. Дед Ефим отправился в

Большую Нолью за лошадью, Окси пошла к подруге,

чтобы оставить у нее ребенка.

Ислентьев, Васли и Лайдемыр сидели и тихоуько

беседовали.

–Вы тут чего расселись? —вдруг раздался грубый

окрик. Оглянулись —в дверях стоял Прокудин.

Этот учитель, хоть и совсем недавно приехал в

Нартас, сумел стать правой рукой Баудера. Ученики

‘ сразу же невзлюбили его за грубость – он не брезговал и рукоприкладством —и дали ему

прозвище Кагбй, что значит ≪Беззубый≫. Внешность

у Прокудина была самая нерасполагающая: гнилые

зубы, широкое плоское лицо, на голове не волосы,

а какая-то кабанья щетина.

Теперь, с отъездом Баудера и арестом Малыгина,

Прокудин остался главным начальством в школе.

–Легок на помине,—пробормотал Ваня Ислен-

тьев и, обратившись к Прокудину, сказал: – Николай Семенович, мы тут как раз только что

говорили, что нужно пойти попросить у вас лошадь.

–Зачем? —нахмурился Прокудин.

–Мы должны уехать в Уржум хлопотать

за Малыгина и Рубакина.

Прокудин сделался туча тучей.

–Никуда вы не поедете! Я не разрешаю.

И лошадь не дам.

–Мы не нуждаемся в вашем разрешении,– отрубил Ислентьев.—Нас выбрали делегатами от

школы. Лошадь мы сами возьмем, нам ученический

комитет позволит. Васли, Лайдемыр, идите запрягайте.

Васли и Лайдемыр вышли.

–Это самоуправство! —закричал Прокудин.– Верни их! Сейчас же! Слышишь? —Он подскочил

к Ване и схватил его за плечо.—В карцер всех!

Ислентьев насмешливо улыбнулся и, поведя плечом,

стряхнул руку Прокудина.

–Кишка тонка,—спокойно сказал он.

Прокудин побежал к конюшне, увидел запряженную

лошадь.

–Распрягайте! —рявкнул он.—Я запрещаю!

–Мы выполняем решение ученического комитета,– возразил Васли.

Из хлева вышли несколько парней-третьекурсни-

ков, и Прокудин счел за благо ретироваться.

Он ушел к себе на квартиру и, не зная, чем

заняться, решил попить чаю. Но едва он сел

за стол, как в дверь постучались, в комнату вошел

полицейский в офицерских погонах.

Прокудин обрадованно вскочил:

–Вот кстати! —воскликнул он и засуетился: – Прошу к столу, горяченького чайку с дорожки.

–Недосуг чаи распивать. У меня предписание

произвести обыск на квартире Малыгина. Проводите

нас, господин Прокудин.

–Хорошо, что вы приехали, я уж хотел поли184

цейский наряд вызывать,—продолжал Прокудин.

–Что такое?

–Ученики делегатов выбрали, те в Уржум собираются;

может быть, уже уехали.

–Не извольте беспокоиться, у полевых ворот

стоит полицейский. Из Нартаса сегодня ни один

человек не выедет.

И верно: едва делегаты подъехали к полевым

воротам, путь им преградил полицейский с револьвером

в руках:

–Стой! Поворачивай обратно! Не велено

пущать.

Никакие уговоры и объяснения не помогли,

пришлось подчиниться.

Покидая Нартас, полицейские, по доносу Про-

кудина, увезли Ваню Ислентьева.

Вернувшийся через несколько дней из уезда Баудер

объявил по школе приказ начальника Уржумской

земской управы. В приказе говорилось:

≪Ввиду чрезвычайной опасности, возникшей в

связи с распространением среди учащихся революционных

идей, во избежание дальнейшего развития

общешкольной смуты приказываю:

1. Нартасскую Александровскую низшую сельскохозяйственную

школу закрыть на неопределенное

время.

2. Зачинщиков смуты —преподавателя оной

школы Малыгина Гавриила Васильевича, мельника

школьной мельницы Рубакина Матвея Трофимовича

и ученика оной школы Ислентьева Ивана отчислить

из школы и передать в ведение полицейского

управления.

3. О возобновлении занятий в школе будет уведомлено

циркулярно≫.

Двенадцать человек было оставлено в Нартасе

для ухода за скотом, остальным пришлось разойтись

по домам.

На школьной двери повис большой замок. Через

несколько дней тропинку к школе замело снегом,

у школьного крыльца вырос высокий сугроб.

Г л а в а XVII

ДОМА

Йывана Петыра очень опечалил неурочный приезд

сына.

–Признайся, Васли, что ты натворил? – уже не в первый раз спрашивал он.—За что тебя

выгнали?

–Отец, я ведь тебе давеча объяснял, что

не выгнали меня, просто школу временно закрыли

и всех учеников распустили по домам.

И он снова принимался рассказывать отцу о

событиях в Нартасе.

Отец слушал и горестно вздыхал.

Дни шли за днями, об открытии школы не было

слышно. Васли томился от безделья и однажды

сказал отцу:

–Надо на работу устраиваться. От безделья

с ума можно сойти.

–Читаешь слишком много, вот что,—решил

отец.—Лучше бы побольше на улице бывал.

–Что мне там делать? —возразил Васли.– Собак гонять? Вон старший брат нанялся к лесопромышленнику

Бушкову, наймусь и я.

–Как же так, сынок? Два года учебы псу под

хвост кинешь? Нет, покуда школу не кончишь,

никуда я тебя не пущу, и думать забудь. Погоди

чуток, должны же они школу открыть.

Но прошел месяц, другой, школы не открывали.

Все это время Васли очень много читал. Только

книги да письма Маши Окишевой скрашивали его

существование в эту долгую, томительно долгую

зиму.

Маша училась в Вятской гимназии. Первое письмо

от нее Васли получил еще в Нартасе. Он тогда

не ответил ей, потому что решил: не может у них

быть ничего общего! Маша —богатая, он —бедный,

она —русская, он —мариец. Зачем ему переписываться

с гимназисткой? Да и написала она ему,

должно быть, просто от скуки.

Он так и Коле Устюгову сказал, когда тот

заговорил с ним о Маше.

–Напрасно ты обижаешь Машу,—возразил

ему Коля.—Она не виновата, что у нее отец лавочник.

Нет, Маша —хорошая девушка, жаль только,

что не я ей нравлюсь. Как приезжала на каникулы,

все про тебя спрашивала, пенек ты бесчувственный.

Придя домой, Васли нашел среди тетрадей Машино

письмо, перечел его заново.

≪Васли, давай переписываться с тобой,—писала

Маша.—Ты да я —единственные из нашего класса,

кто продолжает учиться. Пиши мне о своей жизни и

учебе. У нас в Вятке не прекращаются волнения. Бастуют

рабочие водопровода, электростанции, железнодорожного

депо. Два дня в городе не было воды и

света, не ходили поезда. Молодежь устраивает уличные

демонстрации. Во время демонстрации был убит

ученик реального училища. Училище закрыто. Не

учатся в духовной семинарии и в фельдшерской

школе. Вчера прочла в ≪Вятской газете≫ о беспорядках

в сельскохозяйственной школе в селе Савали

Малмыжского уезда и опять вспомнила тебя. Что

творится в вашей Нартасской школе? Неужели все

тихо-мирно? Я часто тебя, Васли, вспоминаю. Да и

как забыть годы детства, учебу в Турекской школе...

Все это ушло безвозвратно, но забыть это невозможно≫.

Васли дочитал письмо, задумался. Вспомнилась

последняя встреча с Машей. Васли приехал тогда

домой на летние каникулы. Проходя по берегу реки,

он увидел девушку и даже не сразу узнал в ней

Машу, так она похорошела. Стройная, белолицая,

с русыми волнистыми волосами. Ее большие серые

глаза приветливо смотрели на парня. Васли смутился

и, кивнув, хотел пройти мимо, но она окликнула

его:

–Васли, куда ты спешишь?

Он остановился и, стараясь скрыть смущение, усмехнулся:

–A-а, гимназистка пожаловала? Ну здравствуй!

Маша посмотрела на него с каким-то грустным

упреком.

–Разве ты забыл, как меня зовут, что называешь

≪гимназисткой≫?

–Да нет, Маша, это я так...—пробормотал

Васли.—Ты не обижайся.

Они тогда поговорили немного и разошлись,

потом Маша прислала ему это письмо, на которое

он так и не ответил. Теперь же, когда вспомнилась

эта встреча, ему захотелось написать ей, и Васли,

взяв лист бумаги, принялся сочинять письмо.

С тех пор переписка с Машей заняла большое

место в его жизни. От Маши узнавал он новости

большого мира, ей изливал свою душу. Уже третий

месяц живет он дома, об открытии Нартасской

школы ничего не слышно, Васли, чтобы не сидеть

без дела и как-то скоротать время, плетет корзины

из ивовых прутьев. Читает книги, которые берет

в библиотеке, часто пишет Маше.

≪Нет никакого терпения,—писал он ей в конце

февраля,—школу все не открывают. Ты писала, что

в Вятском реальном училище начались занятия,

учатся в фельдшерской школе. Почему же нас так

мучают? Мне теперь на улицу стыдно показаться:

соседи смеются над отцом, думая, что меня просто-

напросто выгнали. Ведь не станешь же каждому

объяснять что и как. Я решил: подожду еще немного,

потом подамся в Вятку искать работу, хватит

болтаться без дела! Тогда и с тобой, может быть,

увидимся. Ты пишешь, что хочешь стать учительницей.

Дело хорошее и очень для тебя подходящее.

Завидую тебе, что ты учишься. А я завтра пойду

в Нартас, узнаю, не слышно ли чего о школе≫.

На другое утро Васли собрался и пошел. По

дороге зашел к деду Ефиму.

В избе застал одну полуслепую старуху.

–Бабушка, Ефим Тихоныч дома?

–Да уж три месяца, как исчез мой старик...– запричитала старуха.—Когда Нартасскую школу

закрыли и троих арестовали, надо, говорит, сходить

в Уржум, сказать начальникам, что напрасно хороших

людей арестовали. Ушел и не вернулся.

–Как же так? —растерянно спросил Васли.– Вы что же, не пытались узнать, что с ним?

–Сноха ходила в волость. Ей там растолковали.

Ваш старик, сказали, ревелсенер, ему место

в тюрьме.—Старуха заплакала: —Видать, помру,

так и не повидаю моего старика...

С тяжелым сердцем вышел Васли из дома деда

Ефима. Лишь на миг потеплело в груди, когда,

взглянув вдоль пустынной улицы, увидел он кусты

и деревца, посаженные им тут прошлой осенью.

Заиндевевшие, припорошенные снегом, они казались

большими белыми курами, сидящими в снежных

сугробах.

Выйдя из Большой Нольи, Васли зашагал в

Нартас. Там он прежде всего побывал у Прокудина.

Прокудин сказал ему, что мельницу думают пустить

только после половодья, мастерские закрыты

–заказов нет, на скотном дворе работников без

Васли хватает, так что он зря пришел.

Васли спросил:

–Когда школу откроете?

–Приказ будет —откроем, а приказа покуда

нет,—ответил Прокудин.

Тишина и запустенье встретили Васли на школьном

дворе. Все дороги и тропинки, ведущие на

школьный двор, замело снегом, замело и дорогу на

мельницу —ни одного следа.

Васли непреодолимо захотелось побывать на

мельнице. По глубокому снегу спустился он к Нолье,

поднялся на крыльцо. Дернул дверь —она была

заперта. Без особой надежды сунул руку за наличник

двери и радостно воскликнул:

–Здесь!

Ключ лежал на месте.

Войдя в пустой промерзший дом, Васли заглянул

в комнату Матвея. Обледеневшее окно, пустые доски

кровати, голый стол, одинокий стул.

Комната Васли была нетронута, как будто хозяин

оставил ее только вчера. Постель аккуратно

застелена, на столе книги и тетради. Лишь окно

такое же заиндевевшее, как и в комнате Матвея. От

дыхания пар ходит клубами.

Васли запер дверь, сунул ключ в условленное

место и пошел к Окси.

Окси очень изменилась за то время, что они

не виделись. Она осунулась, возле губ появились

маленькие, похожие на серпы, морщинки, глаза

ввалились и смотрят устало.

Окси обрадовалась приходу Васли; взяв на руки

малыша, принялась рассказывать:

–Я недавно побывала в Уржуме. Матвей и дед

Ефим сидят в одной камере. Идет следствие. Матвей

говорит, что никаких доказательств против них у

полиции нет, одни голословные обвинения. Как видно,

до суда дело не дойдет.

–Значит, их выпустят? —обрадовался Васли.

Окси вздохнула:

–Должны бы выпустить, да вот только когда?

Жду не дождусь...

–Ксения Петровна,—смущенно проговорил

Васли,—не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Окси встала, положила ребенка в люльку, .качнула

ее несколько раз и, прошептав: ≪Спит≫, снова

села рядом с Васли. Положила руку ему на плечо,

сказала:

–Спасибо тебе, Васли, за заботу, только чем

же ты мне можешь помочь? Конечно, мне тяжело

одной, да только я теперь знаю, что таких одиноких,

обездоленных женщин в нашем краю сотни. Ты бы

поглядел, что творится возле Уржумской тюрьмы!

Сутками дожидаются несчастные бабы, чтобы повидать

мужа или сына. Многие приходят, как я, с

младенцами на руках, а у иной, кроме младенца,

еще за юбку уцепились два-три малыша. И почти

все, кто сидит, попал в тюрьму потому, что поверил

царскому манифесту. Ну, а ты, Васли, как живешь?

–Никак, можно сказать. Вот пришел узнать

насчет школы.

–Узнал?

–Прокудин говорит, что пока нет приказа

ее открывать.

–Что же ты думаешь делать?

–Пойду в Курыксер; может, там на мельницу

устроюсь...

Но, придя в Курыксер, Васли узнал,что местная

мельница стоит на замке: нечего стало молоть.

190

Продрогший до костей, он зашел в трактир,

спросил себе чаю.

За соседним столом сидел приказчик лесопромышленника

Ионова, раскрасневшийся от выпитой

водки.

Он несколько раз пытливо посмотрел на Васли,

поманил к себе.

–Ты откуда, молодец? —спросил он.

–Из Нартаса.

–А тут что делаешь?

–Зашел чаю попить.

–Я не про то. В Курыксере что делаешь?

–Хотел на работу наняться.

–Ясно. Скажи, молодец, ты грамотный?

–Грамотный.

–Что такое дебет-кредит знаешь?

–Слыхал немного.

–Мне нужен помощник счетовода. По рукам?

Васли кивнул.

–Эй, хозяин,—крикнул приказчик,—налей-

ка этому молодцу рюмку водки!

–Я не пью.

–Хм-м... Ну что ж, это, пожалуй, даже хорошо.

А есть хочешь?

–Поесть не откажусь.

–Подать ему жаркого,—распорядился приказчик.

Так Васли стал работать в конторе лесопромышленника

Ионова.

ГлаваXVIII

СНОВА В ШКОЛЕ

Но проработал он там недолго: ближе к весне

школу все-таки открыли. В земской управе смекнули,

что приближается посевная, что пора готовить

семена и инвентарь. Ведь у Нартасской школы

свыше ста десятин земли, более ста голов скота – большое, налаженное хозяйство. Не разорять же его

из-за сумасбродства нескольких молодых горячих

голов!

И вот Нартас снова ожил. В окнах школы

и общежития зажегся свет, из печных труб повалил

дым. Молодые веселые голоса звонко перекликаются

друг с другом, повсюду радостное оживление.

Правда, десятка полтора учеников так и не

вернулись в школу. Их родители, напуганные происшедшими

беспорядками, рассудили, что пусть лучше

сын останется неученым, зато не угодит в тюрьму.

Другие, соблазнившись заработком, не пожелали

оставить какое-либо теплое местечко ради

учебы.

В день, когда должны были возобновиться з а нятия,

в Нартас приехал председатель Уржумской

земской управы Садовень. Он обратился к ученикам

с речью, сказал, что их долг —хорошо учиться

и стремиться к тому, чтобы прошедшие беспорядки

больше никогда не повторились, помянул при том,

конечно, бога и царя.

Когда он закончил свою короткую речь, стоявший

за его спиной Прокудин собирался подать

ученикам знак расходиться, как вдруг среди тишины

раздался голос Васли Мосолова:

–Я хочу спросить.

Садовень нахмурился:

–Ну, что там еще?

–По школе ходят слухи, что Гавриил Васильевич

Малыгин больше не будет нас учить. Это

правда?

Садовень смешался. Ему было известно, что

Малыгина из Уржумской тюрьмы перевели в Вятку,

но, стоя перед строем парней, впившихся в него

глазами, он счел за благо ответить уклончиво.

–Правда, его перевели в другое место.

–Когда выпустят из тюрьмы мельника Матвея

Трофимыча Рубакина? —спросил Васли.

–И нашего товарища Ваню Ислентьева! – подхватило сразу несколько голосов.

Садовень растерянно обернулся к Прокудину,

сказал сквозь зубы:

–Николай Семенович, да уймите же вы их!

Прокудин выступил вперед.

–Господин председатель земской управы ниче-

го об этом не знает,—сказал он. —Это дело полицейского

управления.

Поднялся шум. Глаза председателя трусливо

забегали, он поднял руку и, когда шум немного

утих, сказал с заискивающей улыбкой:

–Весьма похвально, что вас заботит судьба

не только вашего товарища, но и какого-то мельника.

Но я в самом деле ничего о них не знаю. Однако

обещаю по возвращении в Уржум навести справки

и, по возможности, похлопотать.

Потом, по дороге в Уржум, председатель корил

себя: ≪Старый болван! Признайся, что струсил!

Наобещал с три короба, теперь придется хлопотать

за этих висельников, иначе прослывешь лгуном≫.

Видимо, он действительно похлопотал. Во всяком

случае, прошло немного времени, и Матвей с Ис-

лентьевым вернулись в Нартас.

Г л а в а XIX

ОГОРОД ВАСЛИ МОСОЛОВА

Началась весенняя посевная. Ученики работают

кто в поле, кто в мастерских, кто пасет скот.

Наконец зачислили Васли на казенный кошт.

Теперь он живет в общежитии, в очередь дежурит

в столовой, в коровнике или на конюшне. На мельнице

бывает редко, забежит, чтобы поиграть с маленьким

Вачи, повидаться с Окси. Встречаться с

Матвеем ему стало тяжело: четыре с лишним месяца

тюрьмы сильно изменили его —Матвей стал неприветливым,

неразговорчивым.

Васли, облюбовав себе небольшой кусок земли

неподалеку от мельницк и испросив разрешения

у Матвея, вскопал две грядки. На первой посеял два

фунта семян гречихи, взятой из общей кучи без

выбора, на второй грядке тоже два фунта, но это

были отборные семена, крупные, проверенные на