Текст книги "Воды текут, берега остаются"
Автор книги: Василий Юксерн
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
–в раздумье сказал йыван Петыр.
–Уж не знаю, старик, не знаю... Околеет у нас
на дворе, опять горе —на нас грех будет...
Пока жена сомневалась и прикидывала, что делать,
как поступить, йыван Петыр открыл хлевушок
под крыльцом, в котором Васли держал своего
Кигока, и запустил туда птицу.
Известие о том, что нынешней ночью во дворе
у Васли появился неизвестно откуда гусь, вызвало
в школе много разговоров.
–Вернулся к тебе твой Кигок,—шутил Эчук.– Твое счастье, Васли.
–Какое тут счастье! —отмахнулся Васли.– Отец с матерью до полусмерти перепуганы, говорят:
≪Это не к добру; знать, мы в чем-то грешны перед
богом≫.
–Откуда же все-таки взялся этот гусь? – вступил в разговор Коля Устюгов.
К ребятам подошел Веденей. Послушав, о чем
они разговаривают, он сказал:
–Мой отец о всякой прибыли говорит: ангел
принес. Если ангел принес, то бояться и горевать
нечего, он награждает за добро.
66
–Какой тут ангел! —прервал Веденея Эчук.
Васли сказал смущенно:
–Все-таки страшно...
–Чего тебе бояться? —Эчук пожал плечами.– Все знают, что вы не украли гуся, он сам появился.
–В том-то и дело, что сам! Что ни говори, гусь
среди зимы...
Между тем деревенские кумушки ходили с рассказами
о таинственном гусе из дома в дом, и вскоре
все село знало о случившемся.
Давно к Иывану Петыру не приходило столько
народа, как сегодня. Придет один сосед, поговорит
немного, потом просит показать ≪божественную птицу
≫. Не успеет уйти этот, идет второй, за ним третий,
а там еще и еще. Дверь в избе не закрывается.
Те, кто постарше, берут белого гуся в руки,
осматривают, качают седыми головами.
–Смотри, дядя Петыр, у этого гуся лапы необычные:
уж слишком красные и большие. У обычных
гусей таких не бывает.
–Правда ведь, лапы особенные,—подтверждает
другой гость.—А ты посмотри, какие крылья
длинные да широкие. А перья-то, перья! Серебром
блестят, бисером светятся. Ей-богу, непростая птица
этот гусь.
–Уж конечно, непростая,—говорит третий.– Я вот на клюв смотрю, и клюв тоже на особинку.
–Да, да,—соглашаются с ним,—у гусей клюв
бывает шире.
И все старики твердят в один голос:
–Дар божий тебе, Петыр! Не иначе, как угодил
или ты, или кто из твоей семьи богу.
Йыван Петыр сначала испугался, что гусь принес
с собой беду, но мало-помалу, наслушавшись стариков,
и сам поверил, что этот гусь —подарок ему
от бога.
Только в сумерках Йыван Петыр запер ворота на
засов за последним гостем. За этот день йыван
Петыр очень устал, прошлой ночью толком не выспался,
поэтому лег спать пораньше и тотчас уснул.
Легла и мать.
Но Васли не спал еще долго. Надо было сделать
уроки на завтра, да и таинственное появление гуся
в доме тоже занимало его.
Васли стоял у окна и смотрел на улицу.
Деревню окутывали сумерки. Кое-где из окон
лился жиденький свет керосиновых ламп. В воздухе
кружились мягкие, крупные снежинки. Вот они,
кажется, уже совсем легли на землю, но тут какая-
то неведомая сила вновь поднимала их вверх, и они
снова начинали кружиться.
Вечером, когда стемнело, Канай Извай пришел
к Ороспаю.
–Совсем я тебя заждался, браток! —встретил
его старый карт.—Ну рассказывай, как получилось
наше дело? Что говорят в селе?
–Слава богу, брат Ороспай, лучшего и ожидать
нечего. Все складывается, как мы задумали.
Сегодня к Мосол Петыру соседи табунами шли
посмотреть на твоего гуся. Я тоже ходил.
–Ну, ну,—нетерпеливо торопит Каная Извая
старый карт,—ты рассказывай, что люди-то говорят.
–Все гуся осматривали, многие говорили: ≪Это
непростая птица, ее бог даровал≫.
–Хорошо, хорошо! —Ороспай поднялся с лавки,
подошел к висячей керосиновой лампе, прибавил
света. В избе стало светлее.
–Давеча приезжал ко мне один мариец из
Орола,—заговорил опять Ороспай.—Дядя Пайгел-
дё, говорит, сильно захворал, меня зовет. Но я
не поехал, хотел тебя дождаться с вестями. К тому
же самому что-то неможется... Но от твоих добрых
вестей вроде и силы у меня прибавилось. Эх, если'
сын Иывана Петыра к дедовской вере склонится...
А что говорит сам йыван Петыр?
–Он тоже поверил, что твой гусь —божья птица.
Когда соседи говорили: мол, это тебе, Петыр,
божье благоволение,—был очень доволен.
–Хорошо! Очень хорошо! —Ороспай хлопнул
себя сухими, сморщенными ладонями по коленкам.– Теперь можно поехать и к дяде Пайгелде.
–Сейчас?
–Сейчас и съездим. Дорога известная, неда68
лекая. Ты, Извай, запряги моего жеребца, на нем-
то быстро обернемся.
В селе тихо. Улицы темные, пустые. Лишь кое-
где, как заплатки на сером кафтане* виднеются
освещенные тусклым огнем керосиновой лампы
окошки. Многие турекские мужики керосиновых
ламп из-за дороговизны керосина не держат, освещаются
по старинке —лучиной, а ее свет не пробивается
сквозь замерзшие стекла. Поэтому село
кажется еще темней.
Жеребец Ороспая сразу пошел рысью. Он з а стоялся
без работы и теперь рад, храпит, мотает
головой и все убыстряет и убыстряет бег. Сани
катятся по накатанной дороге легко, ровно. Вот уже
остались позади последние дома, околица, кладбище.
Дорога прорезала белое поле и вонзилась в
темный ельник.
–Резвый у тебя жеребец! —восхищенно сказал
Канай Извай.—Даже на подъеме не сбавляет ходу.
Не конь —огонь!
Старый карт сидел посреди саней в сене. Чтобы
холодный воздух не попал в горло, он закутался
в тулуп. Ороспай слышал слова Каная Извая, но,
чтобы не закашляться, ничего не ответил, только
кивнул.
Канай Извай тоже замолчал. Намотав на руку
вожжи, он сидел в передке саней и рассуждал сам
с собой: ≪Ветер-то так и не утихает, как бы метель
не принес≫.
Он не ошибся. Едва сани въехали на холм,
сильный ветер, налетев откуда-то, ударил в бок.
–Ну, кажется, начинается,—проговорил Канай
Извай и уселся поплотнее.
Ветер усилился. Вот он свистит, воет, мечется
между деревьями, поднимает снег, в одном месте
совсем оголяет дорогу, в другом наметает сугробы.
Конь сбавил ходу, потом пошел шагом. Круп
жеребца заиндевел, с порывами ветра доносится
резкий запах конского пота.
Вдруг жеребец забеспокоился, запрядал ушами,
захрапел и опять перешел на рысь, хотя никто его
не понукал.
≪Что-то недоброе почуял≫,—подумал Канай
Извай.
Жеребец всхрапнул, прыгнул, рванул вперед и
понесся галопом.
Тут Канай Извай разглядел в темноте по обеим
сторонам саней черные тени и понял: волки!
–Волки! —крикнул Канай Извай и оглянулся
на Ороспая.
Но в санях никого не было: видно, старый карт
вывалился, когда конь резко рванул вперед.
Канай Извай натянул вожжи, стараясь остановить
жеребца. Но куда там: жеребец несся не
разбирая дороги, только передок саней гудит от
ударов копыт. Лишь через полверсты Канаю Изваю
удалось своротить коня в сугроб. Жер'ебец провалился
по колена в снег и остановился.
Канай Извай приподнялся, оглянулся. К саням
приближались четыре волка. Он сунул руку в карман,
нащупал спички, дрожащими руками свернул
клок сена, как перевясло, чиркнул спичкой, поджег.
Дорога осветилась. Волки остановились, присели
и завыли. Канай Извай поднял огонь над головой,
шагнул в сторону волков, замахнулся:
–Вот я вас!
Волки потрусили к лесу и скрылись в темноте.
Канай Извай взял лошадь под уздцы, вывел на
твердую дорогу. Вскочил в сани, дернул вожжи,
завернул жеребца и подхлестнул его:
–Но, милый! Давай скорее! Надо выручать
твоего хозяина.
Конь с места взял в галоп. Впереди на дороге
что-то чернело.
Канай Извай, подъехав, увидел, что это лежит
Ороспай.
–Брат Ороспай! Брат Ороспай! —соскочив с
саней, принялся он тормошить карта.
Ороспай не шевелился.
Канай Извай повернул его на спину.
–Брат Ороспай! Брат Ороспай...—позвал Канай
Извай растерянно и умолк: старый карт был
мертв.
Г л а в а XII
ПЕРЕД РОЖДЕСТВО М
Лучшая пора зимой —рождество. Все рады празднику.
Кто любит поесть, доволен тем, что кончается
долгий пост, длившийся месяц и десять дней,
и теперь можно есть мясо, сало. Девушки и парни
радуются начинающимся гулянкам, для них нет
большего удовольствия, чем поплясать под барабан
и волынку. Школьникам больше всего милы рождественские
каникулы. Ведь целых две недели сплошные
игры и веселье, и не надо учить уроков,
а это для них слаще меда, вкуснее масляного блина.
Кроме того, кому же не хочется поесть пышных
праздничных пирогов, рождественских слоеных оладий?
Конечно, никто от них не откажется.
Одним словом, рождества ждут все. Ждут его
и в школе. Классы и коридоры украшены к празднику
пихтовыми ветками и бумажными цветами.
По всей школе разносится смолистый запах свежей
хвои. Кое-где повешены красивые цепи из разноцветной
бумаги. Каждый день законоучитель отец
Иван Дергин читает в классах положенные читать
на рождество главы из Евангелия и провозглашает
своим громовым голосом:
–Помо-о-олимся...
И по его знаку школьники начинают молитву:
–Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя
твое, да приидет царствие твое...
Двадцать четвертое декабря. Последний день
учебы, с завтрашнего дня начинаются каникулы, но,
конечно, уже сегодня все мысли ребят далеки
от ученья. Труднее всего скрыть свое нетерпение
младшим: они то выбегают в коридор, то возвращаются
в класс и усаживаются за парты, потом
опять срываются с места. Старшие держат себя
степеннее: не бегают, не носятся по коридору,
а, собравшись, беседуют, уславливаются, чем бы
заняться на каникулах.
–На Новый год отец обещал поставить елку,– доносится звонкий голосок Маши Окишевой.
Мальчики говорят о другом.
–Вы знаете старую Герасимиху? —опрашивает
Васли.
–Да кто же ее не знает!
–Она совсем уж стала слаба здоровьем и
живет одна. Помочь ей надо бы.
–А чем?
–Ну дров ей напилим, наколем. Как ты думаешь,
Веденей?
–Можно,—согласился Веденей.
–А отец? —спросил Эчук.
–Что отец?
–Отец ругать не будет, что ты с нами пойдешь?
–Нет. Он меня теперь совсем не ругает.
–Значит, договорились? —спросил Васли.
–Договорились! —громко ответил Коля Устюгов.
Раздался звонок на урок. Коридор опустел. Во
всех классах начались уроки, кроме пятого.
В пятом должен быть урок Вениамина Федоровича,
но учитель почему-то не идет. В классе шум,
гам, выпускники ведут себя не лучше первоклассников.
В это время Вениамин Федорович в своем кабинете
сидел за столом и нетерпеливо поглядывал
на часы.
Напротив него на стуле расположился широкоплечий
черноусый владелец мельницы Чепаков. Щеки
у него надуты, толстая шея в складках, как голенище
сапога.
–Давно собирался зайти к вам, да всё дела,
дела,—неторопливо говорил Чепаков.
–Слушаю вас, Яков Яндыганович,—сказал з а ведующий
школой и, достав карманные часы на
серебряной цепочке, взглянул на циферблат.
–Вы, я вижу, спешите,—недовольно продолжал
Чепаков,—а я пришел к вам с жалобой.
–Слушаю вас.
–Мне не нравится, что вы распустили своих
учеников. Очень вольнодумствуют некоторые.
–Я чувствую, разговор тут долгий,—вздохнув,
сказал Вениамин Федорович,—но, извините, мне
пора на урок, дети ждут.
–Когда разговаривают взрослые, дети могут
подождать,—проворчал Чепаков.—Так вот, что же
это получается? Этот сопляк Васли Мосолов при
всем классе насмехался надо мной, а вы еще похвалили
его за это. Как прикажете это понимать?
Вениамин Федорович поморщился.
–Вы все сказали?
–Все,—ответил Чепаков и поджал губы.
–Так вот, Яков Яндыганович, очень сожалею,
что до вас дошел искаженный слух. Васли совсем
не насмехался над вами, и хвалил я его за хорошее
и правильное рассказывание по картине. Теперь,
извините, я больше не могу задерживаться.
Вениамин Федорович встал, открыл дверь и первым
вышел из кабинета, за ним, ворча, неуклюже
ковыляя, пошел Чепаков.
Когда Вениамин Федорович перешагнул порог
пятого класса, он увидел, что Эчук стоит у доски
и, подражая законоучителю, басит:
–Отроки, не забудьте завтра явиться в церковь.
Кто проспит, попадет на том свете в котел
с кипящей смолой. Да, да, в котел с кипящей смолой!
У Эчука получалось очень похоже —и голос,
и движения прямо отца Ивана Дергина. Класс
смеялся.
Вениамин Федорович, с трудом сдерживая улыбку,
укоризненно покачал головой, но ничего не
сказал. Эчук юркнул за свою парту.
Учитель обвел весь класс внимательным
взглядом.
–Дорогие друзья,—сказал он,—сегодня мы
заканчиваем первое полугодие учебного года. Благодарю
вас за старание в учебе. Вы хорошо учились,
теперь хорошо отдыхайте. Свои оценки вы все знаете.
С удовольствием отмечаю Веденея Изваева, он
стал учиться гораздо лучше. Молодец, Веденей! От
всей души поздравляю наших круглых пятерочников
–Машу Окишеву и Васли Мосолова. И всех
поздравляю с праздником рождества и наступающем
Новым годом!
Все пятиклассники громко закричали:
–Спасибо, Вениамин Федорович!
–Теперь можете идти домой,—сказал Вениамин
Федорович.
С криками ≪Ура!≫ ребята выбежали в коридор.
Г л а в а XIII
ВО ВРЕМЯ КАНИКУЛ
Эчука не оставляла мысль досадить попу. Он
строил разные планы. Особенно хорошо было бы
подгадать это дело к празднику и посмеяться над
отцом Иваном перед народом.
Прокой после смерти жены делал сам все женские
работы по дому. Перед праздником он затеял
печь пироги с мясом. Эчук ему помогал, носил
дрова, растапливал печь, кипятил воду. Прокой,
подвязав чистый передник и засучив рукава, лепил
пирожки.
И как раз в это время Эчук вдруг придумал, чем
можно было бы пронять попа.
–Отец, дров я принес, вода есть,—сказал он,
бросив очередную охапку дров перед печкой.– Можно, я пойду к Коле Устюгову?
–Иди, сынок, иди. Ты же теперь на каникулах.
Отдыхай, гуляй,—сказал Прокой, не поднимая головы
от стола.
Подойдя к дому Коли Устюгова, Эчук увидел
Васли. Тот снимал лыжи возле крыльца.
–Вот здорово, что ты здесь! —воскликнул
Эчук.—Вызови Колю на улицу.
–Пойдем лучше в избу.
–Нет, мне нельзя,—покачал головой Эчук.– Его отец говорит, что он от меня плохому учится.
–Ну ладно.
Васли зашел в избу и вскоре вернулся с Колей
Устюговым.
–Я придумал, как попу досадить,—сказал
Эчук.– Как?
–Слушайте. На крещенье отец Иван поведет
прихожан на ручей, воду святить.
–Тоже новость! Конечно, поведет. Каждый год
водит,—не понимая, к чему клонит Эчук, сказал
Коля.– Ты слушай дальше. Что будет, если он придет
к ручью, а ручья нет? Пропал ручей.
–Такого не может быть. Чудес не бывает,– усмехнулся Васли.
–И родник, из которого он вытекает, говорят,
святой,—добавил Коля Устюгов.
–Никакой он не святой! —засмеялся Эчук.– Самый обыкновенный родник. Летом я в нем
не один раз ноги мыл. Была бы вода святая,
я давно бы святым стал.
–Ну, а дальше что? —спросил Васли.
–Дальше вот что. Приведет отец Иван народ
к роднику, скажет: ≪Освящаем воду...≫ А воды нет.
–Куда ж ты родник денешь? Спрячешь, что
ли? Его спрятать нельзя.
–Зато можно заморозить.
–Он в самый трескучий мороз не замерзает.
–Я все продумал. Пошли к роднику.
Родник находился недалеко от дома Устюговых,
в крутом берегу Турека. В том месте, где вытекает
вода, поставлен деревянный желоб, по нему зимой
и летом течет светлая вода.
–Вот,—стал объяснять Эчук,—отодвинем желоб,
воде некуда будет течь.
–Родник пробьет себе другую дорогу и все
равно потечет,—возразил Васли.
–За один день не пробьет,—уже менее уверенно
сказал Эчук.
–Нет, ребята, это бред сивой кобылы,– махнул рукой Коля Устюгов.
–И в деревне, если узнают, что мы родник
испортили, по головке не погладят,—добавил Васли.
–Да, ваша правда,—сказал Эчук,—но попу
я уж все равно чем-нибудь насолю.
Эчук называет отца Ивана Дергина не иначе
как Черный клещ, на улице, заметив, что поп идет
навстречу, перебегает на другую сторону улицы,
чтобы не здороваться, про его уроки говорит:
≪Опять слепень загудел≫.
–Неужели ты не боишься божьего наказа76
ния? —спросил Коля Устюгов.—Ведь отец Иван – божий служитель.
–Нет, не боюсь. Если бы было наказание,
я давно уже был бы в аду,—беззаботно ответил
Эчук.
–За что? —испуганно взглянул на друга Коля.
–Когда отец Иван оставил нас замаливать
грехи в церкви, мы не молились, по церкви бегали.
Всю церковь облазили: и на клиросе были, и
в алтаре... Просвирки ели, наевшись, на пол бросили.– Грех большой,—согласился Коля.
–Что же должен был за это сделать со мною
бог?
–Покарать.
–А он не покарал. Так что я теперь греха
не боюсь.
Вернувшись домой, Эчук потянул носом: в избе
вкусно пахло пирогами.
–Отец, пироги с мясом? —спросил он.
–С мясом, сынок.
–Дай один.
–Нельзя, сынок. Сейчас еще пост. Нельзя есть
мясного, грех.
–Дай. Грех-то мой будет, а не твой. Тебе чего
бояться?
–Глупости говоришь! Иди отсюда, ничего
не дам до времени! —прикрикнул Прокой на сына.– И не говори такого нигде, не позорь отца.
Еще потемну ударил колокол на Казанско-
Богородской церкви, сзывая богомольцев к заутрене.
Сначала колокол бил, словно набирая разгон,
медленно —бум-бум-бум,—потом вступил в перекличку
второй колокол, поменьше, и звон пошел
другой: пылде-пон, пылде-пон, пылде-пон...
Васли проснулся от звона колоколов. В избе было
тихо. Перед иконами горели лампады, от них разливался
тихий ласковый праздничный свет.
Васли взглянул на стоявший рядом с кроватью
стул и тотчас вскочил, скинув одеяло. На стуле
лежали рождественские подарки. Мать приготовила
ему новую рубаху с вышитым воротом и белый пояс
с кистями. Отец сплел плотные крепкие лапти, но
главный подарок —на стуле лежала великолепная
баранья шапка, черная, мягкая. Васли надел ее
и не смог сдержать радостного восклицания:
–Ой, какая теплая! Какая пушистая!
Дома никого, кроме Васли, не было, отец с
матерью ушли в церковь.
Васли встал, надел новую рубаху, подпоясался
новым пояском, надел новую шапку, посмотрел на
себя в зеркало: хорош! Правда, когда накинул на
плечи старую латаную шубейку, подумал, что она
никак уж не подходит к его обновкам, но успокоил
себя тем, что он не сын какого-нибудь богатея,
поэтому не может сразу заиметь все новое.
Когда Васли прибежал в церковь, служба шла
уже давно. Рыжий дьякон, поблескивая в свете
свечей намазанными маслом волосами, читал по
книге монотонным гнусавым голосом, так что нельзя
было разобрать ни одного слова.
Васли, пробравшийся было к самому амвону,
потихоньку стал отходить назад, в трапезную, поближе
к двери, и потом* вышел на двор.
В церковном дворе в это время поднялся
переполох.
–Слезай, слезай оттуда! —кричал церковный
сторож Ондроп, задрав голову вверх и глядя на колокольню.
–Не слезу! —неслось с колокольни.—Вот сейчас
как ударю в колокол!
Васли узнал голос Эчука. Вокруг Ондропа уже
собралась кучка ребят: тут и Веденей, и Коля
Устюгов, и другие.
–Дядя Ондроп, зачем он туда залез? – спросил Васли.
–Черт, видно, его смутил,—сердито ответил
церковный сторож.
Эчук услышал его слова.
–Нехорошо в праздник черта поминать, дядя
Ондроп, да еще возле церкви. Становись на колени,
проси прощенья, а то сейчас ударю в колокол, чтобы
бог услышал твое богохульство.
Церковный сторож побледнел. Он подумал: ≪Если
мальчишка ударит в колокол, нарушит богослужение,
ведь мне несдобровать, попадет от отца
Ивана≫.
Ондроп выбежал на середину двора, чтобы увидеть
Эчука на колокольне, погрозил ему кулаком:
–Не тронь 'колокол, тебе говорю! Слезай,
поганец!
–Как ты смеешь грозить божьей церкви кулаком?– кричит сверху Эчук.—Становись на колени!
Молись! Проси прощения у бога!
–Я не церкви, я тебе грожу,—смутился Ондроп.– Ну ладно. ≪Господи боже, еже согреши
во дни сам словом, делом или помышлением, яко
благ и человеколюбец, прости мя...≫
–Читай громче, а то плохо слышно! —кричит
Эчук.—Мне и то не слыхать, а уж богу на небе
и подавно.
Ондроп вздохнул, поднял голову вверх и продолжал
громче:
–≪Ангела твоего хранителя пошли, покрываю-
ща и соблюдающа мя от всякого зла. Яко ты
хранитель душам и телесам нашим, отцу и сыну,
и святому духу, ныне и присно и во веки веков.
Аминь≫.
–Вот теперь хорошо,—сказал Эчук.—Отпускаю
твои грехи, дядя Ондроп. Сейчас слезу.
Церковный сторож с облегчением засмеялся: беда
миновала. Он подумал, что вот сейчас Эчук
слезет, он тут же его поймает и надерет уши. Но
Эчук тоже не лыком шит: слез с колокольни – да бегом, чтобы Ондроп его не схватил.
–Не попу, так хоть церковному сторожу досадил!
–говорил Эчук друзьям.
...На четвертый день рождества на двор к старой
Герасимихе пришли семеро ребят. Закипела веселая
работа. Прошло совсем немного времени, а поленница
напиленных и наколотых дров уже выросла
и в длину и в высоту.
Ребята пилят в две пилы. Попилят —отдохнут.
Во время отдыха Эчук рассказывает разные истории,
услышанные от помольцев. На мельнице всегда
много народа; пока ожидают очереди, чего-чего
не наговорят.
–Вот нижнетурекские марийцы рассказывали
одну историю,—начал очередной рассказ Эчук.– Однажды в рождественскую ночь Тропимова Ок-
сйна пошла гадать в баню. Поймала черную кошку.
В полночь налила лохань водой с краями, поставила
на пол посреди бани. Взяла в руки кошку, наклонилась
над водой и говорит, как требуется: ≪Черная
кошка, черная кошка, покажи в этой воде моего
суженого. Хочу увидеть его лицо...≫ Смотрит, смотрит
–ничего в воде не видит. Снова говорит: ≪Кошка,
кошка, покажи суженого≫. И на этот раз ничего
не увидела. Вдруг в бане что-то загремело, повалилось...
Вскочила Оксина с лавки, бросилась бежать,
а от страху даже двери не видит. Налетела на
стенку, кричит: ≪Пусти меня, дверь, не губи!≫ Толкает
стену, а стена, конечно, не открывается. Уж так
испугалась, так испугалась! В окошко вылезла.
Прибежала домой, рассказывает матери: ≪Меня
дверь из бани не пускала≫.
Ребята засмеялись.
–Ну и мастак ты рассказывать! —одобрительно
сказал Коля Устюгов Эчуку.—≪Меня дверь
из бани не пускала≫!
–А вчера один мариец из Олор вот какую
историю рассказал...—начал было Эчук.
Но тут его перебил Васли:
–Потом расскажешь, сейчас пора опять за
работу браться.
Вновь закипела работа. Одно за другим взваливаются
бревна на козлы, визжит пила, падают
опиленные плахи, их тут же подхватывают и раскалывают.
Васли с Веденеем взялись за толстое тяжелое
бревно, но поднять его не смогли.
–Эчук, Коля! —позвал Васли.—Помогите поднести
бревно.
–Может, лучше его на месте распилить? – предложил Эчук.
–На земле пилить неудобно,—сказал Веденей.– Ничего, вчетвером донесем.
Бревно было очень тяжелое, но вчетвером ребята
все же подняли его и понесли.
Когда подошли к козлам, Васли подал команду:
–Бросай!
Как раз в этот момент Эчук поскользнулся, нога
у него подвернулась, и он упал под бревно. Коля
и Васли уже отпустили свой конец, бревно поддерживал
один Веденей; если и он бросит бревно, оно
придавит Эчука. Инстинктивно Эчук оттолкнул
бревно от себя, и оно всей тяжестью навалилось на
Веденея, сбив его с ног.
–О-ой! —страшным голосом закричал Веденей.
Ребята бросились к нему. Подняли бревно, откатили
в сторону.
–Веденей, Веденей, тебе больно?
Но Веденей лежал закрыв глаза и ничего
не отвечал. Он только тяжело, с хрипом дышал.
Коля Устюгов со всех ног побежал за Канаем
Изваем.
Эчук встал на колени, наклонился над Веденеем,
слушает, как тот хрипит, и приговаривает, чуть
не плача:
–Ведюш, Ведюш, открой глаза, скажи, что
болит...
–Наверное, правая нога сломана, вон как вывернута,– сказал Васли.
Он хотел поправить ногу, но Эчук удержал его:
–Не трогай, ему больно будет!
Прибежали мать Веденея и Канай Извай.
–Ой, сыночек, ой, родненький, что с тобой
случилось?..—причитает мать, заливаясь слезами.
Канай Извай взял сына на руки. Веденей застонал.
Канай Извай понес Веденея, ребята пошли
было за ним, но он грубо остановил их:
–Вам чего надо?
К вечеру нога у Веденея распухла. Он метался
в жару, бредил, вскрикивал. Мать молчала, молчала,
наконец не выдержала и сказала мужу:
–Отец, надо звать фершала.
–Какого тебе фершала! —недовольно прикрикнул
на нее Канай Извай.—Молись, бог поможет,
сыну полегчает и без фершала.
Мать, утерев слезы, умолкла. Канай Извай опустился
на колени лицом к востоку:
–Великий боже, или наша молитву не дошла
до тебя, или угощение наше не понравилось? Прости
нас, отпусти наши грехи, помоги нашему сыну,
утиши его страдания...
Мать Веденея пошла на колодец по воду.
На улице ее поджидали Коля Устюгов, Эчук и
Васли.
–Что Веденей?
–Мучается, очень мучается...—всхлипнула
женщина.—Как домой принесли, ни разу глаз
не открыл. Что-то говорит, а что —понять нельзя.
–Что у него болит? Грудь, нога?
–Не знаю. Нога, наверное, особенно мучает:
раздулась, совсем как подушка стала и какая-
то сизая.
–Фельдшер был? —спросил Васли.
–Фершала отец звать не велит,—вздохнула
женщина и утерла слезы кончиком плавка.
–Как не велит! Почему не велит?
Изваиха ничего не ответила, опустила бадейку
в колодец. Эчук перехватил у нее бадейку, спустил
вниз, достал воду, налил ведра. Женщина кивнула
ему и ушла.
–Что же это такое? —растерянно спросил Васли.– Веденея лечить надо.
–Пошли сами отыщем фельдшера и приведем
к Веденею,—предложил Эчук.
Начало темнеть. Жидкие красноватые огоньки
в окнах изб бросают тусклые отсветы на снег. Небо
затянуто тучами, не видать ни звезд, ни луны.
Падает снег.
Ребята отыскали фельдшерицу лишь в соседней
деревне, в Энгербале, где она ходила по домам,
проверяла привитую накануне оспу.
Эчук сказал ей:
–Веденея, сына Каная Извая, придавило бревном.
Мучается очень.
–Его надо в больницу отвезти,—сказала
фельдшерица.
–Отец не хочет. Пойдемте с нами в Турек,– 83
просит Васли,—скажите Канаю Изваю, чтоб отвез
Веденея в больницу.
–Да вы сами ему скажите.
–Нас он не послушает. Он даже жены не
слушает. А у Веденея нога уже посинела.
–Ну ладно, пошли,—согласилась фельдшерица
и стала надевать кафтан.
...Веденея отправили в Нартасскую больницу.
Друзья верили, что там его обязательно вылечат.
Канай Извай легко поддался уговорам фельдшерицы.
И вообще после похорон старого карта Ороспая
он очень сдал, редко ходил к соседям, сделался
молчалив, задумчив. Соседи, особенно некрещеные
марийцы, косились на него: кое-кто думал, что это
он виновен в смерти карта. За всеми этими событиями
Канай Извай совсем забыл и про свой замысел
обратить Васли Мосолова в веру предков,
и про подкинутого гуся. Гусь обжился у Йывана
Петыра и, видимо, уже забыл, где жил прежде.
Между тем по деревне продолжаются гулянки,
каждый вечер парни и девушки пляшут в чьей-
нибудь избе под барабан и волынку, еще пенится
в бочонках недопитое пиво.
–Что ты все рождество сидишь над книгами,
пошли повеселимся! —позвал Васли старший брат
Йыван.
–И то, сынок, сходи,—посоветовал и отец.
Когда Йыван и Васли пришли в избу, где в этот
вечер была гулянка, народ еще только начал собираться,
лишь на полатях набилось полно ребятни.
Малыши лежат, вытянув шеи, как журавли, и ждут,
когда начнется гулянка.
Люди шли один за другим, и вскоре, всего каких-
нибудь четверть часа спустя, в избе стало тесно.
Васли с Йываном забрались на заднюю лавку,
оттуда им было все хорошо видно. Рядом на скамейках
стояли девушки и держались за приделанный
под потолком шест. На руках у девушек были
надеты разноцветные вязаные варежки: красные,
белые, синие, черные, от их пестроты рябило в
глазах.
Вот со двора послышался стук барабана, заиграла
волынка. Музыка становилась все громче и
громче. Народ, стоявший у дверей, расступился,
пропуская музыкантов. Барабанщик и волынщик
вошли в избу. Хозяйка проводила их к столу и
усадила на лавку. Потом налила им браги. Музыканты
выпили и снова заиграли.
На свободное место посреди избы вышли плясать
девушка и парень.
Вдруг у дверей началось какое-то замешательство.
На середину избы протолкался человек в
вывернутой мехом наружу шубе. Он стукнул об пол
суковатой палкой и громко объявил:
–Слушайте, слушайте! На ваше гулянье прибыл
большой начальник со своим стражем! Встречайте,
люди, большого начальника!
В избу вошли двое: один в козлиной маске,
другой в старой солдатской шинели. Выйдя на
середину избы, они встали. Один парень поклонился
козлу и спросил:
–Господин начальник, ты зачем сюда пожаловал?
Начальник в козлиной маске заблеял и похлопал
себя по животу.
–Понятно,—сказал парень.—Поднесите ему
пива.
Но начальник в козлиной маске оттолкнул кружку
с пивом и сердито затопал ногами.
Тогда ему налили водки. Он выпил и знаками
попросил еще. Ему налили снова, и опять он выпил.
Он выпил четыре чашки, шатаясь, сделал несколько
шагов, потом полез под стол и стал устраиваться
там на ночлег.
Солдат принялся вытаскивать его за шиворот,
а вытащив, повел к двери, приговаривая:
–Некрасиво, господин начальник, некрасиво...
Гулянье продолжалось. Допоздна плясала и пела
молодежь, несколько раз песни и пляски прерывались
разными представлениями, но Васли больше
всего понравилось первое, про начальника и солдата.
Г л а в а XIV
СЫТЫЙ КОНЬ О ВОСЬМИ НОГАХ
Когда смотришь со стороны, то видно, что село
Турек находится как бы во впадине, образуемой
холмами, и, если бы не овраги, примыкающие к
околице, то село, наверное, давно бы смыло весенним
половодьем.
Но люди, основавшие здесь поселение, все
предвидели и выбрали для него место очень
удачно.
Если бы мы могли присутствовать на их совете,
то, наверное, услышали бы такой разговор:
≪Место спокойное, укромное —вокруг леса≫.
≪Место тихое —холмы защищают его от злых
ветров≫.
≪Место удобное и красивое —рядом протекает
река. Ведь недаром говорят, что птица без крыльев
–не птица, деревня без реки —не деревня≫.
Видно, поэтому все марийские деревни стоят на
реках и речках.
Думая так, Вениамин Федорович рисовал вверху
листка почтовой бумаги вид села Турек. Нарисовав,
он приступил к самому письму.
≪Любимая, дорогая мама, добрый день! – начал он письмо.—Не удивляйся моему рисунку.
Это я нарисовал Мари-Турек. Посмотри, какое красивое
село, в котором я живу. И весь окрестный
край прекрасен. Народ здесь живет очень хороший.
Я тебе уже писал об этом, но готов повторить еще
и еще раз.
Один ученик из моего класса сломал ногу, его
положили в Нартасскую больницу, это двадцать
верст отсюда, и я ездил к нему. Мальчик очень
обрадовался моему приезду, я даже заметил у него
на глазах слезы. Знаешь, мама, это меня очень
растрогало. Какое большое счастье, когда знаешь,
что ученики тебя уважают и любят...≫
Вениамин Федорович остановился, взглянул на
окно: кто-то прошел мимо.
≪Наверное, ко мне≫,—подумал Вениамин Федорович
и подошел к окну.
На крыльцо поднимался законоучитель отец
Иван. Вениамин Федорович убрал письмо, со стола
–Мир и благоденствие дому сему! —послышалось
от порога, и отец Иван Дергин переступил порог.
–Милости просим, отец Иван. Раздевайтесь.
–Да, пожалуй, разденусь, квартира у тебя
теплая,—проговорил священник и снял шубу.
≪Зачем он явился?—думал Вениамин Федорович.– Сколько живу здесь, ни разу не приходил,
и тут вдруг без приглашения и предупреждения...≫
Приглаживая бороду, на которой таяли снежинки,
отец Иван заговорил:
–Вениамин Федорович, вольнодумство проникает
в среду ваших учеников. Бес начинает завладевать
их умами.
–Если вы говорите о школьниках, то правильнее
сказать не ≪ваших≫, а ≪наших≫, ведь вы тоже
