Текст книги "Под чужим небом"
Автор книги: Василий Стенькин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
IV
В просторном кабинете Семенова, обставленном разностильной мебелью, собрались генералы Бакшеев, Власьевский, Зубковский – ему генеральское звание было присвоено недавно – и штабные офицеры. Шторы плотно закрыты: дул жаркий гобийский ветер, и из окон тянуло, как из печи. Генералы и офицеры, одетые по форме, в суконные мундиры и френчи, были мокрыми от пота, словно загнанные лошади.
– Господа! Я пригласил вас для того, чтобы посоветоваться, – сказал Семенов. Он оперся руками о край стола и наклонился вперед. – Я ставлю перед вами только один вопрос: как считаете, что нам делать – смириться с нашим положением и до своего смертного часа томиться на чужбине, или действовать и возвратиться в Россию освободителями милой нашим сердцам отчизны?
Слова атамана пробудили надежды на возвращение в родные края, вызвали радостные улыбки на лицах. Офицеры зашевелились, заскрипели стулья и пружины диванов.
– Господа, наши коллеги в Париже организовали Российский общевоинский союз, сокращенно РОВС, главная задача которого – консолидация военных кадров в зарубежье, подготовка к скорым сражениям. Опыты посылки эмиссаров в Россию показали, что внутри страны сохранились здоровые силы, готовые принять участие в свержении большевистской диктатуры. Но русские патриоты нуждаются в руководстве и помощи...
Закончив двухчасовую речь, Семенов тяжело опустился в кресло, достал из кармана платок, стал вытирать лоб и шею.
– Ваше превосходительство, можем ли рассчитывать на помощь западных друзей? – спросил есаул Косых, отличившийся в боях под Оловянной и Даурией, где он командовал полком. Таров хорошо знал этого преданного атаману туповатого службиста.
– Народ наш говорит: на бога надейся, а сам не плошай, – сказал Семенов, уклоняясь от прямого ответа.
Первым выступил Бакшеев. Он, как всегда, во всем горячо поддержал Семенова и внес предложение создать союз казаков.
– Такой союз сплотит всех казаков, которых судьба безжалостно раскидала по белому свету. Казаки должны помнить великую освободительную миссию, возложенную на них богом и отечеством, не забывать казачьи традиции, дарованные им сословные привилегии и свои воинские обязанности. Без этого мы не сможем построить новую Россию!
Семенов рассеянно слушал выступающих. Он хорошо понимал тревогу есаула и других офицеров, сделал все, чтобы добиться такой помощи, но усилия его оказались напрасными. Но как сказать им, что он делал все, умолял американцев и французов о помощи, стращал большевиками и грозился, что вынужден будет обратиться с просьбой к японцам, унижался. И все – зря... Теперь пришло твердое решение: «Да, надо и в самом деле снова просить японцев. Они не раз обещали помощь». Когда он жил в Нагасаки, его неожиданно вызвали в Токио для переговоров с генеральным прокурором Токийского суда. На вокзале Семенова встретил, мило улыбаясь и кланяясь, генерал Яманеи и сразу же отвез на квартиру к барону Танаке. Несмотря на свои шестьдесят лет, барон держался молодцевато. На его генеральском мундире сверкало множество орденов, медалей и знаков отличия. Семенова Танака принял тепло, с японским гостеприимством. Когда уселись за богато сервированный стол, барон заговорил о деле.
Танака сообщил, что ему, как лидеру партии «Сэйюкай», император намерен поручить формирование правительства. Но оппозиционная партия «Минсейто» обвиняет Танаку в том, что он, будучи военным министром, израсходовал не по назначению двадцать миллионов иен, ассигнованных японским императорским правительством на оказание помощи белой армии. Танака обратился к Семенову с просьбой: на допросе у прокурора подтвердить, что деньги израсходованы на нужды русской армии. Барон заверил: когда он станет премьер-министром, будет активно поддерживать вооруженную борьбу белогвардейцев против Советского Союза. Семенов крепко запомнил слова барона: «Мое правительство не пожалеет сил и средств для того, чтобы отторгнуть от Советской России территорию до Байкала, а если удастся – до Урала. Приморье и Северный Сахалин мы присоединим к Японии, а на остальной части создадим буферное государство. Пост премьера обещаю вам, атаман». Обещание барона полностью отвечало честолюбивым планам Семенова. Он готов был всю Россию отдать чужестранцам, остаться на маленьком клочке земли – лишь бы стать главою хоть крохотного «государства», отомстить большевикам, вышвырнувшим его из родного Забайкалья.
Пройдет двадцать лет, и Семенов признается перед советским судом в том, что он возлагал большие надежды на Танаку. Атаман твердо верил в счастливую звезду барона и вроде бы не обманулся в своих ожиданиях: через пять лет Танака стал премьером японского императорского правительства. За два года пребывания у власти он успел разгромить профсоюзные и политические организации рабочего класса, арестовать многие тысячи инакомыслящих; готовился к осуществлению своих захватнических планов, которые раскрыл перед Семеновым на своей токийской квартире. Скорая смерть сорвала зловещие замыслы барона.
– На западных друзей мы не можем уповать, господин есаул, – все же сказал атаман. Он обратился сперва к есаулу Косых, а затем и ко всем собравшимся. – Я полагаю, нам надо руководствоваться таким принципом: «Жить и умереть вместе с Японией».
Его слова были встречены гулом одобрения.
После недолгого обмена мнениями договорились создать «Союз казаков на Дальнем Востоке». Тут же все участники совещания записались в члены Союза, избрали организационный комитет под председательством генерал-лейтенанта Бакшеева.
Ермак Дионисович Таров тоже стал «участником» белогвардейской организации.
Доктор Казаринов одобрил этот шаг. Таров сообщил Михаилу Ивановичу достоверные сведения – что называется из первых рук – о структуре «Союза казаков», его активных деятелях, готовящихся подрывных акциях.
Союз провел учет казаков, проживающих в Китае, Корее, Японии, и под видом благотворительности развернул среди них «просветительскую» работу, говоря иными словами – идеологическую обработку казаков в антисоветском духе. Одновременно формировались казачьи сотни, батареи и полки. Вскоре стали создаваться шпионские и террористические группы для заброски на советскую землю.
Через год на Китайской улице, возле универсального магазина «Мацуура и К°» Ермак Дионисович случайно повстречал есаула Косых. По красивому, смуглому лицу есаула было видно, что он до предела переполнен переживаниями и ему просто необходимо поделиться с кем-нибудь своими тревогами, разрядиться. Они прошли в соборный сад и уселись под каштаном, украшенным свечками-цветами. Косых всегда относился к Тарову уважительно, называл земляком, не очень подчеркивал свой более высокий воинский чин.
Есаул достал пачку японских сигарет, угостил Ермака Дионисовича и, не торопясь, стал закуривать.
– Вы чем-то обеспокоены, Захар Трофимович? Какой червь гложет вашу душу? – спросил Таров в полушутливом тоне.
– Собрался на родину, земляк, – сказал Косых и глубоко вздохнул.
– На родину? Как?
– Вот в этом «как?» вся незадача. Много лет я носил в себе охоту побывать в родных местах. А когда открылась достижимость, тошно стало... Я мечтал прийти открыто в свою станицу, воином-освободителем, а иду тайно, лазутчиком.
– А что, отказаться нельзя?
– Я человек военный, капитан, привык повиноваться. Слово атамана – для меня закон: он выше сидит, ему виднее... Григорий Михайлович сказал, что моя группа – первая серьезная проба, говорит, верю тебе, есаул, как самому себе, потому и посылаю тебя, а не другого человека... Честно признаться, трушу. В сражениях не боялся, там чувствовал себя, как рыба в воде. А тут надо в ящерку али змею оборачиваться, чтобы проползти незамеченным. Этому меня не учили...
– Не понимаю, что может сделать горстка людей? – сказал Таров. Как он и предполагал, такое замечание подтолкнуло Косых раскрыть состав и назначение группы.
– Конечно, двенадцать человек не ахти какая рать, однако и поручение – по силам: выведать настроение казаков, успели или нет большевики обратить их в свою веру. Пошастаем по станицам и поселкам, посмотрим, как живут казаки, послушаем, чего загадывают, на кого надеются. Подфартит – создадим ядро и покатим его против Советов, как снежный ком с горы.
Вдруг есаул вспомнил о чем-то, заторопился:
– Но, пока, земляк. Разговор этот, понятно, между нами.
– Что вы, Захар Трофимович, разве я не понимаю. До меня, наверное, тоже дойдет очередь.
Косых дружески похлопал Тарова по плечу и пошел вниз по Китайской улице в сторону набережной.
Доктор Казаринов, выслушав сообщение Тарова о предполагаемой переброске группы есаула Косых через границу, долго молчал, видимо, ждал, пока утишится волнение.
– Так-так. Значит, переходят от слов к делу, – проговорил он наконец. – Это новая тактика. Знаете, чем я беспокоен, Ермак Дионисович? Вы, конечно, догадываетесь? Может, не согласны?
Таров не отозвался: он уже усвоил манеру разговора доктора.
– Я обеспокоен тем, – продолжал Михаил Иванович, – что у нас нет системы. Не все же окажутся болтунами, как есаул...
– Он не болтун. Доверяет мне, за друга принимает...
– Хорошо, хорошо, – перебил Казаринов. – Ну, а если бы есаул все-таки не проговорился, могли мы узнать об этом факте? Не могли! Я куда клоню? Изучайте порядок оформления документов, отметки в книгах и картотеке, получения денег, продуктов, экипировки – все, что связано с формированием, подготовкой и переброской групп. Вы меня поняли?
– Да.
– Когда изучим все это, не сомневаюсь, будем заблаговременно узнавать о готовящихся бандах...
Совет Казаринова оказался полезным. Ермак Дионисович обнаружил десятки примет и деталей, по которым безошибочно выявлял шпионские и террористические группы, как только они начинали создаваться. Труднее было определить место выброски. Но и здесь ответ был найден: банды перебрасывались, обычно, в районы, хорошо известные ее участникам.
Позднее Таров даже нашел способ устранения наиболее опасных врагов. При благоприятных случаях он рекомендовал этих лиц Семенову или Бакшееву, как стойких и верных офицеров, способных выполнять ответственные задания на советской территории.
Генерал Бакшеев, непосредственно руководивший работой по созданию групп, как правило, прислушивался к подобным советам.
Заранее предупрежденные пограничники задерживали нарушителей. На этом закончилась карьера многих белогвардейских офицеров. Случалось, что сообщения Тарова опаздывали, и врагам удавалось проникнуть в глубь страны. Так произошло с капитаном Корецким.
Зимою возле ломбарда Чурина Ермак Дионисович повстречал Корецкого.
– Ты слышал историю этого купца? – спросил Корецкий, показав взглядом на вывеску ломбарда.
– Нет. А что, интересная?
– Поучительная. Чурин, по слухам, был простым церковным старостой в Саратове. Где-то хапнул фунтов пять бриллиантов и подался в Харбин. А теперь, гляди, весь город, как иконами, увешан вывесками с его фамилией.
– По-моему, банальная история: ни один делец не начинал карьеру честным путем.
– А, бог с ним! Зайдем куда-нибудь, ветер до костей пробирает.
Они зашли в кафе «Марс» и заказали обед.
– Читал? – спросил Корецкий. Он вытянул из бокового кармана и протянул Тарову журнал и небольшого формата газету. Это были журнал «Нация» и газета «Наш путь»– орган «Российского фашистского союза».
– Нет, не читал, – признался Ермак Дионисович. Ни о фашистском союзе, ни о его изданиях он ничего не знал. Таров взял журнал. На обложке рядом с названием – эмблема: двуглавый орел, держащий в когтях нечто паукообразное. Взгляд Тарова невольно остановился на словах, выделенных жирным шрифтом: «Татаро-монгольское иго сыграло положительную роль в истории России». Корецкий с ухмылкой наблюдал за ним.
– Ну как?
– Ничего не понимаю. – Таров указал на статью.
– И не поймешь, пока не усвоишь идеи союза. Это, знаешь ли, русское, национальное... Хочешь, познакомлю с ребятами из фашистского союза?
– Хочу, – ответил Таров, не задумываясь. Он твердо помнил поручение Казаринова: «Выяснить политическую платформу всех эмигрантских организаций». Договорились встретиться здесь же.
В пятницу вместе с Корецким пришел долговязый худощавый парень со светлыми, растрепанными волосами. Он назвался Константином Родзаевским, ответственным секретарем «Российского фашистского союза».
Ермак Дионисович впервые видел Родзаевского, но был наслышан о нем. Года полтора тому назад он перебежал из Советского Союза, человек весьма экспансивный. В Харбине уже успели сочинить анекдоты об обжорстве Родзаевского. Рассказывали, что он на спор в один присест съел пятнадцать бифштексов и таким образом выиграл пари.
Родзаевский, приблизившись к Тарову, взметнул руку и крикнул:
– Слава России!
Ермак Дионисович даже попятился: так неприятны и резки были жест и возглас.
Весь вечер Родзаевский говорил о большевистских ужасах, потом о Муссолини, которого он обожествлял, о назначении и целях союза. Таров с интересом рассматривал его одежду: черная рубашка с косым воротом, на груди значок – череп и скрещенные кости, широкие неглаженные штаны...
– Ну что, капитан, вступаешь в «Российский фашистский союз»? – спросил Корецкий, заговорщицки подмигнув Родзаевскому.
– Да у меня в «Союзе казаков» дел по горло, – сказал Таров.
– Ерунда! В «Союзе казаков» одни слюнтяи. Настала пора действовать...
В понедельник Ермак Дионисович зашел к Бакшееву с докладом. Генерал подписал документы, но не отпускал Тарова, думал о чем-то.
– Скажи, капитан, у тебя мозоли на заду не завелись от долгого сидения? – спросил Бакшеев. Он вышел из-за стола и, грузно ступая, зашагал по натертому паркету.
– Никак нет, ваше превосходительство, не завелись, – отчеканил Таров, пытаясь обратить в шутку замечание генерала, хотя сразу хорошо понял смысл вопроса.
– Не желаешь ли повидать родные края?
– Боюсь, не по силам мне такая миссия. Есть офицеры более достойные.
– Кого ты имеешь в виду?
– Капитана Корецкого, например. Храбрый, решительный, беспощадный...
– Труса празднуешь, капитан?
– Нет, ваше превосходительство. Как бы вам лучше объяснить, Алексей Проклович, – сказал Таров, переходя на неофициальный тон. – От интеллигентской закваски, что ли, не могу избавиться...
– Но, ладно, иди.
Вскоре Корецкого действительно перебросили в Советский Союз с террористическим заданием. Надо полагать, он раньше намечался на эту роль. И подсказка Тарова, может быть, просто ускорила события.
Таров узнал о переброске Корецкого с опозданием, разработанная им система почему-то не сработала. Правда, много лет спустя, находясь в Москве, Ермак Дионисович узнал от чекистов, что его запоздалое сообщение все же пригодилось. Капитан Корецкий не успел совершить преступления: был арестован и осужден.
V
В конце весны двадцать девятого года в Харбин после долгого отсутствия приехал Семенов. Он постоянно жил в Дайрене, где имел дом и участок земли, пожалованные ему, как говорили дотошные люди, японцами. Всеми делами в Харбине в отсутствии атамана вершил генерал Бакшеев, считавшийся правой рукой Семенова. Таров догадывался: не по своей охоте атаман сменил мягкий приморский климат Дайрена на пыльную духоту и обжигающие гобийские ветры Харбина. К этому времени Ермак Дионисович сумел достаточно развить в себе наблюдательность, способность к логическому анализу, что было необходимо в его нынешней службе. По отдельным деталям он с точностью восстанавливал картины тех или иных событий. А тут началось такое, что никакой премудрости вовсе не требовалось – каждый все видел, все понимал.
Спешно формировались линейные роты, роты сводились в батальоны, а батальоны – в полки. Вскоре началась отправка войск. Таров принял на себя дополнительные обязанности по штабу. Это давало возможность получать достоверную информацию. Удалось выяснить: войска следуют к советской границе по трем маршрутам: на Хайлар, на Благовещенск и вдоль реки Сунгари в сторону Хабаровска.
– Война что ли, Михаил Иванович? – спросил Таров, встретившись с Казариновым
– Похоже, Чжан Цзо-лин затевает что-то. Ну, а как говорят: куда конь с копытом – туда и рак с клешней.
Более определенный ответ на этот вопрос Таров неожиданно получил от самого Семенова. Однажды Ермак Дионисович был в приемной атамана, дверь кабинета была приоткрыта. Сначала слышался неразборчивый бас Бакшеева, а затем резкий, похожий на окрик, голос Семенова:
– Для нас это генеральная репетиция, Алексей Проклович. Она покажет, на что способны мы и как сильна хваленая Красная армия... Разведка боем, выражаясь военным языком...
В июле начались повальные аресты советских граждан, работавших на Китайско-Восточной железной дороге. Около двухсот человек были отправлены в тюрьму, остальные выдворены в Советский Союз или уволены без всяких объяснений. Все советские учреждения были закрыты. Возле двухэтажного особняка патрулировали китайские солдаты с винтовками на изготовку.
В начале августа Тарова вызвал Бакшеев. Генерал вышел ему навстречу, крепко пожал руку и долго разглядывал Тарова, будто впервые видел.
– Я пригласил вас, капитан, – степенно загудел генерал, – вот по какому поводу... Дня через два я выезжаю в сторону станции Маньчжурия. Мне нужен расторопный и смекалистый офицер для связи. Вам представляется возможность проявить воинский талант...
Предложение генерала не было неожиданным. Большинство штабных офицеров уже разъехались по частям. И все же Ермак Дионисович растерялся.
– Но... – начал было Таров. Он хотел сказать, что находится в личном распоряжении атамана. Бакшеев будто прочитал его мысли:
– С Григорием Михайловичем я договорился.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – Таров подтянулся, щелкнул каблуками. Бакшеев собирался инспектировать белогвардейские войска, расположенные на линии Хайлар – Маньчжурия. Таров должен был сопровождать генерала.
Доктор Казаринов неодобрительно отнесся к сообщению Тарова.
– Не хватало, чтобы свои всадили тебе пулю в лоб, – ворчал он. – Что? Не согласен?
– Я не буду подставлять лоб, – пошутил Ермак Дионисович.
– Пуля может и в заду дырку пробуравить. Думаешь, слаще? Ладно, – сказал Казаринов, смирившись. – Полагаю, не долго будешь отсутствовать. Красная армия отобьет охоту у Чжан Цзо-лина и его прихвостней меряться с ней силами...
Решительное наступление частей вновь созданной Особой Дальне-Восточной армии застало Бакшеева и Тарова в районе высоты Тавын-Тологой, где китайские и семеновские подразделения занимали неприступную, как им думалось, оборону. Однако ни удобная местность, ни отчаянное сопротивление не спасли белогвардейцев от разгрома.
Наступление советских войск было неудержимым. Сокрушительный удар у Далайнора и Хайлара вызвал огромные потери у китайцев и семеновцев, панику и разложение. Чжан Цзо-лин запросил срочные переговоры. В декабре в Хабаровске был подписан протокол, по которому на КВЖД восстанавливалось положение, существовавшее до начала конфликта.
Таров возвратился в Харбин. Естественным следствием крушения планов и надежд эмигрантов были растерянность и общее уныние. В высших кругах белой эмиграции с новой силой вспыхнули склоки, раздоры, грызня. Семенов все время отсиживался на своей даче в Дайрене, в Харбине почти не показывался.
Таров стал было подумывать о том, что не пора ли попроситься домой. Правда, даже Казаринову он не открывал своих беспокойных дум.
Но развернулись новые события...
По соседству с Таровым жила семья Батуриных: Мария Васильевна – вдова каппелевского офицера, погибшего под Иркутском, ее восемнадцатилетний сын Ростислав и четырнадцатилетняя дочь Нина. Славку привезли в Харбин, когда ему было лет пять-шесть. Он вырос на глазах Тарова. О родине Славка знал по рассказам матери и других эмигрантов. Рассказы эти были не всегда объективными и не очень честными. Что-то подсказывало мальчику, что верить им нельзя. Он тянулся к Тарову, ожидая услышать от него что-то другое. Но Ермак Дионисович не мог открыть всей правды и все же старался зародить и сохранить у Славки добрые чувства к России.
Однажды Таров, мучаясь бессонницей, вышел на крыльцо и закурил. Был тот предрассветный час, когда ночь не ушла, а утро еще не наступило. На ветвях каштанов лежал иней. По Конной улице, воровски озираясь, бежал Ростислав. Увидев Тарова, он оторопело остановился и поздоровался, еле сдерживая одышку. Вид у него был растерянным и напуганным.
За несколько дней до этого Таров видел Ростислава в форме «Российского фашистского союза» – черной косоворотке, с черепом и скрещенными костями на рукаве. Тогда он огорчился и посчитал себя виноватым в том, что не смог уберечь парня от фашистской заразы. И вот сейчас подумал, не выполнял ли Славка поручения союза. Он присел на перила крыльца и окликнул Ростислава.
– Ты откуда? Такой вид, будто убил кого-то. – Таров знал: если человеку высказать тяжелое обвинение, он обязательно станет оправдываться и раскроет правду. Славка молчал.
– Чего молчишь?
– Боюсь... Тут такое дело, Ермак Дионисович.
– Ты что, перестал доверять мне?
– Ладно, расскажу. – Ростислав по-мальчишески тряхнул рыжими кудрями. – Только дайте слово, что сохраните тайну...
– Разумеется, – сказал Таров и подумал: «Еще совсем мальчишка, все игра для него». Но игра оказалась не такой уж безобидной.
– Сегодня поджигали вагоны на Бензянском вокзале.
– Зачем?
– Не знаю.
– А вчера? – наугад спросил Таров.
– Вчера стреляли холостыми патронами по машинам с японскими флажками.
– Почему по японским? По другим тоже стреляли?
– Нет, только по японским, так приказал Константин Владимирович.
– Родзаевский?
– Он и Лев Павлович...
– Какой Лев Павлович?
– Ну, Охотин, помощник Родзаевского... Некоторые кидали гранаты без взрывателей в дома, где живут японцы, а то просто вели пальбу из винтовок в Фуцзядяне[3]3
Фуцзядянь – китайская часть Харбина.
[Закрыть]...
– А хорошо платят, что ли?
– Платят? Пустяки. По пять даянов за ночь.
– Да, не густо... Нравится тебе у них?
– Приветствие нравится: «Слава России!» Они не только языки чешут, что-то делают.
Уснуть в ту ночь Тарову не удалось. Едва задремав, как был разбужен лязгом гусениц о булыжную мостовую. Ермак Дионисович сунул ноги в расшлепанные тапочки, подошел к окну, раздвинул ситцевые занавески. По улице с грохотом ползли танки и тупорылые грузовики. В машинах сидели японские солдаты, в руках винтовки с примкнутыми плоскими штыками. Над городом кружились самолеты. За ними опускались тысячи листовок, летели, как бабочки, трепеща крыльями. Воззвания появились на заборах, на стенах домов. В них говорилось, что народ Маньчжурии восстал против самозванного правительства Гоминьдана и пожелал создать свое независимое государство Маньчжоу-Го. Японское императорское правительство, руководствуясь чувством гуманности и глубочайшего уважения к народу, решило оказать ему помощь в достижении благородных стремлений.
«Значит, весь этот спектакль со стрельбой, гранатами, поджогами японцы разыграли сами: им нужен был предлог», – думал Таров, сопоставляя рассказ Ростислава и развернувшиеся события.
Позднее он узнал, что провокационные действия были организованы японцами и в Чанчуне, и в Цицикаре, и в других китайских городах.
Всему миру известен «мукденский инцидент». В одну из сентябрьских ночей японцы разрушили железнодорожное полотно и облыжно обвинили в этом китайцев. Так был создан предлог для ввода войск в Северо-Восточный Китай.
В газетах «Харбинские новости», издававшейся японцами для белогвардейцев, в белогвардейских листах появились портреты последнего отпрыска цинской династии Пу И, который был объявлен верховным правителем Маньчжоу-Го. Японские советники осуществляли фактическое руководство страной, вводили и утверждали оккупационный режим...
В судьбе Тарова произошел крутой поворот.
В середине мая его с утра вызвал атаман. Такое случалось редко. Обычно Семенов появлялся в войсковом управлении поздно. Правда, Таров заметил, что после вторжения японских войск в Маньчжурию хлопот у атамана прибавилось.
Семенов что-то писал, низко склонившись над столом. У него была небольшая близорукость, но очками атаман не пользовался.
– А, студент, садись. Сейчас...
По обращению Ермак Дионисович догадался: предстоит важный разговор. Странно, но в таких случаях Семенов почему-то называл его не по фамилии, не по званию, а этим шутливым прозвищем, оставшимся от их петроградской встречи. Семенов сосредоточенно думал, его густые подвижные брови то взлетали, то сдвигались, и тогда на переносице обозначалась глубокая складка.
– Как поживаешь, студент? – спросил Семенов, отрываясь от бумаг.
– Терпимо, ваше превосходительство!
– Сиди, сиди... Есть разговор. – Он откинулся к спинке стула. – Я, однако, повторю слова, сказанные когда-то в «Метрополе». Мне опять понадобился умный бурят...
Семенов задумался на секунду и, задержав взгляд на лице Тарова, добавил:
– На очень ответственное дело... Только ты можешь, другого человека у меня нет... Хочешь побывать в родных местах?
– Я считал себя полезным здесь, ваше превосходительство, при вас... – Такое предложение со стороны атамана Таров ждал, обсуждал различные варианты с Казариновым. Но Центр считал пока нежелательным возвращение Тарова на родину. Там рассчитывали переключить возможности Тарова на выяснение японских планов: давно уже знали, что Япония рассматривает Маньчжурию, как плацдарм для нападения на Советский Союз.
– Не скрою, капитан, я доволен тобою, и мне жалко расставаться. Но интересы дела превыше всего. Сейчас там ты нужнее. Другого человека у меня нет, – повторил Семенов. – Надо помочь нашим людям на родине, напомнить о нас, подтолкнуть... Потом поговорим подробно...
– Позвольте, ваше превосходительство, подумать день-два. – Таров понял, что отказаться он не сможет. Надо прямо доложить об этом Центру. Ермак Дионисович, наверное, и себе не признался бы в том, что в эти минуты на донышке сердца теплилось радостное чувство. Очень хотелось побывать на родной земле.
– Думать не запрещаю, а отказываться не советую. – Семенов встал, всем видом своим показывая, что считает дело решенным. Таров тоже поднялся.
– Сегодня у нас вторник? – спросил атаман. – Так вот, о своем согласии доложишь в четверг. Тогда поговорим и о цели твоей миссии...
Когда Таров вышел из кабинета, Семенов попытался вернуться к незаконченному документу, но не мог. Шпионская миссия Тарова, должно быть, напомнила атаману о том, как унизительна связь его самого с начальником Дайренской ЯВМ[4]4
Японская военная миссия – разведывательная и контрразведывательная служба Японии в Маньчжурии.
[Закрыть] капитаном Такэокой. Генерал-лейтенант русской армии, атаман казачьего забайкальского войска и вдруг... Каждый месяц Такэока вручает ему тысячу иен и всякий раз требует расписку в получении этой ничтожной суммы...
И Семенов с горечью вспомнил выступление перед американским судом генерала Грэвса в апреле двадцать второго года. Грэвс говорил, что по его предположению, Семенов, задерживая поезда на станции Маньчжурия, отобрал у пассажиров ценностей не меньше, чем на четырнадцать миллионов рублей. «Если бы сохранились эти миллионы, – думал атаман, – я не позволил бы Такэоке унижать меня грошовыми подачками. Все ушло на содержание войска».
Эти воспоминания покоробили атамана, он чертыхнулся.
Таров попросил доктора срочно информировать Центр о сложившемся положении. В воскресенье Михаил Иванович сообщил: выезд разрешен.
В назначенный день и час Семенов и Таров пришли в японскую военную миссию. Их принял начальник отдела подполковник Тосихидэ. Прижав ладони к коленям, он отвешивал поклоны гостям и преданно улыбался. Когда были закончены взаимные приветствия, расспросы о жизни и самочувствии, уселись на коврики возле низкого столика. Тосихидэ поблагодарил Семенова за помощь и содействие, которое он оказывает японской военной администрации.
– Наша страна приняла на себя почетную и трудную задачу – искоренение коммунизма на азиатском континенте, – говорил подполковник, – все русские патриоты стремятся помогать великой Японии...
Затем Тосихидэ сообщил, что японская военная миссия имеет сведения: в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке назревает взрыв против Советской власти. Крестьяне составляют там не меньше восьмидесяти процентов населения. Они не принимают коллективизацию, не хотят расставаться со своим хозяйством... Очень недовольно советами буддийское духовенство. Главная задача в этих условиях – возглавить стихийные выступления, ввести их в нужное русло, оказать помощь в людях, оружии и боеприпасах.
– По вашему сигналу, капитан, – японец повернулся к Тарову, – все это вы получите. Я правильно сказал, генерал? – Тосихидэ довольно прилично владел русским языком.
– Точно так. Наши подразделения будут наготове, – торопливо закивал Семенов.
– Хорошо. Очень хорошо. Мы будем немножко инструктировать вас, капитан. Можно приступать завтра.
Все поднялись, началось прощание, не менее церемонное, чем приветствие.
