Текст книги "Под чужим небом"
Автор книги: Василий Стенькин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Василий Стенькин
Под чужим небом
Повесть
I
В Верхнеудинск Таров приехал накануне бурятского праздника белого медведя. По-бурятски – сагалган, с него по принятому в странах Востока календарю начинается счет году. В тот же день постучал в дом на Мокрослободской улице, недалеко от реки, где жил его дядя со стороны матери Илларион Карпович Бурдуков. Бурдуков принял родича с радостью и недоумением.
– Но, тала[1]1
Тала – друг (бурятское).
[Закрыть], отвечай, как на духу – каким ветром занесло к нам? – спрашивал Бурдуков, разливая по рюмкам водку.
Ермак Дионисович сразу приметил форменный мундир с погонами подъесаула на спинке стула и, оставляя вопрос без ответа, спросил:
– Служишь все?
– Время нынче такое: нельзя не служить. Хоть хрен и горький, а есть приходится...
– По нашивкам вроде интендант?
– Не забыл, выходит, казачьи различия? Молодец! Куда же мне, колченогому?
– Постарел, дядюшка, постарел. Только усы еще пышнее стали, – польстил Таров.
– Как не постареть, на шестой десяток давно перевалило... А усам что – у них служба нетрудная... Бери вон рыжики соленые... А ты как?
– Удастся – переживу смуту, не удастся – попрошусь на службу к Григорию Михайловичу Семенову. Когда-то он шибко приглашал меня, – сказал Ермак Дионисович, подлаживаясь под местный говор.
– Молодой, здоровый. Как не служить! Хочешь, замолвлю словечко?
– Замолви, если не трудно. Да, а где же тетя Пана, Дуня?
– В баню пошли да запропастились, леший бы их побрал... Придут, куда им деваться. Пей, закусывай... Гляжу на тебя – ладным парнем стал. Вот мать-то порадовалась бы! Сколько тебе?
– Двадцать четыре.
– Самый первостатейный возраст. Не оженился еще?
– Вроде бы нет, – схитрил Таров.
– Но и ладно. Время сейчас неподходящее для семейных утех...
Со двора послышался скрип снега и радостный визг собаки. Вошли жена и дочь Бурдукова, укутанные шалями – одни глаза светятся. Началось женское дознание, дотошное и любопытное.
– Как жил-то: работал али чо? – спрашивала тетка, опорожняя третий стакан чаю с молоком.
– Учился, когда подрабатывал.
– Ехал-то долго?
– Недели две.
– Хорошо хоть пропустили. Власти-то на всем пути, однако, разные?
– Пробирался: где мольбою, где ужом, где обманом...
– Гляжу на тебя – ну, чисто бурят стал. Видно, ихняя кровь сильней нашей.
– А там меня за японца принимали, – сказал Ермак, рассмеявшись. – Писатель Куприн сочинил повесть: японец живет в Петрограде и выдает себя за русского офицера. Вот и начитались.
– Ой, как интересно! – воскликнула Дуня, первый раз осмелившись взглянуть на своего двоюродного брата.
В конце недели около полудня Илларион Карпович подъехал к своему дому на извозчике.
– Но, тала, оболокайся скорее, сам атаман прикочевал и тебя призывает.
– Ты, что ли, доложил ему обо мне? – спросил Таров. В душе он радовался: не сам напросился на встречу, больше доверия будет.
– Нет. Я рассказал своему начальнику, есаулу Черняеву, а он доложил атаману.
Семенов встретил Ермака Дионисовича любезно, но той простоты, что была в «Метрополе», не чувствовалось. Таров внутренне подтянулся, приготовился к самым неожиданным и каверзным вопросам.
– Садитесь, – пригласил атаман глухим голосом. Ермак Дионисович понял: Семенов устал...
– Спасибо, ваше превосходительство, – поблагодарил Таров, опускаясь в мягкое кожаное кресло. Семенов усмехнулся уголками губ.
– Значит, все-таки приехал? – спросил он.
– Как видите.
– С какими намерениями?
– Да вот, хочу спокойно пожить в родных краях...
– Спокойно пожить? Разве человек может думать о тихой жизни, когда земля горит! Сопки горят! Право на спокойную жизнь надо завоевать... Ты что же, хочешь на чужой шее в рай въехать? – спросил Семенов.
– Я человек не военный, штатский, – уклонился Таров. Он ждал, когда атаман сам обратится к нему с предложением.
– Всех нас матери рожают штатскими, а жизнь все переворачивает. Я тоже мечтал когда-то спокойно жить в своей Дурулгуевской станице, землю пахать да баб щупать, а жизнь распорядилась по-своему: забросила на вершину вулкана. Так-то вот, Ермак... простите, отчество запамятовал.
– Дионисович.
– Так-то вот, Ермак Дионисович, – повторил он. – Жизнь безжалостна, она с нашими желаниями не считается... И правильно делает, что не считается: люди слабы и безвольны... Их надо под зад коленом подталкивать...
Семенов подробно расспросил Тарова о столичных новостях, настроениях населения и дорожных приключениях. Ермак Дионисович отвечал не спеша, обдуманно, стараясь произвести наиболее выгодное впечатление на атамана.
– Ну что, убедил я тебя? Пойдешь ко мне на службу? – спросил Семенов в конце беседы.
– А если не соглашусь, что сделаете со мной?
– Наперед не могу сказать. Понадобишься – насильно мобилизую.
– Тогда я – лучше добровольно. Только мне что-нибудь по канцелярской части бы...
– Не возражаю. Мне как раз нужен толковый референт и переводчик. Ты японский знаешь? – спросил Семенов, обращаясь на «ты», видимо, уже как к своему подчиненному.
– Не хуже русского.
– Вот и отлично. Для начала я присвою тебе чин сотника. Не обидишься?
– Никак нет, ваше превосходительство, – отчеканил Таров. Он вспомнил о беседе в чека с Ксенофонтовым. Они тогда ломали голову над тем, как войти в волчью стаю Семенова... Атаман, конечно, не был простаком. Он, должно быть, принял во внимание все обстоятельства. Во-первых, в петроградском ресторане «Метрополь» Семенов сделал приглашение Тарову. Во-вторых, была крайняя нужда в переводчике: почти ежедневно приходится встречаться с японскими офицерами, их толмачи плохо владеют русским языком. В-третьих, генерал знал как верного офицера дядю Тарова, подъесаула Бурдукова.
– Стало быть, договоримся так, – сказал Семенов. Он вышел из-за стола и, одергивая шитой золотой канителью мундир, остановился возле Тарова. – Я дам распоряжение, чтобы тебя обмундировали, как положено. На следующей неделе выйдешь на службу. А пока получи в канцелярии пропуск.
Прошло недели две. Пора было связаться с Вагжановым. Ермак Дионисович отправился пешком в Березовку. Этот небольшой гарнизонный поселок находится километрах в шести-семи от города. Предварительно он осторожно выяснил, что Петрович работает сторожем магазина в Березовке. Февральская метель колола лицо, встречный ветер мешал идти. Отыскать Петровича удалось легко: в поселке был один магазин потребительского общества «Экономия» Наскоро познакомились, договорились о следующей встрече.
...В назначенный день и час Ермак Дионисович пришел на Сенную улицу и отыскал нужный дом. Это была конспиративная квартира подпольного комитета. Его встретила высокая женщина со светлыми волнистыми волосами, лет сорока. Она была предупреждена о приходе Тарова.
– Раздевайтесь, пожалуйста, – пригласила женщина и, видя смущение молодого человека, добавила: – Меня все называют тетей Варей, зовите и вы так.
Раскрылась голубая двустворчатая дверь. На пороге показался худощавый мужчина с опушенными седеющими усами и удивительно добрым лицом. На нем была вельветовая толстовка и белая рубашка без галстука. Ермак Дионисович не сразу признал в нем неуклюжего в собачьей дохе сторожа магазина.
Прошли в комнату, хорошо обставленную. Петрович отодвинул венские стулья от стола, застланного ковровой скатертью, пригласил сесть.
– Познакомимся ближе? – сказал Петрович, изучающе всматриваясь в собеседника. Тетя Варя, не прощаясь, ушла, закрыв наружную дверь на большой висячий замок. – С кого начнем?
– С гостя, наверное. – Ермак Дионисович засунул руку в карман и машинально коснулся спичечной коробки.
Петрович заметил это движение:
– Курите, не стесняйтесь... В молодости я тоже курил, чахотка отучила. – Он почти беззвучно кашлянул.
– Собственно, жизнь-то моя только начинается, и биография коротка, – начал Таров, закуривая. – Родился в девяносто четвертом году в Иркутской губернии. Отец мой бурят, числился казаком, работал в Инородческой управе. В начале войны его мобилизовали в армию, погиб в зимнюю кампанию шестнадцатого года на персидском фронте; мать русская, из мещан, умерла прошлой осенью от паралича. Я окончил восточный факультет университета, вступил в партию, служил в Петроградской чека и вот направлен сюда...
– Коллеги, выходит?
– Вот как?
– Да, я был председателем Чрезвычайной следственной комиссии в Чите. Недолго правда: белогвардейцы заняли город, пришлось уехать во Владивосток. Потом я перебрался в Бийск, оттуда – в Верхнеудинск. По паспорту я Марихин Александр Петрович, по родителю – Вагжанов. Подпольная партийная кличка – Петрович. Тут меня кооптировали в состав подпольного комитета и выбрали председателем...
Ермак Дионисович слушал и все больше проникался доверием к Петровичу.
– А родом вы откуда?
– Из Твери. Старше вас лет на двадцать. Мальчишкой пошел на ткацкую фабрику Берга. Потом военная служба, подпольная работа. В девятьсот четвертом году царская охранка внедрила агента в наш большевистский кружок. Мы разоблачили его и ликвидировали. Попал в Акатуйскую каторжную тюрьму. Каторжная тюрьма – мерзкая дыра, скажу вам. Заболел чахоткой. Приехала жена с ребенком, тоже заболели Дочка скончалась...
После февральской революции товарищи вызвали меня в Тверь. Стал во главе Совета. Но открылась старая болезнь, и врачи порекомендовали вернуться в Забайкалье. И верно: горное солнце и ядреные сибирские морозы исцелили... Старость, что ли, наступает: разговорился – остановиться не могу, – пошутил Вагжанов, покашливая в сторону. – Ну что же, Ермак Дионисович, устраивайтесь, вживайтесь, соблюдайте осторожность. Противник опытный и хитрый. Первое время будут проверять и следить, поэтому встречи придется отложить... Пока в принципе, какая помощь нам понадобится? Сведения о передвижении карателей, настроениях солдат: всегда нужны бланки документов – пропусков, удостоверений – желательно с подлинными подписями и печатями; выявлять провокаторов, засылаемых в наши ряды. В общем, приглядывайтесь пока, вживайтесь.
Вагжанов повторил этот наказ, провожая Тарова через потайную дверь в сарай. Там отодвигалась доска и открывался лаз в соседний двор, можно было незаметно прошмыгнуть на Троицкую улицу.
Подъесаул Бурдуков, увидев племянника в форме, при погонах сотника, пришел в восторг.
– Но, тала, далеко пойдешь. Мне в твои лета доверяли только навоз из-под коней удалять. А ты, гляди-ко, какой бравый офицер1
В гостеприимной семье дяди Тарову жилось вольготно: всегда был сыт, ухожен и обласкан. Но он понимал, что мелочная опека дядюшки, неукротимое любопытство тетушки и болтливость Дуни затруднят ему работу. Ермак Дионисович снял комнату у одинокой старухи.
На службе он освоился быстро: анализировал поступающую в штаб второго района – так при семеновском режиме называлась Верхнеудинская зона – оперативную документацию: донесения, информационные сообщения, доклады с мест, составлял обзорные справки для начальства о положении на фронтах, настроении населения и солдат, о ходе реквизиции продуктов питания, снабжении боеприпасами.
Первым интересным шагом была служебная поездка в Читу. Таров прибыл туда поздно вечером. В штабе сообщили, что место для него заказано в гостинице «Селект».
Утром его принял Семенов. Атаман объяснил: открывается конференция, будет решаться вопрос о создании панмонгольского государства. В два часа пополудни в большом зале здания штаба собрались малочисленные делегации, по три-четыре человека, от Внешней и Внутренней Монголии, Барги, Забайкалья. Таров был единственным переводчиком, владевшим языками почти всех участников конференции.
Конференция открылась молитвой. Затем короткую вступительную речь сказал хутухта – богдо-гэгэн[2]2
Богдо-гэгэн – глава ламаистской церкви Монголии.
[Закрыть] Внутренней Монголии Нэйсэ. Его называли хубилганом-перерожденцем, говорили, в этом ожиревшем, сонливом человечке будто бы воплотилась душа Будды, он достиг совершенства в вере и милосердии, происходит из рода Чингисхана. Выходило, что именно он должен был главенствовать в делах религиозных и мирских.
В состав «Великой Монголии» должны были войти на правах федерации все территории, представленные на конференции. Этим путем японцы стремились закрепить экономическое и политическое господство «страны восходящего солнца» в Центральной Азии. Конференция избрала «временное правительство» во главе с ламой Нэйсэ. Но известно: марионетки и предатели живут недолго и своей смертью не умирают. Так было и с Нэйсэ-гэгэном. Он пробыл на этом посту чуть больше года. Семенов направил его на Версальскую конференцию, но японцы задержали делегацию во Владивостоке, Нэйеэ-гэгэн был арестован и казнен. В деле создания «Великой Монголии» первую скрипку стала играть Япония. Семенов горячо поддерживал идею образования «Великой Монголии», посулил ей даже шестимиллионный заем. Атаману в торжественной обстановке пожаловали звания советника первого класса и высший княжеский титул «цин-вана».
Майор Судзуки от имени императора и его правительства обещал обеспечить армию нового государства оружием и построить солдатские казармы. Тут же, между прочим, выдвинул условие: Япония должна получить бессрочное право на добычу полезных ископаемых и постройку железных дорог. Конечно, всю эту комедию можно было бы не принимать во внимание. Однако после конференции Семенов приступил к формированию монголо-бурятской дивизии, организовал в Даурии школу прапорщиков. В нее принимались выходцы из знатных родов... Обо всем этом Таров сообщил Александру Петровичу при очередной встрече. Вагжанов очень заинтересовался. Беседа затянулась заполночь. Петрович рассказал о тяжелом положении на фронтах, о большой работе прибайкальских коммунистов по организации партизанского движения; подчеркнул важность той работы, которую выполнял Таров, и повторил задание. Вагжанов собирался в Омск, на вторую Всесибирскую конференцию подпольных организаций РКП (б)...
Следующим событием, которое отметил Таров, было прибытие американских войск – батальона 27 пехотного полка под командованием полковника Морроу. Об этом Ермак Дионисович узнал из разговора Семенова с японским генералом Огатой.
Встреча Семенова и Огаты состоялась в Верхнеудинске. Таров был за переводчика.
– Кто их звал сюда, этих американцев? – возмущался Огата. – Не успели появиться, повели антияпонскую агитацию. Их президент Монро сто лет тому назад говорил: Америка для американцев. Теперь мы скажем им: Азия для азиатов. И пусть убираются ко всем чертям! Мы смотрим на Маньчжурию, Монголию, Сибирь и Дальний Восток, как на святое место наших предков. Да, здесь будут жить и процветать наши потомки, – твердо, с вызывающей решительностью заявил генерал. – Мы создадим на этих территориях независимое государство. Вас, атаман, мы назначим первым генералом-губернатором.
Атаман снова уехал в Читу. За старшего во втором районе оставался полковник Зубковский – садист и пьяница. Он совершенно не терпел бумаг. Подписывать документы – самая тягостная обязанность для него.
Таров знал эту черту в характере полковника и решил использовать ее в своих целях. Несколько дней ждал подходящего случая.
Однажды Зубковский явился на службу хмурым после очередной попойки. Полное, круглое лицо полковника было свекольно-красным, руки дрожали.
Ермак Дионисович с утра зашел к нему с документами. Зубковский молча подписал их.
– Легко тебе живется, сотник, – сказал он с вымученной улыбкой. Эти слова насторожили Тарова. Он не раз слышал от офицеров упреки, дескать, ловко устроился при штабе.
– В каком смысле легко, господин полковник?
– Похмельных мучений не знаешь. Ты совсем не пьешь что ли?
– При случае не отказываюсь... Разрешите идти?
Потом Таров еще несколько раз заходил к Зубковскому, тот сопел и подписывал документы.
Когда Ермак Дионисович вошел в третий раз, полковник тяжело вздохнул и проговорил недовольно:
– Ох, эти бумажки! Век бы их не было. Понимаешь, сотник, мне приятнее человека расстрелять, чем подписывать твои проклятые бумажки.
Под конец рабочего дня терпение Зубковского лопнуло.
– Сотник Таров, ты надоел мне! – вспылил он. – Неужели не можешь в один заход заготовить на неделю этих чертовых бумаг?
– Так точно, могу! – отчеканил Таров. И тут же подсунул стопку чистых бланков. Зубковский, не задумываясь, стал выводить на них замысловатую подпись.
– Сколько же их у тебя? – спросил полковник. Он остановился и сурово взглянул на Тарова. «Однако многовато бланков, не догадался бы», – мелькнула мысль у Ермака Дионисовича.
– На неделю же, ваше благородие.
Зубковский подписал не меньше десятка чистых бланков. Ермак Дионисович зашел в канцелярию и попросил у вахмистра Нетесова печать. Тот оставался за начальника канцелярии. Таров и раньше брал печать, с Нетесовым у них с самого начала знакомства установились приятельские отношения. Вообще вахмистр отличался мягким характером, не проявлял большого усердия к службе.
Ермак Дионисович объяснил, что печать необходима для того, чтобы заверить несколько документов, подписанных полковником Зубковским. Довод был слабоватым: Таров мог зайти с документами и поставить печать в присутствии вахмистра. Нетесов хитренько улыбнулся и протянул печать. Иногда у Тарова появлялась мысль: уж не догадывается ли Нетесов о его намерениях. Печать он, конечно, немедленно возвратил как только заверил бланки.
Вечером Таров встретился с Вагжановым. Петрович обрадовался, увидев бланки с затейливой подписью полковника Зубковского и подлинной печатью.
– Сотни верных людей укроем от семеновских ищеек, – говорил он, положив на бланки широкую ладонь, словно боялся, что они разлетятся. – От смерти спасем... Так пойдет дело, мы и соседей сумеем снабдить документами.
Во время встреч Вагжанова и Тарова тетя Варя по обыкновению уходила из дому, навешивая на дверь амбарный замок. В тот день она не ушла; слышно было, как ходила и шуршала газетой на кухне.
Александр Петрович приоткрыл дверь и попросил чаю. Минут через двадцать тетя Варя внесла начищенный до блеска самовар. Вагжанов завернул ковровую скатерть до половины стола, и тетя Варя поставила самовар на цветастый поднос. Подала хлеб, соленый омуль, галеты, кусковой сахар.
– А теперь, Ермак Дионисович, я должен сообщить тебе не очень приятную весть: настало время проститься нам с тобой, – сказал Петрович, помешивая чай ложечкой. Таров слушал с недоумением. – По заданию партии я еду во Владивосток, дня на два остановлюсь в Чите...
– Как в Чите? Там же логово белогвардейцев, там вас знают, как председателя ЧК!
– Ничего, не впервой... Ты должен продолжать свою работу. Если возникнут срочные вопросы, заходи к тете Варе, она сведет тебя с кем-нибудь из членов подпольного комитета. Не будет неотложных дел, жди: с тобою свяжутся.
– Вид ваш, Александр Петрович, что-то не очень нравится мне.
– Страшно устал – чур, это по секрету, между нами: не терплю плакс и нытиков... Две ночи не спал. Наши доверенные распространили в казармах полторы тысячи листовок. В них рассказывается правда о положении на фронтах, классовом характере белых армий, причинах интервенции, разъясняется политика советской власти и вот, сто двадцать солдат дезертировали с оружием...
– Значит, не зря, не впустую старался сторож Марихин в гарнизонном поселке? – заметил Таров в шутку.
– Выходит, не впустую, – согласился Вагжанов. – И ты молодец, Ермак, верный путь выбрал. Я так считаю: лучше погибнуть, чем плестись по жизни черепашьим шагом. Одержим победу над контрой и интервентами – встретимся, а победа не за горами! Семью-то имеешь? – неожиданно спросил Вагжанов.
– Женат, – сказал Ермак Дионисович, полагая, что этим вопрос будет исчерпан.
– Где жена-то?
– В Петрограде. Зарегистрировались тайком. Уехал тайно, то есть в неизвестном направлении, на неопределенный срок.
Таров вздохнул, припоминая последнюю встречу с Ангелиной.
Это были и встреча, и расставание. Перед отъездом в Верхнеудинск он получил в чека недельный отпуск. На привокзальной площади нанял извозчика и поехал к Ангелине. Она с матерью жила на Мойке, недалеко от Невского проспекта. На звонок долго никто не отвечал: через дверь доносились звуки пианино, и Ермак продолжал настойчиво названивать. Музыка оборвалась, застучали каблуки по коридору.
– Милый, я так соскучилась, – проговорила Ангелина прерывистым голосом. Они обнялись. – Мама уехала в Ораниенбаум погостить у старой приятельницы. Целых три дня мы будем вдвоем с тобою...
О многом они успели переговорить за эти дни, но не было сказано главное: об его отъезде. В конце-концов он все же решился:
– Слушай, Лина, я должен сказать тебе очень важное, – он замолчал, подбирая слова.
– Говори, Ермак. Я ничего не боюсь, кроме нашей разлуки.
– Именно о разлуке я и хочу сообщить.
– Как? – испуганно спросила Ангелина. Ее глаза потемнели, загорелись тревожным блеском.
– Меня посылают на Восточный фронт.
– Тебя? На фронт? Господи! Жить без тебя, одними твоими письмами.
– Наверное, и писем не смогу писать.
– Кто может запретить? Разве так бывает?
– К сожалению, бывает.
– И когда ты вернешься?
– Не знаю. Может быть, через год, если ничего не случится.
Сообщение Тарова ошеломило Ангелину и словно бы сломило какую-то пружину в ее душе. Она тихо плакала, отказалась регистрировать брак.
– Я не хочу связывать тебя. Вернешься – тогда...
– Нет, Лина, я должен всегда сознавать, что меня ждет законная жена. В этом будет смысл моей жизни...
Назавтра они тайком от матери зарегистрировались. Свадьбу скромно отметили в ресторане, в узком кругу друзей.
Вагжанов достал из бумажника фотокарточку и протянул Тарову. На карточке были сняты женщина с прямым пробором гладко зачесанных волос и две девочки с кудряшками и бантиками.
– Дочери. Валюша и Таня, – пояснил Александр Петрович.
