Текст книги "Под чужим небом"
Автор книги: Василий Стенькин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
XI
Накануне нового года Таров получил командировочное предписание. Его опять вызывал атаман Семенов. На этот раз встреча была назначена в Чанчуне, переименованном японцами в Синьцзян – «Новая столица». Там размещался штаб Квантунской армии, там находилась резиденция Пу И – императора марионеточного государства Маньчжоу-Го.
Ермак Дионисович выехал из Харбина первым утренним поездом и около четырех часов пополудни уже был в Синьцзяне. Он не спеша вышел на привокзальную площадь, мокрую от снега, который падал хлопьями и тут же таял, огляделся. Справа под брезентовым тентом жались рикши, подпрыгивали, чтобы согреться. Чуть подальше стояли извозчики.
Ермак Дионисович подошел к бородачу, картинно восседавшему на козлах, и по-русски спросил, свободен ли. Извозчик засуетился, должно быть, польщенный тем, что господин японский офицер обратился к нему на его родном языке. Он низко кланялся и приговаривал: «С превеликим удовольствием, ваше благородие», «с превеликим удовольствием», «с превеликим...»
Таров назвал адрес. Извозчик пошевелил вожжами, почмокал губами, и гнедая кобылка резво побежала, цокая подковами по булыжной мостовой.
– Откуда родом-то, отец?
– Мы-то? Мы – волгари, ваше благородие, – ответил извозчик, не оборачиваясь.
– Давно живете здесь?
– Мы-то? Почитай полвека. Сперва дорогу строил, много нашего брата было тут. А потом вот свое дело завел...
– Семья большая?
– Сам, старуха и дочка. – Старик по-сибирски сделал ударение на последнем слоге. Видимо, здесь уже усвоил такое произношение. – Она у нас хворая, умишком слабая... Божье наказание...
– Трудно, наверно, живется?
Извозчик обернулся и долго смотрел из-под рыжих мохнатых бровей на необычного офицера.
– По пословице, ваше благородие: служил три лета, выслужил три репы – а красной ни одной! Концы с концами сводим... Покойный отец, бывало, наказывал: помни, сынок, главные дела жизни: молись, терпи, работай. Стараюсь исполнять родителев совет.
Разговор с извозчиком натолкнул на размышления о том, какие изменения произошли среди эмигрантов за время его десятилетнего отсутствия. Он вспоминал о встречах со знакомыми по белой армии, о беседах с Рыжухиным. Ему показалось, что былая враждебность к Советскому Союзу как бы притупилась, уступила место сочувствию. Кое-кто, особенно рядовые семеновские солдаты, откровенно, не стесняясь, высказывали гордость за свою родину и даже готовность принять участие в боях с фашистами. По слухам, в Харбине возникли союзы за возвращение на Родину. Раньше этого не было. За хитрыми присказками тоже чувствовалась невысказанная тоска по родным краям...
Остановились возле красивого двухэтажного здания. Таров, тронутый бесхитростным рассказом извозчика, протянул ему бумажку в десять даянов и отказался от сдачи. Эта сумма значительно превышала стоимость проезда. Старик был ошеломлен. Он не мог сдвинуться с места и беспрерывно кланялся, пока Ермак Дионисович не скрылся за массивными дверями подъезда.
Здание, как выяснилось, принадлежало Квантунской армии. В нем была гостиница для офицеров.
Стоящий в вестибюле постовой небрежно взглянул на документы Тарова и показал, как пройти к администратору. Пожилой унтер-офицер-администратор Ямото – с широким болезненным лицом безучастно выслушал объяснение Тарова и провел в одноместный номер на первом этаже.
Вечером Ермак Дионисович дважды поднимался к Семенову, но комната генерала была закрыта. Таров принял ванну и рано лег в постель: читать было нечего, выходить на мокрый снег не хотелось.
Встретились назавтра. Генерал приветливо поздоровался с Таровым, поздравил с присвоением офицерского звания, предложил сесть. Но от внимания Тарова не ускользнуло: Семенов был не в настроении, беспричинно хмурился, тяжело шагал по скрипящему паркету.
– Как доехал? Устроился?
– Все в порядке, ваше превосходительство, – отвечал Ермак Дионисович, продолжая стоять навытяжку.
– Не сдержал слова Янагита, – сказал Семенов, покачав головой. – Обещал капитана, а присвоил поручика.
– Благодарю вас, ваше превосходительство.
– А ты не снимал бы нашу форму. Ты же капитан русской армии.
– Не хочется быть белой вороной.
– Тоже верно. Ну, садись, рассказывай.
– Вроде ничего нового нет, – сказал Таров, – опускаясь в глубокое кожаное кресло, напротив генерала. Он с нетерпением ждал, когда Семенов сообщит о цели вызова в Синьцзян.
– Ты мне вот о чем расскажи: какое настроение у твоих коллег. Готовы ли они к войне с большевиками?
– По-моему, нет, ваше превосходительство. Я заметил, офицеры все чаще стали высказывать опасения за судьбу Японии; строить догадки, что случится с их страной, если Россия, одержав победу над немцами, придет на помощь своим союзникам.
– Именно такой ответ я боялся услышать. За то люблю тебя, что говоришь правду. – Семенов, опершись о подлокотники, с усилием поднялся. Он был в полной форме. Заложив большой палец за борт кителя, прошелся до порога и обратно.
– Это худо, капитан. Это означает, что звезда нашего счастья повернула на закат. – Он стоял перед Таровым широко расставив ноги.
Ермак Дионисович понимал: надо полагать, есть серьезные причины, беспокоящие Семенова, а сообщение об упадке воинственного духа японских офицеров – лишь предлог для проявления тревоги, вызванной начавшимся крушением несбыточных генеральских надежд.
– Ох и противно ломать шапку, выпрашивать милостыню, – сказал атаман и поморщился, будто от зубной боли. Он снова сел в кресло, опустил голову и прикрыл ладонью глаза. Долго молчал.
– У меня завтра встреча с императором, – сказал наконец, опуская руку на колено. – Будешь за переводчика. Ты у меня один остался... Живого императора видел когда-нибудь? – спросил атаман, горько усмехаясь.
– Не приходилось, ваше превосходительство.
– Увидишь. Плюгавенький, а все-таки император. – Семенов опять поднялся и зашагал по комнате. Таров тоже поднялся. – Пока я помогал Пу И занять трон, он бросал подачки с царского стола. Теперь зазнался. Желает восстановления цинской династии, мечтает стать владыкой всего Китая. Видите ли, чувствует себя виноватым перед душами предков... Пятнадцать лет тому назад, когда Чан Кай-ши предпринял наступление на север, Пу И призывал своих генералов крепить дружбу с Семеновым, объявлял нас «клятвенными братьями». «Поддерживайте друг друга, – взывал он. – Только этим путем вы добьетесь победы над красными». А нынче морду воротит, мальчишка. Ладно, отдыхай, посмотри столицу. Неплохой город.
Таров походил по центральным улицам, заглянул в магазины, осмотрел памятники. Город и впрямь был прекрасен.
В отличие от Харбина, в Синьцзяне было заметно больше японцев, особенно военных. Как видно, здесь они чувствовали себя увереннее. Китайцы, русские и вообще европейцы встречались редко. Ермака Дионисовича всюду принимали за японца. Причиной тому была, вероятно, не столько его внешнее сходство, сколько офицерская форма.
В букинистической лавке Тарову удалось купить томик стихов Брюсова. Книжные магазины всегда были слабостью Тарова: он не мог пройти мимо них, как бы гадко не было на душе; по ним судил о каждом новом городе, в который попадал.
Вечером запоем прочитал сборник, и стало невыразимо грустно. Вспомнилось все, что оставил на родине... «И вдруг таким непостижимым представился мне дом родной. С его всходящим тихо дымом. Над высыхающей рекой».
Будто для него были написаны эти строки, для его нынешнего настроения. В этом, наверное, суть настоящей поэзии!
И лишь засыпая, Таров вспомнил о разговоре с Семеновым.
«Наше знакомство с Семеновым в «Метрополе» определяет все последующее покровительственное и доверительное отношение атамана ко мне, – думал Ермак Дионисович. – Как он тогда говорил в Дайрене? «У меня такой характер: если я поверю человеку, то на всю жизнь». И потом: «Ты не льстишь, не лебезишь, рубишь правду-матку...» Вот и сегодня угодил, сказав правду о японских офицерах.
Утром Таров появился в вестибюле минут за сорок до назначенного срока. Генерал спустился через полчаса. Его круглое, мускулистое лицо было чисто выбрито и припудрено, усы лихо накручены. Но бессонная ночь оставила свои следы: одутловатость, мешки под глазами, морщины на щеках, воспаленные веки. Семенов суховато поздоровался с Таровым, вышел к подъезду и закурил.
Подъехала легковая машина с японскими опознавательными знаками и уже знакомыми Тарову улицами доставила их к императорскому дворцу. Это было удивительное, белокаменное сооружение, похожее издали на восковое. В нем соединялись лучшие черты западных и восточных архитектурных стилей: легкие портики, точеные колонны, покатая крыша с загнутыми, как у буддийских храмов, углами. Изящно, строго, без вычурных украшений.
Началась долгая процедура проверки документов, выписки пропусков и прочие формальности. Охраняли дворец японские солдаты.
Наконец, их ввели в приемную императора Пу И. Каково же было удивление Тарова, когда навстречу им вышел длиннолицый и худощавый человек, на вид лет тридцати, в цветастом шелковом одеянии наподобие халата и в желтой шапочке.
Ермак Дионисович стоял позади атамана и старался добросовестно копировать все его жесты и движения. Семенов, видать, хорошо освоил церемониал представления императорской особе. После этого император и генерал одну-две минуты обменивались любезностями, не скупясь на самые высокопарные выражения, и уж только потом расселись на мягком ворсистом ковре возле низкого столика, богато инкрустированного редкими камнями и перламутром. Несмотря на изысканные комплименты, в отношениях между Семеновым и Пу И сразу же почувствовалась натянутость.
– Прежде всего я хотел бы, ваше величество, сердечно поблагодарить вас от своего имени и от имени русского воинства за то, что в поворотные моменты истории вы не оставляли нас без великодушной помощи и высочайшего внимания. – Пока Семенов произносил эту заученную фразу, смуглое лицо его все больше темнело, покрывалось бурыми пятнами. Таров перевел. Император улыбнулся, выпростал руки из широчайших рукавов.
– Мне приятны, генерал, ваши слова благодарности. Надеюсь, сегодня вы порадуете меня новыми приятными известиями.
– Да, ваше величество, я пришел с хорошими вестями. События развиваются вполне благоприятно. Мы заканчиваем формирование Захинганского казачьего корпуса. Командиром назначен генерал-лейтенант Бакшеев. В состав корпуса входят пять казачьих полков, два отдельных дивизиона и одна отдельная сотня специального назначения.
– Очень хорошо. Приятное сообщение.
– «Русский отряд Асано», в составе которого казаки раньше проходили военную подготовку, развертывается в «Российские воинские отряды». Оные части вливаются в армию вашего величества.
– Очень хорошо, – повторил Пу И. Он хотел еще что-то сказать, но вошли два молодых китайца с расписными подносами, и разговор прервался. Расставив сладости и наполнив чаем фарфоровые чашечки, слуги удалились.
– Простите, ваше величество, за дерзость, но я хотел бы напомнить: момент сейчас действительно поворотный, – сказал Семенов, видимо, полагая, что император не обратил внимание на эти слова.
– Я согласен, генерал, – подтвердил Пу И, поднося к губам чашечку.
– Если сюда придут войска русских коммунистов, опасность распространится на весь Китай.
Тонкие брови императора взметнулись. Он отставил чашку.
– Вы допускаете такую возможность, генерал? Разве непобедимая Квантунская армия уже покинула нашу страну?
– На войне, ваше величество, случаются самые неожиданные повороты, – сказал Семенов, дипломатично уклоняясь от ответа на вопросы императора. – Нынешний момент я характеризую, как критический, требующий напряжения всех наших усилий.
– Каких же усилий, какой помощи вы ждете от меня? – спросил Пу И, выслушав перевод. Он обеспокоенно задвигался, догадываясь, конечно, что речь пойдет о деньгах.
– Прежде всего материальной, ваше величество. Условия эмиграции лишают русские войска необходимых средств. Скоро я не смогу выплачивать жалованье, и солдаты разбегутся. Мое войско рассыпется, как горох из рваного мешка.
– Я весьма сочувствую вам, генерал, но, к большому сожалению, моя казна в упадке...
– Ваше величество, в свое время я делал все для реставрации трона...
– Я хорошо помню и высоко ценю ваши услуги, генерал. Полагаю, вы согласитесь со мною: во все поворотные моменты истории, позволю себе выразиться вашими словами, я не обделял вас своей милостью и помогал вам в меру сил и возможностей. Сейчас я уж и не помню, сколько денег и драгоценностей истратил на содержание вашего войска. В двадцать седьмом году от ваших отрядов оставались лишь шайки бандитов... – Тут император обернулся к Тарову и попросил перевести последнюю фразу как-нибудь помягче. – Во все времена я возлагал большие надежды на вас, генерал, и верил, что вы способны совершить великие подвиги, уничтожить коммунистов и восстановить династию...
– Конечная цель достигнута, ваше величество. Трон восстановлен.
– Ценою каких потерь! Если иметь в виду династию Цин, она не реставрирована. А на это я не жалел средств. На ваше имя был открыт счет в банке, десятки тысяч юаней уплыло из моей казны в ваш бездонный карман. Вы разорили меня, генерал, больше я не могу...
– Что же делать, ваше величество? Сидеть на сундуке с золотом и ждать коммунистов? – сердито бросил Семенов. Его глаза налились кровью.
– Берегите себя, генерал, я по-прежнему буду днем и ночью молиться за ваши преуспеяния, – проговорил Пу И, ханжески опуская глаза.
Это означало, что аудиенция окончена. Семенов был взбешен до предела. Он поднялся, не очень учтиво поклонился императору и направился к выходу.
Когда сели в машину, генерал разразился площадной бранью, награждая Пу И самыми нелестными эпитетами.
В номере гостиницы он долго еще метался, точно тигр в клетке, и рычал:
– Без моего участия не видеть бы ему трона, как своих ушей. Я установил контакты в высших сферах японского общества. Я запугивал коммунистической опасностью, убеждал членов японского императорского правительства, влиятельных аристократов наладить сотрудничество с Пу И и помочь реставрации. Я сумел склонить в его пользу англичан, итальянцев и французов. Я добился молчаливой поддержки в этом деле со стороны американцев, они готовы были приветствовать вступление на трон последнего отпрыска династии...
Таров, не снимая пальто, стоял у порога и слушал гневную тираду атамана. Он понимал: Семенову в те минуты был нужен человек, нечто вроде громоотвода, через который он мог бы разрядиться, выплеснуть негодование и возмущение. Ермак Дионисович терпеливо играл эту роль.
Немного успокоившись, генерал опустился в кресло и вяло махнул рукой. Ермак Дионисович, не попрощавшись, вышел.
Утром Семенов через горничную пригласил Тарова, угостил русской водкой. Он тихо жаловался на суетную жизнь и, высказав несколько наставлений, как тому обязывало его высокое положение, велел возвращаться в Харбин. Прокопия, обычно неотлучно находившегося при атамане, на этот раз почему-то не было с ним.
XII
Капитан Токунага был в отъезде. Таров воспользовался этим и один отправился на квартиру к Асаде, который, кстати, не раз приглашал его. Ермак Дионисович доехал трамваем до Вокзального проспекта и, сойдя, прошелся по магазинам. Хотелось удивить мадам Фусако зимними цветами, но, к большому огорчению, цветов в продаже не оказалось. Его выбор остановился на дорогом, но в общем-то обычном подарке – коробка трюфелей, бутылка коньяка и какая-то мелочь. Все это было красиво завернуто в цветную бумагу и перевязано шелковой лентой.
На звонок вышла та же служанка. Таров осведомился, дома ли Асада-сан. Китаянка поклонилась.
Асада встретил Тарова по всем правилам японского этикета. В памяти Ермака Дионисовича всплыли строчки из книги Окакури: японский этикет начинается с изучения того, как предложить человеку веер, и заканчивается правильными жестами для совершения самоубийства.
– Простите, Асада-сан, если презент мой не соответственен строгому японскому этикету, – сказал Таров. – Очень сожалею, что всех тонкостей его я еще не успел познать.
Асада, продолжая приветливо улыбаться, принял сверток и тут же передал служанке. Ермак Дионисович так и не понял – уместным был подарок или нет.
Они прошли в гостиную, уселись возле низкого столика, закурили. Началась дружеская беседа. Асада сообщил, что Фусако уехала в Токио навестить больную мать. Он ждет вестей от жены, поэтому и приехал нынче из Пинфаня.
Ермак Дионисович рассказал о поездке в Синьцзян, о встречах с генералом Семеновым и императором Пу И. Расчет оказался верным: это сообщение, как было видно, благоприятно подействовало на Асаду.
– О, Таров-сан. Это очень интересно! Я всю жизнь мечтал хоть одним глазом заглянуть в ту сферу. Там, наверное, все не так, другой мир и люди особенные.
– Боюсь ошибиться, Асада-сан, но люди, по-моему, такие же. Только заботы тяжелее наших: в их руках судьбы миллионов.
– Что они думают о перспективах войны? – спросил Асада, и Таров понял, что этот вопрос тревожит его.
– Пу И пока не думает об этом. У меня сложилось впечатление, что политик он не дальновидный, спит и видит себя императором всего Китая...
– Ну до этого наши не допустят: Японии выгодно, чтобы Китай оставался лоскутным.
– Семенов, кажется, отлично понимает, куда мы идем, – продолжал Таров. Он оставил без внимания замечание Асады и подводил разговор к нужной теме. – «Звезда нашего счастья повернула на закат», – признался Семенов. Генерала трудно обвинить в паникерстве, хотя для него-то исход войны – вопрос жизни и смерти...
– Как и для каждого из нас.
– Вообще перспектива мрачная.
Таров стал рассказывать о положении на западном фронте, о победах Советской Армии – об этом он знал от доктора Казаринова. Германия находится на грани краха, говорил Таров, ее людские ресурсы на исходе. Напротив, военная мощь России развернулась, небывало возросла. Теперь каждому ясно: Советский Союз может не только полностью изгнать немцев со своей земли, но и освободить от фашистского ига европейские страны. Италия фактически уже выведена из войны.
– Я не знаю, как будут развиваться события потом, но думаю, что Россия придет на помощь своим союзникам на востоке. – Ермак Дионисович следил за тем, какое впечатление производят его слова на Асаду. – Русские никогда не были неблагодарными. Разве Япония выдержит объединенную мощь СССР и США? Уже сейчас она завязла в тихоокеанских операциях. Китай – пороховая бочка, готовая взорваться в любой час. Надо быть слепым или глупым, чтобы не видеть, куда мы идем. Поражение Японии – объективная закономерность.
– Страны, как и люди, не могут избежать своей участи, – сказал Асада, разводя руками и невесело улыбаясь.
– Неправда, Асада-сан. Судьбы стран определяют их правители. А люди не стадо баранов, которых гонят на бойню. Они должны...
– Но и не боги, Таров-сан, – перебил Асада, намекая на их недавний разговор.
– И тем не менее, нужно отстаивать свое место под солнцем.
– Как?
– Безвыходных положений нет, Асада-сан.
– Вы действительно так думаете?
– Я убежден в этом. Вот вы врач, а служите смерти. Это совершенно противоестественно.
– Откуда вы это взяли?
– Отчасти с ваших слов. Помните, вы как-то сказали: вместо избавления людей от болезней, медицина начинает искать способы массового уничтожения людей. Вы же о себе говорили...
– То был разговор в принципе.
– Я мог бы поверить вашим словам, Асада-сан, если бы не располагал еще кое-какими материалами.
– Тогда вы, может быть, скажете, Таров-сан, чем конкретно я занимаюсь?
– Я готов сделать это при одном условии: вы будете взаимно откровенны.
– Хорошо. Даю слово.
– Вы работаете в военном ведомстве, которое занимается подготовкой бактериологической войны; проводите опыты над живыми людьми, отыскивая наиболее эффективные способы массового заражения и уничтожения.
– Это так, – неожиданно подтвердил Асада.
«Знать, верна японская пословица: слово мужчины – не клочок бумаги», – подумал Таров.
– Между прочим, наша участь, – сказал он, – отличается от судьбы высокопоставленных лиц, таких, скажем, как Пу И, Семенов, японские военные чины. Они, пожалуй, уже ничего не могут сделать для своего спасения, а мы еще можем...
– Я жду, что вы сейчас все же подадите мне спасительную паутину, – сказал Асада, загадочно улыбаясь.
– Вы не ошиблись, Асада-сан, именно это я хочу сделать.
– Кто вы такой, Таров-сан? От чьего имени выступаете?
– Я выступаю от имени миролюбивого человечества, которое ненавидит войну и обязательно покарает тех, кто начал ее.
– Фраза. Я хочу знать точнее.
– Существует немало учреждений и организаций, поставивших перед собою эту благородную цель. Разве имеет значение, какую из них я представляю?
– Какой ценой я получу спасительную паутину?
– В обмен на исчерпывающую информацию о ваших лабораториях и экспериментах.
– А где гарантия тому, что в нужный момент паутина поможет мне выбраться из преисподней?
– Слово мужчины.
– Немного – за нарушение присяги. А если я завтра пойду к генералу Янагите и передам ему содержание нашего разговора?
– Оба мы будем иметь большие неприятности.
– Оба?
– Конечно. Я изобличу вас в разглашении военной тайны. Назову известные данные. Они прозвучат убедительно. А что вы можете выставить против меня? Голословные утверждения? Я откажусь от нашего разговора и назову ваши обвинения клеветническими: никаких доказательств у вас нет.
– Но вы забываете, Таров-сан, я – японец, а вы – иностранец, мне веры больше.
– Но у меня тоже есть высокие покровители, такие, например, как генерал Тосихидэ. Будьте благоразумны, Асада-сан, – жестко произнес Таров.
В ямочке на подбородке Асады выступили капельки пота, землистого цвета лицо налилось кровью. Наступила длинная пауза. Молча курили, напряженно прощупывая друг друга колючими взглядами.
– Я дружески протягиваю руку помощи, Асада-сан, и вы допустите непоправимую ошибку, если откажетесь от нее. Потом будете горько раскаиваться в этом, – сказал Таров, стряхивая пепел в большую морскую раковину-пепельницу.
– Нет, Таров-сан, я не готов к такому решению. Мне надо подумать, я вам позвоню через две недели. Хорошо?
– Хорошо, – спокойно произнес Таров. Он понимал, что остановка на полпути опасна: трудно предвидеть, какой ход примут размышления Асады, как он поступит. Но продолжать нажим тоже было нельзя, это могло озлобить Асаду и толкнуть на непродуманный шаг.
Разговор на отвлеченные темы не клеился, и Таров стал собираться домой. В отличие от предыдущих встреч Асада удерживал его лишь из вежливости.
Несмотря на неопределенные результаты беседы, мнение об Асаде у него не изменилось. Ермак Дионисович верил: Асада-сан не выдаст.
Совсем по-другому отнесся к оценке этого события Михаил Иванович. Он встревожился не на шутку, опять заговорил о том, что нельзя понять, когда японцы говорят правду; что самые гнусные свои намерения они умеют скрывать за любезной улыбкой. Таров пытался возразить, защитить Асаду, но доктор и слушать не хотел.
Отличительной чертой Казаринова было сильное самообладание, умение сдерживать свою страстную натуру. Обычно подвижный и энергичный, он становился медлительным и вялым, когда начинал волноваться. Ермак Дионисович жалел, что сам он не обладает, как ему думалось, такой способностью, хотя, живя много лет среди врагов, выработал в себе железную волю и завидную выдержку.
– Я тебе верю, Ермак, – сказал Казаринов, выслушав доводы Тарова в пользу Асады, – и все-таки готовь себя к объяснению с Янагитой. Не дай-то бог, чтобы вызов к генералу застал тебя врасплох.
– Никаких же доказательств у Асады нет! Я откажусь от разговора с ним и все, – горячился Таров.
– Асада прав: он – японец, а ты пришелец из другого мира, проживший там десять последних лет; для них это очень веское доказательство.
Предупреждение Казаринова несколько поколебало уверенность Тарова. Он стал тщательнее проверяться на улицах – нет ли слежки, внимательно присматриваться к сослуживцам, стараясь обнаружить возможную неприязнь в их отношениях к нему.
Ермак Дионисович давно не виделся со старшим унтер-офицером Кимурой. При встрече тот официально приветствовал его, а на попытку Тарова завести разговор, отвечал холодно и натянуто. Так Кимура обращался с ним, когда Таров был арестантом. Вначале Ермак Дионисович насторожился, но потом сумел убедить себя: официальность Кимуры вызвана тем, что он увидел офицерские погоны на его плечах. В прошлом они были на равном положении, имели унтер-офицерские звания, погоны поручика отдалили Тарова. Кимура, как все японские военнослужащие, хорошо понимал субординацию.
В понедельник появился на службе капитан Токунага. Он выглядел бодрым и веселым: очевидно, командировка была успешной.
– Какие новости, Таров-сан?
– Ничего нового, Токунага-сан Я ведь тоже неделю отсутствовал.
– Вот как? Где ты был?
– Я ездил в Синьцзян. Видел живого императора...
– Какого императора?
– Пу И.
– У этого императора прав меньше, чем у нас с тобою. За его спиной постоянно стоит генерал Есиока. Он подсказывает Пу И все: куда ехать на прием и кому отдавать честь; каких принимать гостей и как обманывать верноподданных; когда поднять рюмку и какой произнести тост; когда улыбнуться и по какому поводу кивнуть головой. Даже минутную речь он произносит по шпаргалке, заранее написанной Есиокой.
– Пу И принимал генерала Семенова. За спиной императора стоял я, Есиоки не было.
– Какое же впечатление он произвел на тебя?
– Весьма неопределенное.
– Вот видишь. А если бы присутствовал Есиока, Пу И был бы определеннее.
Капитан рассмеялся и, успокоившись, начал рассказывать о своей поездке.
– Переправил этого, уйгура. Помнишь, на карточке?
– Да, да. Каким маршрутом?
– У меня одна нахоженная тропа – в районе Халун-Аршана.
– Удачно?
– Кто его знает. Ушел в темноту, будто камень в воду. Многого я и не жду от него.
– Кем он там будет?
– Буддийским монахом.
– Банально.
– За кого еще можно выдать такого тупицу?
– Да, конечно. Как жизнь в тех местах?
– Маньчжуры и китайцы живут очень плохо – голодные, оборванные. Женщины грязные, неаппетитные... Побрезговал...
– Китайцам и тут не легче. Я как-то из любопытства ездил в Фуцзядянь. Нищета ужасная. Даже те, кто работает, не могут обеспечить семьи. И это в обществе равных возможностей.
– Видишь ли, Таров-сан, возможности-то равные, а способности у людей разные, поэтому и живут они по-разному. Японцы имеют большие способности, уровень жизни и потребности у них выше. Они, скажем, с рождения едят рис, тогда как маньчжуры и китайцы довольствуются лишь гаоляном... Дружба в том и состоит, чтобы предложить японцам лучшие условия. Мы много крови пролили в Маньчжурии, чтобы вырвать ее из рук России. Я полагаю, вы хорошо знаете историю этой страны?
– Разумеется, – подтвердил Таров. удивленный столь странным толкованием смысла жизни и дружбы. Он хотел бы напомнить капитану о проводимой японцами политике «трех уничтожений»: все сжечь, всех убить, все захватить. Но это было бы чересчур вольной откровенностью, которая могла зародить опасные подозрения у Токунаги.
С работы Таров и Токунага выходили вместе. Они договорились погулять часок по набережной Сунгари. В подъезде им повстречался немолодой уже мужчина с обрюзгшим бледным лицом, по виду русский. Мужчина подобострастно поздоровался с капитаном, льстиво улыбнулся.
– Кто такой? – спросил Таров, когда они вышли на улицу.
– Князь-проститутка, – произнес Токунага по-русски, с характерным японским акцентом. – Не понимаешь? Это Ухтомский, симбирский князь. Так он рекомендовался в начале своей карьеры, – продолжал рассказывать капитан, перейдя на свой родной язык. – Потом бросил. Он давно сотрудничает с нами, но подозревается в связях чуть ли не со всеми разведками мира. Отсюда, надо полагать, столь оригинальный эпитет.
– Чем же он сейчас занимается?
– Как чем? Тем же, чем и мы с тобою: подбирает и вербует агентов, готовит их для заброски в сопредельные страны.
– Я в первый раз вижу его.
– Штат миссии велик. Даже я не всех знаю. Я много лет работал с Ухтомским, потому он так любезен со мной.
– Ухтомский? Что-то я слышал. Имя и отчество не помните, Токунага-сан?
– Николай Александрович.
– Нет, не тот.
Стояла безветренная погода, падал мягкий снег. Легкий морозец пощипывал лицо. Прогулка была приятной и полезной.
Асада позвонил не через две недели, как обещал, а через месяц. Трубку снял Токунага. Они долго и любезно разговаривали. Тарову ни привета, ни приглашения Асада не передал. Это была добрая примета, как рассудил тогда Ермак Дионисович. Асада не хочет выставлять напоказ наше знакомство, – думал он, чтобы не привлекать внимания капитана. Звонок – известие о приезде.
На квартире у Асады телефона не было, поэтому Таров в воскресенье пошел к нему без предупреждения.
Асада Кисиро и Фусако, только что вернувшаяся из Японии, встретили его по-дружески: угощали вином, фруктами, земляными орехами. Фусако и восьмилетняя дочь Юкико очень мило пели под аккомпанемент сямисэна[13]13
Сямисэн – трехструнный щипковый инструмент, распространенный в Японии.
[Закрыть].
Таров был глубоко тронут этим домашним концертом.
Около восьми вечера Асада вышел проводить гостя. Начиналась оттепель, было сыро и скользко. Они, не сговариваясь, свернули под арку, стали закуривать. Ермак Дионисович терпеливо молчал: он видел взволнованность Асады и ждал.
– Почему не спрашиваете?
– Жду, Асада-сан, слово за вами.
– Да, слово за мной, – повторил Асада. – Честно говоря, первой моей мыслью было доложить начальству о нашем разговоре. Я подозревал, что это игра ЯВМ. Такие способы, я слышал, там практикуются. Буду откровенным до конца. На второй день после нашей встречи я пошел в миссию, чтобы доложить Янагите о вашем предложении. В приемной мне сообщили, что генерала вызвали в Синьцзян. Я уехал в Пинфань, и долгие раздумья заставили меня отказаться от этой мысли. Что-то удерживало меня от такого шага, и я поверил вам.
Асада говорил медленно, растягивая слова.
– Видите ли, Таров-сан, я догадываюсь, от чьего имени вы выступаете. В студенческие годы я сочувствовал коммунистам. Мне нравилась их страстная убежденность и бескорыстная преданность гуманистическим идеалам. Но дальше сочувствия дело не пошло. Я принимал их за фанатиков, посмеивался, напоминал им нашу пословицу: говорят, что когда сильно веришь, и на голову селедки станешь молиться... Я в ту пору еще не сомневался в незыблемости общества, основанного на частной собственности и свободном предпринимательстве. Оно казалось мне справедливым. – Он печально улыбнулся: – у нас говорят, что приходит время, и с горы спадает волшебный покров. Война потрясла меня, я стал другим человеком, увидел мир новыми глазами... Я готов принять ваше предложение, но с одной оговоркой: никакого письменного обязательства я не подпишу и буду давать лишь устную информацию...
